СТАТУЯ СВЯТОГО МИКЕЛАНДЖЕЛО
Интервью с Татьяной Жмайло (Череповец, май 1999 г.)

* * *

Татьяна Жмайло – независимый поэтический голос Череповца. Голос ее череповчанам, а также бельгийцам, немцам и французам хорошо известен. Вологда и остальным российские веси ее поэтическое существование игнорируют..

Предлагаемая сегодня беседа (1999 год) двух Татьян – Жмайло и Тайгановой – прикасается не столько к тайнам творчества, сколько к горькой тайне страданий нашего Отечества. Встреча с давно определившимся художником слова, впервые, по сути, легализовавшим свое имя с помощью единственной небольшой книжки-миниатюры ("Соль-Минор", авторский издательский проект Т. Тайгановой "Единство в Книге"), вместившей лишь шестую часть готовых к изданию рукописей, - беседа не столько с поэтом, отстаивающим Божественное право быть одним из вдохновенных голосов мира, сколько с гражданином России, таким же, как и мы все, всерьез озабоченным будущим своей родины – страны поэтов и погромов.

* * *

ТТ: Таня, после прежнего возвращения из-за рубежа ты сетовала на свое незнание иностранного языка, - этот традиционный факт нашего общероссийского невежества чрезвычайно ощутимо сузил возможности общения, крайне необходимого поэту. Год назад ты поставила себе целью освоить немецкий язык до уровня свободной разговорной речи. Удалось?

ТЖ: Как когда-то все советские дети, немецкий я могла изучать только в школе. Так что язык пришлось поднимать практически с нуля, благо, у меня память хорошая. Купила рядовой аудиокурс, привезла из прошлой бельгийской поездки любовный роман, который на русский не переведен, обложилась словарями и окунулась в стихию.

ТТ: И как плавание?

ТЖ: Роман перевела от первой до последней страницы, хоть завтра могу предложить свой перевод любому издательству.

ТТ: А страниц-то сколько было?

ТЖ: Около четырехсот. История захватывающая, очень напоминающая историю "Титаника". Интересным оказалось то, что роман был опубликован до знаменитой катастрофы. Получилось прямое пророчество. Но читать-переводить оказалось намного проще, чем говорить – в разговорном немецком произносят совсем не то, что буквами обозначено. Но в эту поездку общение уже удавалось. Врать не буду – беседовала я приблизительно следующим образом: "Дать, будьте любезны, мне вот этот чашк".

ТТ: И "чашк" давали?

ТЖ: Меня понимали прекрасно. Я даже отваживалась на самостоятельные путешествия без переводчика. Автобус из Геммениша в Аахен проезжает через три границы. Вышла, как оказалось, в Голландии, кругом все написано даже и не по-немецки. Попыталась у прохожей женщины прояснить, куда на чем можно доехать, оказалось - немка. Она была настолько общительна и доброжелательна, что довела до нужной остановки и полчаса стояла рядом,  ждала автобус, чтоб меня в него благополучно посадить. Поговорили: у нее – дочери, и у меня; у нее внук, и у меня. Проблемы  общие, будто в одном подъезде живем. В таких ситуациях забываешь, что говоришь не на родном языке.

ТТ: Но выступать тебе все-таки приходилось преимущественно для эмиграции? То есть – для русских?

ТЖ: Конечно. Правда, в прошлом году слушали мой концерт и две пожилые бельгийки - бабка Жизель и бабка Марта. Бабка Жизель сидела со слезами на глазах, сказала потом: "Не знаю, о чем ты поешь, но слышу - что…"

ТТ: Жизель? И – бабка?

ТЖ Это у нас, в России, Жизель никак с пенсионным возрастом не ассоциируется, а там, как везде, не балетная сцена, а нормальная жизнь, в которой люди стареют. Они обе сами так после концерта представились – не "госпожами", а "бабками". В этом году Марта больна. Перед тем, как ее в госпиталь положили, она занесла моей бельгийской подруге свои наручные часы со словами: "Передай Тане из России".

ТТ. Коренных жителей Запада на твоих концертах было не слишком много?

ТЖ: Иностранцам это не надо – зачем им песни из России? В немецкоязычной среде из эмигрантов только три процента прежних коренных русских, процентов десять – русских немцев, остальные русские евреи.

Идешь по центру Аахена, как по Арбату, то там, то тут слышна русская речь. Везет мужичок тележку, и трехэтажным матом загибает. Я своей проводнице говорю: "Лида, ты идешь и через шаг по-русски здороваешься - у меня такое впечатление, что Аахен – русский город..." А она мне: "Это я еще с русскими немцами по-русски не здороваюсь." Идут посыльные - русские, стоит стайка ребятишек – девчонки, мальчишки, лет по двенадцать-четырнадцать, - по-русски говорят плохо, но матерятся феноменально. А посреди этой немецко-арбатской улицы - воздвиглась старая одесская еврейка, и вещает на всю улицу - прямо Шолом-Алейхем! – "Вы не знаете за нашего мальчика? Ну как же вы не знаете за нашего мальчика! Нашему мальчику Изе двенадцать лет!"  Изя тут прерывает: "Бабушка, мне десять" - "Бабушка лучше знает, сколько нашему Изе лет! Как же вы не знаете за нашего мальчика, какой он мальчик, и как он у нас в школе учится!"

ТТ: Получается, что Россия натурально вышагнула за рамки своих законных государственных границ?

ТЖ: В Германии такое положение во многих городках - небольшие, изящные исторические центры заселены в значительной мере русско-еврейской эмиграцией. Рядом с Аахеном городок Маншау, тот вообще малюсенький, там домов выше двух этажей просто нет, и везде крохотные канальчики, а через них – мостики. Уютно, красиво, прибрано, средневековая архитектура. Улочки есть такие, что два человека могут разойтись, только вжавшись спиной в стены, - иначе там не пройти. В подъезды жилых домов ведут тупички; заходишь - а там, внутри, дворик с цветочками, креслицами… Туристам разрешено  входить, можно поглазеть и посидеть, а хозяева двориков получают от государства денежную дотацию за беспокойство.

ТТ: А как относится к наплыву эмигрантов местное население?

ТЖ: Спокойно, в общем. Но есть старики, - в основном не старухи, а именно старики-немцы, - которые ругаются, доходя иногда просто до физического насилия: "Аа-а, евреи, русские, понаехали…". Это эхо войны.

ТТ: Да, ситуация  для пожилых коренных немцев несколько абсурдная - они столько сил положили на то, чтобы избавить мир от славян и евреев, а в итоге те в их города переселились на постоянное жительство… То есть проблема сложных взаимоотношений между коренными и эмигрантами все-таки наличествует?

ТЖ: Конечно. Эмигрантам очень трудно устроиться на работу - городки-то маленькие, работы мало. Я общалась преимущественно с русской эмиграцией, с выходцами из других стран мне разговаривать пока не доводилось. Моя подруга Лида - ленинградская эмигрантка начала девяностых - живет в центре города Аахена. Этот центр - что-то вроде немецкого Гарлема, - тут по сторонам улицы стоят, подпирая стены, негры. Они не работают, а просто, жуя гамбургеры и прочие чисбургеры и бросая на землю бумажки, целыми днями перекрикиваются с одной стороны на другую сквозь музыку в наушниках. Вот этим они и занимаются. Права коренных и пришлых не одинаковы. Например, если русская женщина замуж выходит за немца, а он, не дай Бог, с ней решил развестись - ее тут же, в двадцать четыре часа, выдворяют. Она никому там не нужна. Так что при женитьбе муж - вместо государства - берет на себя все обязательства по обеспечению ее прав. Он обязан платить за русскую жену налоги и содержать ее; платить за ее проживание,  за ее обучение, за лечение,  за поиск работы. Женщина может - с невероятным трудом и при исключительном везении - найти работу. Но если муж по какой-либо причине отказался от нее, то она обязана в краткий срок Германию покинуть, так как государство не брало на себя никаких обязательств. А ребенок, рожденный на немецкой земле, считается немцем, его могут матери вообще не отдать. Отец имеет право оставить ребенка при себе.

ТТ: С российской точки зрения - это унижение и бесправие. С немецкой, возможно, – самозащита: слишком много заселилось пришлого народу… А чем же, кроме охраны прав,  живет коренное население? Не экономически, морально? Чем люди там наполняют жизнь?

ТЖ. Скучно оно живет. Покушать, поработать. Но сказать что-то более определенное не могу - я не общалась с немцами. Из коренных бельгийцев я знаю только одного Жака - главу семьи, оказавшей мне гостеприимство. Жак полон домашней работой. У него есть основная, где он зарабатывает деньги, и ребенок, которому он отдает все свои силы. Могу признаться, что более отзывчивого, терпеливого и культурного человека я не встречала. Но, с другой стороны, знаю и то, что бабку Жизель в ее деревне очень не любят только потому, что она - книгочея. Читать книги и тратить на это время, когда его можно потратить на зарабатывание денег – это непонятно. Такие люди оказываются в изоляции и одиночестве.

ТТ: Что-то странное получается. Здесь, в России, мы живем как бы у самих себя в изгнании. Мы даже не во внутренней эмиграции, чем диссидентски гордились в шестидесятые-семидесятые годы. Мы действительно в изгнании - в массовом порядке изгнаны из прежнего государства и причалили к новому, которого еще нет и не известно, какое оно будет; а то, что все-таки будет, - не известно, примет ли нас. Похоже, что нас сегодняшних не примет никто и нигде, даже наше собственное Отечество. И вот, чтобы самих себя обнаружить и соотнести с реальностью, Татьяне Жмайло приходится выезжать из официальных границ России и попадать в другую Россию, за-граничную, которая наполнена русскими же, и они готовы слушать и слышать то, о чем говорит  поэт Жмайло. Скорее всего, живя по-прежнему здесь, они вряд ли бы в тебе нуждались, как ты считаешь?

ТЖ: Они скучают по России, ностальгируют, это естественно.

ТТ: Татьяна, у тебя позади уже несколько поездок за рубеж, и можно, наверное, подводить своим наблюдениям итоги. Чем отличается мироощущение Людей Здесь от мироощущения Людей Там?

ТЖ: Ничем. У нас все точно так же. В Череповце я работаю в эзотерическом магазине. В него каждый день ходят люди, которые вроде бы что-то читают. Но на самом деле просто забивают себе жвачкой голову, ища послания сверху, с небес, - им нужно найти спасительный мостик для себя, соединяющий с любой возвышенной идеей, которая бы избавила их от ответственности за собственную жизнь. Если бы они умели делать деньги, например, или строить карьеру, - они бы занялись этим. Но они этого не умеют, и им надо найти себе оправдание, - вот и ищут себе всякие толкования и измышления якобы божественные. А те, кто никуда не ходит и идей не ищет - заняты домом и семьей. Если наше с тобой поколение что-то читало, то поколение следом - уже обходилось без книг, а наши дети не читают вообще - их устраивает телевизор. Эта ситуация одинаково выглядит что на Западе, что у нас. Грань "различий" стирается очень быстро, она просто моментально исчезает.

ТТ. Значит, ты считаешь, что когда Россию, наделяя "особенной статью", утверждают в некий особый образ жизни…

ТЖ: Никакой разницы нет. Пока у нас вся разница только в том, что мы более нищи, чем остальной мир.

ТТ: А тебе не показалось, что может обнаружиться или даже подтвердиться  какая-то разница в духовных запросах? Или хотя бы в интересе, в любопытстве к ним?

ТЖ: Все то же самое. Уж я себя считаю достаточно духовным человеком. Но и я думаю: Господи, да если бы мне квартирку получше, да еды побольше, - ну, и наплевать с моими стихами! Такие мысли иногда посещают, не скрою. А что говорить о людях, у которых нет вот этой целеустремленности, которая указывает исполнить, что тебе дал Бог? А если Бог ничего особенного не дал? Остается одно - трудиться, зарабатывая на жизнь, делая в семье мир и обустраивая свой дом. Естественно, такие люди думают только о том, чтобы вот сейчас обеспечить старость, и чтобы потом не умереть с голоду под забором. В принципе Запад - весь - озабочен именно этим и только этим, потому что там любого человека могут выкинуть на обочину в любой момент,  хотя имеются вполне приличные дома престарелых и все такое. Но там - страх сойти с круга, и у нас теперь - то же самое. Люди в России сейчас в отпуск не ходят годами, потому что знают, что если уйдут в отпуск, то могут потерять работу.

ТТ: А там?

ТЖ: Там человек просто обязан уйти, его отправят в отпуск и на каникулы. А у нас-то сразу понимают, что незаменимых нет.

ТТ: Значит, ты считаешь, что если бы у нас была возможность здесь благоустроить свой быт, то мы были бы такими же? Ты в этом убеждена?

ТЖ: Мы абсолютно ничем не отличаемся от них. И сейчас идем к тому, что было в начале века в России, - к тринадцатому году. Как было тогда: обыватели и кучка творческих и интеллигентных людей, - творческая богема, так сказать. Ее чурались, от нее шарахались. Вот эти, по учебникам памятные нам "переполненные залы" - составлялись курсистками и студентами, которые и сейчас с готовностью собираются на подобные мероприятия, разница в том, что поэзия сейчас уже отошла, а залы собирают рокеры. Остальным гражданам было наплевать на Блока, и так было всегда. И то, что мы стали "духовной" нацией, случилось только благодаря тому, что мы жили в тоталитаризме. У нас выхода другого не было, как только стать духовными. Это - факт, несмотря на все страшнейшие кровопролития и грехи строя. И напоминает те чисто медицинские ситуации, когда человеку делали искусственное кровопускание, чтобы он мог обновиться. И наши российские кровопускания дали такой вот положительный эффект "духовности". Но как только давление прекратилось - всё. Мы успокоились. Всем хорошо, не надо ни с кем бороться, не надо ничего делать. В любом народе гении возникали исключительно в критические моменты. Как только ситуация выравнивалась и мир приходил к более или менее стабильному состоянию - все сходило на нет. В критические моменты гении рождаются, но тогда они никому не нужны. Их имена начинают набирать силу, только когда трагедия прошла и подошло время воспоминаний. А потом уже и имена не нужны.

ТТ: Я хочу уточнить свою позицию и определить исток своих вопросов. Я, как и множество моих сограждан, вряд ли в ближайшем будущем своими глазами увижу чудеса процветания Запада, но вопросы рождаются здесь и сейчас. И это вопросы не праздного любопытства, а скорее чувство ответственности перед самим собой, перед однажды сделанным жизненным выбором – все-таки нас с тобой учили в юности предпочитать в меру сил голую идею сытой материи. И, предпочтя однажды тяжкий нищий хлеб свободного творчества любому более надежному другому, мы с тобой свой выбор сделали добровольно. Думаю, что достаточно часто так поступали и другие, ни к какому искусству не причастные люди. И я не хочу, чтобы Россия теряла свой, пусть сто раз иррациональный и недоказуемый, уровень свободы, и ищу в сегодняшних российских населенных просторах Обитаемые Острова, жителей которых не удовлетворит одна лишь обеспеченная старость, - людей, имеющих нужду отдавать больше, чем брать. Отдавать безвозмездно, без надежды на то, что труд будет оплачен в бухгалтерски законный срок - и не важно, деньгами или благодарностью. Мне до сих пор кажется, что мы, российские граждане, втайне все как раз таковы, просто забыли о том, что мы сами и есть наш Рай, наше Беловодье, наши Обитаемые Острова. Я все ищу, где же в нас этот Остров расположен. Я понимаю, что Острова утеряны всем человечеством, Западом так же, как и Востоком, но мне кажется, что в многострадальной России интуитивной мудрости, пусть даже многократно перемолотой и изувеченной, осталось больше, чем в культурно-потребительском Западе. Русские умеют жертвовать собой ради нематериального – это факт истории, в том числе и самой новейшей. Всю историю мы искали свои Обитаемые Острова, и, быть может, наша сегодняшняя проблема как раз в том, что этот поиск вдруг прервался. Твои впечатления от дальнего Зарубежья дают картину благоустроенного, но механистического, монотонного, монолитного материка, на котором без надежды на осмысленное развитие живут тысячи людей, но нет Человека, нет его ни на уровне национальной или государственной идеи, ни на уровне душевной потребности. Странная картина, ты не находишь?

ТЖ: Необитаемые кругом острова.

ТТ: Нет. Давай хотя бы предположим, что они обитаемые. Даже если говорить об уровне "имения" и "имущества" - россияне в массовом порядке никогда не жили такой жизнью, и мы не знаем ее достоинств духовного плана. О недостатках можем догадаться, но сравнить достоинства нищеты и богатства - настоящий, непридуманный смысл того и другого - мы пока не можем.

ТЖ: Достоинство западного образа жизни - спокойствие.

ТТ: Да какое уж тут спокойствие, если тебя в любой момент могут уволить или иным способом вытолкнуть "из круга", и "круг" заменяет тебе все!

ТЖ: Уволить - да, могут. Но там стыдно на пособие жить. Мы до сих пор ждем пособий, и нам не стыдно. Там, за границей, люди очень зависимы от мнения окружающих и от молвы, - они зависимы больше, чем мы. Мы с Жаком едем по городу, и он говорит: "Этот дом принадлежит такому-то, этот - такому-то…" Они все знают уровень дохода каждого, кто чем живет и сколько тратит. И что в чужом дому, - их очень интересует, чтоб самому не ударить лицом в грязь, чтобы оставаться уверенным, что "я живу тоже хорошо".

ТТ: Все, что ты говоришь, больно слышать.

ТЖ: Почему - больно? У нас то же самое. Вот у Ивана Ивановича есть хрустальная ваза - мне нужно такую же, чтоб не ударить в грязь лицом. Просто Таня, ты - лично - живешь в другом мире.

ТТ: Я ем тот же хлеб, то же пшено на воде и картошку, и не ем той же колбасы и смотрю – когда смотрю - в тот же телевизор угрюмо, и вижу там ту же Думу, что и все россияне. Я не считаю, что живу в другом мире.

ТЖ: Это ты не считаешь. Знаешь, почему? В вашем писательском доме некоторая изолированность присутствует, потому что общение идет с людьми одного направления. Ты преимущественно общаешься с людьми творческими, которые хоть как-то, но отличаются от прочей массы. Мне же часто приходилось сталкиваться с просто обывателями. Они вроде и неглупые, они вроде и добрые, они могут и хороший поступок совершить, но вопросы духовности их интересуют постольку, поскольку это их вплотную касается, например - его обидят, и только тогда он начинает переживать.

ТТ: Однако ты для этих "обывателей" почему-то пишешь песни, и они плачут на твоих концертах. У нас ведь есть своя российская мифология, говорящая, что мы – видимо, с обывателями вместе, - особо духовная нация. Ты полагаешь, что никаких оснований для такого рода мнений, подтверждаемых время от времени и зарубежными мыслителями, нет?

ТЖ: Эту мифологию насадили писатели. Однозначно! А об особой "духовности" нации начал говорить первым Достоевский. Откуда вообще эта идея взялась - я не знаю. Мы ничем не отличаемся от Запада, - ну абсолютно ничем! Мы единственно от кого отличаемся, так это от американцев. Но они от всего мира отличаются. Потому что основанием их нации была авантюрная среда: преступники, проститутки, лишние люди, которые не могли найти приложения себе… Они ехали на континент за богатством и свободой. И у них так и осталось: главное - обеспечить себе то и другое, а там хоть трава не расти. Они же сейчас – единственные в мире! - живут так, что у них сверх бюджета остаются деньги, которые они не знают, куда тратить.

ТТ: Значит, ты считаешь, что "русская духовность" - следствие одного только писательского рвения? А куда девать вспышки созвездий, ну, хотя бы российский Серебряный век?

ТЖ. На Западе было то же самое, и в то же самое, кстати, время, - хотя бы во Франции. Просто наше советское литературоведение несоветские имена зарубежья интересовали мало. Может быть, что-нибудь в эту самую "русскую духовность" привнесено благодаря православию. В Германии я посетила несколько католических служб – тип религиозности очень отличается. Мне католичество всегда казалось какой-то волюнтаристской организацией. Униформа мрачная - черная и коричневая. А эти проповеди с амвона, когда где-то наверху стоит священник и, чуть ли не беснуясь, обвиняет паству во всех грехах, клеймя позором. В нашей церкви я никогда не слышала, чтоб священник во всеуслышание клеймил людей, он только уговаривает: "Любите Бога", "Помолимся Богу", "Попросим у Него прощения". А западный "святой отец" берет на себя ответственность от лица Бога наказывать и клеймить впрок. И система западной исповеди уродлива - когда человек через решетку неизвестно что неизвестно кому говорит: никто никого в глаза не видит, никому не стыдно о себе рассказывать… И оба, отвернувшись друг от друга, сидят через черную занавешенную решетку, каждый как в камере-одиночке, только два скучных голоса  доносятся, - и все тебе таинство.

ТТ: То есть нет системы взаимной ответственности, которая возникает, когда диалог ведется лицо в лицо и глаза в глаза?

ТЖ: И проповедь с проклятиями, и сама исповедь - чаще всего как насмешка над искренностью.

ТТ: Я все-таки хотела бы определиться в твоих выводах. Значит, ты склонна считать, что наша особая российская духовность - это вымысел, миф?

ТЖ: Может быть, в каком-то количественном качестве людей духовных больше у нас в России, - но у нас Россия, извини, какая по размерам! У нас патриархальные традиции были более сильны, чем на Западе, - почитание отца-матери, вера в царя-батюшку. Но это все говорит не столько о нашей духовности, сколько о нашей незащищенности и детской наивности. В России и крепостничество сыграло свою позитивную роль. Не все же были монстрами, а рабы не чувствовали себя рабами. Многим легко давали вольную, а потом бывший крепостной приезжал откуда-нибудь с края света более богатым, чем барин.

ТТ: А ведь там, на Западе, нет народа. Я не про нацию - это всегда найти можно. Там нет народа в нашем русском понимании единства, единения. Они там все - предприниматели. И никто не стремится оттуда, из этой колеи, выйти.

ТЖ: Так российская, так сказать, "народность", о которой ты говоришь - это последствия крепостнической усадьбы, когда все жили одной большой семьей.

ТТ: Значит, с твоей точки зрения, русские - не столько многообещающе духовны, сколько по-детски наивны? А если трезво сопоставить оба типа мышления - российский, выпрашивающий пищи и защиты, и западный, производящий одну только пищу и для одного только потребления, - нет ли у тебя впечатления, что тот, кто заинтересован в благах лишь физического хлеба насущного, еще более наивен?

ТЖ: Наивен - да… Но наивность там интересная. Знаешь, есть ребенок, который своего не упустит. Это с детского садика заметно - он умеет и с воспитательницей поладить, и с родителями, и со сверстниками, - и со всех иметь. И он уже знает, как деньги делать, как их копить и добывать. Западные люди мне напоминают именно таких детей - не непосредственных, а умеющих спекулировать. И наши детки так быстро их догоняют, что вот-вот перегонят.

ТТ: А на натуральных детях спекулятивность взрослых как-нибудь отражается?

ТЖ: Дети как дети, - бегают, играют. Мне понравилось там отношение взрослых - дети делают, что хотят. Хотя на улицах я видела их только двух возрастов - лет до пяти, и лет шестнадцати-семнадцати, уже самостоятельных.

ТТ: Ты сейчас проезжала через Москву. Можешь что-то о ней сказать? Есть провинция, и есть эмиграция, как подобие и продолжение России в иной игре существования, - тоже, собственно, провинция. Туда Жмайло может поехать и ее там выслушают и будут благодарны. И есть еще Москва, как отдельный столичный образ жизни.

ТЖ: Москву абсолютно не знаю. Туда ехала - стояли автоматчики у всех посольств, у бельгийского тоже, - мрачные черные мужики, все документы проверили, а раньше вход в посольство был свободный. Обратно шла - боялась, что стукнут сзади по голове. И на Садовом Кольце стояли бронемашины и автоматчики - не знаю, для чего. А москвичи ходят веселые.

ТТ: Но если все на всех везде так похожи, то тогда зачем ты едешь туда, за границу?

ТЖ: Есть возможность съездить - почему не съездить? Только поэтому.

ТТ: Нет. Тебя там хотят слушать. И через тебя Россию слушают люди, не переставшие быть россиянами. И это парадокс, который не может не волновать.

ТЖ: Там другой образ жизни, но это не значит, что они лучше нас или мы хуже их. Есть люди, упорно доказывающие, что Россия - страна будущего. Я не знаю, страна ли она будущего. Мне кажется, что разницы не существует, и я только вижу, как мы деградируем. Через двадцать лет на вопрос, что такое Пушкин, будут отвечать, что это какой-нибудь полузащитник в команде "Динамо". Лида, которая сопровождала меня в Аахене, в прошлом ленинградский инженер, ныне - гражданка Бельгии и гид, таскающий туристов по историческим местам в культурной Германии. И вот она, обслуживая туристов, в числе которых и я, говорит: "А сейчас мы в этом храме увидим работу Микеланджело "Мария с младенцем",  и рассказывает про великого художника с мировым классическим именем, и тут же следом пожилая одесская дама интересуется: "Лидочка! А скажите, пожалуйста, где здесь статуя святого Микеланджело?"

ТТ: А если бы все до единого россияне вдруг получили возможность без труда выехать за границу хотя бы для того, чтобы воочию ее увидеть и свои пальцы вложить в ее благополучие, - это изменило бы что-то в нашем менталитете?

ТЖ: Нисколечко. Абсолютно бесполезно. В первый раз это шок. Сейчас шок уже не столь силен, потому что можно съездить в Москву и посмотреть на то же самое. В социалистические годы это было вредно – русские домохозяйки в обморок падали от трехсот сортов колбасы в одном магазине. Это не миф, об этом писали десять лет назад публицисты. Сегодня, когда человек возвращается в Россию, ему хочется жить не хуже. У него два пути – оставаться неимущим никем и ничем, или начать работать и добиваться жизни, которой живут богатые.

ТТ: Добиваться трехсот сортов колбасы? Мне лично хватило бы трех.

ТЖ: Есть и другой путь - озлобиться и начать поливать грязью весь мир, говоря, что вот мы, русские, - духовные, а они, на Западе, в своем золотом г… копаются.

ТТ: Давай придем к какому-нибудь результату. Плохо или хорошо жить хорошо?

ТЖ: Применительно к поэту жить хорошо - плохо. Как гений и злодейство несовместимы, так и гений и благополучие несовместимы. Если поэт получает деньги, и к тому же еще и удовлетворен тем, как он живет, если помимо денег имеет еще и славу, или помимо благополучия имеет что-то еще - всё. Талант уходит неведомо куда. Но если человек богат, но несчастлив, - уродлив, как Сирано де Бержерак, ущербен, как хромой Байрон, и у него есть боль внутренняя, он таланта не теряет.

ТТ: Когда я спрашивала, плохо ли жить хорошо, я говорила о России, а не о поэтах.

ТЖ: Человеку нужно, чтобы его ценили. Раньше дворник имел свою дворницкую гордость, столяр - свою столярную. Он не мог плохо сделать стул, потому что был Столяр с большой буквы. Немецкие города строили вот такие вот Столяры, а берегут такие Дворники. И стены этих городов - чистые, неисписанные, не униженные… Если бы к нашему народу, к нашей, так сказать "духовности", еще прибавить бы воспитание… Зачем нам чистота в городе, на фиг она нам нужна, если мы сидим дома и думаем о Боге? Получается маразм. А возвращаясь домой, в Россию, череповецким поездом, на подъезде к Вологде я увидела совершенно страшный лозунг на эстакадном мосту: "Ешь богатых!" Просто ужас взял, - так ведь и до натурального каннибализма  можно дойти, не только морального. Ведь не все богатые кровушки попили, многие своей головой сделали бизнес, и я таких людей знаю. А поскольку большая часть населения не способна к бизнесу,  то и начинает считать, что вот они-то, наши "богатые", и есть их конкретные личные враги. Но ведь у нас не только мафия - среди "новых русских" есть люди, которые честно заработали свои деньги соображением и собственными руками.

ТТ: Может быть, наша мафия - вопрос не столько юридически-криминальный, сколько борьба здравого смысла с абсурдом.

ТЖ: Я на самом деле почему-то бедной себя никогда не считала. По всем западным меркам я нищая, и по многим российским тоже Но я могу заработать на хлеб себе, на еду детям. Если я очень захочу,  то смогу купить квартиру, как я это уже однажды сделала, если очень-очень захочу, я даже на машину заработаю. Но я не хочу этого. Не считаю себя бедной, так что же, - меня кто-то, кто этой жуткий лозунг писал, - сожрать готов? Только потому, что мне стыдно быть нищей - хоть в моральном, хоть в любом другом смысле? "Ешь" - этот как? Убивай-раскулачивай? А дальше, когда "богатых" съедят, - каких есть начнем?

***

ТЖ: Недалеко от Геммениша есть очень красивый монастырский парк. Роскошный совершенно, деревья бесподобные, как называются - представления не имею. И кругом - цветы, море цветов. И по парку, от грота к гроту, - весь путь Иисуса. И названия, таблички, как на станциях назначения: "Поднятие креста", "Восхождение на Голгофу" - при монастыре  сто лет тому назад был выстроен ландшафт, который стал иллюстрацией к пути Христа. Путь ведется дорожкой, в гротах барельефы с картинами его жизни от крещения до распятия. Деревья кругом неохватные, здоровенные камни, выдолбленные в толще земли дорожки… Сакуры всех цветов, от лилового до нежно-белого. Красотища невероятная. Я иду и причитаю: "Ой, как красиво!" И заканчивается дорожка поляной со скамьями - днем там ведутся службы. А мы с семьей Жака перед закрытием, одни в этом саду. Я эти чудные цветы сфотографировала и посожалела, что мои дочери не увидят, какая красота есть на свете, а Жак посочувствовал и сказал: "Ну, сорви цветочек. Привезешь в Россию девочкам." Там этих цветов на кусте, - ну тысячи просто, я один крохотный в карман спрятала. Спускаемся вниз по горке, а навстречу - священник с капюшоном на голове, в коричневой рясе, на поясе у него четки длинные. А у меня, надо сказать, где-то на генетическом уровне просто необъяснимый трепет перед священнослужителями любых рангов и любых религий - они мне все святыми кажутся. А он подходит к нам, улыбаясь, и начинает что-то говорить. Я обмираю, потому что слышу слово "блюмен". Каким образом - не знаю, но он понял, что я сорвала цветок. И выслушала я получасовую проповедь, все до слова, увы, понимая. Он говорил, что паломников очень много, что сюда приезжают из Иерусалима, Америки, Англии, Италии, что их тысячи и тысячи, и если каждый унесет по листку то сад останется голым, и создан сад для Бога; что он понимает, что я - из России, а сорвала цветок на память, но все равно этого делать нельзя. Я только бормотала "Что мне теперь делать, что мне теперь делать?.."Теперь с этим цветочком, уже засушенным между страниц книги, вовеки вечные не расстанусь, потому что это теперь символ моего греха. Я теперь буду знать, что никогда не имею права брать что-то чужое даже во имя доброй памяти..

Татьяна Жмайло:

1. Ночной разговор. Подборка стихов.

http://teneta.rinet.ru/2002/sb_stih/gb102134834672829.html

http://gondola.zamok.net/biblio/teneta/zhmailo.htm

Высказаться?