- Извини меня, пожалуйста, как-то так вышло! - виновато пробормотал он.
Но Лена на этот раз не стала его ни упрекать, ни высмеивать.
Она подошла к нему молча, крепко обняла и прижала его голову к своей груди.
- Леночка, радость моя! Здездочка ясная!
- Сколько у тебя седых волос! - тихо сказала Лена, гладя его голову. - Скоро ты совсем седой станешь!...
- Тогда буду солиднее выглядеть, а то люди говорят, что я слишком молод для бургомистра! - пошутил Николай.
Но вскоре его ждало испытание, которое тоже прибавило ему немало седых волос.
В Городское Управление явился немецкий солдат и вежливым, но недопускающим возражения тоном пригласил бургомистра в Гехайм-Полицай.
В учреждении, из которого почти никто не возвращался, Венецкого встретил немец в чине обер-лейтенанта и переводчик с погонами фельдфебеля; около двери стоял еще один солдат.
Переводчик говорил по-русски чисто и правильно, хотя, конечно, до фон Штока ему было далеко.
Накануне в Липне, около самой станции, был подорван и спущен под откос состав с немецкими войсками и оружием. От взрыва сильно пострадали соседние дома, среди населения было несколько человек убитых и раненых.
О потерях среди немцев никто, конечно, русскому бургомистру не сообщал, но по всем признакам они были не маленькие.
- Кто взорвал поезд?
- Не знаю! - ответил Венецкий.
Обер-лейтенант подскочил на стуле и застучал кулаком по столу.
- "Нье знайю, нье знайю!" Вас ист дас "нье знайю"? - дальше последовали совершенно непонятные слова, пересыпанные ругательствами.
- "Не знаю" - дас ист:"их вайс нихт"! - спокойно сказал бургомистр, как будто его всерьез об этом спросили, и он с готовностью отвечает.
Неизвестно, понял ли обер-лейтенант насмешку, но рассердился и раскричался он пуще прежнего; переводчик несколько раз пытался вставить слово в его стрекочущую речь, но безуспешно.
Наконец, он выкричался и затих.
Тогда заговорил переводчик.
- Обер-лейтенант говорит, что бургомистр должен знать, кто это сделал!
- У меня никто разрешения взрывать поезда не спрашивал! - ответил Николай.
- Но поезд взорвали в Липне, а вы бургомистр Липни, вы должны знать своих людей!
- Своих-то людей я знаю, а вот люди, которые поезда взрывают, мне подчиняться не хотят, следовательно, они вовсе не мои: партизаны немецкого бургомистра не признают за начальство.
- Подождите! - прервал его переводчик. - Если это сделали не жители города, а партизаны, то все равно, в городе у них должны быть сообщники.
Венецкий только пожал плечами.
Переводчик передал его слова своему начальнику, и обер-лейтенант, который уже успел несколько успокоиться, долго что-то говорил. Венецкий напряженно вслушивался, стараясь хоть что-нибудь понять, но напрасно: ему еще не приходилось встречать немца, который говорил бы так невнятно; пришлось дожидаться переводчика.
- В городе есть люди, имеющие родственников среди партизан, - миролюбиво заговорил переводчик. - Эти родственники, конечно, им помогают. Нам очень трудно найти этих людей, но это необходимо. Много сообщников партизан помог нам выявить шеф-полицай Лисенков, но его население не любит, с ним откровенно не говорят; вы, напротив, пользуетесь большой любовью и доверием жителей города... Вам много легче было бы узнать, кто именно держит связь с партизанами...
Он приостановился, вопросительно глядя на бургомистра, но видя, что тот молчит, продолжал:
- Германское командование щедро наградит вас за услуги... Вы в чем-нибудь нуждаетесь?... Во всяком случае, вам выпишут военный паек. Мы знаем, что в Липне плохо с продовольствием. Шеф будет ходатайствовать о награждении вас орденом, если вы поможете нам изловить эту шайку...
Он замолчал и посмотрел вопросительно.
Тогда заговорил Венецкий, заговорил медленно, нарочито спокойным, даже безразличным тоном:
- Пять лет тому назад мне пришлось побывать в ГПУ... Вы знаете, что это слово означает? - Переводчик утвердительно кивнул головой. - Мне там тоже предложили тогда сотрудничать в качестве шпиона и провокатора... А, когда я отказался, мне пришлось потерять работу, уехать на другой конец России, чтоб скрыть свое прошлое, и вообще неприятностей было очень много, но о своем отказе я никогда не жалел... Переведите, пожалуйста, все дословно!
Переводчик перевел и перевел правильно: он говорил разборчиво, и Николай мог следить за переводом, но оба немца еще не поняли, почему бургомистру вздумалось рассказывать им совсем не относящиеся к делу события пятилетней давности.
- Да, ГПУ - неприятное учреждение! - посочувствовал переводчик. - Если вы будете помогать нам, вашу помощь сумеют оценить, как следует!
- Я за пять лет нисколько не изменился и по-прежнему в шпионы не гожусь, ни в советские, ни в немецкие, так что награждать меня не придется!...
Переводчик смутился.
- Подумайте! Ваш отказ может иметь для вас нехорошие последствия!
- Отказ пять лет назад тоже имел нехорошие последствия!...
- Подумайте!
- Я прошу вас перевести обер-лейтенанту слово в слово то, что я сказал! Иначе мне с ним придется объясняться самому, а я говорю по-немецки плохо!
Когда смысл слов бургомистра дошел наконец, до обер-лейтенанта, тот с криком вскочил и замахнулся, чтобы ударить в лицо нахального русского, посмевшего поставить на одну доску Гехайм-Полицай и советское ГПУ...
Но Венецкий успел перехватить его руку.
На лице у уже немолодого немца было несколько шрамов, свидетельствовавших о том, что в дни своей юности он умел фехтовать и не любил спускать обид.
Но когда его рука оказалась в железных клещах, он понял, что один на один он никогда бы не справился с этим нахальным бургомистром, который, видимо, тоже не любит спускать обиды и может дать сдачи и тем поставить его, немецкого офицера, в неловкое положение.
Обер-лейтенант закричал и Венецкий понял, что он приказывает его арестовать.
Солдат, стоявший около двери, и переводчик схватили его за плечи, но он ловко вывернулся из их рук.
- Ихь хабе ди бейне унд кан геен зельбст! - бросил он солдатам и, повернувшись к обер-лейтенанту, резко спросил:
- Вохин?
+++
Эту ночь бургомистр Липни провел в темном чулане, отделенном от комнаты, где его допрашивали, дощатой перегородкой со щелями, которые были единственными источниками света.
Чулан был завален всяким хламом; тут была поломанная мебель, рваная одежда и обувь, разбитые ящики, обрезки досок, и даже два неошкуренных березовых креста, видимо, приготовленных для чьих-то могил.
Николай лежал на досках, подложив руки под голову, и думал. Немцы из соседней комнаты давно ушли, было уже за полночь, а сна у него не было ни в одном глазу...
... - Значит, кончено!... Завтра он бесследно исчезнет, как уже исчезали многие... А что следует за этим исчезновением - смерь или лагерь?... Или еще что-нибудь?... Право, если ьы смерть, это было бы лучше!...
Он почти пожалел о том времени, когда повешенные открыто висели на липах и березах, а под липами и березами в снегу валялись растрелянные...
Тогда все было проще, не было неизвестности...
- Да, попался, господин губернатор!...
Сегодня, когда кончается второй год войны - он преступник с обеих точек зрения: для русских он - изменник родины, для немцев - укрыватель партизан...
Хрен редьки не слаще!...
... - Лишь бы Лену не тронули!... Леночка моя любимая!... Голубка моя, солнышко ясное!... Спасибо, родная, за любовь!... За эти два года, такие трудные и такие счастливые!... Никогда уже тебя не увижу!... Прощай!... Только бы тебя не коснулась эта напасть!... Знает ли она, куда его вызвали?... Ведь они с утра не виделись.
Он вспомнил, что хотел сегодня отправить на пекарню список на новых беженцев, но список был еще не перепечатан, и он его не успел подписать.... Потом вспомнил, что староста Громовского сельсовета, не застав Шеффера, просил его, именно его, Сергеича, а не Смолкина, устроить, чтоб к ним прислали трактор, так как у них совсем нет лошадей... Потом о доме на Заречье, который следует отремонтировать... Потом о кирпичном заводе, который начали восстанавливать...
Десятки и сотни дел хозяина города, которые возникали ежедневно...