ЛитошЫк

Задние мысли Евы Крузенштерн.

(часть 2)
предыдущие части: 1|

Аннотация: Неважно, что день несет, свежесть ты ощути. Ты Mentos съел и полоон сил. Свежесть жизни вместе с Mentos! Ты Mentos съел и поолон сил!

 

От звонка до звонка

- … and that is all for today. Don’t forget to turn on your TV tomorrow at 3.30 pm to watch the New York’s best show with me, your Eva Cruisenstern.
Красный огонек камеры потух, немногочисленные зрители увидели на своих голубых экранах заставку, а я тем временем уже торопилась в гримерку. Через полчаса за мной на студию должен был заехать Джон: мы еще вчера договорились сходить куда-нибудь.
Едва я успела сесть на бесконечно мягкий розовый пуфик, как раздался телефонный звонок. Я сразу поняла, что ничего хорошего он не несет.
- Hello, may I speak to Ms. Cruisenstern?
- Yeah, it’s me, - я сразу поняла, с кем имею честь разговаривать: это была моя мамочка, которая беспокоила свою блудливую дочь с завидной регулярностью в самые неподходящие моменты. Ей опять чего-то надо было. – Да, мам, я слушаю. Как дела?
Голос на другом конце провода обиженно прошелестел:
- Дорогая, вот уже месяц, как от тебя ни слуху, ни духу. Могла бы дать звонок, побеспокоиться как там твоя родительница, не говоря уже о том, чтобы заехать.
- Извини мам, конечно. Но ты знаешь, что я скорее поеду в ад, чем на Брайтон. Видеть не могу все эти грязные эмигрантские рожи. В магазине: девушка вам чикена послайсово или пописово? Ужас!
- Зря ты так, доченька. Зря. Вот недавно Михал Данилыч заходил, тебя спрашивал. Очень приятный мужчина, доктор. А ты -- грязные эмигрантские рожи. Хочу тебе напомнить, что не только ты, но и твоя престарелая мать принадлежат к их числу.
- Мам, ты ведь хорошо понимаешь, что я имею ввиду. Поэтому не мучай меня этой ерундой. Лучше прямо скажи, что-нибудь случилось?
- Почему что-то должно обязательно случаться для того, чтобы мать позвонила дочери? Или дочь матери? Евочка, я бы очень хотела, чтоб ты ко мне заглянула. Нам надо поговорить.
- Ма, я сейчас не могу. Давай на уик-энде, я к тебе зайду на часик, поболтаем.
- Ева, я должна увидеть тебя сегодня. Это важно.
Сказав это, мать по своему обыкновению положила трубку, не давая мне шанса ответить или возразить. Сегодня! Каково? И что же мне теперь делать? Еще точно не зная ответа, я автоматически стала набирать номер Джона.
Факинг сегодня вечером отменяется.

--------------------------------------------------------------------------------


Долог вэй ту Типарери

Несколько пересадок, полтора часа пути. За окном электрички то и дело мелькали какие-то грязные негритянские кварталы, серые стены, исписанные неприличными надписями о рэпе и любви. Я отвернулась от окна, зыркнув незаметно по сторонами, обозрев соседей на предмет возможного харасмента, уткнулась в книжку. Книжка была нового модного автора, Энтони Глака, с которым я некогда трудилась в одной редакции. Он мне запомнился безумно способностью без умолку говорить о своих творческих планах и волосатыми руками. Волосы у него, кажется, росли даже на подушечках пальцев. А секретарша, толстозадая афроамериканка Триша, за которой ходила слава знатной минетчицы, утверждала, что его задница похожа на райские кущи. В афроамериканском понимании рая.
Тони уже тогда писал книжку о приключениях гомосексуалистов в племени амазонок и много и часто (слишком часто, надо признаться) пытался мне рассказать о своих сюжетных поисках. Как оказалось, эти поиски его довели, вернее привели (через постель одного издателя, рассказывала позже Триша, выдыхая мне струи табачного дыма прямо в очки) на писательский Олимп. Или как там у них называется? Парнас. "Ха-ха. – подумала я. – Что за дурацкий каламбур: Парнас-пидарас…"
От мыслей о перипетиях творческих исканий своего драгоценного эго волосатого Глака меня отвлек металлический голос: "Next station is Brighton Beach" . Какое верное название! Впрочем, как мне всегда кажется, когда по-английски произносят слово "пляж", мне чудятся странные и неприличные вещи. Засунув томик волосатого Глака в дебри сумочки, я еще раз посмотрела в окно. Уже было довольно темно и там не было видно ни зги. Кстати говоря, - подумалось мне вдруг, - а что такое "зга"? Времени на раздумье не было. Приехали.
Десять минут жуткими улочками Брайтона, и я стояла у дома, где прошла большая часть моего детства. Красный кирпич, желтая дверь, четыре цифры на ней 1487. Тук-тук-тук.
- Ху из ит? – раздался голос моей мамочки.
- Мам, это я. Опен зэ дор .
- Ну, здравствуй, дочь. – открывая дверь, сказала моя маман в синем халатике, купленном, кажется, еще на Привозе. – Я рада, что мне удалось повидать тебя перед смертью.
Онкология. Легкие. Три месяца. Это шутка?
- Нет, ну что ты, разве с такими вещами шутят?
Она достала сигарету, чиркнула зажигалкой. Следом за ней и я проделала тоже самое. Химиотерапия?
- Слишком поздно. Не поможет. К тому же моя страховка ее не покроет, а денег у меня нет. – увидев в моих глазах немой вопрос, она добавила, - дом? Дом давно уже заложен-перезаложен. Твой колледж, прожекты отца…
- Мама, - я улыбнулась, всхлипнула и зажмурилась, - мамочка моя…
Слов не было. Я прижала маму к сердцу и заплакала.

--------------------------------------------------------------------------------


Крузенштерн и пустота

Мама погасла две недели назад. Я откинулась и глубоко вжалась в спинку кресла, перебирая руками четки. Она все время улыбалась и говорила про мортгейдж пеймент, про отца и про ее собственную маму, которую она так давно не видела. Как теперь?
В голове была потрясающая, волшебная пустота, какая бывает с хорошего похмелья. Ее хотелось заполнить, ее хотелось оставить. Хотелось есть.
Я почти машинально дошла до холодильника, достала тунца и отправила в рот несколько ложек – пыталась понять, что я хочу делать дальше. Пойти напиться? Пошло… Грубо…
Позвонить кому-нибудь? И что дальше? Плакаться?
Вульгарно.
Я вернулась в кресло, чтобы опять прижаться к спинке. Она грела. За окнами ярко, во все горло, светило солнце, идти никуда не хотелось. На столике поодаль стоял телефон, призывно мерцавший белыми клавишами. Тра-ла-ла.
В церковь пришли немногие. Сонный батюшка прошелестел положенные в таких случаях слова. Соседка тетя Клава долго и нудно причитала, ее муж стоял и делал вид, что ему истинно печально. Печально ему действительно было, но только от осознания того, что он может последовать за мамой. Потом ему стало веселее – он подумал, что первой может быть его супруга, и он остаток церемонии мечтал о том, какими красками расцветет мир по ее кончине.
Я этого всего не видела. Только красный штоф и черный бархат, белые руки, слова "мортгейдж пеймент" и "я люблю тебя, дочка".
Последних она так и не сказала.
Спинка кресла была сделана из велюра на мебельной фабрике в Западной Вирджинии. Она приятно вдавливалась и даже немного щекотала мне кожу, что было приятно и даже необходимо на тот момент. Подчинившись своей усталости, я заснула. Я бы подумала, что я подумаю об этом завтра. Но думать было решительно не о чем. Где-то рядом валялся разорванный конверт: "The New York Center Television Company regrets to inform you that we do not need your services any more, Ms. Cruisenstern. Of coarse, you will receive all duly payments in time… Best regards…" . Сволочь Долинский отомстил мне за то, что я отказалась с ним спать. Ну не дура ли? Надо было согласиться, а потом оторвать ему яйца по самую шею.
Хрен с ним. Русские бабы не сдаются.

--------------------------------------------------------------------------------


ЛИРИЧ ОТУПЛЕНИЕ НАМБЕР 2. ПОСЛЕ ПОЧЕВАНИЯ В БОЗЕ МАМАШИ.

Ты стояла у окна и смотрела на ночной Нью-Йорк. Ева... Так звали первую женщину. Интересно, знала ли Ева про Лилит? Знаешь ли ты обо мне? Знаешь ли ты, что я стою около тебя и считаю звезды. Вон та, голубая, это Альдебаран. А та, желтоватая, Альтаир. Так называлась компания по продаже компьютеров в моем родном городе. Альтаир — это птица. Я люблю смотреть на чаек: они жирные и ленивые. Сколько раз я видела, как они выхватывают пищу прямо из рук восторженных туристов. Ева, сейчас я касаюсь твоих волос. Они пушистые, как котенок.
Ты села в кресло. Тебе удобно? В западной Вирджинии никогда не умели делать нормальную мебель. Им бы все песни петь...west virginia mountain mama take me home i’m alone
Ты не одинока, Ева Крузенштерн. Ты...
Впрочем, я увлеклась.
Знаешь ли ты, Ева, что может быть лучше одиночества? Одиночество, это вино, полусухое, красное вино. Оно должно храниться в подвале старого дома, куда никогда не заглядывает солнце. Раз в полгода его необходимо поворачивать и только тогда получится по натоящему лучистый багрянец напитка Ты уходишь спать, а я еще долго смотрю на тебя и думаю о том...
Знаешь ли ты, Ева, что может быть лучше одиночества?
Его отсутствие.

--------------------------------------------------------------------------------


Опять тени вчера

Я проснулась все в том же кресле. Ноги и спину отчаянно ломило, шея выла и стонала, упрекая меня за отсутствие подушки на протяжении 12 часов. "Двенадцати часов?"- я взглянула на часы, и было пришла в ужас – я уже полчаса как должна быть в студии. "Какой к чертям собачьим студии", - вспомнила я. Н-да. Brand new fucking life. Через полчаса и двадцать минут я уже была в Бэттэри парк, смотрела на океан и дурацкую тетку с мороженым, символизировавшим американскую демократию.
Морской воздух делал свою работу. По небу носились какие-то птицы, чайки, я подозреваю, если, конечно, это кому-то интересно. Мне тоже захотелось стать чайкой. Впрочем, это неоригинально. Мне захотелось стать огромной жирной чайкой, которая живет под бруклинским мостом. Порыв ветра разметал волосы и они сочились ядовитой струей по воздуху, локоны смявшиеся, немытые. Я негромко запела себе под нос колыбельную, как будто бы это сделало бы какую-нибудь разницу для создавшегося положения. "О!"- первая здравая мысль за сегодняшний день. Впрочем, и за вчерашний. И позавчерашний.
Я развернулась, волосы свернулись калачиком и послушно легли черным воротником на плечи. Вдоль по набережной, по Нью-Йорку городу…
- Oh my goodness! – услышала я за спиной некий противный голос, показавшийся мне неприятно знакомым. Может пойти дальше? Я медленно начала разворачиваться, спешно натягивая на лицо необходимую в таких случаях улыбку: - Hello, Тони!
Глак уже протягивал ко мне свои волосатые пальчики и заключал в свои объятия:
- Damn, Eva, I am so fuckin’ happy t’see ya. Damn, - повторил он. Обняв, он отстранился и посмотрел мне прямо в глаза, - Are you allright, hun?
Я подняла на него мои глаза. Молча, он взял мою ладонь, легонько ее сжал и тихо, совсем не так, как это делают прохожие знакомые, и даже как-то хрипло произнес: "I have this feelin’ you need to talk to someone".
И почему-то в этот самый момент я почувствовала, что я делала одну вещь, делать которую я не должна была и делать не хотела. Вот, опять. Ощущение повторилось вновь. Вторая слеза побежала по щеке вслед за первой. Через секунду я уже ревела как ребенок, прижимаясь к Тони, как последняя идиотка, а он с самым невозмутимым видом гладил меня по голове, как гладят маленьких котят. Какая же я глупая, господи!

- Are you sure you don’t want anything? - мы сидели в каком-то итальянском ресторанчике, в котором я хлебала наверное уже пятую чашку кофе и шмыгала носом так, как будто бы мне за это платили деньги на студии аудиспецэффектов в Голливуде. Несмотря на то, что Глак заказал себе огромную тарелку спагетти, он к ней почти не притронулся.
- Nope. Мне кусок в голову не лезет.
- What?
- I don’t feel like eating right now.
- I see.
Он мешал диетическую кока-колу трубочкой, звеня кубиками льда и шипя пузырьками углекислого газа. Меня это не раздражало. Я даже с удовольствием вслушивалась в эти звуки, абсолютно непонятно почему.
Нельзя сказать, что Тони меня утешил. Он сказал все слова, которые должен был сказать плачущей безработной сироте любой человек на его месте и даже, надо отдать ему должно, немного экстра того. Например, он предложил оплатить счет и подвести меня домой, откуда я только что сбежала и возвращаться не собиралась по крайней мере до наступления темноты. Я уже понемногу приходила в себя и даже полезла в сумочку навести хотя бы какой-нибудь мейк-ап. С распухшей от слез мордой я, должно быть, выглядела ужасно.
- You know what, - он запнулся и как-то зарделся. – Let’s go and see walls.
- Where? What? - в очередной раз шмыгнув носом, прохрюкала я, совсем уже даже не пытаясь как-нибудь сделать ни со своим лицом, ни со своим голосом, который, по образному выражению, давно принятому в языковом обиходе, звучал как испорченная граммофонная пластинка. Где ныне те граммофоны, где те пластинки?..
- Let’s go and see a movie. I call it to go to see walls. See, there is nothing there but a wall, although we think there’s life out there. I know, it’s weird, but… - он еще долго очень смущенным голосом объяснял мне, почему он любит ходить в кино и мучиться от того, что он смотрит на стену и вынужден видеть сцены из другой жизни, которая его не волнует, его не касается, к нему никак не относится, кроме как стеной. Он говорил, что это было по настоящему здорово: думать, что у его мира и другого мира одна общая стена, и он как бы подслушивает происходящее в соседней квартиры: звуки бесстыжей похоти, стоны разбитого сердца, победительные вопли торжества. Н-да, ничего оригинального парень не придумал для развода бедной женщины: пожалеть, соригинальничать, затащить в темное место и попытаться подчинить ее своему гормональному дисбалансу. Кажется, я начинала понемногу приходить в себя и начала мыслить здраво. Прэйз зэ Лорд, прэйз зэ Лорд…
- So, will you join me? – по его настороженно-выжидательному взгляду я осознала, что первый его подобный вопрос я проигнорировала, вдумываясь в поток собственного сознания.
- Sure… Why the hell not? – я поняла, что последнюю фразу я произнесла вслух. Почему бы нет? Я такая противоречивая, я такая загадочная… Я – женщина. Мне можно раз в жизни быть немного непонятной. Даже для самой себя.
Иначе в чем смысл загадочности?