Сергей Серегин

ИГОРЬ ФАРАМАЗЯН И МЕХАНИКА КАТАРСИСА

Не люблю я психобиографический метод в литературоведении. Совсем не люблю. Глупое это занятие – объяснять шедевры, исходя из биографии автора. Глупое и, как правило, непродуктивное. Просто в силу несоразмерности литературных шедевров и психологических комплексов, частного, индивидуального и общего, архетипического. Однако в случае с Игорем Фарамазяном биографические интерпретации напрашиваются сами собой.

И главный вопрос, который тут возникает: может ли поэт быть журналистом? А журналист поэтом? То есть журналистов, пописывающих стишки, найдется немало. Как немало и поэтов, изредка подрабатывающих журналистикой (раз уж все равно умеешь чувствовать слово, так почему бы и нет?). Но речь не об этом. Я имею в виду хороших журналистов, которые одновременно были бы хорошими поэтами. Поэтами, как выражались в прошлом, по складу души. И журналистами по складу души.

В самом этом сочетании "поэт-журналист" ощущается некое противоречие. Не потому, что журналист – о низком, а поэт – о высоком. Оба могут и о высоком, и о низком. Оба могут и высоко и низко. Дело тут в разности парадигм существования, в разности мировоззрения. И в языке, конечно. В языке, которым пользуются, или, лучше сказать, с которым (в котором) живут журналист и поэт. В языке, который выбирается (сознательно или бессознательно), исходя из общей интенциональности журналистских и поэтических текстов. Первые всегда экстраверсивны, направлены во вне. Вторые – интроверсивны и медитативны. Даже когда читаются на стадионах.

И как эта разнонаправленность уживается в творчестве Игоря? Да вот так и уживается. Или, вернее, не может ужиться. И тогда, помимо стихов и статей (и те, и другие сами по себе весьма интересны и профессиональны), появляются прозаические миниатюры.

Их, разумеется, пишет поэт. И чувствуется это сразу – по ритму, по умению находить предельно емкое, "единственное" слово. И, тем не менее, это проза. Больше того – это публицистика. Читателю всегда ясно, про что говорит автор, тема прорисована совершенно определенно. Ну и что из того? В миниатюрах Фарамазяна публицистика оказывается вывернутой наизнанку. Она не может ничего объяснить. Она обнажает мир, выявляя сущностные моменты, и... бросает мир обнаженным.

Проза Игоря Фарамазяна соткана из противоречий. Из неразрешимых – принципиально неразрешимых – противоречий. Противоречий, лежащих в самой основе бытия. Потому и любой финал у Игоря условен. Автор сделал свое дело – четко обозначил противоположности. Ну, и надо же ему было как-то уйти. Вот он и ушел. Ускользнул от ответа, задав риторический вопрос. Ускользнул от интерпретации, сообщив, что она правит миром. Автор ушел, противоречия остались.

По сути, Игорь Фарамазян всегда говорит о невозможном. Есть А и Б, которым, как Востоку и Западу, не сойтись никогда. В рамках текста. Однако тут же и выясняется, что текст (любой – прозаический, публицистический, поэтический), в определенном смысле, бессилен. Все, что он может (в лучшем случае) – стать, по выражению, Мераба Мамардашвили, "техникой впадения" в искусство. Которое случается вовсе не в тексте, но – внутри нас. И, по большому счету, совершенно не важно, что служит "техникой впадения" – публицистика, проза или поэзия. Важно, что в состоянии искусства противоречия исчезают. И для писателя. И для читателя. Для того, собственно, и создаются тексты. И вот эту "механику" катарсиса отчетливо демонстрирует Игорь Фарамазян.

Игорь Фарамазян Миниатюры

Высказаться?