Глава 1. Глава 2 Глава 3 Внимание, а сейчас мы исполним популярное произведение в стиле ампир - роуз " Желтая роза Парижа". Клавишные - Энди Зайковский (тутутууууу). Ударные - Ленни Ливанофф (буууууум). Соло - гитара и вокал - Майкл Левандовский (блямс!). Исполняется впервые. Я где-то прочитал, что однажды на свете жила простая девушка по имени Желтая Роза Парижа. Она была исключительной проституткой и занималась исключительно проституцией. Больше о ней плохих сведений не было, поэтому я решил написать песню, посвященную ей. Так вышло, что песня получилась скорее о войне, чем о девушке. Наверное, тогда я был пьян. Я и сейчас пьян. Я это чувствую, потому что мне плохо. Я стою в сыром американском метро и мне плохо. И моим парням, которые стоят рядом со мной с барабаном и ионикой в руках, тоже плохо.
Я перебрал струны. Буду петь на русском - подумал я. Может, нас примут за югославов и пожалеют - так было всегда, когда мы пели Катюшу на три голоса. Но сейчас мне было все равно. Я был пьян. Мне было плохо.
И так далее. Все заканчивается тем, что они, мечтая о настоящем любовном чувстве, оба уезжают в Афганистан. Конец пары остался неясен. Лично я подозревал СПИД. - Ты из России? Вопрос поступил на русском, и я выдохнул, машинально дергая гитару: - Нет. Обернувшись и так трижды из-за проблем с тем, что позволяло мне прямо стоять, я наконец-то впервые увидел Макса. Святая неопределенность высшего качества. В белых смешных брюках, он стоял оперевшись о соседнюю стену из камней и ел польское мороженое в стаканчике. Он тоже был под кайфом. - А откуда? Из Зимбабве, что ли? - Украины. Село Новополоцкое. На Донетчине. - На чем? - Типа Кузбасса. А ты москвич? - Ну. Москвич. Это в России. - Ты здесь надолго? - Не знаю. Потребовалось вспомнить о чем-то, чтобы сказать следующее… - Это Андрей и Леха, меня зовут - Миша. Мы здесь уже три года развлекаемся. - Ну и как? - Да вот ты знаешь, нормально! Это сказал Леха. Он уже поставил барабан на пол и держался рукой за желудок. - Леха, только не здесь… - прошептали мы с Андрем наше старое заклинание. - Ему что, плохо? Это спросил Макс. Он внезапно начал улыбаться, думая о чем-то своем, наверное, далеком. - Мне хорошо. Но не спрашивай меня ни о чем, окей? - Окей. Мы все вместе еще долго глядели на то, как Леха падает на холодный гранит. Это был целый спектакль. Когда чувство сострадания выгнало нас из подземных пещер, я, укладывая Леху на трубу, вдруг подумал: "Боль всегда живет внутри, поэтому от нее нельзя избавиться… Можно только подождать, пока она пройдет сама..". - С Лехой всегда одна и та же история, - пояснил Андрей Максу, - он всегда надирается в зюзю перед нашими концертами. - А может, это просто предлог? - уточнил Макс. - Это не предлог, - воскрес ненадолго Леха. Он умел, не отвлекаясь от тошноты, вечно преследующей его, выдавать точку зрения. Наверное, это компенсация за стыд, но вообще ему эта суета сует была просто в кайф. - А вы только этим на жизнь зарабатываетае? Поете? - Нет, мы еще… - Здесь нет особого выбора, - вздохнул за меня Андрей. - Делаешь все, что не нравится, и делаешь вид, что все окей. - Выбор должен быть, - осторожно заметил Макс, выбрасывая стакан в урну. - Это не тот выбор, - я подошел к нему настолько близко, чтобы видеть его намерения. - Как это достало, ты бы знал. Здесь только ты и никого больше. Даже зеркало показывает всего лишь тебя. Ты прав - возможно, у кого-то и где-то есть настоящий выбор -не тот, который он сам себе придумывает, а тот, котрый живет вне его воображения. А наш выбор - это пустая наживка… Сам себе придумываешь смысл в ней, а смысл один - сожрать, поколоться и остаться при этом довольным или умным, что иногда гораздо легче. - По- моему, ты не в духе… - Это точно. Денек не задался. Труппа не выдержала испытания в метро. Я хлопнул в Лехин барабан. - Но Вавилон вечен… - Что это еще такое? - Это город, о котором все поют. - Как? Я показал.
Прохожие старались сдержанно выругаться. Но больше всего веселился Леха. На каждый мой удачный аккорд он кричал "отпустите меня", хотя его никто не держал. Макс грустно смотрел на меня, а потом разделся до пояса. Я не знаю, зачем он это сделал, но мне стало не так обидно. - Я по программе обмена, - сказал он мне. - Буду учиться в колледже. - И что будешь учить? - Языки программирования. Ё! - Остановился где-нибудь? - Пока нигде, но должен жить в семье какой-то. Я как раз собирался поехать в свой учебный центр на распределение, когда тут вы... Нарушение спокойствия… спокойствия, которое не дает проникнуть в тебя языческому соблазну бесконечности. Вот, что я запомню об этом дне. Я сразу замечал в людях глубокое голодное горячее и совсем не гордое сознание, которое было огромной долей того, что я называл "началом к свободе". Глава 4 - Я когда-то был певцом. - Ты? - Представьте себе. Вот, послушай, Дэб. "Ааааа… .Ооооо… Гоу ту зэ Миссисипи-и-иии" - Тише! Тише, Кливен!!! Еще испугаешь Макса. Бери салат и кушай. - Дэб, я не хочу сейчас кушать салат. Ты что - не понимаешь меня? Хотя ты никогда не понимала меня. - Почему это ты вдруг решил себя вести, как мальчишка? - Тебе я смешен? - Ты с ума сошел, Кливен. Кливен, судя по его внешнему виду, сошел с ума уже давно. Он все время чесался и плел чушь. Он определенно хотел от жизни чего-то большего, но семейная традиция Хиггинсов не позволяла ему расслабиться и дать волю настоящим чувствам, когда речь заходила о горячих материях. Кливен был одет в измятую от чесаний футболку. Чтобы казаться моложе, он носил лазерный уокмен на ширинке и все время боялся этого. В него была влюблена сестра Дэб - та самая тетя из Аризоны, которая взрастила Фредди. Но тетя делала вид, что всю жизнь была баптисткой и, кроме леденцов, ее интересуют только сериалы до двадцати двух ноль-ноль. Короче, Кливен был одинок на той самой старой войне, где погибают большинство людей, не достигнув морального совершеннолетия. Доротея налила мне чашку шоколада. Она была странная. То впивалась в меня всеми своими мыслями, когда мы следовали с ней в магазин за хлебом, останавливаясь перед каждым светофором, чтобы насладиться этими остановками и перекинуться взглядами, за которыми каждый прятал свое. То просто молчала. Молчали ее волосы, молчало ее сердце… И тогда мне ничего не оставалось сделать, как спросить, как у нее дела. - Как прошло твое первое занятие в колледже? - спросила тетя Милдред из Аризоны, параллельно засовывая в рот Фредди какую-то еду. Она не знала, что ее сын был влюблен в Доротею. Я часто видел в его глазах что-то похожее на безнадежность. Такое скрытое и неприятное выражение бывает в лицах людей… Оно бывает так часто, что почти стало моим собственным. - Я поскользнулся и упал, - ответил я, заглядывая под стол. Там Доротея прятала свои красивые ноги. - Какой ужас… - Взгляд тети блуждал по салфетке с мухами. - Тебе было больно? - Да. - Ээээ, - подумав, вмешался Кливен, - а как насчет пикника? - Кливен, отстань от Макса. Слышишь, ребенок упал? У тебя болит нога, Макс? - Да. Наступило молчание. Я допил шоколад. - Дороти, пойдешь со мной в кино? - быстро выпалил Фредди. Услышав, что я вывихнул ногу, на него что-то нашло. Он мне напомнил ящерицу, которую ловят пионеры. - У тебя нет денег, - сладко улыбаясь, обломала его тетя Милдред, которая никогда не понимала молодость, - на какой шиш ты собрался в кино? Лицо Фредди приняло выражение тыквы, и он, поерзав, засунул в рот чашку с шоколадом. Доротея закинула голову назад и сказала " Ох…". К вечеру столовая Хиггинсов становилась приятным местом. Оттуда было видно все восточное побережье звездного неба и я приходил туда, чтобы через него пообщаться со своими друзьями, которые остались в России. Я садился в кресло и тогда видел их всех сразу. Они не помнили меня - ведь у них не было ни памяти, не воображения. Все заполняла душа - миллиард блестящих бриллиантов, каждый из которых был глазом размером с мир. Я говорил с ними, нюхая дым терпкого зелья, которым меня снабжал Мишка… Я говорил с ними о девушке по имени Лит, о том, что Мишка ждет своего часа, и о том, что Земля, на которой я сейчас живу, меняется от каждого моего вдыхания и выдыхания… . Однажды, когда я сидел в своей комнате, закутавшись в куртку тети Милдред, купленную еще по случаю рождения Фредди, я почувствовал, что мне пора доставить себе удовольствие. Я вставил в уокмен Ману Чао и сделал пару папирос а-ля Мишка Левандовски. Вот так. Вот так хорошо. Я разделся и отбросил куртку. Теперь я был абсолютно гол и накурен смесью фиалок и кактуса. Окна были распахнуты. Камин включен. Музыка на фоне бешеной тишины раздирала мои внутренности, позволяя каждой клетке жить своей собственной жизнью. Душа плавно отделилась от тела и на потолке встретилась с пластилиновой лепкой. Я зажег спичку и поднес ее к носу, огонь медленно потянулся к телу, облизывая воспаленные на ветру клетки. Свечу, которую я зажег, мне хотелось съесть - такая гладкая и такая темная, несмотря на свет сверху… Свет и темнота. Так несовместимо. Ночью чувство одиночества становится невыносимо приятным. Почти внезапно дверь распахнулась, и ко мне в комнату забежал дядя Кливен. - Ты здесь, Макс? Он меня еще не увидел, но его восприимчивый нос явно учуял что-то неладное с воздухом… - Да, - прошептал я в направлении потолка. Я не хотел, чтобы рядом со мной был этот мужик, который ищет чего-то ночью в своем собственном доме. Я думал о другом - существует ли мир в других людях, такой мир, где все вместе - драконы там, где каменные дома, свет там, где темнота, верность там, где уже все раздето и грязно… - Я тебе не буду мешать,- сказал дядя, усаживаясь на пол. - Просто посижу рядышком. Делай, что хочешь. Я встал - все такой же голый и под кайфом, как сирота из гетто, и прошелся по комнате, дотрагиваясь пальцами до своего живота, в котором сейчас сидели остатки фиалок. - У тебя есть мечта? - мучительно спросил Кливен. - Нет. - А у меня есть, - обрадовался он. - Хочешь, я тебе расскажу о ней? Однажды я услышал необычную музыку. Было очень светло, я лег на пол и стал слушать звуки- они были чересчур дикие - и я подумал, что для них нужен огонь… Тогда я зажег свечу - как ты, хотя было очень светло. Дома никого не было. Понимаешь, о чем я? Так вот я подумал, что хочу уехать далеко-далеко. Бросить всех и ощутить себя легким и свободным. Понимаешь, Макс, у меня всю жизнь было так много ответственности… Мир казался таким сложным… Мне казалось, я отказываюсь от своей свободы ради семьи. Но ведь нельзя сделать счастливым других, если ты несчастлив сам. - Счастливы только ангелы. - Ангелы - это всего лишь очередная мечта человечества - Мечта… мечта - это трусость, я не люблю мечтать… - Не старайся, Макс… Я не верю тебе. Каждый человек мечтает. Какая разница, как мы это называем - мечта или планы, или галлюцинации… Это нечто дает нам силы ощущать себя свободным человеком, когда мы пребываем в рабстве. - Зачем тебе свобода? - Чтобы ощутить свое существование… Я так много потерял. - Свободу никогда не ощущаешь, свободы нет, когда она есть. Свобода - это ничто… И никогда. Мы встали. Я видел его запотевшие глаза, которые были стыдливо полуопущены. Я позавидовал Дэб. Ее салаты не были сделаны впустую. Мы выпили с ним еще по сто граммов виски из алюминиевых стаканов тети Милред и я уснул, думая о том, сколько мне еще предстоит увидеть. |