Александр Ефимов

ИСТОРИЯ ОДНОГО СЛОВА, НЕТ, ДВУХ!

О стихотворениях Геннадия Каневского

   Е.Ч.

   Я буду там, где Ты прикажешь мне:
   Где трещина на каменной стене
   Себя считает молнией Господней,
   Где след еще не стерт от колеса
   Переселенца, где царит овца,
   Где каждый двор, хоть камешком, но - скотный.

   С первых строк Каневский показывает мне в каком измерении мы с ним находимся. И этот медленно разворачивающийся ямб шестистишия, и зигзагообразная трещина на каменной стене указывают мне на того, к кому обращается Каневский, да, провинция с проворачивающимися в грязи колесами, потому и медленный ямб, да молния, потому – не Е.Ч., не богиня, не дева М., но Ты «засучив Рукав». Четырех строк явно мало для такого разворота, и он взял шесть – оправданно. Не знаю, обыгрывал ли Геннадий «засучив», как свое земное слово – от Слова, к тому же: преломив их связь молнией ломаной строки, не разорвав, но преломив, и «Ты» первой строфы звучит еще убедительней во второй строфе.

   Там выгрызут зубами на коре,
   Что Мэри любит Джона, что в норе
   У старых лисов - племя молодое,
   Что долг людей - работать, засучив
   Рукав, что за холмом - Барьерный Риф,
   За ним - обитель вечного покоя...

   Геннадий настолько убедительно говорит «выгрызут», что я не сомневаюсь, ни в том, что выгрызут-вырежут на коре, к том же, допускаю, что росчерк молнии может появиться как на стене, так и на стволе дерева, ни в том, что Мэри любила Джона, и Джон, видимо, теперь мучается этим. И я соглашаюсь со вторым посылом на Ты, ведь выведенный на чистую воду «Ты» запросто, мы знаем, может превратиться и в Е.Ч., и в Г.К., это традиционно, и логично, ну не строчить же о вселенском разуме в этих стихах! Следовательно, за «где» также потрясающее медленно разворачивается «кем».

   Я буду тем, кем мне прикажешь Ты:
   Копать канавы, возводить мосты,
   Сажать леса рукою неумелой,
   Петь песни хриплым голосом гуляк
   И прятать слезы глупые в кулак,
   Благословляя молодых омелой,

   Я не буду говорить о составе «кем», автор в полном праве наполнить его своим рядом – выкопанными канавами, лесопосадками, гуляками, омелой, призрачной невестой – лишь бы ряд был прописан, и он прописан для меня, важно другое, автор в третьей строфе застолбил, что «кем» - это Г.К., Геннадий Каневский, потому и невеста (Е.Ч.) призрачна, лишь слезы сожаления в кулаке Геннадия, омела над головами молодых, и девушка из его юности за чужим, не менее призрачным, мужским плечом. Всё, Геннадий там, в своей юности (а кто же еще рисует плюсики на стенах и вырезает их на коре?), он в той провинции, окончательно, и я там.

   А там, на древней родине моей,
   Быть может, ветры гулкие степей
   Засеют горьким семенем полыни
   Оплывшие отроги старых гор,
   Тень города, готический собор
   И надписи, не стертые поныне...

   И тут стержень лопнул! Стержень не дрожащий, но держащий все стихотворение. Лопнул так звонко, что с моих губ непроизвольно слетело «бля», и весь пассажирский ВаГон, и этот вот стоящий рядом мальчик, непонимающе уставились на меня. Я смущаюсь, отворачиваюсь от пассажиров вместе с рукописью. Мне стыдно. И, прежде всего, за автора.

   Геннадий, Вы так убедительно вели меня по восемнадцати строчкам к Вашей провинции, что оставили меня в том «там», у трещины на стене дома, у дерева, у лисьей норы, Вы не оставили мне шансов усомниться: «буду там», «еще не стерт», «выгрызут», «буду копать», а тут выплывает другое там-тара-рам. Нет, то, что ландшафт резко сменился, и то, что автор показывает, где он, действительно, сидит, - это нормально, это хороший ход. Но откуда это – «МОЖЕТ БЫТЬ»? Откуда? Вы были столь убедительны «там», где не были много лет, что заставили меня поверить в него, а теперь Вы хотите сказать это плавающее «может быть» там, где Вы крепко сидите на самом деле? Вы точно знаете, что произойдет там, куда Вы, Может Быть, никогда и не вернетесь. И не знаете, что произойдет у Вас под носом? Вы обязаны знать, слышите, обязаны, или не пишите об этом. Выходит, Вы обманули меня с тем «там», а я, дурья башка, тамтам дырявый, поверил Вам.
   Но стихотворение Вы не обманете. Вы не обойдете ЕГО! Сопротивляясь этому насилию, стихотворение само выправило себя, поправило Вас:

   И будет этот остров-материк
   Последним, где страницы пыльных книг
   Еще хранят, как Ной после потопа,
   Обрывки писем, ворох смутных дат
   И слабый, непривычный аромат,
   Каким жила погибшая Европа,

   «И будет этот остров-материк…» именно, будет, будет таким, потому что он утвердительно есть, и Вы на его дышащем хребте, и с местности, шкура которой усыпана семенами полыни и шпилями готических соборов, уже направили свой взгляд в сторону призрачной погибшей Европы…

   Про последнюю строфу не хочу говорить, она из другого стихотворения, Геннадий. Но приведу ее на поводке, автор же не я:

   А в крепких скулах и морщинах лба
   Затерян страх вчерашнего раба,
   С патрицианской смешанный гордыней,
   И, упрощен потомками, язык
   Блеснет случайной каплею слезы,
   Как древний лик откопанной богини.

   А я вот все твержу, смакую, шевелю неблядскими губами:

   Я буду там, где Ты прикажешь мне:
   Где трещина на каменной стене
   Себя считает молнией Господней…»

   С анализом конкретного стихотворения закончили. Что еще я хочу сказать? Геннадий Каневский – мой поэт. Иначе я не пустился бы с родственным, разборно-склАдным ножичком в разбор, а спустил бы волков, скалящихся в моей башке. В подборке достаточно ляпов, и, прежде всего, двух видов: а) вкусовых, б) необязательностей. Сейчас я не хочу высыпать их из зажатого ладонью стакана, как игральные кости на стол, ведь может выпасть – пять, а может – двенадцать, а у меня, честно говоря, мало времени, у меня по определению его мало. В общем, соображения такие: Каневский – тот поэт, который находится в поиске не времени, но места, если хотите. Он хочет пружинить на твердой почве упругих, выстреливающих из-под материи слов, названий местностей, ощущений, узнаваемых всеми, отсюда и ветер – вечный спутник летящего одиссеева пространства. Он хорошо ориентируется на местности, потому и поставил самое сильное стихотворение в подборке первым, он тактически прав. Я хочу закончить свое говорение еще одной выдержкой из настоящего Каневского-Одиссея:

   Но приглядитесь: вы,
   Возможно, не заметили меня?
   Да, точкой – от усталости – в глазах,
   Да, в уголке – мешающей ресницей,
   Которую так хочется сморгнуть,
   Убрать дрожаньем века…
   Вместе с вами,
   Чуть-чуть поодаль –
   Вечное движенье…

   Да – это я бегу.
   Бегу бесплодно,
   Как бы боясь куда-то опоздать,
   И что-то бормочу,
   Чтобы – остаться
   Не мерзкой пустотой, противной Богу,
   А – камешком с изысканным узором,
   А – черепком,
   А – медною монетой,
   А – каплей на ладони…

   И совсем напоследок, последние строчки в подборке:

   «До скорого…. Уезжаю…
   До скоро…»