Сергей Данилов

Сезон нежных чувств. Книга 1

1.

Конечно, знающие люди давно предсказывали, что на втором курсе не все получат место в общежитии, однако Погосян в душе полагал, что кому-кому, а уж ему - то койка с казенным матрацем обеспечена. А вот и ничего подобного!

Миниатюрная прибавка к стипендии мигом потеряла всяческий смысл. Кто пустит на квартиру за десять рублей в месяц? Таких цен давно нет в природе.

Не веря глазам своим, Юрик в который раз внимательнейшим образом перечитал списки счастливчиков, опять не нашел себя.

Из двери деканата выпорхнул деловитый замдекана Хвостов, восторженно несущий перед собой кипу бумаг, словно официант поднос с заграничным шампанским:

- А, Погосян, что нет тебя здесь? Это же надо умудриться быть круглым ... отличником и общагу не получить! - развеселился он, - а все от того, что просачковал первый курс налегке, без общественной нагрузки, изволь - ка теперь поискать жилье самостоятельно! И не вздумай в общежитие незаконно вселиться! Стипендии лишу!

Сверкнув глазами, Юрик невежливо отвернулся от замдекана, и тот заскользил себе далее по паркетному полу на высоких каблуках лаковых штиблет фигуристом - одиночником.

Десять баллов вам, товарищ Хвостов! По произвольной программе.

А ему срочно бежать, искать квартиру, нет, не квартиру, и не комнату даже, а угол, то бишь койку рублей за двадцать.

В общежитие даже не зашел, привезенные из дома вещи кинул у тетки. Обычно веселая и громкоголосая Лизонька загрустила, подложила ладонь под подбородок, вздохнула длинно-прерывисто: "Охо-хо-хо-хо-хонюшки!", качая головой в завитых на бигуди редких кудряшках, пригорюнилась, что племянник остался без места под солнцем.

Ее благодушный супруг Василий стоял рядом и настойчиво звал к столу, чем бог послал, но Юрик вежливо отказался, пояснив, что бегать по городу надо засветло, и ему прямо не терпится быстрее найти себе угол.

- Так ты в том общежитии жил, что прямо напротив университета? - Еще раз переспросила Лизонька, когда он обувался в коридоре коммунальной квартиры, а из чужой двери напротив кто-то подглядывал выпуклым старческим глазом.

- Да, напротив главного корпуса.

- Это как из ворот выйдешь, дорогу перейдешь и прямоходом по переулку уткнешься ... да, у меня там знакомая комендантша работает ... -каким - то неуверенным голосом произнесла Лизонька, но тему развивать не решилась - смолкла.

Комендантша была знакома и Юрику - давно, целый год. И что с того?

Он отправился на поиски квартиры сначала в непосредственной близости от университета. Сразу за их общежитием, стоит пересечь трамвайную линию, начинались кварталы деревянных, двухэтажных, черных от времени домов, срубленных в начале века.

"Хорошо бы здесь найти недорого, - размечтался бездомный, стучась в первые попавшиеся двери.

Отворила старуха доброго свойского вида.

- Чего тебе, молодой человек?

- На квартиру не пустите, бабушка?

- Да нам самим места нет. А кто к нам послал?

- Никто, я сам хожу - ищу.

- Студент что - ли?

- Студент второго курса, - как можно солиднее представился Погосян.

- Вот что я тебе скажу, милок, в нашем доме никто койки не сдает, а показать, где сдают на нашем квартале - покажу, почто не показать хорошему человеку? - она вышла на крыльцо, затянула платок, - ты эта, вон к тому дому сходи, наискосок через один, там спроси, да в окошко то крайнее постучи первого этажа, с того угла. А если там не сдают, тогда все, на нашем квартале нигде больше нет, ты даже и не ходи, сам не мучайся и людей не мучай.

- Спасибо.

Погосян робко стукнул по деревянной, давно некрашеной большой раме, где стекла были промазаны не оконной замазкой, а самым обыкновенным пластелином, который под лучами солнца давно оплавился грязными подтеками.

Подождал и стукнул еще. Потом еще. На третий раз распахнулась форточка:

- Чего долбишься, беспутный?

- На квартиру не пустите?

- А кто направил?

- Вон с того дома, бабушка.

- Вот ироды окаянные, а то они не знают, что давно все сдали уже. Ты чего в сентябре ходишь, какого прошлогоднего снега ищешь? Ходить надо было в июле месяце, уж самые - самые рохли, и те с августа начинают беспокоиться, кто же в сентябре квартиру ищет, а? В нашей местности ничего не найдешь. Ты езжай таперича на Каштак или Иркутский тракт какой, в центре давно все места расхватали студенты. Объявления смотри на столбах, но сейчас вряд ли найдешь чего. Может только на самой окраине, на Черемошниках пьяница сдаст тебе угол, а как жить будешь? Не до учебы станет, это я точно тебе говорю. Да и в пургу зимой трамваи не пойдут, и все - до института не доедешь оттуда. Вот так-то, студент, собак стригут, за хвост - да палкой! - Форточка захлопнулась.

- Спасибо, - поблагодарил за науку Погосян. - Неужто в таком количестве домов никто не пускает на квартиру? Да не может быть!

На трамвайной остановке прочел объявление о сдаче комнаты в наем, и рванул по указанному адресу, подпрыгивая и распевая вслух песенку о вольном ветре.

Однако та комната в благоустроенной квартире шла уже за шестьдесят рублей, и при том не более, чем двоим студентам. Тридцать рублей Юрик был платить не в состоянии, на остальное не прожить даже при самой жесточайшей экономии.

После продолжительных, но бесплодных поисков пришлось вернуться ни с чем к Лизоньке, в ее полублагоустроенную комнату, где вкусно пахло пирогами с капустой, а добрый Василий предложил попробовать пивка.

- Не переживай, - сказала тетка, - накладывая на тарелку пирожков, - я схожу может завтра, если время будет, к вашей комендантше, переговорю с ней. Сегодня ляжешь на полу, матрац тебе постелю, одеяло с подушкой запасные имеются и все как полагается.

Допив пиво из стакана, Василий грузно поднялся и направился к дверям.

- Ты куда это наладился?

- Только до угла и обратно, как никак племянник в гости пришел.

- Сидеть! Нечего по магазинам летать, попили пива и достаточно. Мои племянники не алкаши, понял?

- Да ладно тебе, будет ругаться.

- Кто ругается не знаю, а я не ругаюсь, пока просто разговариваю.

С утра пораньше Юрик снова отправился бродить по городу, читать объявления на щитах и столбах, искать, чего не терял. Занятия предстояли во вторую смену. К полудню на Московском тракте обнаружилась написанная от руки карандашем бумажка на покосившемся столбе: "сдам комнату студенту на Буяновском переулке".

Скоро его уже вели смотреть помещение в деревянном приземистом домике, стоящем внутри ограды очень сложной конфигурации.

- Есть у нас одна темнушечка без окон, зато совершенно отдельная, вот тут, сразу направо от входа, - говорила толстуха лет шестидесяти пяти в платке, завязанном по пиратски, с редкими желтыми зубами, - два на два с половиной метра, здесь свет вот включим, видишь, только кровать одна и стоит, зато какая кровать? Настоящая, двуспальная с панцерной сеткой, никелированная. На такой кровати спать - сто лет жить.

- Я только до июля месяца.

- А чо так мало жить собрался? Ничем не болеешь?

Хозяка отвела в сторону занавеску в грязно - желтую полоску и указала на кровать, занимавшую всю каморку. Душный запах лампадного масла, смешанный с запахом старости и болезни пахнул на него из темнушки с лампочкой, висящей на голом проводе под потолком.

Разглядев в ее желтом слабом свечении кучу старых тряпок, сваленных на постели, Юрик инстинктивно отвернулся, как от голого трупа. Кто - то доживал в этом углу остаток лет и, видимо, совсем недавно дожил таки его до самого последнего своего дня.

- Вход у вас будет здесь совершенно отдельный, печку надо топить зимой два раза в день - утром и вечером, камелек маловат, остывает скоро. Ты дома с печкой жил?

- С печкой. Но ...

- Целиком эта отдельная комната идет всего за тридцать пять рублей в месяц, -Извините, мне не подходит.

- Да ты постой, не торопись, куда спешишь? Послушай лучше меня, я тебе добра советую, если найдешь себе кого, то с двоих только пятьдесят рублей возьму, разве не выгодно? Сплошная выгода будет и тебе и ему.

- Мне стол для учебы нужен и свет хороший. Как здесь уроки учить?

Тяжело вздохнув массивной грудью хозяйка понурилась и замолчала.

Погосян размеренным шагом направился на выход .

- Пожалуй, сюда надо семейных отправлять, на такую - то кровать, а то на одном электричестве прогоришь, - эвона сколько сожгут. А бабке нашей одного лампадного божия света хватало, - она громко засморкалась.

- До свидания.

- Жалко. Семейные то в потемках ребенка в два счета сделают, - продолжала хозяйка, жалуясь Юрику, стоя на пороге домика и свесив безвольно тяжелые руки, - опять начнутся пеленки да распашенки, стирка весь день напролет, парить в тазах, сушить на веревках будут, значит сырость пойдет, куда ни кинь - всюду клин.

Погосян брел по скучной улице. Что же делать? Где найти себе койку за двадцать рублей в месяц? Вот незадача! Уж пора в университет идти, скоро занятия начнутся.

У старинных ворот с огромными столбами, поверху которых шла расписная резьба, курил невысокий паренок в праздничной белой рубашке с закатанными по локоть рукавами и черных брюках.

Одна тяжеленная створка ворот косо висела на петле, другая и вовсе лежала себе в стороне от ворот, приставленная к забору в забытьи лет двадцать, если не больше.

Двухэтажный бревенчатый дом с узорными наличниками на окнах хранил стройность осанки и даже известное изящество, особенно в той плавной линии, по которой навес над парадным крыльцом переходил в ажурный балкончик второго этажа. Просто дух захватывает от восхищения при виде такого изящного балкончика, сделанного как резная игрушка - башенка. Живут же и в нем люди, - позавидовал Погосян чужому счастью.

Возле дома на расставных стульчиках сидели дети с небольшими планшетами, и рисовали этот самый балкончик. Детская художественная школа проводила свои занятия. Графика простым карандашом. У некоторых получается по-настоящему хорошо.

"Попробую здесь еще спросить, по морде же не набьют".

И он подошел к парню, курившему с рассеянным видом у воротного столба.

- Здравствуйте. Вы не в курсе, тут на квартиру никто не пускает ... случаем?

Паренек от неожиданного вопроса вздрогнул и качнулся, после чего ошарашенно воззрил на Погосяна. Но вдруг глаза его оживились:

- Пускают. Мы пускаем. - Вынул изо рта сантиметровый окурок, с сожалением глянул на него, но бросил в кусты зеленой молодой тополиной поросли, среди которой догнивала заживо створка ворот, от сырости поросшая у земли большими белыми поганками. -Пошли, мы на втором этаже.

Юрик поднялся вслед за пареньком по ступеням уличного крыльца, вошел в огромную дверь, расписанную деревянными узорами, такими же как и весь дом, и стал подниматься по широкой лестнице с толстенными перилами, которые сильно раскачивались, от малейшего к ним прикосновения. Будто и он, Погосян, и прыгающий впереди будущий хозяин в дрезину пьяные - так ездили из стороны в сторону те перила, да и плахи под ногами здорово шатались.

На площадке сидели друг напротив друга два кота с дико блестящими в полутьме глазами. Меж них на полу валялся обрывок газеты, оброненный с чьего-то мусорного ведра с пахучими селедочными остатками.

- Брысь отседова! - Гаркнул паренек.

Однако коты и не думали пугаться, тем более отступать и драпать, ничего подобного. Они разом подскочили, выгнули тощие хребты, задрали хвосты, изготовившись к бою за селедочную голову и хорошо обсосанный скелет.

Паренек отчего - то обрадовался, врезал себя по колену, будто собираясь тут же, на хлипкой площадке, с прогибающимися половицами пуститься плясать вприсядку.

- Смотри, какие кошары боевые у нас здесь! - Восхитился он, - аж вздыбились! Вот бы сейчас граблями причесать их! - И радостно засмеялся шутке.

Благополучно заскочив на второй этаж, зашли в длинный коридор, потом в комнату, где за столом гуляла компания, столь же многочисленная, как их студенческая группа, когда забьется в одну комнату. Все с величайшим пристрастием молча наблюдали как крепкоплечий битюг в белой тенниске со спутанной копной волос на голове, сжав мощной пятерней пустую уже бутылку, выдавливал в рюмку последние капли водки.

- Двадцать одна ... двадцать две ...

- Нет, из этой сорока не будет ...

- Будет, - уверенно произнес битюг и, поднатужившись, еще сильнее сжал бутылку лапой, так что горы мускулов задвигались на спине под тенниской.

- Я тут жильца надыбал, - сказал шедший впереди Юрика паренек, однако никто не обратил на его слова ни малейшего внимания. Только битюг, взмахнул челкой и тоже, не отрывая взгляда от горлышка, недовольно спросил:

- Какого, к черту, живца опять?

- За тридцать пять рублей сдадим крайнюю коптерку.

В один момент комната расцвела улыбками, все воззрили на Погосяна, как на грядущего спасителя человечества, с радостно - недоверчивым выражением: неужели все - таки миссия снизошел на землю?

- Ну, так веди скорее, показывай жилплощадь, за чем дело стало?

- Пошли, посмотришь, - сказал парень Погосяну. - Ты из базарных будешь, или ботинки чинишь?

- Нет, я студент, в университете учусь.

- А.

Они углубились в какие-то печные закоулки, по узкому коридорчику протиснулись в комнату с одним приоткрытым окном, выходящим на улицу, по которой он только что шел в совершенно безнадежном состоянии. Теперь робкая надежда вновь затеплилась. Юрик понял, что это и есть тот самый прелестный балкончик, которым он восхитился, и который снизу рисуют дети. Только изнутри.

Следом за ними в комнату просунулись с радостным видом, подмигивая и икая, сразу две любопытных физиономии:

- Ну как, нравится? Задаток вперед - десять рублей.

- Пятнадцать.

- Да, пятнадцать рубчиков с тебя причитается, земеля.

Кроме одной койки, старого комода и двух разломанных стульев, на которых свалена одежда от почти неношенных плащей, до красивых меховых шуб, - никакой другой мебели не было, да и некуда было здесь ставить. Еще большая груда вещей, в том числе сумочек и кошельков лежала на кровати, застеленной лоскутным засаленным одеялом.

Юрик понял, что попал совсем уж не туда, и сдал взад - пятки.

- Э, да нет, тут стола для занятий нет, и не войдет он здесь, а мне заниматься надо.

- Заниматься будешь там, - махнул рукой парень в неопределенном направлении, - там у нас здоровский стол. Ты деньги гони, стол не заржавеет.

- И тридцать пять рублей для меня слишком дорого, откуда у студента такие деньги, если я на стипендию живу?

- Ладно, давай сюда хоть тридцать, черт с тобой, нищета казанская.

- Согласен? - Спросил появившийся в комнате битюг с бутылкой в руке, - задаток гони, да перетаскивайся сегодня, жить будешь, как у христа за пазухой. Деньги есть?

Последний вопрос звучал примерно в той же тональности, как в подростковые времена у школьных ворот, где шпана снимала дань с товарищей по пионерской организации. После ответа: "Нет", следовало предложение: "А ну, попрыгай!". И тех, у кого действительно не брякали в карманах монетки, выданные родителями на школьный завтрак, били тут же, сразу, что называется не отходя от кассы.

Битюг с двумя подручными, уже не шибко стесняясь, надвигались от двери, первоначальный паренек в белой нейлоновой рубашке стоял рядом - страховал.

"А ну, попрыгай, попрыгай, попрыгай." - Пронеслась в голове Юрика спасительная мысль, и он с места, без всякого разбега прыгнул на подоконник, опершись одной правой рукой, и разогнув строго прямо вперед ноги, горизонтальным солдатиком вылетел в раскрытое узкое оконце.

Когда в восьмом классе мальчики на уроке физкультуры учились прыгать через коня, физрук Жора, мужик честный и прямолинейный, говорил им откровенно: "Пацаны, вы когда летите, руки от снаряда не отымайте, пока не убедитесь, что перелетели до конца. А то останетесь мне здесь без потомства. Кто вам потом детей будет делать? Я что-ли?". Юрик через коня сигать не любил, а вот через меньший снаряд, именуемый тумбочкой прыгал много и с удовольствием, даже после уроков оставался.

Из комнаты он вылетел покойником, - ногами вперед, используя правую руку в виде толчковой. Стоящий рядом товарищ - паренек, провожая его в последний путь, попытался обнять на прощание, но действовал при этом не вполне уверенно, будто совсем дальний родственник, пожалел свою рубашку нейлоновую порвать, что ли?

Юных художников под траекторией последнего полета не оказалось, зато прямо по курсу вырос здоровенный тополь, пришлось на лету рулить пятками, дабы избежать непосредственного контакта, но все равно, со всех сторон его хлестко отстегали ветки, растущие непосредственно из серого, покрытого морщинистой корой ствола. "Кажись повезло", - успел подумать он, с радостью ощутив под ладонями не асфальт, а мягкую землю, и с ходу беря низкий старт.

- Грабют! - Раздался пронзительный вопль сверху из окна.

- Держите вора!

Юные любители изобразительного искусства подхватили свои стульчики, и чесанули в разные стороны, как только об асфальт трахнулась и разбилась на тысячи осколков бутылка с недопитыми двадцатью каплями водки. Встреча с прекрасным на сегодняшний день была для них завершена.

Вечером Лизонька обнадежила его известием, что она была в общежитии, где разговаривала с комендантшей. Как для своих хороших знакомых, та устроит ему вселение всего - то за тридцать рублей. От радости Юрик чуть не бросился целовать Лизоньку, но Василий притянул его за руку к столу, где в стаканах уже пенилось свежее пиво. Они не спеша, по - семейному обмыли благую весть за добрым ужином. Лизонька была довольна результатом своего похода не меньше племянника, а Вася нет.

- Жил бы, да жил у нас, - сказал он похлопывая себя по животу, - веселей бы было.

Лизонька опять мигом, совсем ни с чего воспламенилась:

- Ну чего ты молотишь, старый дурак, ребенку заниматься надо, а ты со своим пивом приставать будешь. До университета далеко, и как в одной комнате жить? И молчи, молчи даже без звука, сиди и молчи, а то я просто не знаю что с тобой сейчас сделаю!

Вася подмигнул Юрику и стал молча, с задорным выражением непротивления злу насилием, хлопать себя по пузу, как по большому рокерскому барабану, выбивая негритянский ритм.

На утро Лизонька и Юрик пошли в его общежитие, где Погосян, присел у входа на стул чужим человеком, и несколько тягостных минут ожидал решения судьбы.

Следует отдать должное тетеньке, дело она обтяпала по - быстрому.

Не успел он напугать себя мысленно как следует, что вот сейчас из-за угла фойе появится наряд милиции, и их с тетей Лизой на пару, и комендантшей в придачу, всех вместе затолкают в тюремную душегубку, и увезут, как они появились из-за того же самого угла со знакомой рыжей комендантшей в невзрачном рабочем халате, и с обычным сонным выражением лица, будто та всю предыдущую ночь наапролет проводила паспортную проверку.

Да нет, теперь она выступала в роли благодетельной спасительницы от сурового деканата, и всего - то за каких - нибудь несчастных тридцать рублей. Юрик благодарно, даже искательно улыбнулся ей: отдал бы все пятьдесят, лишь бы не мотаться больше по городу, не искать пятый угол. Слава богу, что в системе университетского образования существует взяточничество! Слава! Слава!! Слава!!! Аллилуйя! Без нее студенту Погосяну никак не выжить.

- Вот оно, чадо непутевое, - произнесла тетка с материнской интонацией.

Равнодушные глаза скользнули по Юрику, и тотчас тоже узнали его до последней наволочки, которую он "потерял" по собственной дурости в прошлом году.

- Добро. Идем чадо, - усмехнулась комендантша, - поселю тебя к первокурсникам, потом сбегаешь в кассу университета, плату внесешь сразу за весь год, понял? Квитанцию мне сдашь.

- А меня не выселят?

- Кто? Первокурсники что - ли? Их по списку в этой комнате трое, если что - скажешь. У меня разговор с первокурсниками короткий: не нравится - уходи.

Это точно. Из первокурсником она вила очень мягкие веревки, он знал по личному опыту.

Через пятнадцать минут Погосян уже отдыхал на собственной постели один в комнате на четверых, ибо первокурсников услали в колхоз, отбывать трудовую повинность

Кстати говоря, светиться перед деканатом и хвастать, что он шикарно устроился в общаге, несмотря на их высокое решение, не следует. Общественной работой Юрик по - прежнему не занимается, а значит жить здесь не имеет никакого законного права.

2.

В сентябре студенты почти не учились. Картофельные поля сменялись морковными, а морковные - капустными. Сплошь вегетерианская работа. Хорошо хоть погода была сухая и солнечная, без дождей.

Вернувшись вечером с очередного поля, он залег на кровать в пустой комнате и долго рассматривал потолок, наблюдая жизнь двух любвеобильных тараканов.

В дверь постучали.

- Если не боитесь свинки, милости просим, - пригласил Погосян безучастным ко всему голосом.

- А где подхватил? - Поинтересовалась Эля Грамм, воздушно проникая внутрь консперативной квартиры.

На великолепной фигуре хорошо сидел новый яркий восточный халат. Эльвиру Юрик не видел с прошлого учебного года. Девушка явно подзадержалась на каникулах, и это еще больше пошло ей на пользу: выглядит просто сногсшибательно. Тут любой депрессивный дистрофик мгновенно почувствует острый вкус к жизни.

- Ты еще спроси, что болит, - оживился Юрик, позабыв про тараканов.

- И что болит?

- Горло, девушка, а вы про что подумали?

Грамм нахмурилась в Брунгильду или какую другую немецкую деву - воительницу, значит сейчас разорется, начнет крыть, чем ни попадя.

- Вставай, пойдем.

Он даже не спросил куда. Встал и пошел.

- Когда приехала?

- Только что. Идем фрукты кушать.

В комнате Грамм собралась уже почти вся группа, впрочем без Марика Глузмана, который по слухам переехал жить к брату, то ли на время, толи навсегда.

Посреди комнаты опять, совсем как в прошлом году, огромная коробка из - под цветного телевизора "Рубин", полная яблок, груш и винограда, на полу небольшие круглые дыньки, источающие сладость, а на столе уже разрезаны на куски ярко - красные арбузы с медовым ароматом, накатом лежат яблоки и груши. Картина перехватывающая дыхание ароматом фруктовых рядов базара.

- Слушай, как ты все это умудрилась дотащить?

- На поезде. Народ, напоминаю - на столе все уже мытое, что в коробке - мыть самим.

Юрик взял со стола грушу и яблоко, прыгнул на кровать Грамм, за спину Колокольчика, на место, где в прошлом году в аналогичной позе возлежал Марик Глузман и лопал виноград.

- Ну ты фрукт, - отреагировала Колокольчик, - залег сразу, как в плацкартном вагоне. - Под ее растянутой майкой, великоватой на пару размеров, на спине виднелись все позвонки на перечет, спина же Грамм на месте позвоночника имела глубокую ложбинку и размеры тыла на вскидку превосходили все стандарты красоты: девяносто - шестьдесят - метр. Глузман знал, где надо лежать.

Он подбил подушку под голову и умиротворенно вонзился зубами в граммское яблоко, а глазами - в ее талию. Подушка пахла загадочными женскими снами.

Хотя его только что подняли из горизонтального положения, отдыхать так здорово как здесь и сейчас, давно не получалось. Так бы и заснул в этом сладком аромате, чувствуя, что усталость последних дней бесследно тает, растворясь в фруктово - девичьей ауре.

Погосян доел грушу и попросил добавки, проведя пальцем по углублению, в котором успешно прятался позвоночник Грамм.

- Чего тебе?

- Кисточку винограда, пожалуйста.

- Ну ты, Погосян, на глазах наглеешь.

- Знаю. А что делать?

Грамм было опять повернулась к нему грозно, но бить снова передумала, поднялась, а так как на столе винограда уже не осталось, наложила на тарелку из коробки, и удалилась мыть на кухню. По возвращению выбрала самую большую гроздь, однако сразу не отдала, принялась кормить сама, слегка издеваясь для приличия, отрывая по ягодке длинными лакированным ногтями, похожими на клюв птички и долго водя возле губ.

- Ладно, мне пожалуй, пора, - сказала Колокольчик, и торопливо, не оглядываясь, шаркающей походкой выскользнула из комнаты, прихватив на прощание со стола яблоко, самое маленькое среди прочих.

- До свидания, прелестное создание, - ответила Грамм подружке, не обернувшись.

Она перекинула свою руку через Погосяна и зависла над ним, упершись в край кровати у стены, приблизив кисточку ко рту Юрика с интересом наблюдая за движениями губ, которыми пытался ухватить и оторвать виноградину. Когда сцапать ягоду удавалось, он тянул ее в себя, Грамм тащила кисть к себе, в пылу незаметной борьбы длинный отворот восточного халата отошел в сторону, приоткрыв только для Юрика грудь, живущую свободно безо всяких вспомогательных средств. Яркий свет со стороны окна свободно проникал за пазуху и скрытое от всех, кроме него тело светилось розовой нежностью неукоснительно совершенных форм.

Он оторвал таки очередную ягодку, но замерев держал ее губами, боясь пускать дальше в рот, чтобы не подавиться от восхищения, впитывал в себя как виноградный сок млечный свет исходящий от обнаженной в его сторону первозданной евиной груди.

В комнату быстро наперегонки вбежали Гапонов с Копытовым.

- Где здесь фруктами кормят? Ого, да тут первостатейная жрачка!

- На столе мытое, в коробке немытое, - автоматически повторила Грамм, переводя взгляд от его губ к глазам.

- Груши такие сладкие! - Радостно восхитился Рифкат, вводя очередных гостей в курс дела, и посмотрел благодарно в сторону хозяйки, но тут же застенчиво отвернулся к Мурату, который как раз догрызал грушу, держа ее обеими руками, как зайчик морковку. - Прямым ходом из Алма-аты наша любимая женщина Эля Грамм привезла.

- Девушка, - опять автоматически поправила Грамм.

- Попробуем, попробуем, все попробуем, - согласился Гапонов, выбирая себе на одной из кроватей местечко, с которого можно было дотянуться до стола. Все кровати были плотно обсижены, кроме граммской, но народ потеснился, находя место для новичков.

- Бывал я как - то тоже в Алма-ате, - провозгласил Копытов, потирая руки перед трапезой, - помню три дня в саду у родственников просидел безвыходно - все подряд жрал, потом неделю в сортире отдувался.

- Силен, черт!

Халат был восточный только по цвету, но отнюдь не по форме. Слишком короток. Две обнаженные коленки прижатые к краю кровати оказались в трех сантиметрах от его щеки, Юрик чувствовал исходящее от них тепло и собственную ответную благодарную нежность. Он вдруг очутился как бы внутри Грамм, ибо она вся была вокруг, вобрав в себя без остатка его, как будто своего ребенка. Растрепанные волосы на ее голове тоже попадали в сильный свет от окна и золотились над лицом, обращенным к нему со странной улыбкой. Глядя сверху вниз, как мадонна на младенца, она восхищалась его восхищением. Секунды длились так долго, что он успел даже придумать очередную экзестенциальную формулу счастья: "Счастье, это когда больше ничего не надо, даже груши", хотя тоже самое можно было сказать и о смерти.

Вдруг халат закрылся.

Юрик поблагодарил за угощение, слез с гостеприимной кровати и тихо вышел в коридор, чтобы избежать ненужных вопросов о месте проживания.

В коридоре, улыбаясь как своему старому лучшему другу, к нему подошел третьекурсник, с которым прежде они даже не здоровались.

- Привет, ну как жизнь? - третьекурсник подал руку в виде именного подарка.

Погосян удивился, но руку пожал.

- Нормально. Привет.

- Нужна твоя помощь. Я тебе доверяю, и скажу все до конца. Мы тут в стройотряде заработали неплохие бабки, но средняя зарплата получается слишком высокая и бухгалтерия не отдает. Тебя можно вписать в ведомость на получение денег?

- Вписывай, не жалко.

- Спасибо.

- Но нужен твой паспорт. Дай на денек.

Погосян поскреб в затылке и отдал паспорт. Хотя, конечно, по правилам паспорт никому отдавать не полагалось, но вроде как он уже пообещал и отказаться неудобно. Поди ничего плохого не будет?

На другой день третьекурсник снова нашел его. Вырос прямо из под земли и вернул паспорт в целости и сохранности. Напрасно Юрик переживал, как бы ему подлянку не устроили. Вернули документ. Но лицо третьекурсника теперь растерянное и просительное.

- Послушай, к сожалению такой вариант не проходит, записать то мы тебя записали в списочный состав, но бухгалтерия совсем оборзела, требует, чтобы ты лично пришел, и получил якобы свои стройотрядовские деньги, понимаешь?

- Когда?

- Завтра. В восемь утра я за тобой зайду, и вместе сходим, там не долго, ну час от силы, может два потребуется.

- Не получится. Завтра наша группа на картошку едет, и тоже в восемь утра. А с деканатом шутки плохи, сам знаешь, можно стипендии лишиться.

- Нет, ваша группа завтра не едет, - с непонятной уверенностью отверг возражение третьекурсник, - я не обманываю, сходи к старосте, узнай. А я здесь подожду.

Такая осведомленность показалась Юрику подозрительной. Он сходил к старосте и точно, та сказала, что картошку перенесли на послезавтра, а завтра учимся немного во вторую смену по обычному расписанию. "Скажи всем, кого увидишь", - прокричала она ему вслед.

После такой новости сладкая улыбочка нового знакомого уже не казалась приятной. "Ишь ты какой знаток выискался, - подумал Погосян, - все то он знает лучше нас, все то ему известно. Откуда такая сверхъестественная осведомленность?"

- Слушай, - обратился довольно холодно к непонятному приятелю, - отдать паспорт в чужие руки - это одно дело , хотя тоже не очень умное и законное - отдавать документ неизвестно кому, ну да ладно, а вот идти с тобой неизвестно куда, тратить время на получение неизвестно каких деньги - ты не находишь, что за просто так и красивые глаза такие дела не делаются?

Лицо третьекурсника тотчас изменилось. Стало холодно - непроницаемым, как у игроков в покер.

- Сколько? - Спросил он, пряча глаза.

"Интересно, сколько денег там получать? Мать еще той зимой дала ему чьи -то старые кеды, вместо сломанных на морозе, но и они за полгода уже вконец износились, черт возьми, на физру не в чем ходить, эх, была - не была, попрошу - ка я ..."

- Десять рублей.

Третьекурсник быстро кивнул, достал из заднего кармана несколько бумажек, нашел десятку, и тут же вручил Погосяну со снисходительной улыбкой подпольного миллионера.

- Завтра в восемь встретимся у входа в общежитие. Желательно информацию не распространять, все должно остаться между нами.

Погосян божиться не стал, но кивнул.

На завтра они вместе с третьекурсником стояли в очереди в кассу какой-то ветхозаветной конторы с непроницаемо - шпионскими лицами. Очередь была небольшой, а очередников рассчитывали подолгу.

Вдруг Погосян вытянул шею и тотчас отвернулся к стене, увидев на входе в коридор замдекана Хвостова. Тот шел с нахмуренным и почти злым лицом. Этого еще не хватало. Пристанет сейчас: "Что вы здесь делаете, товарищи студенты? Что за деньги получаете?" Как отвечать? Что сам не знаю, какие деньги получаю? Вляпался, так вляпался. На все десять рублей, по полной программе. И надо же ему было сюда прийти, как нюх имеет, где очередную неприятность Погосяну устроить. Весь сжавшись Юрик стоял на месте и ждал: прошел Хвостов мимо или нет?

- Получай теперь ты, - шепнул третьекурсник, отваливая в сторону от кассы.

Юрик протянул паспорт в окошко.

- Погосян Юрий Артурович? - Ужасно громко спросила бухгалтерша, взглядом над очками сверяя лицо с фотографией.

- Да.

- Молодой, а хваткий, - покачала она головой, - распишитесь здесь.

Юрик бесприкословно расписался в графе, потом на другом листе, и на третьем тоже, даже не глядя в графу, где значилась сумма.

Бухгалтерша принялась кидать нераспечатанные банковские пачки денег на стол. Потом передала все груду Погосяну в окошечко: девять тысяч восемьсот рублей, считайте.

Сердце Юрик задребезжало от ужасной ответственности: ни черта себе, целая "Волга", он не стал пересчитывать, а сразу понес пачки следом за третьекурсником, и положил рядом с ним на подоконник.

И тут проходивший мимо человек с портфелем протиснулся плечом между Юриком и его деньгами, выхватил из кучи одну пачку и кинул ее себе в портфель, затем другую тем же манером.

Погосян аж задохнулся от возмущения и неслыханной дерзости. Маленький такой человечишка, а наглый, как танк, карманник наверное. Только здесь этот номер не пройдет. Правой рукой Юрка вырвал у воришки портфель, куда тот наладился кидать чужие деньги, а левым локтем так турнул его, что наглец воробышком отпорхнул метра на четыре, махая крылышками, дабы сохранить равновесие и не грохнуться. Тогда только развернулся и Погосян, как в дурном сне признавая в карманнике самого замдекана товарища Хвостова собственной персоной.

Красный от злости Хвостов поправил на шее галстук, и не вымолвив ни слова, снова замаршировал в психическую атаку к деньгам.

Третьекурсник дернул Юрика за рукав: "Перестань, это наш человек". Но уже и до Юрика дошло в чем дело. Не Хвостов их человек, а они хвостовы. Никто не стремился разжечь скандала, все окончилось тихо и благопристойно: пылая взором так, что искры сыпались снопами на ободранный пол захудалой конторки, Хвостов перекидал в портфель все денежные пачки, после чего гордо покинул территорию, не удостоив студентов взглядом.

Хмыкая себе под нос убежал куда - то третьекурсник, а Погосян сразу отправился в магазин "Спорттовары" , где приобрел таки новые кеды ровно за девять рублей.

Он был очень удовлетворен жизнью, и тем, что есть теперь в чем ездить на картошку в не очень грязную погоду, а особенно тем, что наконец-то Хвостов получил от него лично по заслугам.

3.

Вернувшись поздним вечером в начале октября с очередной эпопеи картофелеуборочного цикла, Погосян обнаружил в комнате соседей - первокурсников, наконец-то вернувшихся из колхоза. Их было трое, как обещала рыжая комендантша.

Навстречу поднялся грузный брюнет с заметно выступающим над брючным ремнем животом, большой головой, на загорелом лице которой выделялись фундаментально сработанный нос и здоровенные оладьи щек. Темно - карие глаза мерцали честным достоинством. Туловище выглядело как - бы приделанным к нижней части тела с некоторым сдвигом, то есть при ходьбе оно выдвигалось вперед, будто торопилось убежать, в то время как сам двигательный аппарат несколько отставал, что придавало солидному первокурснику слегка карикатурный вид, особенно с учетом того, что конечности он имел весьма толстые, и по сравнению с туловищем, коротковатые.

Может быть поэтому, вида сей первокурсник был исключительно серьезного, и возраст, по такой солидности, Юрик определил ему лет в тридцать пять - сорок. Изредка случалось в местной истории, что пожилые деревенские учителя вдруг оставляли свое многочисленное потомство на попечение жен, и приезжали получить настоящее математическое образование на очном отделении университета.

Человек встал навстречу Погосяну, протянув широкую ладонь:

- Анатолий Моисеевич Шихман, из древнего города Киева, - представился он и дипломатично добавил: - Нас к вам поселили.

Руки Погосяна после уборочной были не вполне чисты, после краткого замешательства он все же ответил на рукопожатие и назвал себя.

- Очень приятно, - сказал Анатолий Моисеевич широко улыбнувшись и сразу стало ясно, что никакой он не отец семейства, хотя со временем непременно им станет, а просто очень солидный семнадцатилетний первокурсник. - А это наш Женя Парилис.

На кровати сидел совсем молодой паренек, производивший впечатление общей нескладности, возможно из - за того, что обут бедняга в сандалеты на босу ногу, и в то же время на голове зимняя шапка - ушанка, на шее повязан шерстяной шарф большим неумелым узлом спереди.

- Женя приехал из Ташкента. Мерзнет. - Толик становился прямо на глазах моложе и моложе.

- Да, отопление еще не включили, но обещают включить. - Попытался обнадежить Юрик Женю Парилиса, который дернув шеей по - куриному посмотрел на него, потом снова дернув, перевел взгляд на окно, которое еще не успело обрасти коркой льда.

Шихман наклонился к уху Погосяна, зашептал не скрывая восхищения: "У Жени папа доктор наук и мама доктор наук, а сам он - гений в математике". Гений опять дернул шеей и посмотрел в пол. Руки его мелко тряслись, имея сине - серый цвет. В то время как в помещении, между прочим, не так уж и холодно, градусов пятнадцать тепла.

Пока шло это представление, третий первокурсник сидел в центре комнаты за столом, и ковырял отверткой в здоровенном магнитофоне. Погосян не заметил в движениях чинящего ни сноровки рук, ни искры в глазах, напротив, налицо замедленность и ленца. Его представлять Шихман не стал, исключив из круга своих обязанностей. Но поняв по продолжительному молчанию сторон, что пришла его очередь, любитель магнитофона медленно поднял к Погосяну лицо, с мутно-голубыми, словно не от мира сего, глазами, произнес по слогам:

- Кай-го-ро-дов, - после чего вернулся к магнитофону.

Это был блондин, с длинными, по моде нестриженными до плеч льяными волосами, лицом открытым и чистым, но плоским. Глаза странные, большие и немного подмороженные, как весь он сам, будто живет толком не проснувшись.

Надо было как-то отметить знакомство. В данном случае первое слово оставалось за старшим, тоесть за ним, как - никак аборигеном и второкурсником. Меж тем привезенные из дома деньги Юрик успел потратить на еду, общие тетради, взятку и так, кое - что по канцелярским мелочам, стипендию должны вот-вот выдать, в этом смысле приезд первокурсников - хорошая примета.

В своем обыденном меню Погосян привычно перешел на подножный корм, тем же самым он решил угостить и вновь прибывших. Сходил на кухню с полевой добычей, намыл моркови не мелочась килограмма два, начистил на прошлогодняшнем пожелтевшем экземпляре газеты "За советскую науку".

Он скромно мечтал обзавестись с первой стипендии сковородкой, как никак уже второкурсник, ну а столовый нож с белой костяной ручкой догадался привезти из дома. Почищенную свежую сочную колхозную морковку еще раз помыл под краном, и соорудив красивую пирамиду на тарелке, предложил соседям. Получился весьма неплохой вегетерианский ужин. Все угостились, кроме Жени Парилиса, который лишь отрицательно махнул головой по широкой амплитуде, конем трехлеткой, отбивающимся от паутов при купании табуна.

- Сейчас, - сказал Шихман, - все устроим.

Он сбегал куда - то тяжеловесно двигая мощным задом, оказалось к девчонкам из своей группы, притащил терку, пыхтя как паровоз натер морковку на тарелке, сверху посыпал немного сахара-песка и с маленькой чайной ложечкой передал все это Парилису. Тот критически осмотрел, но ложечку все же взял в руку, примерялся и стал кушать морковку, время от времени резко дергая шеей. Остальные хрустели так, пользуясь собственными зубами.

- До чего вкусная, - восхитился Шихман, - аж есть чего - то захотелось. -Достал из чемодана здоровенную сковороду и осторожно постучал себя несколько раз по голове. Раздалось аппетитное гудение чугуна. - Сейчас бы свинных ребрышек пожарить, - он зажмурился от гастрономического вожделения, - для спасения жизни от сибирского холода.

- Кстати, сегодня на ночь прогноз до минус пяти и дождь со снегом обещали.

- Ну вот, видишь, я и говорю: для спасения жизни.

- А картошка сойдет для спасения жизни?

- На сале еще как пойдет. А что есть?

- Есть.

- А у меня сало есть топленое.

Юрик сунул руку под кровать, где хранился куча картофеля вывезенная с полей, несмотря на все колхозные загрядотряды, для спасения на случай чего его, Погосяна советской жизни, и с грохотом выгреб часть кучи на свет. Картошка раскатилась по всей комнате, подпрыгивая по полу и оставляя на нем комочки подсохшей колхозной глины.

- Гарно, - делая из щек-оладий щеки - колобки, разулыбался Шихман и с ножом наперевес бросился под стол, куда закатилась одна картофелина.

Кайгородов быстро поджал ноги под стул.

В два ножа они наперегонки начистили кучу картошки как раз к тому времени, когда Кайгородов оживил магнитофон, из которого тотчас начали вулканировать наружу булыжники тяжелого рока лед - зеппелинского направления. Хозяин музыкального ящика сидел рядом и не выпуская отвертки из рук неотрывно глядел, как медленно ползет магнитофонная лента. Время от времени ритмично тряс головой, сбрасывая волосы с плеч на лицо - кайфовал. Чтобы расслышать друг друга под такую музыку приходилось орать во всю глотку.

Шихман выбрал из огромного количества своих вещей, сваленных на кровати и под кроватью, двойной полиэтиленовый пакет с белым топленым свинным жиром внутри, выдавил на сковородку, после чего три раза прокричал: "Лук есть?" пока Погосян расслышал и понял о чем идет речь.

- Нет, на лук нас пока не посылали. Давай без лука.

Шихман опять сбегал куда-то, притащил луковицу, нашинковал ее, и со всеми необходимыми для украинского блюда ингридиентами умчался на кухню.

В комнату вошла Грамм, увидев народ неслышно сквозь вой и рев сказала: "Здрасьте, мальчики", и потом уже лично Погосяну на ухо: "Обживаешься?"

- Точно, новоселье у нас, - подтвердил Юрик, в глубине души сожалея, что он в комнате не один.

Грамм застыла на пороге, вопросительно глядя в сторону орущего магнитофона.

- Оставайся с нами на жареную картошку. Скоро будет готова. Правда. Что, не веришь что ли?

Грамм не ответила.

Она глядела на Кайгородова широко раскрытыми, выпученными глазами, какие Юрик запомнил еще по колхозу на первом курсе, когда она в ярости обстреливала их коровьим кизяком.

При этом выражение лица соответствовало Кайгородовскому, та же белая маска апатичного покоя, за исключения может быть механического подергивания в такт ударнику, но тот получал безудержный кайф, слушая Джимми Пейджа на предельно громкости, а вот что приключилось с Элей не очень понятно. Вдруг она вцепилась в руку Погосяна и буквально вытащила за собой в коридор.

- Кто это у вас?

- Где?

- За столом музыку слушает?

- Кайгородов, первокурсник, будет в комнате жить, а что?

- Глаза у него голубые ... обалдеть. Я как увидела, так и обомлела.

- Да ну, какие там голубые, смеешься что ли? Ты голубых глаз не видела

наверное. Я летом у одной девчонки видел глаза, вот там точно обалдеть, исключительная синева, правда все остальное не фонтан, но все равно из-за нее даже один парень застрелился насмерть. Это я понимаю - голубые. А тут - так, ерунда, муть голубая в лучшем случае.

Но Грамм не слушала. Сложив ладони на своей великолепной груди она взмолилась:

- Юрик, ну будь же человеком, познакомь!

- Идем.

Он подвел ее к столу, выключил магнитофон. Кайгородов так вошел в ритм, что некоторое время еще продолжал трясти головой без музыкального сопровождения, потом с недоумением поднял лицо.

"Точно муть голубая и бессмысленная", - констатировал Погосян диагноз после вторичного осмотра пациента.

На Элю Грамм невозможно было глядеть без сочувствия, она как сливочное мороженное таяла буквально на глазах. "Надо же на чем попалась, на глазах, - рассуждал он про себя, - как я тот раз на ноги библиотекарши запал, так ничего, прошло со временем, а тоже до идиотизма доходило. Я на ноги, Грамм - на глаза. Каждому свое. Спросить ее что - ли, как по немецки будет: "Каждому свое?" Не, разорется".

Губы Грамм приоткрыты. Вся чувственно трепещет одинокой ромашкой на ветру.

- Вот это Кайгородов, первокурсник, - сказал снисходительно Погосян, - а это Эльвира Грамм, второкурсница, считайте, что отныне вы друг с другом знакомы, не возбраняется также иной раз кивнуть при встрече. Эльвира сегодня наш почетный гость, на ужин будет картошка по - киевски на свинном сале.

Без тяжелого рока Кайгородов сохранял нейтральное выражение лица, внимательно разглядывая окружающих, да помалкивал. Хотя мог бы догадаться, что девушка напросилась на знакомство, встать что ли, или на худой конец улыбнуться для вежливости, но нет, полностью проигнорировал, врубил магнитофон на полную катушку и пошло - поехало.

- Соскучился человек в колхозе по музыке. - Пояснил Юрик, - никак не может отойти.

- Бедный, - шевельнулись полуоткрытые губы Грамм.

Кайгородов по новой замахал головой. "Экий рокоман попался", - грустно подумал Юрик. Сознавая, что в данном случае его дело уже десятое. Грамм все стояла перед столом дура дурой, понимая, что аудиенция, в течении которой она не была удостоина даже словом, окончилась и теперь покраснела вся полностью без пробелов.

- Присаживайся Эльвира, - прокричал Юрик, - скоро картошка будет готова, поужинаем.

Но Грамм отправилась на выход. Она не выглядела обиженной, может быть ее просто оглушил рев магнитофона? Скучный Погосян отправился следом.

В коридоре Эля повторила с непонятным для нормальных людей восторженным выражением: "Какие у него глаза, просто обалдеть!". Юрик пожал плечами. На данный момент он имел несколько иное представление о прекрасном, однако стеснялся высказываться столь же прямо и откровенно, только украдкой бросил взгляд сверху за отворот халата, и быстренько отвел в сторону, боясь сглазить радость жизни.

Грамм уходила, а навстречу ей спешил пританцовывая на ходу Шихман с дымящейся сковородой наперевес: "Девушка, куда же вы? А с нами кушать пожалуста? Нет? Как жалко. Такая гарна дивчина. Приходите еще, а то мы будем жутко скучать".

Шихман в трудных условиях выказал себя галантным кавалером, но не тем, кто мог бы в данных обстоятельства исправить подгоревшую ситуацию, хотя еще минут пять кружась вокруг стола весело фальшивил: "Куда, куда вы удалились, моей судьбы златые дни?". Перекричать тяжелый магнитофонный рок горловой классикой тоже оказался не в состоянии, прочие же попытки изначально выглядели безуспешным мероприятием, ибо как и у Погосяна глаза его были не голубые, а точно две блестящие маслины в маринаде.

Под дымящую на столе картошку удалось подговорить Кайгородова уменьшить громкость, ложки из буфета позаимствовали аллюминиевые, только хозяйственный Шихман достал собственную - большую деревянную и расписную, а также притащил с кухни запотевший стакан с холодной водой.

- Все готовы? - Поинтересовался он, окидывая сидящих за столом, как тренер свою команду перед решающим стартом сезона.

- Ты с ума сошел, картошку на свинном сале запивать холодной водой?

- Так ты тоже можешь себе налить. Разве ж кто против?

Картошка и выглядела и пахла чрезвычайно аппетитно, но оказалась страшно горячей, прыскала прямо с ложек раскаленным жиром.

Все кроме Шихмана моментально обожглись и начали дуть изо всех легочных сил. Кайгородов, не перестающий дергаться под музыку на стуле, обжег нос.

Парилис просто положил ложку с картошкой на стол (на единственной большой тарелке лежала все еще морковь), и взял выданный в библиотеке учебник почитать, не теряя драгоценных минут. Шапку он так и не снял, только шарф, чтобы случайно не испачкать.

Один Шихман, не теряя времени, таскал раскаленный деликатес из сковороды, как эскаватор, огромными порциями, безбоязненно кидал в рот, припивая холодной водой. Могучие челюсти под синими от щетины щеками работали, как два жернова, легко перемалывая любую пищу.

- Стоп, Толик! - Вскричал Погосян, - дай нам фору хоть минут десять, а то ты один все слопаешь! Пусть остынет немного.

Шихман подумал и согласился, что предоставление форы будет справедливым актом, но только на пять минут. Сошлись на семи.

Положив наручные часы на стол, следующие несколько минут он ерзал на стуле и гмыкал от нетерпения, пока остальные пытались успеть немного попробовать картошки, даваясь холодной водой. По примеру приятеля начали припивать из стаканов.

- Все! - Воскликнул он нервным тенорком, - время вышло! - И зачерпнул своей ложкой сразу полсковороды одним махом.

На этом ужин благополучно завершился.

4.

Когда с картошкой было покончено, Шихман озабоченно посмотрел на часы и бросился к своему шкапчику, из которого достал два галстука, зеленый шелковый и желтый с театральными блестками.

- Сегодня внизу танцы, - пояснил он с нескрываемым воодушевлением, примеряя оба сразу и загнув короткую толстую шею коренником в тройке, разглядывая себя таким нетривиальным способом спереди, в виду отсутствия зеркала, - ты идешь?

- Сначала бы душ принять после поля.

- Поздно, душ закрыла на ремонт комендант. Сказала, что краны сломали. Я успел проскочить. Сейчас напрыгаюсь как следует, все будет в полном порядке. А хочешь я тебе одеколона дам побрызгаться, у меня вполне приличный есть.

- Не "Шипр" случаем?

- Как можно? "Саша". Как считаешь, на танцы желтый галстук не слишком оригинально будет одеть?

- Нормально.

Погосян решил сходить проветриться, растрясти засаленную в желудке картошку, но не с Шихманом, а сам по себе.

- Я потом спущусь, а ты Женю Парилиса прихвати. Чего ему тут в шапке валяться?

- Нет, он очень устал. Пусть отдыхает, а то как бы не заболел после этого колхоза. Ладно, чао. - И взмахивая полами пиджака, свободно облегающими крутой зад, как пингвин короткими крылышками, Толик, со своеобразной элегантностью, выпорхнул из комнаты.

Спустя полчаса и Погосян спустился в атмосферу громкой танцевальной музыки первого этажа. Первокурсники скромно выстроились по стеночке начиная от самой лестницы, и девушки в этом ряду сильно преобладали. Это были те, кто пока не решался ринуться в толкотню холла.

А там во всю грохотали ритмические зонги, под которые толпа ритмически колебалась, кое - кто вздымал руки к низкому потолку, изображая водоросли в аквариуме с выключенным освещением, кое-кто шевелил в такт локтями, защищая жизненное пространство от посягательств, кое - кто извивался нижней частью тела, одетой в джинсовую ткань или вращал ею по разным орбитам.

Большинство ограничивались тем, что слегка переставляли ноги.

В середине зала Погосян обнаружил Толика Шихмана, который самозабвенно подпрыгивал в небольшом кружке девушек - первокурсниц абсолютно невпопад. Чуство ритма было ему неведомо, но несмотря на это он выглядел абсолютно счастливым человеком. Девушки делали вид, что не имеют к нему никакого отношения, танцевали на одном месте, отвернув лица во все стороны света, за исключением той, где прыгал Толик.

Вдруг заиграла медленная музыка и зал завыл, требуя продолжения плясовой, несколько человек кинулись перемотать ленту, однако наткнулись на решительного дружинника, ответственного как за порядок, так и за магнитофон.

- Не трогать, руки оборву, - предупредил он с самым решительным видом, не поднимаясь со стула, - что не поняли что ли? Кавалеры приглашают дам.

Ничего не поделать, даже пьяная лысая парочка третьекурсников с прикладной математики, до того примерно трясших худощавыми членами, пошли искать себе дам. Но девчонки во множестве сидящие на широких подоконниках холла им отказывали одна за одной, что вывело их из терпения, и лысые, обнявшись, стали на пару танцевать вальс.

Скромные девушки тоже танцевали друг с другом, показывая совершенство хореографического искусства, недоступное пьяным и лысым студентам "спецфака", которых срочными методами перековывали из школьных преподавателей физики и математики в дефицитных программистов.

Заметив на другой стороне холла в полутьме лицо более всех отвечающее его понятию о прекрасном, Погосян начал пробираться к нему, стараясь избежать столкновения с танцующими, но последние три метра были абсолютно свободны и он заторопился, опасаясь, что музыка окончится, а вместе с ней бесславно завершиться его исторический поход. За шаг до того, как подойти и пригласить, склонив вежливо голову, как полагается, но тут случилось непредвиденное обстоятельство: навстречу к нему с подоконника спрыгнула очень резво девушка, вовсе не та, к которой он шел, а сидевшая рядом с нею, и это как раз в тот момент, когда сделав последний шаг, он очутился уже без всяких сомнений перед другой.

Чтобы исправить ошибку, Погосян развернулся, взяв за руку, спрыгнувшую, и повел ее танцевать. Вблизи она оказалась даже красивее той, что осталась сидеть на подоконике: очень стройная, с большими вроде бы черными в полутьме глазами, живо блестящими, высокая, ее лицо смотрело бы прямо в лицо Юрика. В общем что надо девица, если бы все время не отворачивалась и не говорила при этом:

- Вы же шли не ко мне, извините, я перепутала, ну и пригласили бы ее, ничего страшного ...

- Ничего страшного, - отвечал он, - я ведь ее тоже первый раз вижу, как и вас.

- Нет, это нехорошо, мне так стыдно, что я соскочила сама не знаю почему. Знаете, мне слишком неудобно перед всеми, и вообще как-то расхотелось даже танцевать, вы извините, я пойду.

- Давайте дотанцуем, музыка скоро сама кончится.

- Нет, это нехорошо. - Девушка отняла руки от его плеч и действительно исчезла в толпе, пробираясь по направлению к лестнице.

Погосян стоял и смотрел по сторонам. Шихман самозабвенно обнимал незнакомую толстушку, шепча ей на ухо нечто явно математическое, если судить по слишком сосредоточенному выражению ее недовольного лица.

Невдалике танцевал и Рифкат. Этот топтался на одном месте осторожно придерживая свою партнершу, зафиксировав между телами зазор приблизительно в десять сантиметров, а в области таза был особенно предупредителен - здесь расстояние доходило до двадцать сантиметров, для чего Рифкату приходилось смешно по - стариковски изогнуться в пояснице, будто у него случился приступ радикулита. Выражение лица самое, что ни на есть старательное. Как у курсанта при первом полете на самолете, которого к тому же фотографируют для газеты, и потому оскалив зубы он улыбается в историческую перспективу.

Нет, это явно не то место, где можно отдохнуть душой или хотя бы телом. Все так дурно. Даже настроение испортилось. Только двое пьяных плешивых старокурсников с обтекаемыми лицами, могут получать удовольствие на этих танцав. Он поднялся в комнату.

5.

С получением стипендии, тонус студенческой жизни повысился сразу на несколько градусов: на этажах разносятся запахи борща сваренного на настоящих костях, а не из пакетиков, в кухнях на комфорках под бдительным присмотром сладко дымятся кастрюли с киселями, местами даже компоты из сухофруктов. Жизнь бьет ключом. Глаза студенток начинают тревожно блестеть независимо от того, что последние листья давно облетели с деревьев, и бабье лето тоже давно прошло.

С дифференциальным исчислением, и разрезанием тел на бесконечно малые кусочки было покончено в прошлом семестре, теперь пришла пора собирать камни, началось суммирование бесконечно малых, называемое интегрированием.

Как всегда доцент Сахалинская заскочила в аудиторию с резвостью тринадцатилетнего шалопая, взлетела за кафедру по юношески бодро и оглядела зал, жаждущий математических истин, со счастливым лекторским восторгом.

В это время с разных мест аудитории поднялись пять человек - старосты групп, и помчались сверху вниз по ступеням навстречу к преподавателю, как слаломисты, вместо лыжных палок неустрашимо вздымая букеты роз. Окружив, заговорили взахлеб, наперебой:

- Дорогая наша ... уважаемая ... родная ...Евстолия Николавна ... поздравляем, да поздравляем и желаем всего - всего ... с семидесятипятилетием ... с юбилеем вашей ... нашей жизни ... желаем от всей души ... по поручению ... и от лица ...

Сахалинская вертела головой во все стороны, поворачиваясь к тому, кто в данный момент громче выкрикивал.

После торжественного момента она еще пару мгновений благодарно разглядывала свой поток, после чего принялась носиться у доски молоденькой теннисисткой, а огромная аудитория следила за кусочком мела, скользящим по доске из угла в угол, как за мячом.

Причем в отличие от посетителей матча, второкурсникам приходилось записывать не только, что она пишет, но желательно и то, что говорит. Руки, скрюченные картошкой, мерзлой глинистой почвой и морковкой, которую оттуда пришлось извлекать, отвыкли от тонкой работы. Из - под пера Юрика выходили рваные каракули.

- К семидесяти пяти годам, - мечтательно вздохнул Иванпопуло, давно уронивший ручку под стол и не полезший доставать, - я уже перестану работать, выйду на пенсию, благополучно попаду в дом престарелых, где буду кидаться в нянечек манной кашей. А тут, смотрите - ка, расцвет таланта.

Юрик еще толком не успел записать формулировку теоремы, а бабушка уже ее доказала, разрисовав полдоски пределами, рассказала смешную историю и сама первая рассмеялась заразительным смехом, безбоязненно тряся вечерней прической баронессы, как бы приглашая всех присутствующих посмеяться вместе с нею. Но основной массе было явно не до смеха.

- Это уже старческий маразм, - сказал громко Марк Глузман, сидевший выше, почти над Юриком. -Уж я то знаю, с моей бабушкой было такое. Она лет с восьмидесяти хозяйство передала тете Рите, и начала за здоровьем следить, да, моционы гуляла по Одессе. С утра по Дерибасовской пролетит до моря и обратно. Когда домой вернется, то скушает супчик с рисом, полкурочки слупит, и снова на Дерибасовскую прохлаждаться. Вечером в Аркадию обязательно гулять с веером. А потом плутать начала, то на Привозе ее найдут, то в Краснодаре, у подруги детства. Короче, посадили под домашний арест, она так по комнате металась, вы себе представить не можете, вот точно как Евстолия Николаевна сейчас у доски .... тоже самое. А через три дня умерла.

- Товарищ Глузман, вы что - то не можете понять? - Нацелилась на Мараню кусочком мела бабушка.

- Напротив. Мне все абсолютно ясно, - ехидно констатировал Глузман с интонацией профессора - диагноста областной психбольницы.

- Неужели таки все? - Воскликнула бабушка недоверчиво, - тогда мы имеем перед собой уникальный случай. Для данной темы это чрезвычайно большая редкость, если студенту все ясно с первого раза, попрошу выйти ко мне с конспектом. Посмотрим, каким образом моя лекция преломилась в вашей гениальной голове, и что имеем на выходе в тетради.

- Поняли, какой у нее слух? - Прошептал Глузман окружающим вставая, - а на экзамене придуряется: "говорите громче, я плохо слышу".

- Что? Вы говорите, пожалуйста, громче, я плохо слышу.

- Знаем, знаем, как вы плохо слышите, - бубнил совсем под нос Глузман, сбегая вниз по ступенькам с конспектом.

Бабушке хватило одного взгляда.

- Товарищ Глузман, к вам надо прикрепить кого - нибудь из учебно-воспитательной комиссии. Староста, передайте в деканат, пусть с ним позанимаются дополнительно иначе .... Она щелкнула по конспекту пальцами ... чувствуется полное непонимание ... и в сессию в вашей группе опять будут потери.

- Да и на этот раз вы точно меня потеряете, - хныкал Глузман, возвращаясь обратно на свое место, - девушки, все слышали? Поэтому срочно любите и уважайте, пока есть время.

"О, - вспомнил Погосян, - учебная комиссия - это подходящая общественная работа, подтягивать успеваемость не так уж стыдно. Вполне нормальная нагрузка. Надо будет попробовать стать общественно полезным человеком, как все прочие, а то сколько можно мучаться из - за своего антиобщественного поведения?".

Второй час бабушка проводила еще более энергично и весело, казалось, усталость в принципе неведома ее семидесятипятилетнему организму.

- Откуда что у человека берется? - Уже без всякой зависти вздыхал Иванпопуло, глядя на бабушку и по - прежнему не конспектируя, - тут вроде ничего не делаешь, а сидеть даже невозможно: голова падает, веки слипаются.

- В карты резались?

- Если бы ... просто двойной завтрак проглотил, теперь в сон кидает. Сытое брюхо к учению глухо.

- Да? А я слышал, что голодное брюхо к учению глухо.

- Это у кого как ... а чем брюхо поможет, хоть голодное, хоть сытое, коли башка не варит? Что там второй парой, не знаешь? Пойти домой, что ли, да выспаться, как следует?

- Нереально. Второй парой у нас профессор Пахлеаниди, к тому же первое занятие, если под перекличку попадешь, все. Знающие люди говорят, зимнюю сессию до лета будешь передавать.

- Придется тогда идти, черт бы его вовсе побрал.

Из второго корпуса они перешли в первый, по расписанию значилась аудитория в правом крыле геолого - географического факультета.

Комната маленькая, заставленная огромными самодельными шкафами с геологическими образцами за пыльными стеклами. В нее еле - еле впихнулись две группы математиков, усевшись по трое за такие же, как и шкафы, самодельные столы, обильно покрытые древним черным лаком в мелкую сеточку.

Профессор Пахлеаниди, приход которого студенты ожидали со сдержанным интересом, был на факультете единственным настоящим доктором математических наук, а по сему, как утверждали злые языки, он считал себя единственным настоящим профессором - математиком, о чем сам сообщал в минуты раздражения, которое его охватывало всякий раз, когда слушатели не демонстрировали рвения к науке. Язва желудка усугубляла желчность профессора.

Он вошел в аудиторию с небольшой свитой, состоящей из двух аспирантов, которые с трудом отыскали место, куда бы им можно было втиснуться.

- Ничего, - благодушно начал профессор, - в тесноте, да не в обиде.

Это был человек лет пятидесяти пяти совершенно бухгалтерского вида, с большими залысинами, и хотя в костюме из доброго сукна, и без нарукавников, но локти пиджака лоснились от многолетнего шарконья по письменному столу. Говорил Пахлеаниди скрипуче недовольным голосом, так что все, включая несчастных аспирантов, почему - то почувствовали вину за свои тайные прегрешения.

- Здесь по крайней еще витает дух науки, а во втором корпусе его никогда не было.

Мнение весьма спорное, но никто не спешил его оспаривать и профессор, тяжело набрав в грудь воздух, продолжил:

- Мы будем заниматься здесь. Старосты, попрошу списки групп с отсутствующими на стол, без напоминаний.

Списки уже лежали на столе. Он сделал перекличку, хмурясь, разбирая фамилии, отмечая отсутствующих с выражением, которое не предвещает им в будущем ничего хорошего.

- Грамм есть?

- Болеет.

- Разве она предоставила медицинскую справку?

- Нет еще, - засмущалась староста.

- Тогда надо ставить, как и всем "н", а не "б". Когда справку принесет, тогда поставим "болеет", а пока просто "нет".

Читал он сухо, почти сердито, трескучим голосом, используя исключительно математические термины, не позволяя себе отвлечься на какую-нибудь постороннюю историю, или, скажем, пошутить, не давая слушателям ни минутки на расслабление. Вследствии малых размеров аудитории дремать тоже было абсолютно недопустимо.

Иванпопуло сидел упершись указательным и средним пальцем в бровь, а большим в щеку, таким образом раздирая левый глаз, чтобы он случайно не закрылся, правому приходилось моргать за компанию. Досидел до перерыва и ушел, но профессор заметил, что в аудитории стало не так тесно, и снова провел перекличку, обнаруживая фамилии беглецов.

- С этими голубчиками разговор состоится отдельный, - мстительно пообещал профессор, - а с вами продолжим наши изыскания далее.

День выдался не простой. Третьей парой, на сладкое, бюро расписаний вставило Веру Михайловну, и та сразу, с места рысью в карьер, заставила решать два часа подряд, и на дом еще задала семьдесят штук примеров по своему любимому задачнику Демидовича.

- Тяжелые настали времена, - проворчал Мурат Латыпов, обычно со снисходительным спокойствием относящийся к подобным ударам студенческой судьбы.

Когда они вышли из второго корпуса, то очутились в кромешной темноте, лил холодный дождь и дул северный ветер. Погосян прожил в Борисове год, не имея зонтика, не требовался он и сейчас, такой ветер запросто ломал спицы, доказывая их бесполезность в местных условиях. Поэтому, что с зонтиком, что без оного, все равно вымокнешь, как собака, и замерзнешь до самых костей. Что с ними всеми и случилось пока бежали до общаги.

Дома, а Юрик уже поймал себя на мысли, что называет общежитие домом, в комнате первокурсники собрались вокруг стола и ждали, оказывается, его.

Шихман самолично приготовил торжественный ужин, посвященный первому дню занятий, который состоял по традиции из картошки жаренной на свинном сале, но сразу в количестве двух сковородок, и для праздничности в каждую дополнительно было разбито по два яйца и покрошено зеленого жесткого лука, купленного возле бани у какой-то бабки.

- Остальные продавали веники, а эта перепутала и принесла продавать к бане лук, у нее никто не брал, - рассказывал Шихман довольно, - я спрашиваю: свежий, не прошлогодний? "Только что с грядки", - отвечает бабка. И всего полтинник пучок, представляете? Уже снег начинал идти, а я пучок лука прямо с грядки купил!

Женя Парилис утвердительно кивнул головой, давая понять, что он запросто может подобное себе вообразить. И Шихман великодушно простил ему, потому что Женя жил как человек - амфибия, без малейшего представления о реальных ценах.

Кроме того, первокурсники сбросились на бутылку водки и две банки неизвестных рыбных консерв без наклеек.

Погосян вымок и замерз до зубного стука, а переодеваясь в сухое замерз еще больше, так как отопление все еще не включили. Он посматривал на водку с вожделением неведомым человеку, живущему в стране с теплым сухим климатам. Радостно потер руки, и сказав: "Молодцы, парни!", присел за стол.

Шихман оказался на высоте требований момента: где-то достал полупорционные тарелки с васильками и голубой каемочкой, и даже нормальные вилки из нержавейки, а не столовские - алюминиевые, которые были шершавыми и сдирали слизистую во рту, точно наждаком.

Прочувствовав торжественность ситуации Кайгородов убавил какафонию "Led Zeppeling".

- Что бы нам тут весело жилось и отлично училось, - торжественно провозгласил Шихман, откидывая назад массивную голову будущего знаменитого ученого, которая отлично смотрелась в сидячем положении в электрическом свете - лоб даже поблескивал, как площадь Святого Марка в какой - нибудь Венеции при свете луны.

Все выпили в полном соответствии с вышеозначенным лозунгом. Один Парилис не пил, но шапку снял, и улыбнулся первым весенним, застенчивым подснежником. Только улыбнулся, как сразу в комнату требовательно постучали, и Женя натянул шапку обратно на голову, попытался завязать тесемочки, однако пальцы не слушались.

- Санкомиссия! - Вскричал свистяшим шопотом Шихман, - хватая бутылку и пряча ее под кровать, - с сегодняшнего дня начинает ходить по этажу, и как же я забыл, - он с силой трахнул по своему могучему лбу, - Кайгородов, открывай быстро форточку, надо проветрить!

"Хвостов, зараза с обходом пошел, - мысленно предположил Погосян, быстро собирая со стола стаканы, пряча там же под кроватью, и сам чуть туда не влезая от страха, - ему доложили, что я в общаге устроился, вот он и решил отомстить за кассу. Хорошо, что успели немного согреться, если спросит, что я здесь делаю, как бы отшучусь, что в гостях у лучших друзей".

Парилис неуверенно вскарабкался на подоконник. Координации у него никакая. Открыл форточку и бухнулся на кровать.

- Войдите, - сказал Шихман беззвучно открыв замок, и стоя перед дверью с деревянной ложкой полной картошки в руках, будто он и ест так вот, разгуливая по комнате. Входить не торопились. Шихман прыгнул обратно за стол, поднес ложку ко рту и замер, будто готовясь к фотографированию в университетскую газету под заголовок "Отличники учебы на занятиях и дома".

6.

Дверь медленно - медленно отворилась, но ни софитов, ни санкомиссии, ни тем более зловредного замдекана Хвостова за ней не оказалось.

- Можно зайти, мальчики? - серебристым голосом Красной Шапочки спросила Эля Грамм, осторожно проникая в комнату, но взгляд ее точно заприметил Кайгородова, после чего она бесстрашно впорхнула трепетной бабочкой, припозднившейся на вечерний огонек. И прямым ходом к Кайгородову, который только что подцепил немного картошки закусить выпитую водку, скривившей его лицо в гримасе, не слишком добродетельной, быстренько сунул картошку в рот и принялся усердно жевать, не поднимая на гостью своих голубых глаз, так поразивших Эльвиру в самую середку ее девичьего сердечка.

Шихман тут же заскакал резиновым мячиком, эквилибрируя картошкой и пододвигая свой стул:

- Садитесь с нами, мы бесконечно счастливы видеть вас в своем кругу!

А сам помог вернуться на место Парилису, предварительно стащив с него шапку. Грамм присела, сбитая вежливым обхождением со своего маршрута.

Погосян вернул на стол бутылку и стаканы.

- Юрик, нехорошо детей спаивать, - укорила влюбленная девушка с материнской интонацией, поглядев на Кайгородова.

- Это они меня спаивают. Празднуем их первый день учения.

- Насколько я помню, у нас это называлось днем знакомства.

- Минутку! - Шихман выбежал из комнаты и тотчас вбежал с чистой тарелкой и стаканом, будто в коридоре перед дверью стоял дежурный официант.

- Я собственно, что пришла? - Спросила вроде саму себя Эля Грамм, когда все, в том числе и она, выпили по чуть - чуть. Глаза ее оторвались от Кайгородова обратились на Погосяна в недоумении, таращась как два прозрачных изумруда, в то время, когда вопрос оставался без ответа.

- Как это что? - Взаимно удивился Погосян, - я же к вам ходил, так почему не нанести ответный визит вежливости? Какие могут быть вопросы? Или ты полагаешь, что к нам все по делу обязательно должны приходить?

- О, точно, я же по делу, - обрадовалась Грамм, - ты конечно давно решил те интегралы, которая Вера Михайловна задала?

- Сегодняшние? С ума сошла? Когда бы я успел? Толик, обслужи девушку , ты у нас хозяин.

- Ой, мне чуть - чуть, указала зазор пальчиками Грамм, - хватит, хватит, а не врешь, Юрик? Поди уж всю тетрадку исписал втихаря на отлично?

- И тетрадку ту тебе немедленно отдать?

- Ох, ты ... Вот Погосян честно тебе скажу: ты все - таки противный мужикашка, сил моих женских нет на твои ужимки смотреть, натуральный жидомасон ...

- Интересно, - произнес Шихман врастяжку, - интересно знать, кто же он конкретно: жид или масон?

Грамм аккуратно опрокинула водку в себя и бросилась закусывать картошкой.

- На свинном сале? - Воскликнула она, обрадованно расширяя глаза, - кто жарил?

Толик в миг оттаял под световым пучком исходящим из двух кристаллов изумруда чистой воды по полста каратов каждый.

- Мы.

- Хорошего человека сразу видно, за версту чую маму - Украйну, где Тараса Шевченко папаха лежить. А вот из Погосяна его подлая натура так и прет, так и прет, вот ты бы девушку, даже любимую, никогда бы не угостил картошкой на таком вкусном сале, тебе даже в голову не пришло, максимум на водичке бы сварганил с кваском.

- Вывела на чистую воду, виноват, исправлюсь!

- Троцкист! Вы знаете, - обратилась она к Кайгородову, а потом и Шихману, - что он родственник Льва Троцкого, по фамилии Бронштейн, того самого? Сам признался!

- Ага, когда зонтиком по голове дубасят еще и не в том признаешься.

- Эх, Погосик, Погосян, мать армян, отец армян! Евреи, евреи, кругом одни евреи!

- Как интересно, - удивился Толик, кладя руку на спинку стула Погосяна, как бы приобнимая по-родственному, а почему тогда фамилия Погосян, выкрест что - ли?

- Натуральный выкрест, - сразу согласился Погосян, смутно припоминая роман "Квартеронка", путая выкреста с квартероном и мысленно дивясь, что в нем нашли уже и негритянские корни, что, впрочем, в России издавна почитается за видное родство, - не похож разве?

- Почему не похож? Кто сказал, что не похож? Вы сначала покажите мне того человека, который посмеет сказать, что ты не похож, а я на него посмотрю. В общем, не знаю, кто, да как у себя там в голове рассуждает, а но я лично сразу понял, что Юрик - наш человек.

- Анатолий, - прищурилась Грамм, - а позвольте поинтересоваться, Вашего папу, извините, как зовут?

- Натурально Моисей. Я Анатолий Моисеевич, прошу любить и жаловать.

- Тогда извините, подумала, что вы простой украинский парубок, и выговор такой, малороссийский.

- Нет, я же киевский еврей, - сказал Шихман по-простому обрисовывая ситуацию, - а вот Женя Парилис напротив сидит, так он ташкетский еврей, -Женя, уже тепло у нас, снимите шапку наконец, мы же не в синагоге, пускай девушка на вас посмотрит. Такой интересный молодой человек Женя. Знаете анекдот есть: " - Какой красивый, умный, добрый, русский паренек. -Наверно еврей ...". Женя точь в точь из того анекдота. Да, Евгений Натанович у нас - голова. Мехмат МГУ по нему с детства плакал, но недостаточно активно, поэтому Женя предпочел город Борисов. Здесь папа его еще учился.

- Блин, - ошарашенно произнесла Грамм оглядываясь вокруг, - кажется, я снова подзалетела в какое - то местечко.

- Ну, что ты, Эля, разве ж так залететают? - Успокоил Погосян. - Залетают девушки по - другому, а ты у нас здесь как у христа за пазухой, и все с тобой будет в полном порядке, я гарантирую.

- Хоть вы то, - она повернулась к Кайгородову, - вы то, надеюсь, ... русский?

Кайгородов посмотрел на Грамм своими голубыми глазами в упор, и так смотрел минуты две, в течение которой все натужно молчали. Потом слегка качнулся вперед и выдавил:

- Нет.

- Может немец? - С надеждой потянулась навстречу девичьему счастью Грамм.

- Нет.

- Он, как и я простой советский человек, - предложил Погосян, в тайной надежде, что тот вдруг возьмет и согласится, и будет их тогда уже двое советских в одной комнате.

Кайгородов язвительно хмыкнул. Оказывается, умеет.

- Может быть вы прибалт?

- Нет, - сказал Кайгородов и врубил "Led Zeppelin" на полную катушку.

Женя Парилис тотчас выпал из-за стола на постель, где принялся завязывать тесемочки шапки под подбородком. Буквально через секунду лежал ровненько на кровати, страшно похожий на радиста Кренкеля, известного широкому кругу читателей советской прессы полярника - зимовщика, в Арктике на отдыхе, в своей палатке.

- Минутку, - Шихман выключил магнитофон и обратился к Грамм, - а вы собственно, чьих будете?

- Седьмая зондеркоманда батальона СС "Мертвая голова", шарфюрер Эльвира Грамм, - представил шутливо Погосян, но Грамм не замедлила влепить оплеуху, которая отодвинула его вместе со стулом на полметра от стола.

- Наши ваших в бараки концлагеря, а ваши наших поволжских немцев в голую степь безводную в двадцать четыре часа, и неизвестно кого больше передохло, потому что наших никто отдельно не считал, всех к жертвам фашизма приплюсовали.

- Ладно, девушки, кто старое помянет ... - попытался перевести беседу в другое русло Погосян, разворачиваясь на стуле в сторону, обратную направлению оплеухи.

- И после всего этого безобразия , ты все еще советский человек?

- Ну, ты же после всего этого все равно немка? Куда нам деваться?

- А в Бабьем Яру, знаете, сколько моих ... - начал было Шихман, но Погосян не позволил ему продолжить

- Давайте допьем, да я пойду интегралы считать для Веры Михайловны. Слушай Грамма, пойдешь со мной в читальный зал, интегралы считать?

Никогда не забывая о главном, женском, Грамм вопрошающе глянула на Кайгородова, но тот неправильно истолковал, пытаясь еще больше увеличить громкость.

- Пролетарии всех стран, соединяйтесь! - Перекричал его Погосян стародавним тостом ленинского женевско - лозанского подполья.

- Голодранцы усих краин, гай до кучи! - Солидаризовался с ним Шихман.

Что касается Грамм, то она выпила, встала и твердо вышла вон на породистых ногах женщины, прекрасно знающей себе цену, которую в данной комнате никто ей дать не в состоянии.

Шихман захлопотал у стола, наводя порядок: "Ребята, не беспокойтесь, я все уберу, вы отдыхайте, ребята, сегодня я дежурный". Он легко держался на ногах и удачно эквилибрировал грязными тарелками, унося их на кухню мыть. "Просто у Толика большая масса и он легче переносит опьянение, - слегка позавидовал Юрик, - я бы помог ему обязательно, если был бы такой же толстый. Только на фиг мне это надо?".

Предпочтительнее заняться более простым и нужным делом -решать интегралы из домашней работы по матанализу, мысля себя достаточно вменяемым для такой необременительной и безопасной работы.

В комнате грохотала ужасно громкая современная музыка, похожая на рев трактора и самосвала, если бы те затеяли побороться лоб в лоб, поэтому все кто мог, постарались уйти куда-нибудь на сторону, подальше от Кайгородова и его магнитофона, доверху наполненного тяжелым роком.

Юрик вознамерился спуститься на второй этаж в читальный зал. Давненько он не встречался с тамошней хозяйкой и теперь, вспомнив о ней, почувствовал, что совершенно не опасается ее гипнотического влияния. Сказал себе "фи", после чего взял авторучку, листы для черновика, конспект лекций, семинарскую тетрадь, учебник Фихтенгольца, часть вторую, который пока ни разу не открывал, даже из чисто спортивного интереса, задачник Демидовича тоже бросил все в сумку, и устремился вниз по лестнице.

Юрик очень уважал себя в эти подвижнические минуты. Да, он обязательно решит все примеры - единственный из группы и Меньшикова скажет, наконец: "Вот из Погосяна выйдет настоящий математик! Сразу видно, что человек занимается по шестнадцать часов в сутки". Должна же она когда - нибудь произнести эти вещие слова?

7.

Как всегда в начале семестра в читальном зале шаром покати.

Только у самых дверей сидели две девушки и обсуждали журнал мод, развернутый на столе перед ними. При появлении Погосяна они недовольно замолчали. Дверь в библиотеку плотно закрыта - рабочий день библиотекаря закончен, стало быть, опасности нет ни малейшей.

Юрик расположился в конце читального зала, сел за последний стол лицом к стене, чтобы никого не видеть, и не слышать шушуканья поклонниц моды. Открыл учебник, прочитал все, что рассказала на первой лекции бабушка Сахалинская о бесконечных суммах, посмотрел, как они решали примеры с Верой Михайловной, проштудировал таблицу основных неопределенных интегралов.

Первый пример из задачника получился с легким скрипом, а дальше дело встало, и ни в какую. Юрик тяжело вздохнул и снова принялся изучать теорию, там все было замечательно просто и абсолютно понятно, но примеры разбирались совершенно другие. Какого черта? Он пропустил неберущийся интеграл, попробовал следующий, впрочем, с тем же эффектом.

Погосян задумался. Что ни говори, водки выпито достаточно, какое теперь домашнее задание в пьяном виде? Конечно, он большой молодец, что хотя бы попытался что-то сделать, да? Но если не получается ни в какую, стоит ли биться лбом в стену, как какому - нибудь круторогому барану?

Решил встать, и это тоже не получилось: ноги жили под столом абсолютно сами по себе. Ага, значит, водка ударила по переферической нервной системе, отвечающей за конечности, и те вышли из строя. И при всем при этом голова осталась ясной. Такие вот дела. Руки, голова и туловище подчинялось светлому разуму Погосяна, а ноги забастовали. Ерунда какая - то. Сможет ли он вообще уйти сегодня отсюда? Без паники, Юрик, подождем немного, пока алкоголь распадется на составляющие, встанем и пойдем себе домой, спать. А вдруг парализиция? И его ноги вышли из строя ... навсегда?

- Ты уже здесь? - Плюхнулась рядом Грамм, свалив на стол учебники и тетради.

Она сменила халат. Этот был искристо - серого цвета с голубой полоской и запахивался по боку.

- Что нибудь решил?

- Первый номер.

- Не показывай, я сама, потом сверим ответы.

- Ответы лучше с задачником сверять, - думая о своем, - подсказал Погосян.

- А зачем тогда вместе садиться? Нет, решать будем независимо друг от друга, но параллельно, сверяя ответы в конце. Если у одного не получается, другой ему подсказывает и ждет. Идет?

- Идет.

- Ну, поехали. Какой ты там решил?

- Шесть - шестнадцать.

- Сейчас, я в секунду ... Ответ ... минус единица на икс квадрат минус единица на икс в кубе плюс це?

- Да, - удрученно подтвердил Погосян, удивленный скоростью Грамм и не особенно радуясь этому. Больше у него достижений нет. И хуже того, он в тупике, в полном расслаблении, к тому же обездвижен. От позора даже не убежать.

- Какой там следующий?

- Шесть - двадцать один.

Он принялся записывать интеграл по новой, краешком глаза следя за авторучкой Грамм. Та мгновенно распотрошила дробь на сумму дробей, а он то ... вот дурак ... ну, так - то запросто.

И в этот момент произошло нечто такое, что коренным образом изменило ход всего последующего вечера и даже семестра.

Ни по чьему желанию, ни по чьей злой или доброй воле, их колени случайным образом сблизились, натолкнувшись друг на друга. После чего сначала интуитивно отскочили, но не найдя другого, более устойчивого положения через несколько минут вновь соединились, посчитав данную позу самой удобной из возможных.

Еще сидя в одиночку Погосян несколько раз пытался распрямить ноги, вытянув их вперед, и лишь натыкался на стену. Теперь хоть правая конечность нашла сама себе нормальное положение.

Грамм чиркала бумагу, только шум стоял, немало не обращая внимания на местоположение своей левой конечности.

- Икс в кубе плюс два логарифма натурального модуля икс? - утвердительно спросила она.

- Да и плюс це, - уточнил он.

- Это само собой.

Они бросились наперегонки решать дальше, пример за примером.

Погосян не понимал, почему вдруг так радостно заплескалась в висках кровь, вызвав эйфорию, и произошел неведомый прежде, но вполне очевидный подъем мыслительных способностей, а так же решимость решать, решать и решать дальше, хоть весь вечер, а хоть всю ночь до утра, пока все заданное Верой Михайловной не будет выполнено, а может даже и сверх того.

"Смотри - ка, - размышлял он рассеянно, в фоновом режиме, - вот ведь какая штука получается, если поддатым интегралы считать и при этом обездвижеть. Никогда бы не поверил, если кто рассказал. Это все вероятно от того происходит, что тут везде стандартные методики применяются, грамма сообразительности не надо, а потому, по сути говоря, ничего кроме усидчивости не требуется, а этого добра у меня сегодня хоть отбавляй".

Меж тем колени все сильней напирали друг на друга, тоже устроив свое соревнование на прочность, дело дошло до того, что и ноге стало больно.

Он отклонился на спинку стула, и бросил взгляд вниз под стол: что там такое происходит, и увидел потрясающей силы обнаженную красоту: нижняя половина халата завернутая на талию Грамм, с этой талии в пылу борьбы свалилась куда то вниз. Сверху от этого малозаметного факта абсолютно ничего не изменилось, но ниже стола обнажилась одна только гладкого ровного казахстанского загара сильная женская нога, удивительнейшей формы, одна, но полностью, от самой талии, где видна была ямочка на боку, до самых кончиков пальцев, выглядывавших из желтых пляжных тапочек.

Его собственная конечность, одетая в нормальные спортивные штаны, над которой он давно потерял контроль по пьяному делу, оказывается давно сориентировалась в обстановке и пошла на контакт, упершись коленом в чужое красивое голое колено.

Погосян затаил дыхание, чтобы не спугнуть Грамм, будто та птичка, и сглотнул ком в горле. Остановись, мгновенье, и еще, и еще, одно за другим!

Творит же природа иногда совершенство одним мимолетным росчерком невидимого пера! А сколько поколений было позачеркано, чтобы в результате тысячелетней работы некто Эльвира Грамм получила в свое распоряжение такое богатство.

Это даже как - то и неудобно называть конечностью, это божий промысел, в котором видно все сразу: и силу и желание и потрясающую веру в будущее, веру, которая предвещает обладательнице может быть не столько личное счастье, сколько общечеловеческий прогресс, благодаря которому все женщины изначально, без решений партии и правительства будут иметь такие вот изумительные бедра, колени, икры и ах, щиколотки, соединенные единым целостным неуловимым сущим, не описанным в курсе диалектического материализма.

Погосян вновь склонился над столом, возобновив решение интегралов примерно с тем же восторгом, с каким матрос кидается по трапу к своей подруге, пришедшей его встречать в порт после кругосветного плаванья. Мысль кипела мощной силой провидения, рука приобрела размашистый лихой почерк, летала по листам с сильным нажимом, быстро и чрезвычайно энергично, едва - едва успевая фиксировать мыслительные выкладки.

Они шли рядом, как два быстроходных глиссера, нос к носу по небольшой волне, то одновременно ныряя в нее, то столь же парно одномоментно выскакивая в воздух. Десятая, двадцатая, тридцатая задача.

Боль в колене делается почти не переносимой, однако никто не заставил бы его сдаться, черт с ним, пусть ломается. Спасибо умнице Грамм, она приподняла свой стул, переставила ближе, после чего угол касания изменился и уже не колени, а бедра прикоснулись друг к другу с некоторым стыдом нежности и внешним безразличием, чтобы вскоре прикипеть накрепко - не разлей вода.

Соединение сблизило и сроднило их до жизненного неудобства, но они старались не обращать на неудобства внимания. Сила их слияния была просто потрясающей.

Под воздействием возникших при этом энергий неимоверной силы, пронизывающих мозг и осветляющих действительность насквозь, ему стало казаться, что он сейчас в состоянии решить математическую проблему любого уровня сложности, какая бы трудная она не была, сколько бы поколений математиков над ней не билось в судорогах до мозговой сухотки, и даже саму теорему Ферма. Только дайте, дайте ее сюда и я покажу, где раки зимуют!

И то сказать: дотоле никогда в жизни не решал он абсолютно новый, почти незнакомый материал, с такой удивительной легкостью, будто обрел неведомые крылья, как вот сейчас, пребывая в восхитительном союзе с Грамм.

В следующую минуту ему показалось, что вся энергия земли ищет выхода через его тело и мозг, и оттого вся природа - это он сам и есть, она состоит из него самого, прозрачна, и естественно доступна разуму. Все законы, по которым существует мироздание, просматриваются до самого дна во всей их псевдосложности для обыкновенного человеческого рассудка, но совершенно ясны для них с Грамм в это удивительное мгновение.

Сила их слияния потрясающа! Это какое-то новое, неизведанное счастье.

Казалось, он сам сейчас вскипит гейзером, чтобы выплеснуть в человечество то ли горячий пар, содержащий информацию о жизни вселенной, то ли раскаленную магму земли, грозящую уничтожить все вокруг, и это ощущение было настолько реально, что он перестал решать, повернулся к Грамм, чтобы сказать ей об этом, своем невыносимом уже ощущении познаваемости мира, которое его одолевает и рвется наружу и ... увидел, что Эльвира тоже не решает.

Ее шариковая ручка водит кончиком по листу, находясь в конце решенной задачи. В последней точке. Она медленно, неотвратимо разрисовывала эту точку, увеличивала в размерах, получая пятно размером с копеечную монету, которую расширяла дальше, увеличивая больше и больше радиус круга. В итоге грязный тетрадный лист, чего абсолютно не выносит требующая акууратности Вера Михайловна.

"Зачем? - Подумал Юрик, - зачем ты все портишь?", - заглянул в опущенное лицо Грамм, которая, оказывается, сидела уже неизвестно сколько времени с закрытыми глазами, бледная как смерть и по сырому детскому обиженному лицу ее маленькими молниями пробегали нервные подергивания от губ к подбородку.

"Да ей никак плохо, - понял он, и этой мыслью немного отдаляясь от прежнего человекам - вулкана, расставаясь с ним, и снова чувствуя гигантское давление со стороны берцовой кости Грамм, которая тем самым добивалась равновесия системы, на его берцовую.

Потом она перестала чертить, замерла, всхлипнула жалобно и отпала от него. Их союз перестал существовать, распался, несмотря на то, что теорема Ферма так и осталась нерешенной. Он ощутил сильную боль в том месте, которое только что являлось общим.

Этого невозможно было допускать! Если они сейчас распадуться , он не успеет выдать на гора необыкновенно важное решение, его собственное решение главной проблемы мироздания, уже созревшее в его вулканически горячих недрах! И стало быть весь этот необыкновенный подвиг закончится ничем, этого нельзя допускать ни в коем случае!

Он схватил ее безвольную, слишком мягкую ногу и снова прижал к своей, чтобы они вновь стали единым опорным целым, чтобы его осенило, потому что в одиночку он не в состоянии управиться с теми силами, которые только что были подвластны им двоим.

Глядя на это Грамм открыла рот и глупо хихикнула. Юрик оглянулся - в зале никого. Она уже громко смеялась, следя за тщетными попытками дважды войти в одну и ту же воду и наконец расхохоталась совершенно неудержимо ... забрала свои вещи и, прихрамывая, побежала к дверям, заливаясь совершенно неприличным смехом и безуспешно пытась прикрыть халатом левую ногу, брыкая ею и запутываясь в серой блестящей материи, волочащейся следом по полу.

Если можно сказать "разгар дня" про моросящее, затянутое серой пеленою безрадостное небо в половине второго часа дня, то это был именно он, так называемый разгар. Первокурсники ушли утром на занятия и закрыли его спящего снаружи на ключ. Лучше бы он не просыпался сегодня.

Нет, Погосян не пойдет на занятия. Об этом не может быть и речи. Он вообще не желает сегодня вставать. Никому не откроет. Никому. Неужели так и становятся алкоголиками? Похмельный синдром, - первый признак алкоголизма налицо. Он же зарекался не пить, а теперь снова полностью деморализован и физически и морально. Никого не хочет видеть, ничего не желает слышать. Его здесь нет. Он не существует в природе. А если существует, то исключительно по ошибке.

Стук в дверь повторился.

В животе будто не картошка на сале, смоченная водкой, а килограмм жирных тараканов, противно до ужаса.

- Эй, Погосян, открывай, подлый трус!

Это Грамм. Что они там вчера нарешали с ней в пьяном виде?

Он соскребся с постели, сделал два шага до двери и щелкнул замком, после чего был снесен мощным порывом ворвавшейся жизнерадостной подруги дней его суровых опять на кровать.

Грамм прибежала во вчерашнем стального цвета халате с косым запахом, но выглядела выше ростом, возможно от распушенных в какую-то неимоверную прическу платиновых волос. Лицо было тоже явно не ее, а какой-то западной актиссы, которую Погосян не знал. И еще одно, она была активна чрез меры.

Сидя сгорбленно на кровати Юрик жалобно спросил:

- Чего тебе?

Она начала хохотать. Вчера ушла с хохотом, сегодня вернулась, опять дура хохочет и еще пальцем показывает.

Погосян посмотрел куда тыкала подружка, на свою ногу, и увидел лиловый синяк, уходящий от колена, через бедро до самых плавок.

Более длинный и обширный синяк у него был только в детстве, когда он в дошкольном возрасте спускался на высоких ходулях с горки и дроболызнулся плашмя со всего размаха о соседский забор. Тогда синяк проходил от лба до колен, но и этот тоже неплох. Итоговое второе место.

Подружка Грамм, чтоб ей ни дна ни покрышки, крутанулась на месте волчком, полы халата взлетели в воздух и обнажилась снова красивая женская нога, как ни странно еще более красивая, чем вчера. Он подумал и понял почему - сегодня она обута не в шлепанцы, а в красную лакированную босоножку на высоком каблуке, причем Грамм согнула и поставила ее этак на особый манер, что ни дать ни взять настоящая испанка или цыганка испанская, и даже выкинула вверх руку, будто завершила танец бурной страсти фламенко.

На ее изящном бедре тоже красовался длинный синяк. Эля радостно указывала на него пальцем.

"Чему радуется человек? Синяку? Совсем рехнулась. Но как противно жить!"

- Представляешь, - провозгласила она, - вчера мы решили все домашнее задание для Меньшиковой, все семьдесят интегралов за один вечер. Это рекорд! Героико - математический подвиг!

Тетрадка с книжками валялись на столе, Юрик дотянулся, взял, раскрыл, точно полтетради исписал, но почерк ужасный, какие-то рваные закорючки. Вера Михайловна разъярится, не станет даже проверять. "Ах да, это интегралы, но все равно, что попало и как попало". - Он небрежно кинул тетрадь, и лег обратно.

Грамм присела на краешек кровати, даря еле различимый тонкий запах духов:

- Заболел?

Погосян хмуро оглядел ее всю с ног до головы негостеприимным взглядом:

- Отвали, а?

- Шутишь?

- Нет, отвали на фиг.

- Ну ты Погосян ... ты знаешь кто после всего этого? Ты ... такой маленький, противненький, черненький, мерзкий ... толстый ... жирный крошка Цахес.

Лицо Грамм на глазах обрело жесткий контур, она резко поднялась, вколачивая высокие каблуки в дерево половиц бросилась на выход и дверью хлопнула так, что из сто раз чиненной - перечиненая какими - то досточками дверь ойкнула, как живая.

Эльвира с кем - то его спутала. Жирным Юрик не был никогда.

8.

В расписании занятий второго курса появилось множество мелких непрофильных предметов, от исторического материализма до теоретической кибернетики, и разного рода философий, которые, тем не менее, нужно было изучать, конспектировать, а время от времени даже сдавать. Они отнимали массу времени от главных дисциплин, вызывая у Погосяна тихое раздражение.

Кибернетика хоть и являлась предметом второстепенным, однако занятия вел замдекана товарищ Рутман Вилли Теодорович, поэтому и лекции, и семинары посещали все поголовно, опасаясь, как бы неким случайным неловким движением не испортить отношения с деканатом.

В любой сезон Вилли Теодорович выглядит рекспектабельным и даже роскошным мужчиной, но особенно хорош конечно летом, в своем ослепительно белом костюме, при платочке, желтых туфлях с дырочками, солнцезащитных очках роскошной шевелюре а ля Элвис Пресли, когда идет по аллее меж цветочных клумб по направлению к главному корпусу.

И милосердно раскланивается со всеми без исключения, поворачивая голову ровно на десять градусов, с достоинством, неторопливо опуская ее на пять градусов и тут же поднимая.

Родители абитурьентов принимали его за какого-то самого главного профессора и следили раскрыв рты, как Вилли Теодорович подходит к огромным университетским дверям и, боже упаси войти первому, пропускает несколько минут, всех тех, что спешат ему навстречу и тех, кто торопится за его спиной. Настоящий тридцапятилетний красавец - профессор, услада для женских глаз всех возрастов без исключения, непреходящий пример воспитанности для всех чад.

Меж тем, несмотря на респектабельность, воспитанность, шарм и тяжелую летнюю работу в приемной комиссии, Вилли Теодорович не был не только профессором, но даже доцентом. Обычный старший преподаватель плюм ставка замдекана со множеством обязанностей, не позволяюшим как следует заняться наукой, к которой ... впрочем ... он не питал особой тяги.

Зимой Рутман придерживается консервативного темного цвета костюма, галстука в полоску на белой нейлоновой рубашке, и по университету передвигается только в лакированных штиблетах. Встречая его в сумрачных университетских коридорах вахтеры вытягиваются в струнку, как перед проректором, не принимая за ректора лишь потому, что ректор слишком низок ростом.

Он не поклонник новой научной моды, подувшей с запада, когда иные академики, а доктора наук так через одного, и по большей части молодого возраста, начали ходить на лекции без галстуков, в рубашках с расстегнутыми воротничками и пуловерах с вытянутыми локтями.

Нет, Вилли Теодорович не из таких.

Лекции для двух групп чистых математиков он читал в том же безупречном стиле, в каком был выдержан его костюм, точно по учебнику кибернетики, принятом на Ученом Совете в качестве основного, фраза в фразу, формула в формулу. Конспектировать совершенно необязательно, а он, кстати, и не настаивал, рекомендуя тот самый учебник, от которого не отходил ни на йоту.

"Вы, ребята, только посещайте все занятия, если что непонятно - спрашивайте, я обязательно объясню", - добродушно пояснял он свою линию, но когда его спрашивали, то начинал говорить немного другое.

Понимающие жизнь студенты больше не спрашивали. Отходить от текста учебника Вилли Теодорович не любит. Это компенсировалось на все сто процентов тем приятным обстоятельством, что на экзамене Рутман требует знаний опять же в рамках всем хорошо известного учебника, в глубь не копает, на допвопросах не сыпет, ставит хорошие отметки всем подряд, кто отвечает с выражением и гладко, заботясь в первую очередь о показателях факультета на общеуниверситетском уровне.

Из непосредственного контакта с Рутманом на первом же занятии Погосян сделал вывод: это человек добрый, отзывчивый и очень деловой. Достаточно лишь услышать как он обращается к своим студентам, когда они поднимают излишний шум: " Ну, ребята ... ну что же это право, давайте как - нибудь потише себя вести ... Что ли?" И второе: доступный в общении. Близкий к народу, самый первый стол от двери в деканате - Рутмана.

Погосян не собирался делать себе карьеру, он просто мечтал получить общежитие на следующий год по закону, и если для этого нужно выполнять какую-то общественную работу, то лучше всего найти эту работу через человека типа Вилли Теодоровича, простого и понятного. Общественные работы факультетского уровня на полу, что называется, не валяются. Их было немного и не хватало на все желающих, как и мест в общежитии.

Однако просить Юрику тоже не хотелось. Пусть ему предложат, тогда он не станет отказываться. Естественно, на пустом месте никто ничего не предлагал, требовалось для начала как - то проявить себя с "лучшей" стороны, над этим Погосян раздумывал довольно долго, пока не придумал ход конем в сторону Рутмана.

На стенке возле деканата, рядом с расписанием занятий висел фанерный "Экран успеваемости", заголовок которого был написан красивыми масляными буквами, сам же экран практически все время от сессии до сессии пустовал, и только по итогам сессий секретарь деканата Феодора Кузьминична печатала и вывешивала на нем списки с результатами экзаменов по всем группам сразу.

Почему бы не сделать "Экран" более мобильным? Погосян решил эту работу по оживлению наглядной агитации взвалить на свои плечи.

Первым делом отправился в магазин "Книжный мир", где купил лист ватмана по размеру фанерной доски, и пачку самой лучшей мелованой бумаги. Жилиться не стал. Это были непридусмотренные расходы, посадившие его в финансовом отношении на мель. Если бы не Шихман с его свинным салом и остатками картошки с колхозных полей под кроватью, пришлось бы в октябре этого года голодовать, так же как и в прошлом.

Набравшись смелости, он явился в деканат к Феодоре Кузьминичне и попросил списать результаты первых контрольных, какие были проведены для подведения итогов в учебной комиссии. Он также сказал между делом, что ему поручили вывесить эти итоги на "Экране". Кто конкретно поручил, о том умолчал. А Феодора Кузьминична не спросила, у нее самой дел по горло. Но если бы спросила, он назвал бы председателя учебной комиссии Аню Эшпай. Обычное разовое поручение, но довольно важное.

Благополучно переписав списки, Юрик три дня просидел над экраном успеваемости, пока не добился, чтобы все выглядело по высшему классу. К результатам по каждой группе добавил несколько итоговых слов, с фамилиями преподавателя, куратора и средним баллом группы.

После чего принес свернутый рулоном ватман к Вилли Теодоровичу на прием, выбрав время, когда рядом никого не было, ни секретаря, ни других замдеканов.

Рутман работал с документами, засучив рукава белой рубашки, пришпилив галстук малахитовой заколкой, чтобы тот не мешался. В предбаннике деканата он позволял себе такую маленькую вольность как снять пиджак.

- Вы ко мне? - спросил Вилли Теодорович тотчас, стоило Погосяну войти, ... - как вас?

- Погосян, Юрий Погосян, 2 курс ..

- Да, да, да, то-то мне лицо знакомо ...

- Вилли Теодорович, я принес показать экран успеваемости, по последним контрольным точкам на факультете, - с этими словами он развернул перед замдекана ватман.

- Экран успеваемости? - Удивился Рутман, и широко, совсем как Грамм в моменты волнения, распахнул глаза. - А ... ну да, конечно, конечно, как же ... с экраном успеваемости у нас вечный провал. Кладите сюда, прямо на мой стол, посмотрим, посмотрим. Э, да у вас действительно последние данные, ребята, молодцы ... Феодора Кузьминична снабдила? Отличная работа .... Погосян - отличная работа. Вы от учебно - воспитательной комиссии, кажется?

- Нет.

- Но вы же отличник, я помню.

- Да.

- Работа с экраном успеваемости - это ахиллесова пята УВК нашего факультета. Не тянут они это дело ни в какую. Сколько не просил Эшпай выпускать периодично результаты, в ответ слышу одни обещания, а теперь, когда ее выбрали районным депутатом, и вовсе не вижу. Знаете что, товарищ Погосян? Возьмите - ка, дружище, на себя функцию по обновлению экрана, на постоянной основе. Вы же раньше были в комиссии?

- Нет, не был, но экран выпускать могу.

- Так мы вас введем в новый состав УВК, какие могут быть разговоры, завтра как раз они собираются, я буду присутствовать, кооптируем с постояным поручением. Тем более, что две сессии на отлично. Такие люди нам нужны.

И точно, на следующий день, по рекомендации деканата он был введен в состав УВК с подачи Вилли Теодоровича и тем самым стал его человеком, одним словом протеже.

Рутман теперь за него отвечал, его курировал со стороны администрации, и те кому надо об этом все знали. Погосян - человек Рутмана. А Рутман отвечает к тому же за ремонт общежития, и член комиссии по распределению в нем мест, кто посмеет не дать Погосяну место на следующий год? Вот как все очень просто разрешилось, ай- яй- яй, замечательно.

Погосяну очень нравилась председатель УВК Аня Эшпай. Удивительная золотокудрая девушка с тихим голосом, которая одновременно вежливо и требовательно разговаривать с вызванными на комиссию двоечниками.

Те рассказывали о причинах своего грехопадения столь же тихо и вежливо, хотя лица первокурсников плохо прошедших первые контрольные точки у Бахметьева, были насквозь фальшивыми. В один голос они называли одну и ту же причину, из-за которой не удалось подготовиться: не хватило времени.

К ним прикрепили отличников, позаниматься вместе на первый раз. Что будет в случае повторения двоек, ни проштрафившиеся, ни новичок в делах воспитания Погосян спрашивать не стали. Аня была уже даже не кандидатом в члены КПСС, а членом партии и депутатом райнонного совета депутатов трудящихся - выдвиженкой парторга Горганадзе, стало быть его человеком.

Роль Погосяна в УВК чисто техническая, его деканат кооптировал без санкции парткома. Для такой мелочевки это не требуется. Другое дело, если он вдруг начнет расти. Однако расти Погосян не собирался. С него вполне достаточно постоянного места в общежитии.

Таким образом с общественной работой все устроилось более или менее нормально. Погосян в личном разговоре с Рутманом поведал, что не смотря на то, что не имеет места, живет с друзьями, чем привел Вилли Теодоровича в большое треволнение. Рутман изумился до глубины души:

- Ну, ребята, как же так, отличник учебы, член УВК у нас остался без места в общежитии, на что это похоже?

- Вилли Теодорович, у меня есть маленькое место у друзей, мне бы его только узаконить, чтобы к нам в комнату не подселили случайно пятого.

- В какой комнате живешь? - Спросил Рутман, решительно хватая трубку телефона, сейчас я предупрежу коменданта.

- В три - пятнадцать.

- Комендант? Там у нас человек живет в три пятнадцать, фамилия Погосян, впишите его в ваши списки, это наш отличник случайно выпал из списочного состава. Да, второкурсник .... Э Погосян ... Юрий ... да, конечно, отличник учебы и общественник. С первокурсниками? - Он обернулся: - Может ты хочешь со своим курсом жить? Есть место.

- Да нет. Я уже привык.

- Он курирует первокурсников по учебе. Включите, пожалуйста в списки. Большое спасибо.

Все было бы хорошо, если не кончилась картошка под кроватью. Шихман забеспокоился:

- Скоро морозы грянут. Может съездим на базар купим пару ведер, а то потом уже не довезешь, замерзнет.

- Э, до морозов мы ее успем слопать два раза., - а зачем обязательно на базар, когда можно купить в овощном?

- В магазине плохая, колхозная, резаная, битая, синяя, как мыло, - короче не вкусная.

Шихман в хозяйственных делах - большая дока, и они поехали на базар после обеда, как раз у Юрика была пара по историческому материализму, спланировав потратить не более двух с полтиной рублей за ведро.

Но даже в три часа по полудни картошки на базаре оказалась всего у двух торговцев на весь город. И даже у них никто ничего не покупал. Нормальные борисовчане, находящиеся в светлой памяти и трезвом уме, основной продукт потребления предпочитали выращивать сами.

- Да, это вам не Киев, - не без сожаления в голосе произнес Шихман обозревая печальную картину сибирского рынка, - а скажите, пожалуйста, будьте так добры, -обратился он к худенькому мужичку в еще ноевом ватнике и столь же старой кепке, - почем, извините, у вас будет ведро картофеля?

Мужичок смотрел на него и молчал, расшифровывая заковыристую фразу.

- Три рубля, - наконец выговорил он.

- Извините, у меня к вам еще один небольшой вопрос, сколько килограммов картофеля находится в этом ведре?

- Кило?

- Килограммов картофеля.

- Так, ну если картошки, то кило десять будет.

- Видишь, - посчитал быстренько Погосян, - здесь килограмм обойдется в тридцать копеек, а в магазине по восемнадцать копеек, то есть почти в два раза дешевле получается.

- Дешевле не значит лучше.

Шихман опросил всех продавцов по очереди, и у всех, при очевидной разности объема ведер, цена строго держалась на уровне трех рублей, причем никто не соглашался снизить цену хотя бы на копейку.

- Вот ежели возьмете куль ... тогда ... сбавлю.

- А куль это сколько?

- Мешок.

- А в мешке сколько ведер?

- По разному быват, у кого какие кули, у кого по пять ведер, у кого по четыре.

- У вас лично сколько ведер в мешке, или куле?

На любопытного махнули рукой: "Все равно ить не возьмешь, чего расспрашивался?", - и стали смотреть в другое место.

Они взяли два ведра по три рубля, насыпали сетки и поехали в переполненном троллейбусе, от рынка к университету.

Вдруг Шихман толкнул Погосяна под руку: "Смотри".

Погосян увидел сутулого высокого старика в каракулевой черной бекеше и зимнем пальто с бобровым воротником, который подав кондуктору пять рублей стоял с открытым портмоне, терпеливо ожидая, пока тот наберет необходимую сдачу.

Это был профессор Бахметьев собственной персоной, одетый несколько рановато по - зимнему. Все еще ходили в болоньевых куртках с утеплителем, или демисезонных пальто, но по возрасту Бахметьева это не смотрелось нарушением общественного порядка. Погосян больше удивился, что рядом с профессором стояла доцент Инга Михайловна Поляковская, придерживаясь за его рукав. Получив расчет, Бахметьев ссыпал мелочь в кошелек, какая-то одна монетка упала мимо и, стукнув по полу, улетела аж на нижнюю ступеньку на входе.

Не долго думая, Бахметьев переломился в пояснице под острым углом, и всей своей длинной верхней половиной ушел глубоко вниз, туда, к нижней ступени.

Редкие граждане с удивлениеми наблюдали, и по доброму завидовали удивительной гибкости старца.

- Осторожней, осторожней профессор, - приговаривала Инга Михайловна, - а то загубишь .... хе-хе ... жизнь молодую.

Благополучно выудив свой десятик черт знает откуда, профессор разогнулся под потолок троллейбуса, наклоняя голову затем только, чтобы Инга Михайловна поправила на нем бекешу.

Возле университета уважаемые граждане покинули салон, а следом за ними высадились и Шихман с Погосяном.

- Вот живут же люди, - вздохнул Толик, глядя в след парочке, бросив сетку прямо в грязь, и растирая ладонь с красной полосой поперек, - по пять сотен получают каждый, детей нет, внуков нет, стипендии выплачивают своим именным стипендиатам, а за десятиком согнуться с риском для жизни не поленятся. И в троллейбусе по дешевке ездят, как молодые, никаких такси. Золотые люди!

- Так что, Поляковская жена Бахметьева?

Шихман покосился.

- А ты что, не знал?

- Понятия не имею.

- Ну, даешь. С факультетским эпосом не знаком, значит? Доцент Бахметьев женился на своей студентке Инге, первой красавице факультета, когда ему было за сорок. До этого она была вынуждена раза четыре ходить к нему сдавать матанализ, и все никак не могла сдать. При ее то уме и красоте! В пятый раз пришла, и с порога заявляет нервным голосом:

- Ну что вам от меня надо?

- Вот с этого и надо было начинать, - сказал доцент Бахметьев.

Шихман радостно блестел глазами, а Погосян только сплюнул в грязь, где валялась сетка с дорогой красноватой картошкой от частника.

- Эх, - потянулся руками в стороны Шихман, - стану ли я когда нибудь доктором - профессором?

Юрик посмотрел на одутловатую бритую физиономию приятеля, его солидную в некоторых местах фигуру, в которой отсутствовали бахметьевская величественность и благородство линий, пожал плечами:

- Долго ждать придется.

- Какие наши годы, - воодушевленно воскликнул Шихман, - подождем! -Я мамочке обещал.

- А что, вид у тебя солидный, практически уже профессорский ...

- Профессор математики Шихман, - неплохо звучит? - Все более воодушевляясь заговорил Толик, - жену мою будут называть профессоршей, детей - профессорскими детьми, в самую лучшую школу отдам, зарплата полтыщи в месяц, четырехкомнатная государственная квартира как минимум, в центре, поездки на конференцию в Москву, а если масть пойдет, то и дальше. - Он зажмурился, хлопнул себя по бокам. - Лучше по нашей советской действительности ничего не бывает. Только завбазой лучше живется, но того могут выпнуть или посадить, а из профессоров математики иди выпни попробуй, практически пожизненно.

- Нет, Толик, из профессоров могут запросто, вот из академиков уже не получится выпнуть. Так что придется тебе академиком становиться для полной безопасности.

Шихман выдохнул много воздуха из груди, в большом сомнении повращал головой.

- Нет, пожалуй, на академика не потяну. Кстати, если не выпендриваться со всеми этими правами личности, то в профессорах очень неплохо можно жить в Союзе. Хоть в Киеве, хоть в Борисове. Это они там в Москве с жиру бесятся, свободы себе требуют говорить все, что хотят, а если всем свободу дать, то им могут такого наговорить, что сами же и потребуют самой что ни на есть жестокой цензуры для своих противников. Нет, профессор математики, - он нежно улыбнулся, - самое оптимальное состояние вещества по нашей непростой, но устойчивой жизни.

И только Шихман постаравшись выглядеть как можно более профэссорски распушил грудь, как к нему подлетела синичкой миниатюрная девушка в светлом плаще и затормошила за локоть.

- Шихман, тебе посылка пришла, на почтовом столе квитанция валяется.

- Да? Превосходно, я давно из дома посылку жду. - Он подхватил сетку на горбушку с намерением бежать, но девушка продолжала его трясти:

- Толик, Толик, ты нас совсем забыл, заходи в гости.

- Я??? Да никогда ... не забыл ... зайду сегодня же, - обрадовался Шихман, - глаза его засияли даже больше, когда он мечтал о своей будущей профессорской жизни.

- Ловлю на слове. Когда?

- Да сегодня же и зайду, одна нога здесь, другая там, сейчас картошку занесу, на почту сбегаю и зайду.

- Молодец. Только не забудь, я пошла ставить чайник, - и девушка припустила к общежитию постукивая каблуками сапог по асфальту быстрее, чем Погосян, с Шихманом, отягощенные сетками.

- Я? Чтоб забыл? - Воскликнул вслед девушке Толик, - да никогда в жизни!

Схватив паспорт и крикнув в дверь уже из коридора: "Ставьте картошку вариться, отец обещал выслать тушенки в этой посылке прислать", - большое тело Толика, тесно запертое в необъятных джинсах и куртке, легко растаяло в пространстве.

"Картошка - пюре с тушенкой" - это звучит вкусно. Не медля ни секунды Юрик затеял чистить картошку на столе, рядом с Кайгородовым, который выпиливал из фанерных прямоугольников лобзиком круги. Очень красиво и аккуратно.

Его занятие было удивительно вдвойне, так как никогда прежде он не подавал ни малейших признаков любви к рукоделию, вполне довольствуясь нечегонеделаньем возле включенного на полную катушку магнитофона. Магнитофон был включен и сейчас.

С детской улыбкой на голубоглазом лице, Кайгородов пилил лобзиком фанерку. Он о чем - то мечтал под тяжелый рок, а мечтая улыбался.

На стоящем посреди комнате стуле в неприкаянной позе, повесившись на спинке стула одной рукой, а на другую руку положа ногу, косо - криво сидел Женя Парилис, умудряясь читать книгу.

Еще только войдя в комнату, с ходу, не разуваясь, Погосян уменьшил громкость процентов на пятьдесят, страдальческое лицо Парилиса разгладилось в той же пропорции.

- По какому праву? - Поинтересовался Кайгородов продолжая пилить, - опять нарушаете законные права и свободы личности?

- По закону демократического общества. Проголосовал, кто в данной комнате против шума? Мы с Женей против, ты - за, два - один в нашу пользу. Покупай себе наушники и слушай хоть круглосуточно, никому и дела не будет. Кстати, что пилим?

- Колонки для усилителя делаю.

- Мама моя мама. Тебе еще мало мощности?

- Да, мало. Я считаю, что рок должен быть доступен всем людям, независимо от степени их доходов. Будем выставлять колонки в окно и шарашить в улицу на полную катушку. Кайф. Да не переживайте вы так, мужики. Мне тоже сначала тяжело было, когда старший братан врубал, я чуть не повесился, но на то он и рок, чтобы тяжелым быть. Я же привык, и вы привыкнете, через месяц еще спасибо мне скажете, когда кайф начнете ловить.

- Ах, ах, ах! Благодетель ты наш!

- Что?

- А то, что уже глухой как дед в сто лет.

Погосян стоя на кухни у плиты доваривал картошку, когда с лестницы мимо двери пронеслась веселая кавалькада: спереди две высокие, стройные девушки - первокурсницы, за ними толстый, низенький, сопящий, веселый Толик в обнимку с фанерным посылочным ящиком, а сзади еще одна девчушка, подтолкающая Толика со спины, как маленький буксир толкает теплоход при входе в порт. У Юрика внезапно возникло подозрение.

- Толик, Толик, - закричал он, -постой, картошка готова!

- Я сейчас, зайду тут на минутку и приду, ты сливай воду помаленьку и толки ее! Я сейчас.

Делать было нечего. Картошка сварилась. Погосян слил воду и растолок ее всухомятку. Шихман не было минут пятнадцать, потом он пришел со скорбным видом.

- Ребята, извините, такое дело. Сам понимаете - девушки, а я к ним в гости, без подарков в гости не ходят, не серьезно. Так что, извините, посылку мы уже вскрыли и того ...

-- ... ?

- Тортик кивский скушали. Тортик мама послала в посылке, очень вкусный, сами понимаете, к чаю у девченок надо что-то на стол поставить, ну вот тортик киевский и ушел, ну там еще печенье домашнее, конфет немножко было ... - Толик поставил раскуроченный ящик на кровать, развел руками.

- Тушенка осталась?

- Тушенка есть свинная и сало топленое.

- Так это ж главное, чего ждешь, картошка то готова.

Шихман от переживаний высыпал сразу с килограмм тушенки в кастрюлю все перемешал, на вид получилось не очень, но вкус - просто пальчики оближешь.

Толик начал пыхтя раскладывать картошку на четыре тарелки большими одинаковыми горками.

- Знатная вещь, - сказал Кайгородов, - Толик, можно я музыку погромче включу, а то ничего не слышно.

- Все слышно. Это просто ты оглох уже, сидя со своим магнитофоном в обнимку. Нет, братцы, тушенка - это вешь, да? Шикарная объедаловка?

Все согласились с тем фактом, что тушенка вещь еще та. Погосян даже для порядка поинтересовался, покупают ли его родители мясо в магазине, или берут с рынка. В сибирских городах мяса в магазинах давно нет, но кто его знает, как дела обстоят в Киеве, в республиках вообще получше людям живется, это факт общеизвестный.

- Нет, - сказал Шихман, быстро наворачивая картошку ложку за ложкой, - мы свою свинку держим. У нас квартира трекомнатная в пятиэтажке, но во дворе есть сарайчик, вот в том сарайчике мы и держим свинью. Покупаем весной поросенка, все лето он растет, превращается в большую хавронью, а поздней осенью закалываем и делаем тушенку, сало перетапливаем на зиму. Кстати, - он удивленно засмеялся, - однажды мы про свою свинью забыли, представляете?

- Как это?

Шихман снова фыркнул.

- Отцу путевку семейную дал завод на Черное море в пансионат. Путевка, как всегда горящая, он же простым рабочим работает, очень квалифицированным, но рабочим, не член профкома к тому же, поэтому нам всегда достаются только горящие путевки. И тут тоже, как всегда: надо сегодня вечером уже отъезжать, чтобы на завтра занять свою комнату в пансионате, все конечно хором закричали, забегали по квартире стали хватать чемоданы, поднялся неимоверный шум, гвалт, что брать, что оставить, и все же вечером подхватились все и скорей на поезд. Ну кто в такой обстановке, скажите мне, вспомнит про свинью, запертую в сарайчике? Никто и не вспомнил.

Отдохнули на море чудесно все двадцать четыре дня, как полагается. И представьте себе за эти двадцать четыре дня никому в голову не пришло, что свинья одна - одинешенька сидит запертая в темном сараем без пищи и воды. Вот что значит Черное море и заводская здравница - полный покой, солнце и морские ванны с утра до вечера. А когда стали на поезде к Киеву подъезжать по завершению отдыха: вот тут и вспомнили.

Что началось! С мамой конечно сразу плохо, папа на лысине волосы рвет: как можно исстязать животное в эпоху развитого социализма? Дело то ясное, закрыта свинья нормально, на задвижку, стены прочные, не вырваться, значит сдохла давно. Чего теперь плакать? Надо труп быстрее закопать, да и дело с концом. Приехали, берем лопаты, идем к сараюшке закапывать труп - внутри ни звука. Открываем задвижку, отворяем дверь, внутри темно и ни гу-гу, ничего не видно, и вдруг со страшным визгом вылетает во двор палка, верите - нет, натуральная палка, вроде черенка от лопаты на четырех длинных тонюсеньких ножках и давай носиться кругом, скакать как безумная, набросилась на траву и давай ее чавкать. По чавканью только мы свою свинюшку и опознали. Один позвоночник остался, но живая, мало сказать живая - прыгучая. Прыгучий позвоночник. Зашли мы в сарай, как же она смогла выжить? А там ямища огромная вырыта - она червяками дождевыми питалась, поэтому и выжила. Зато потом лопала все подряд, килограмм на сто пятьдесят к осени вымахала, вставать даже перестала, лежит и лопает, успевай еду подносить.

- Это мы не ее сейчас кушали?

- Нет, тогда я еще в школе учился.

- Но эта тоже вкусная получилась, - сказал Кайгородов. - Давно я так знатно не объедался. Давайте чайку сбацаем.

- Сбацай, - попросил Толик.

Парилис отвернулся от стола, издав приглушенный стон, причину которого не нужно было пояснять. Шихман тотчас подхватил его под руку и вывел из комнаты.

- У кого желудок слабый, тому вредно жирную свинину есть, - делая погромче магнитофон, сказал Кайгородов, - или надо горячим запивать. Пойду у девчонок чайник попрошу, им, наверное, больше не нужен.

Погосян тоже вышел из комнаты, поднялся на площадку шестого этажа, где курили сидя рядышком в полутьме на пожарном ящике Колокольчик и Грамм.

- Что, изменщик коварный, дать тебе папироску? - Спросила худенькая Колокольчик.

- Не давай ему, - наставительно порекомендовала Грамм, - таким как Погосян, женское участие вредно по причине хлипкого здоровья.

Но Колольчик все же вытащила из пачки и дала. И даже прикурила от своей. Неизвестно о чем они разговаривали до прихода Юрика, но втроем стали курить молчали. Первой ушла Колокольчик, за ней поднялась Грамм, Погосян сидел дольше всех, даже без сигаретки, пока его не попросила освободить место компания чужих курильщиков.

9.

Дифференциальные уравнения читал доцент Кулик, лысый очень жизнерадостный толстяк, мало интересующийся, в отличие от Рутмана, своим внешним видом, и лето и зиму бегавший в одном и том же затрапезном костюме с вытянутыми пузырями на коленях и галстуке, выглядевшим так, будто не однажды побывал в тарелке с супом.

Старорежимный костюм был сшит по моде пятидесятых годов, что соответствовало круглым очкам в стальной оправе, сидящим на носу-картошке. В таких Ботвинник еще играл на первенство мира по шахматам, и представьте себе, выигрывал.

На всем факультете Кулик один носил такие "бабушкины" очки, несмотря на приличную толщину, он не ходил, а носился так, что единственая длинная прядь вилась за ним по воздуху. Это был человеком без церемоний, когда на его лекцию кто-нибудь влезал в дверь через полчаса после начала, преподаватель молча кидал рассеянный взгляд на опоздавшего, и делал движение рукой, означающее "Заходи по - быстрому, брысь на место".

Кулик не проводил перекличек и не любил, когда приходили их делать из деканата. Он не без основания считал это напрасной тратой времени, поэтому во время оных язвительно поглядывал на часы. Также не рассуждал о падении нравов у современной молодежи, и плохой подготовке.

С первой минуты лекции Кулик бросался к доске с куском мела в одной руке и тряпкой в другой, и начал выводить какую - нибудь теорему.

Длиннее теорем, с которыми самозабвенно сражался по два часа к ряду доцент Кулик, Погосян в жизни не видел. На первых лекциях все ошалело конспектировали, потом поняли, что никаких тетрадей не хватит и успокоились, поняв, что Кулик просто любит экспериментировать, доказав одно, пытается тоже самое получить при более слабых условиях, глаза его лезут из орбит, горя первооткрывательским восторгом, он весь перемазан мелом с головы до ног. Да Кулик любит биться изо всех сил!

А когда получается вдруг на доске, ни с того, ни с сего, какая-то совершенно неразрешимая ерунда, отскакивает от нее подальше к окну, ошарашенно вращая огромными выпуклыми глазными яблоками, как рыба в аквариуме, натолкнувшись на прозрачную стенку и говорит: "Зачеркните все, что мы сейчас с вами здесь написали!"

- Все с самого начала тетради? - Ужасается какой - нибудь умник вроде Иванпопуло, который и не думает конспектировать, а строгает из сучковатой палки пернатую деревянную птицу.

Тогда Кулик ставит корректную задачу:

- Внимание! Прошу обратить внимание на полученный результат, - и обводит результат рамкой из мела. Мел крошиться в его толстых пальцах, осколки долетают до первых рядов, обитатели которых ощущают себя во фронтовых окопах, но без касок, противогазов и прочих средств защиты, - все все внимание сюда! Пишем дальше: этого не может быть ни при каких условиях! - Он с удовольствие перечеркивает рамку на доске крест накрест. -Оставьте место. Теорему докажите самостоятельно, если не получится перепишите то, как она изложена в учебнике. И начинает диктовать условие следующей теоремы.

- Так вам и надо, идиоткам, - говорит Иванпопуло соседкам, которые пытались конспектировать, а теперь чуть не плачут.

Теоремы сыплются из доцента, как семечки из дырявого кармана. Кулик - это головная боль для завзятых конспектеров, которые не могут понять, как и все прочие, каким образом отделить плевелы от проса во время чтения таких лекций. Где кончается учебный материал, а где начинается импровизация на произвольную тему? Наконец, они собираются для смелости могучей кучкой, во главе со старостами и комсоргами обеих групп и подходят к доценту на перемене:

- Нужно ли нам конспектировать, все то, что вы говорите на лекции? - заикаясь спрашивает нежным голоском Оксана Белочкина, стыдливо улыбаясь.

- Обязательно нужно! - Восклицает Кулик, - что за наивный вопрос? Мы же здесь с вами должны работать, а не лясы точить.

Все поникают, но сообразительная Великанова переиначивает:

- Можно нам не учить к экзамену то, что есть в конспекте, но чего нет в учебнике по дифференциальным уравнениям?

Вопрос застает Кулика врасплох.

Он жует толстые губы, пытаясь вспомнить, что такого лишнего мог наговорить, чего нет в общепринятом издании, и ничего не может вспомнить, поэтому отвечает осторожней:

- Никто не будет вас заставлять отвечать на те вопросы, которые не освещены в основном учебнике, и которых нет в программе.

Все облегченно вздыхают, и перестают конспектировать Кулика - овчинка выделки не стоит. Но тот все равно самозабвенно носится у доски, трагически заламывая руки, как древнегреческий трагедийный актер, стирает, черкает, стреляет мелом, в общем живет своей захватывающей пунической жизнью, на которую очень любопытно посмотреть со стороны, поэтому все смотрят, и практически никто на лекциях Кулика не спит.

Когда звенит звонок, пиджак на толстом пузе перемазан мелом, длинные отдельные пряди вокруг лысины дыбятся венчиком, он вытирает багровое лица платком, страшно тяжело дышит, но в глазах удовлетворение прожитым днем: славно потрудились, черт возьми!

Совсем другое дело семинар по дифференциальным уравнениям, ведомый тихой вежливой ассистенткой Фокс, которая никого не терроризирует теоремами, а спокойно учит решать дифференциальные уравнения и систематизировать их по полочкам. На ее семинарах все вдруг становится ясным и понятным, кроме одного: почему у Кулика пена из рта, но ничего никому не ясно, а здесь тихий голосок, два - три слова, после которых даже Иванпопуло начинает решать, ибо все просто, как молоток, а местами даже интересно.

На втором занятии Погосян принялся с интересом разглядывать Фокс, боже, да она действительно смотри печально. Еще бы так погореть с диссертацией, не всякий оклемается! О ее истории с диссертацией Юрику рассказал Толик, несмотря на свой первый курс, он был в курсе всего, что происходило на факультете задолго до его личного здесь появления.

Он знает кого из преподавателей докторская диссертация на выходе, а кому бесполезно пробиваться с кандидатской, так как много врагов близких к ВАКу.

- А причем здесь враги? - Недоумевал Погосян, - мы же математикой занимаемся, абстрактной наукой совершенно не политизированной, докажи теорему из списка Вайса - и дело в шляпе, ты доктор или даже академик.

Шихман кивал головой и чмокал иронически, приводя умопомрачительные контрпримеры. Одним таким примером была история с диссертацией Фокс, которая, оказывается была аспиранткой самого Арбузова, который удрал в ФРГ. Кроме нее на разных кафедрах факультета числилось еще несколько аспирантов московского доктора - профессора Арбузова, что поехал на конференцию в Западную Германию, да там и остался, к ужасу своих аспирантов.

- Теперь им защититься - дохлое дело. Арбузов все их скопом посадил в большую лужу, на них клеймо - арбузовцы, их даже на защиту никто не поставит, или на защите завалят, как миленьких. Надо искать другого руководителя, да и это едва ли поможет, у несчастных все работы написаны в соавторстве с Арбузовым, а он стал отщепенцем хуже Сахарова. Вот козел, да? Ну нет, ты дай своему народу защиться, а потом дергай на все четыре стороны, - негодовал Шихман, - ясное дело за берлинской стеной жизнь послаще нашей, но надо же и совесть общечеловеческую иметь.

Таким образом через Шихмана Погосян узнал подноготную ассистентки Фокс и смотрел на нее с сочувствием, однако та ни единым звуком не выдавала своего отчаянного положения, все время тихо с достоинством печально улыбаясь, не выказывая посторонним, что жизнь у нее - собачья.

Кстати, благодаря усилиям Фокс дела в группе двигались весьма неплохо, и большинство студентов диффуры решало легко, ибо на семинарах постепенно разобрались, что не так страшен черт, как его малюет у доски мелом доцент Кулик.

Особенно преуспел в сем второгодник Мордвинов, пришедший к ним в группу после службы армии. За два года в войсках он приобрел хитроватый солдатский прищур на всю эту студенческую жизнь, и с высоты своих двадцати двух лет глядел на подрастающее поколение однокашников сверху вниз, хотя и был невысокого роста, рыж волосами, но черен бровями и ресницами. Любил Мордвинов поболтать на переменке, а особенно рассказать каково попасть в армию из студентов.

- Да нет, бросьте вы брехать, какие деды, я же говорю, что из учебки сразу на точку попал в тайгу, там в основном офицеры дежурят, в звании не ниже капитана, а солдат человек пять всего - то и было, для подай - принеси.

Но вот старшина попался еще тот. Прибыли мы, построил он нас и командует: "Кто из студентов, шаг вперед!". И давай материть: "Я из вас эту арифметику с алгеброй здеся быстро выбью, зарубите себе на носу!".

Уходя со второго курса в армию Мордвинов прихватил с собой почему-то задачник по диффурам, и установил за правило решать каждый вечер хоть по примерчику, чтобы не оскотиниться совершенно.

- Сапоги почистишь на ночь, постиранный воротничок пришьешь, бляху на ремне зубным порошком натрешь до блеска, а потом уравнение на сладкое решишь и в койку. А если дневалишь, то нарешаешься так, аж дым коромыслом из ушей валит.

К сожалению все другое Мордвинов за два года службы на точке забыл напрочь: ни по матанализу, ни по физике даже допуск к сессии получить не смог, и очень скоро вылетел из университета, уже в гражданскую жизнь.

Мордвинов был местным, борисовским парнем, поэтому долго не расстраивался, а пошел работать водителем троллейбуса. Даже пару раз потом Погосян ездил с ним зайцем, стоя у раскрытой кабины, и рассказывая новости студенческой жизни располневшему, вальяжному от сидячего образа жизни Мордвинову, который курил в окошко, небрежно вращая рулевое колесо одной рукой и улыбался, будто ему повествовали старую добрую сказочную историю Шарля Перро. Хвастался, что в огромном троллейбусном бардачке у него до сих пор валяется учебник по диффурам.

- Ты в какой комнате - то живешь нынче? - Спросил перед остановкой, где Погосяну нужно было сходить, - загляну как - нибудь, по пиву вдарим.

Погосян назвал номер, Мордвинов кивнул, но впоследствии так и не не пришел, забывал что ли цифры? Видимо сбылось астрологическое предсказание старшины - вылетела из головы бывшего студента вся арифметика полностью. О топологии и говорить нечего. Все напрочь вылетело, кроме диффуров.

Профессор топологии Пахлеаниди опять явился на свою лекцию в маленькой старинной аудитории, которую он предпочитал всем прочим, не один. В его свиту входили молодой аспирант с вопросительными круглыми карими глазками и неуемным хохлом на голове, и столь же юная аспирантка с лицом белым и ангельски кислым, будто отмоченным хлебным квасом.

Аспиранты топологии ходили парой, придерживая друг друга, точно опасались, что им скажут нечто такое, отчего не мудрено свалиться в глубокий обморок.

Кроме того в пахлеанидьевскую свиту входила женщина средних лет, с замершим раз и навсегда лицом, про которое можно подумать, что на него наступили однажды невзначай, и от того произошло полное онемение мускулов. В задачу "женщины в маске" входило составление новых курсов лекций профессора Пахлеаниди, славившегося своими учебниками, тоесть записью их с последующим редактированием, и сдачей в набор университетскому издательству.

Чтобы вместить этих троих на передний ряд, прочим приходилось ужиматься до крайности, а некоторые вынуждены были за неимением места писать свой конспект разложив тетрадь на портфеле.

В ноябре у Пахлеаниди настало дурное настроение, он был хроник по многим болезням, но считал своим долгом обязательно являться на лекцию, как бы плохо ему не было.

- Вот мы, - старшее поколение, скоро уйдем на покой, - сказал он, прервав лекцию на половине слова, закрывая глаза тонкой синеватой пленкой века и морщась видно от боли, - а кому передавать дело, позвольте вас спросить? - И сам отвечал: - Некому, абсолютно некому. -Пленка вдруг сдернулась с глаз долой и те, круглые, цвета арбузной корки, беспощадно вцепились следующее поколение, мелкое, как горох на полу.

Женщина с мертвым лицом невозмутимо конспектировала. Аспиранты слились воедино, довольствуясь одним стулом и возле них образовалось свободное пространство, которое не стремилась занять крайняя к ним комсорг Великанова.

- Кого я вижу перед собой? - Все еще слабым, вроде даже подобревшим голосом произнес профессор, раскачиваясь сухопарой фигурой, - сколько вам лет, студенты - математики? Уже восемнадцать? Девятнадцать? Кто больше? О, двадцать? И что? Чем вы прославились в ваши годы? Есть у вас статьи в журналах? Победы в международных олимпиадах? Может быть идеи имеются интересные? А, ведь ничего такого нет, я вижу и от того мне становится печально. Урысон создал топологию на ровном месте в двадцать пять лет, а в двадцать семь уже утонул в Бискайском заливе, во Франции. Нет, дорогие мои, с удовольствием позвольте заметить, что вам не суждено утонуть в Бискайском заливе, но от этого никому не делается легче. Блеска радости познания в глазах не заметно, да - с, вам не только свершить ничего не дано, но даже и порывы неведомы, вот в чем незадача!

- Ну уж! - Попытался сопротивляться сын проректора Тычинкин.

- А вы слушайте старика, вам этого никто больше не скажет. Я доктор наук единственный на факультете, и сильнейший тополог за Уральским хребтом, да будет вам известно! Если нет блеска, работать надо! А то оканчивают университет с красными дипломами, в аспирантуру поступают, а простейших вещей не знают и не понимают! - При этом Пахлеаниди посмотрел на свою аспирантку, и та сделалась еще тоньше, таких на стул с десяток уже войдет. - Да! - с, милейшая, я к вам обращаюсь непосредственно, - просто нонсенс какой - то вы мне в отчете представили! Второкурсник такого не напишет, чего вы навыдумывали!

- Не обращая внимания, - вдруг тихо, но отчетливо произнес аспирант, - у него опять язва разыгралась.

- Да язва, - закричал Пахлеаниди, - а кто не заработает себе язву, имея таких учеников? Пазвольте мне тут молчать и слушать, когда с вами руководитель разговаривает!

Женщина в маске строчила по страницам непонятно что.

Аспирантка поднялась и молча выбралась из аудитории вон. За ней подскочил было аспирант, рука его с вытянутыми пальцами устремилась во след исчезнувший, но он нашел в себе силы опуститься на прежнее место.

- Что же вы не уходите? - Озорно подмигнул Пахлеаниди, - идите, успокойте девушку. Боже, какой детский сад, с кем приходится работать!

Аспирант схватился за голову, пытаясь причесать хохол, но тот вырывался из рук и стоял непоколебимо.

- Ну ... это уж я совсем не знаю что, - сказал аспирант, - ... это как бы совсем вне рамок. - И он вылетел следом из старинной аудитории с геологическими образцами прошлых эпох.

- Да. Точно. - Профессор схватил список группы, по которому проводил перекличку вначале лекции и назвал первую попавшуюся фамилию:

- Глузман.

Тот скучно посмотрел по сторонам и встал:

- Да?

- Что да?

- А что Глузман?

- Дайте мне определение топологического многообразия.

- Локально евклидово пространство называется топологическим многообразием, если оно хаусдорфово и обладает счетной базой.

- Хорошо, тогда товарищ Глузман, .... Знаете что? Ах, нет пожалуй, не то, еще нет, это же тривиально, свойства какие-нибудь назовите.

Глузман потоптался, наклонил голову вниз и прочитал еще две строчки из книжки лежащей на столе, за спиной впереди сидящего:

- Многообразия локально компактны - это раз, и еще метризуемы. - он вопросительно посмотрел в сторону расклеившегося по непогоде профессора.

- Хорошо, Глузман, значит так, я вас попрошу, сходите немедленно в коридор и ... попросите тех молодых людей, что нас покинули, ... вернуться обратно. По моей личной просьбе. Да-с. И вот еще что ... попросите у них прощения, если не пойдут. Вам все ясно?

Глузман пожал плечами:

- Почему нет?

Тихими маленькими шажками аспиранты пробежали на свое место, Глузман, разглаживая прическу продефилировал на свое. Лекция продолжилась. За окном ветер нес снег, женщина в маске смотрела прямо в стену и отчего то не писала. "Какая препротивная эта наука - топология, - подумал Юрик, - вот уж никогда бы, ни за какие коврижки с ней не связался".

10.

Похоже было, что Погосян втянулся в студенческую жизнь, точнее сказать претерпелся к ней, когда та завертелась по второму годовому кругу, привык к тому, что он общагожитель, а бытие перестало делиться на отдельные труднопереносимые дни, сделалось непрерывным безвкусным потоком, сплошной средой, которая облепляла со всех сторон привычками, помогающими не замечать времени.

Он научился соразмерять аппетит с наличностью бренчащей в кармане, и более не голодал по несколько дней перед стипендией. Хотя во многом это улучшение сложилось благодаря хозяйственности Шихмана, у которого всегда в заначке находился полуфабрикат, который можно пожарить или сварить.

Погосян аккуратно посещал лекции, семинары, просиживал все свободное время в библиотеке, загодя готовясь к очередной сессии, кроме того у него теперь была общественная нагрузка, благодаря которой он уже сделался некоторой величиной на факультетском горизонте. Далее, его перестали кусать клопы, ну почти перестали.

К процессу обучения он также приспособился, и понял, что обозначают слова: "втянуться в учебу". Это значило, что в мозгу организуется некий конвейер, который требует подачи каждый день новых знаний, причем полной загрузки, а далее непонятным образом все как-то усваивается, и человек начинает разбираться в вещах на все более сложных уровнях.

Этот поцесс не требует абсолютно никакой зубрежки, все происходит как бы само собой, без напряга, просто, каждодневно на лекциях и семинарах, как само собой разумеющееся. К самому выстроенному процессу учебы он тоже приноровился до такой степени, что даже исторический материализм его не сердил, как например Рифката, у которого стычки перешли с истории КПСС на диамат, а теперь истмат.

Юрик воспринимал науку истмата, как самую обыкновенную игру, в которую ему предложили поиграть. Здесь свои правила и законы, несомненно дурацкие, абсурдные, применение которых в теории создает утопический город Солнца, а на практике бесконечные очереди в магазинах.

Однако законы этой теоретической игры можно выучить, как карточные, сдать на оценку, и преспокойно забыть. И никто никогда от тебя ничего требовать больше не будет - сдано и с плеч долой. Правила абстрактной игры не имеют никакой связи с обыкновенной жизнью, которую газеты называют по какому - то совпадению с данной игрой, то развитым социализмом, то первой фазой коммунизма. Как и во всех предыдущих идеологических курсах.

Но этот разрыв глупо принимать близко к сердцу, ведь это лишь игра, которая происходит на определенных специальных площадках - аудиториях в определенное время, согласно расписания. Отыграл - и свободен. Что расстраиваться по тому поводу, что игра не соответствует дейставительности? Игра она и есть игра. Просто игра. К тому же на оценку. И все. И ничего больше. Никто не заставляет жить по таким правилам двадцать четыре часа в сутки. Никто не требует, чтобы ты в это хотя бы верил. Не нужно даже делать вид, что веришь в коммунистическое завтра, идиотов и фанатиков никто не любит, преподаватели общественных наук в том числе.

Законы физики много больше соответствуют реальной жизни. На втором курсе они все еще проходили физику, среди второстепенных не математических предметов, это был основной. От лабораторных работ он получал большое удовольствие, ибо физику любил со школы, и не позволял скучноватому доценту - лектору разрушить это взаимопонимание.

Единственным новым курсом, вызывавшим в нем внутреннее неприятие была общественная работа в Учебно - Воспитательной Комиссии. Рассматривать это как теретическую игру было невозможно, потому что в качестве объектов работы выступали хоть прогульщики - двоечники, а все же люди. И по закону УВК их приходилось воспитывать, тоесть ругать. Хотя и ругать можно по - разному.

Два раза в неделю УВК собиралась в какой-нибудь аудитории, неподалеку от деканата и "прорабатывала" там вызванных студентов, для которых подавался первый звонок-предупреждение со стороны деканата.

Почему - то считалось, что сначала "зазвенеть" обязан коллектив, друзья, однокашники человека, не справившегося с учебой. К проштрафившемуся прикрепляли отличника, если необходимо, поругав для формы, отпускали.

Сегодня предстояло разобрать трех первокурсников за неуспеваемость, которых наметила по результатам деканата председатель УВК Эшпай. Двоечников вызывали по одному из коридора.

Первым вызвали ... Кайгородова.

Юрик не поверил своим глазам, когда сосед по койке вошел в аудиторию и встал у доски. Он никогда не просил объяснить что-то непонятное, а с другой стороны Юрик не разу не видел его с книгой в руках, все больше в обнимку с магнитофоном.

Это заседание посетил сам Горганадзе, пришел и Рутман, который курировал Комиссию. Они привели с собой еще одного первокурсника и посадили рядом.

- Товарищи, - встал с места Горганадзе и обратился ко всем сразу, - к сожалению у меня очень мало времени, надо идти в партком, пусть товарищ ... он посмотрел на Кайгородова ... пока подождет в коридоре, мы решим внутренний оргвопрос.

- Да, конечно, Вахтанг Георгиевич, - воскликнула Эшпай, - товарищ Кайгородов ... мы вас попросим еще немного подождать.

Кайгородов молча вышел.

- Сегодня мы кооптируем в состав УВК первокурсника Леонида Кухлю. Кухля - золотой школьный медалист, сейчас учится только на отлично, я думаю это золотой фонд нашего факультета, - сказал Горганадзе как всегда звучно и весомо. Эшпай прищурила свои изумительные серые глаза на Кюхлю и кивнула головой, не сильно, а резонно, по делу кивнула. - Какие товарищи будут вопросы? - Закончил сверхкраткую речь Горганадзе, видимо действительно очень спешащий.

- Деканат однозначно поддерживает кандидатуру парторганизации, -бодро подхватил Рутман, - немедленно кооптируем. Такие люди нам нужны.

Погосян, Эшпай, Тычинкин и Зморович все как один посмотрели на нового товарища. Коллега выглядел нескладно, очень худой, сутулый и с хоботообразным носом похожим на апрельскую сосульку. Лицо узким топорищем, хмурое, брови коротенькие, сходятся на переносье как у Горганадзе, руки - ноги тонкие, длинные, одет в черный костюм, типичный зубрилка, отличник. Два зуба передних верхних торчат из - под опушившейся губы. Такой будет аккуратно ходить на все собрания, но слова из него не вытянешь, а тут ругаться надо, - подумали члены.

Кухля поднялся с места, закачавшись над столом. Голос его оказался очень высоким, если не визгливым:

- Работу УВК надо коренным образом реорганизовать, - воскликнул он в качестве приветственного слова, - это должна быть зубастая организация, а не кисель с мандарином.

Эшпай тотчас открыла рот и тут же закрыла его. Горганадзе довольно рассмеялся и оглядел присутствующих:

- Каков? Есть у человека свое виденье момента. Вот товарищи, какое поколение идет нам на смену. И это замечательно! .... Кисель с мадарином ... скажет же. Товарищ Эшпай у нас несет громадную нагрузку и как депутат районного Совета, и как молодой коммунист, и как председатель УВК факультета, и как отличница учебы и Ленинский стипендиат, кроме того не будем забывать, что ей на следующий год уже диплом писать, - он поскреб лоб. - Предлагаю ввести пост заместителя председателя Комиссии и одновременно выставить на это место нашу зубастую молодежь, - он посмотрел на Кухлю. -Леонид, как, справишься?

Тут рот открыл уже Вилли Теодорович, от недоумения, но вовремя поддержал линию партии:

- Не боги горшки обжигают! Пусть сразу, с первого курса поработает, покажет себя, на что способен, а там сменит Аню. Не будем боятся вводить молодежь.

- Хорошо, товарищи, на этом я вас покидаю, у меня заседание парткома сегодня. - Удовлетворенно констатировал Горганадзе. - Продолжайте, пожалуйста.

Кюхля встал, вышел с последнего ряда, где сидел, проводил партийное начальство, после чего сказал властно в коридор:

- Кайгородов войдите.

Кайгородов снова вошел. Кюхля сел, но не прежнее место, а за стол преподавателя, рядом с Эшпай, взяв себе второй стул.

- Товарищ Кайгородов, - доброжелательно начал Рутман, извините, что заставили вас подождать, но скажите, как же так получается, два месяца проучились, и уже по матанализу по коллоквиуму у вас двойка, по трем контрольным по основным предметам: линейной алгебре, аналитической геометрии и тому же анализу двойки, - вы как в школе учились?

- Нормально, - ответил Кайгородов, застыв голубыми глазами где-то в верхнем углу помещения.

- Может вам непонятен материал? В таком случае мы прикрепим к вам сильного студента для оказания помощи. - Кто, - кто, а Эшпай всегда проявляла большое сочувствие, этого у нее не отнять.

Кайгородов еще сильнее увел глаза под брови, давая приблизительное понятие о степени дебильности данного предложения, но Эшпай не поняла.

- Хорошо, - сказала она, давайте пока остановимся на этом. Предлагаю прикрепить к Кайгородову отличника учебы и члена УВК Ленида Кухлю и дадим им неделю, нет, две недели, после чего следует отчет Кухли о проделанной работе.

- Я думаю это верное решение, - согласился Рутман, - для Леонида пробный камень, и товарищу Кайгородову надо оказать помощь. Убьем сразу двух зайцев.

Кухля посмотрел на дверь, через которую вышел Горганадзе долгим жалобным взором, но вынужден был согласиться стать одним из убитых зайцев. Ему же навешали и последующих трех двоичников - первокурсников.

- Будете заниматься вместе, это очень полезно, время сэкономите. - Подсказал Рутман, - вообще коллективные занятия очень полезны.

По виду заместителя председателя можно было догадаться, что он недоволен свалившейся черновой нагрузкой, однако догадываться никто не захотел. Всего за сорок минут УВК завершила свою работу и разбежалась кто куда.

11.

Вечером "на пять минут" в комнату заглянула Эля Грамм.

Неймется ей смотреть в красивые глаза Кайгородова, который, кстати говоря, проявляя неожиданную сноровку и мастеровитость уже завершил строительство фанерных корпусов двух колонок, что воссияли белыми ошкуренными боками на подоконнике. Теперь он самозабвенно создавал внутренние части. На столе в баночках из - под леденцов монпасье плавился под жаром паяльника припой, исходил голубым дымом кусочек канифоли.

Гарь, вонь и Led Zeppelin впридачу хрипит, как забитый мужицкими сапогами конокрад на базарной площади.

Подставя ладонь под выпуклую арийскую челюсть, и прочно облокотясь локтем о стол, Грамм глядела на Кайгородова с выражением необыкновенной нежности во взоре.

Шихман засуетился с чайником, помчался ставить его на кухню, прибежав обратно сразу зарылся в свои вещи под кроватью, и его толстый зад в голубых джинсах необъятного размера при этом занимал самые разные позиции, делая комнату временно непроходимой.

С неуверенной и одновременно счастливой улыбкой, отмахиваясь от липучей паутины, Толик вылез из-под кровати держа в руках большую грушу, завернутую в несколько слоев бумаги. Сбегал помыл, протер полотенцем и протягивая с ангельской стеснительность плод Грамм, прокричал ей на ухо:

- Попробуйте, из дома, с нашего садика.

Грамм подарок взяла пользуясь безукоризненой простотой симпатичной девушки, не видящей в таких подношениях никакой подоплеки, коротко кивнула, убавила громкость магнитофона, разрезала грушу пополам и одну часть пододвинула радиолюбителю с паяльником.

Тот поднял наконец на Элю глаза полные недоумения:

- А чо?

Естественно последний вопрос относился не к презенту, но к музыке, или точнее будет сказать, к необходимому для кайфа уровню децибел, которые та урезала ничего не понимающей, и от того особенно безжалостной женской рукой. Никакая самая сладкая груша с ридной Украйны не могла компенсировать подобного убытка фанату тяжелого рока.

Девушка с радостью отдала и вторую половинку.

- Эльвирочка, - расстроился Шихман, - наш Кайгородов не любит груш, зато жить не может без музыки. - И возвратил половинку груши Эле. -Сейчас будем чай пить.

Он рассеянно провел ладонью по щетинистой щеке, будто решая вопрос: может сбегать срочно побриться для такой гостьи или лучше пребывать с ней здесь каждую минуточку?

Обычно Шихман брился два раза в сутки: утром перед занятиями и вечером, ложась спать - чтобы не порвать наволочку на подушке.

Но тут в комнату без стука, но с визгом ворвался взъерошенный Кухля:

- Кайгородов здесь? Здесь что-ли Кайгородов? - Он подскочил к проводу и полность отключил магнитофон. Led Zeppelin хрипели некоторое время без электроэнергии, потом все же заткнулись, и тотчас в воздухе разлилась благословенная тишина. Все вздохнули с облегчением. Один Кайгородов поморщился, оглядывая энергично бьющего на одном месте ногами Кухлю, руки которого тоже тряслись от необычайного возбуждения трудоголика.

- Кайгородов, пошли по-быстрому учиться, у меня есть полчаса времени! Да брось ты свой паяльник, наконец! У тебя сколько двоек по контрольным?

- Все, - невозмутимо отвечал Кайгородов, -ты чо здесь брыкаешься, кофе без цикория перепил?

- А это у нас кто? - С любопытством оглядывая Кухлю, полюбопытствовала Грамм.

- Это Кюхля, отличник, в нашей группе учится, - пояснил Шихман между делом.

Он подбрасывал в руках две банки консервов, без наклеек, не зная, какую предпочесть. Банки были различны по форме, но почти равные по весу. Толик прижал их к ушам и зажмурился, неизвестно уж чего он хотел в них расслышать, консервы были рыбные, а рыбы народ молчаливый.

- В смысле Кюхельбеккер? - Заинтересовалась Грамм, и даже посмотрела на Кухлю искоса, оценивающе, но натолкнувшись взглядом на нос - сосульку и очки на нем болтающиеся, сразу недовольно отпрянула.

- Нет, просто Кухля.

- Не просто Кухля, а заместитель председателя Учебно - Воспитательной Комиссии нашего факультета, - счел нужным поправить Погосян, с долей садистского восхищения в голосе.

- Неужели? Приятно познакомиться, товарищ заместитель!

- Здравствуйте, - мотнул головой на тонкой шее Кухля, - а вы, - он обратился к Погосяну, - оказывается живете в одной комнате с Кайгородовым, почему бы в таком случае именно вам не взять на себя эту общественную нагрузку? Живя в одной комнате это делать гораздо удобней.

- Ну, не более удобно, чем учась в одной группе и на одном курсе, - парировал Погосян, - тем более, что у каждого из нас имеется своя нагрузка, что касается меня, то я занимаюсь ... с одной девушкой, - он посмотрел на Грамм, - интегралами ... разумеется несобственными, а это посерьезнее будет, нежели дифференциалы с производными брать, да в примитивных плоскостях копаться.

- Давайте лучше пить чай, - предложил Шихман, не выдержав искушения он вскрыл обе банки, в одной оказались ломтики частика, другая под завязку набита высохшей соленой килькой без капли рассола.

- В последний раз при свидетелях спрашиваю тебя Кайгородов, пойдешь учиться?

- Нет, сейчас буду чай пить с рыбой, а потом посмотрим на твое поведение.

- Все слышали? - Кухля оглядел свидетелей. - Это у тебя ... поведение, а не у меня, - не хочешь, как хочешь, доложу на УВК, что ты отказался от занятий. Тебе же хуже, - он быстро выскочил из комнаты, боясь, что его остановят.

- Какой вспыльчивый заместитель, - вздохнула Грамм, - точно заполошенный, а с какой девушкой ты занимаешься интегралами?

- С тобой, или забыла?

- Вспомнил емелькины времена, лучше чай вон пей давай!

- Нет, я сейчас пойду классическую музыку слушать в комнате у Вессон. Бах с Бетховеном.

- По мне так уж лучше чай с консервами, - улыбнулась Грамм, поглядев на Кайгородова, - чем Бетховен с Вессон.

Леночка Вессона уже второй раз проводила вечернее прослушивание классической музыки у себя в комнате: произведения Себастьяна Баха и Людвига ван Бетховена, разумеется с пластинок.

Для этого она купила переносной проигрыватель в виде чемоданчика, не музыкальный центр, конечно, но для общежития весьма удобно - взял и перенес в ту комнату, где есть место и время для прослушивания или танцев.

В комнате стоял приятный полумрак, горела одна настольная лампа, обращенная в угол под стол. В центре комнате, на стуле находится проигрыватель с медленно вращавшимся черным диском.

Юрик осторожно присел на кровати у входа. По другим кроватям сидело человек десять народа, и сильней всех блестели очки Нади Лаптевой, хористки университетской капеллы.

Кажись, Бетховен. Соната номер икс.

Из Бетховена Юрик мог узнать только "Лунную", которую часто передавали по радио в передачах по заказам радиослушателей, ну и еще "Опассионату", которую, как известно любил Ленин, и был даже специальный художественный фильм на эту тему, о его любви к "Опассионате", фильм часто крутили по телевизору под день рождения вождя или под дату смерти или просто так. Отсюда "Опассионату" в стране знали практически все.

Та музыка, что изливается сейчас в полутьму с медленно вращающегося диска не была ни тем ни другим, но тоже весьма приятно ласкала слух. Потом Леночка поставила пластинку с органной прелюдией Баха. Это много выше, чем "Лунная" и "Опассионата" вместе взятые, музыка воспаряла душу прямо к потолку общежитской комнаты - два двадцать высотой и там они парили, как тени от голов.

Юрику нравились разные музыкальные вещи, он потихоньку прикупал себе пластинки для будущего проигрывателя, купил Хампердинка, Дина Рида, Высоцкого, а теперь, слушая здесь, решил купить Баха. Органная музыка потрясалала его всегда, теперь он опять он чуть не задохнулся от высоты полета, и решил ходить на концерты в концертный зал, так как теперь у него был приличный костюм, и к тому же зале установили орган. Нет, орган - это вешь. А Бах - это сила. Такую музыку он мог бы слушать часами, как Кайгородов свой Led Zeppelin. А в живую услышать, наверно, да без сипения и скрипа иглы, вообще полный кайфец попрет. Такая музыка стоит того, чтобы немного поголодать для разнообразия.

Студенческий абонемент на двенадцать концертов стоил пятнадцать рублей. С чувством непреходящей гордости за свое стремление к высотам духовного самосовершенствования Погосян приобрел его в кассе Концертного зала, и начал следить за афишами, ожидая приезда органиста. Пластинки Баха оказались страшным дефицитом, он не смог купить ни одной, зато приобрел целую коробку сонат Бетховена.

Ему очень хотелось услышать живой орган. Наконец появилась роскошная афиша, гласившая, что через три дня из Литвы приедет ужасно знаменитая органистка, даст два концерта. Юрик решил непременно попасть на ее выступление.

Первое выступление было назначено на субботу, три часа дня. В субботу первой парой стояла лекция по физике, второй семинар по матанализу. Он решил пропустить то и другое, ради органа и Баха. Бах и Гендель звучали гораздо серьезней, нежели доцент Картамышев. А на матанализ к Вере Михайловне можно еще и успеть.

Погосян надел костюм, белую праздничную рубашку, галстук и весь из себя великолепный поспешил на встречу с прекрасным. Держа абонемент наготове в правой руке, волнуясь, он вошел в Концертный зал.

На входе никто не проверял билетов, вот что значит высокая культура!

Все посетители поднимались по мраморной лестнице к дверям. Двери были закрыты, поэтому на лестнице образовалась особенного вида очередь, состоящая исключительно из людей празднично одетых, тихих, вежливых с возвышенными лицами. Никто не спорил и не пытался пролезть вперед. Даже дети стояли тихо и спокойно. Седая бабушка с жемчужной заколкой в седых волосах держала за руку маленькую девочку, и лица их были удивительно похожи, наполнены неземным покоем. Да, сегодня здесь собрались особенные люди. Он тоже ловил на себе вежливые, симпатизирующие взгляды, родственные, как праздничные поздравления в кругу семьи: " И вы пришли на органный концерт, - говорили они, - Какое счастье! Мы вам необыкновенно рады!".

Вот мимо очереди поднялась с праздничным видом билетерша. Она медленно повернула ключ и беззвучно открыла массивную дверь, держась за огромную бронзовую ручку.

- Бабушка, а Баха будут исполнять на органе или фортепьяно? - Спросила маленькая девочка в очках того милого дошкольного возраста, когда очень любят бабушкины блины со сметаной и ватрушки с киселем, и думать не думают о фигуре.

- Естественно на органе, деточка, - восторженно поздравила ее бабушка тоже в очках, сером костюме джерси и белой шали, наброшенной на плечи, выдающей в ней натуру артистическую, судя по тембру голоса связанную с вокалом или художественной эстрадной декламацией. Лишь относительно блинов и ватрушек сразу возникло некоторое сомнение.

"Прэлэстно", - мурлыкнул Погосян, уже ощутив себя первостатейным эстэтом, эдаким завсегдатаем всех выставок и концертов, легким, утонченным, эфимерным существом, питающимся солнечным светом и звуками фуги ля минор, почти эльфом, порхающим над бесконечными клумбами с аккуратными табличками: Гендель, Бетховен, Моцарт, Бах .... в саду божественной музыки, над которыми застыли агрономы - дирижеры с палочками в руках и во фраках.

Он неспешно перемещался вверх по лестнице вместе с очередью: ступенька, еще одна ступенька, и еще, со скромной улыбкой на устах, чувствуя на себе приятные взгляды приличной публики, в том числе молодых женщин, коих здесь преобладающее большинство, легко подавляющее в редких мужчинах агрессивные инстинкты, отчего те имеют по женски благодушные взгляды и мягкие черты лиц, беззвучно приветствуя друг друга легкими кивками.

- Ваш билетик, пожалуйста, - попросила контролерша - королева, царственным жестом протягивая руку, и почему то не обращая ни малейшего внимания на книжечку абонементов, которую Погосян ей грациозно предлагал.

Не дождавшись билета, она глянула на книжечку и тотчас нахмурилась:

- Этот абонемент предназначен для начинающих, для которых проводятся специальные ознакомительные лекции, на которых вам объяснят, чем английский рожок отличается от волторны, - она с удовольствием взглянула сверху вниз на Погосяна, стоявшего ступенькой ниже, - а волторна от тромбона. Для посещения настоящего концерта пройдите в кассу и приобретите себе билет.

- Но здесь сказано, что настоящий абонемент на 12 концертов, о лекциях нет ни слова.

- Видите, написано студенческий абонемент?

- Я и есть студент. На проездном тоже пишут - студенческий, однако это означает лишь то, что по нему можно ездить на тех же трамваях, что и остальным.

Тон контролера с разъяснительного перешел на диктаторский:

- Молодой человек ... по данному абонементу вы являетесь студентом - слушателем и имеете право на 12 лекций с озвучиванием живыми инструментами. Для посещения настоящего концерта извольте приобрести билет в кассе. Следующий ...

- Спасибо, - отказался Погосян, чувствуя, что выкинул пятнадцать рублей ни за что ни про что, - вы очень добры. Я все понял без ознакомления.

И с гордым видом спустился вниз по лестнице мимо притихших, веливо отворачивающих физиономии меломанов, в свою очередь, насмешливо рассматривая их прямо в упор, будто старался запомнить неизвестно в каких, но уж явно неблагородных целях.

Вечером он проходил по коридору общежития, когда его окликнула Леночка Вессон, знавшая, что он собирается на концерт. Спросила о впечатлении. Погосян пригляделся к Леночке, заметив вдруг, что Леночка в точности представительница тех людей, что стояли на лестнице. Тиха, вежлива, глаза лучатся бесконечной добротой, в общем черт знает, что за люди.

- Не понравилось, - поморщился он с душевной болью, - аглийский рожок фальшивил напропалую, ни к черту инструменты.

- Там же сегодня вроде бы органный концерт ...

- Все как всегда перепутали, вместо литовской органистки подсунули невесть что, югославского дирижера. Представляешь, облом? Больше я туда ни ногой, завязал одним словом.

- А мы сегодня слушаем Шопена. Придешь?

- Сегодня? Нет, надо переписать лекцию по физике и прочие белые пятна закрашивать, скоро ж сессия грянет. Ладно, пока. - Он повернулся и заспешил по общежитскому коридору.

Классической музыки с него вполне достаточно и в том количестве и качестве, что дают по заявкам радиослушателей: "Лунную", да "Опассионату", еще "Полет шмеля" народ любит, "Песню Леля" и арию князя Игоря: "О, дайте, дайте мне свободу!". И хорош. Чего Генделем каким то выпендриваться? Денег в кармане от того Генделя, чай, не прибудет.

Не хватало ему превратиться в этакого ... с безвольным лицом типа. Что - то вроде Кайгородова, который тоже помешан на тяжелом роке - морда слегка дебильная делается, когда слушает, а так как лушает он постоянно, не комната получается, а дом музыкальной терпимости.

Шалишь, брат, хорошего - помаленьку, есть вещи и посерьезнее. Действительно, пора браться за учебу, сессия на носу, работы в УВК - завал: собрания, заседания, планерки, разборки, выпуск "Экрана успеваемости", который он делает, не доверяя и не поручая никому, считая собственной епархией - это его кусок хлеба и крыша над головой.

12.

Преимущества общественной работы, давали о себе знать буквально на каждом шагу.

Вилли Теодорович поставил ему одному, в приватной обстановке зачет по теоретической кибернетике автоматом еще за неделю до начала зачетной сессии. Во как. А потом, перед самым Новым годом, когда Юрик два часа возился с новым выпуском "Экрана успеваемости", прямо в деканате, на столе Рутмана, спеша подготовить номер, Вилли Теодорович все ходил возле, заглядывал в списки у кого из студентов какие зачеты получены, у кого нет, вдруг спросил: "У тебя зачетная книжка при себе?" А кто в зачетную неделю ходит без зачетки?

Рутман взял книжку, подул на авторучку с золотым пером, и четким подчерком вписал ему оценку "отлично" за экзамен по теоретической кибернетике.

- Молодец, Погосян, - сказал он, вручая книжку открытой, - настоящий работяга, я таких уважаю.

Погосян так обрадовался, что растерялся, и даже не поблагодарил своего преподавателя, покраснел густо и все. Вот так, за отлично сделанный "Экран", один из пяти грядущих экзаменов оказался уже сданным. Не самый трудный, а все равно, кучу времени пришлось бы затратить, а сил на зубрежку сколько, опять же ячеек памяти. Жаль, что кибернетика не последней стоит в расписании, - можно было бы пораньше сорваться домой.

Ан нет, последним экзамен по топологии с Пахлеаниди числится, вот где смертушка предстоит! Знающие люди советовали даже не намечать, и не планировать зимний отдых вне Борисова в эти каникулы, ибо отличники пересдавали профессору раза два - три, а простые смертные маются в чистилище десятками раз, прежде чем умудряются сдать, или увы - вылететь из университета.

По опыту прошлого года встреча Нового года совсем не прельщала Погосяна. Часом раньше, часом позже, все равно в общежитии не устоишь - напьешься, и два дня будут вычеркнуты из сознательной жизни напрочь.

Между прочим уже пятого января экзамен по матанализу. Он напросился переночевать у Лизоньки, которая на его удачу уходила вместе с Васенькой праздновать Новый год в гости.

Ему повезло. Когда вернулся первого числа в общежитие, и с морозного свежего воздуха зашел в фойе, тут же в нос ударил резкий запах, от которого слезятся глаза. Обычное новогоднее дело: все унитазы, раковины на кухнях и умывальники, на всех этажах заблеваны. В коридорах на этажах под ногами хрустит битое бутылочное стекло, везде мертвая тишина, на вахте сидит комендант, катает "телегу" на особенно отличившихся в деканат, и кое - где появляются первые тени, почти нечеловеческие, вроде бродячих утопленников.

Они ползают по стенам коридоров с несчастнейшим видом.

Его миновала чаша сия. Какая радость, что можно спокойно готовиться к матану, не маясь с похмелья головной болью, как некоторые отпраздновавшие.

За день до экзамена назначается консультация с преподавателем, но мало кто из преподов на нее приходит, не хотят себя утомлять, - ибо у студентов перед экзаменом вопросов возникает - куча немерянная. Но бабушка Сахалинская человек старой закалки, раз в расписании стоит консультация, то она приходит и консультирует.

На этот раз случилось небольшое происшествие. Бабушка объясняла у доски, бегала, запыхалась и решила присесть на стул, отдохнуть. И вдруг села мимо сиденья на пол. Все растерялись, не веря глазам своим, никто не бросился ее поднимать, что, впрочем, и не потребовалось, ибо Евстолия Николаевна рассмеялась своим заливистым хохотком, резво подскочила и даже пыталась шутить: "Бывает и на старуху порожек".

Но на всякий случай задвинула стул под стол и больше уж отдыхать не присаживалась, объясняла, объясняла, пока вопросы не окончились, ведь не всякие вопросы воспринимаются ею серьезно.

Иной раз только удивится: "Вы до сих пор этого не знаете? Ну, милочка моя, тогда я просто представить себе не могу, как завтра экзамен собираетесь сдавать! Это же фундаментальные вещи. Их надо было сразу прояснять, в октябре месяце.

Так что желающие спрашивать очень быстро истощались. Память у бабушки отличная, ничего и никого никогда не забывает.

На обратном пути в общежитие Глузман убивался:

- Как же это я проморгал, а? Вот сглупил так сглупил, не успел бабушку с пола поднять, может быть, четверку бы автоматом поставила. Говорила мне мама, помогай старушкам, помогай, а я прошляпил такой фарт, счастье само в руки плыло, ай-яй-яй, нет мне оправдания!

Меж тем Кайгородов на Новый год опробовал свои фанерные колонки, - результат получился оглушительным и потряс всех, не только обитателей комнаты, но и соседей сверху, снизу и, похоже, почти весь их этаж. Все прибегали посмотреть на бесплатное чудо, радовались, что на праздник оказались негаданно - нежданно с музыкой. Появились первые заказы. Девушки - первокурсницы из соседней комнаты, те самые, что каждый раз, когда Толик шел с почты и нес посылку, немедленно утаскивали его к себе под белы руки, даже кассеты принесли с Пугачевой - шлягерами последних времен. Обе были взволнованы. Беленькая, с курносым носиком, ее звали Света, довольно симпатичная, спросила у Шихмана, показывая на кровать Погосяна:

- Кто здесь у вас спит?

Тот показал на Юрика:

- А что? В чем дело? Храпит сильно?

- Ничего особенного, просто я сплю рядом, с той стороны перегородки вот уже скоро полгода как, - сказала, и кокетливо увела очень озорные глазки в сторонку, будто чего - то сильно застеснявшись.

- Очень приятно, - едва нашелся Юрик.

Кайгородов прочел названия кассет, небрежно отшвырнув их на стол, добавил:

- Вы еще мне тут "Подмосковные вечера" притащите. Привыкайте слушать настоящие вещи!

Девушки несказанно обиделись и ушли.

Все начало Нового года вплоть до 2-го января колонки ревели не переставая, а потом вдруг разом сдохли, естественно вместе с магнитофоном. Кайгородов ремонтировал его все последующие сутки, только запустил по новой, отлучился до туалета, вернулся и все - снова молчит техника. Глухо, как в танке.

- Вредители! - догадался Кайгородов. - Шихман, твоих рук дело?

- А фигли ботик потопили? Конечно не я. Если бы я был умелец, я бы аккуратненько так громкость бы подпортил, чтоб он у меня тихонечко пищал, как комар. И слушай тогда свой рок хоть всю ночь. Никто ведь в принципе не возражает. Но, я не умею. А не умеешь - не лезь. Мне папа это еще в раннем детстве очень популярно объяснил, чтобы раз и на всю жизнь запомнил. Папа у меня простой, но квалифицированный рабочий, - и Толик огорченно вздохнул.

- Подонки, - не унимался Кайгородов, голубые глаза которого посерели от злости и недосыпания, - урою, семь шкур спущу разом. Он снова схватился за отвертку, как пьяный муж за столовый нож.

- Жуть, - Шихман наклонился к уху Погосяна, - не ты случаем?

- Не я. Меня ж не было.

- Раз не мы ... - оба крадучись посмотрели в сторону Парилиса, который, как всегда бухенвальдским доходягой валялся на своей койке. Ненужная по такой тишине шапка - ушанка утепляла ступни. Он держал перед собой книжку, и губы его шевелились.

Шихман с отеческой лаской оглядел римский правильный нос Жени, волевой подбородок, лохматые кудрявые волосы:

- Гений ... Послушай, Кайгородов, тут без тебя заходило человек двадцать не меньше, а ты заведи себе горшок, и на занятия не ходи, тем более сессия скоро, сиди на горшке и слушай на здоровье.

Однако Кайгородов не заинтересовался предложением.

Чтобы проверить гипотезу Шихмана, Юрик подсел к Парилису и дал ему решить интересную задачку, тест на гениальность. Сам он в прошлом году решил ее за час, Латыпов исписал тетрадь минут за сорок, Рифкат, совершенно иначе размышляя, сообразил за пятнадцать.

Парилис прочитал задачу, кивнул, дернув головой, глянул куда - то в потолок, потом что-то маленькое нарисовал на полях библиотечной книги, среднее между цветком ромашки и огуречным салатом и сказал:

- Восемнадцать.

Таким был правильный ответ. Юрик даже не успел засечь время начала эксперимента. Но он улыбался: раз дело обстоит подобным образом, Кайгородову просто не на что больше надеяться.

И точно. Кайгородов просидел до вечера с отверткой, однако так и не смог запустить свою роковую музыку, а в девять часов, как подкошенный пал на кровать и мгновенно удрыхся. Ни на кого не глядя, Парилис осторожно встал с кровати, неуклюже засунул шапку - ушанку в свой шкапчик. Шапка вывалилась обратно.

Женя снова кинул ее на полку, быстро захлопнув дверцу. Дверь со страшным скрипом раскрылась, тяжелая шапка весело вращая ушами покатилась на пол. Парилис весь передернулся, схватил ее, смял, смял, смял, сверху наложил еще вещей, закрыл дверь, отступил, и все вещи, даже большой фотоаппарат в кожаном футляре вместе с шапкой, радуясь свободе, запрыгали наружу, раскатились по комнате.

На лице Парилиса мелькнул дикий ужас. На помощь ему поспешил Шихман, который аккуратно уложил вещи, каждое на свое место и закрыл шкапчик. Парилис стоял рядом и, вздрагивая телом, ожидал, как дверь взорвется от оживших вещей и они, буяня, заполнят комнату, где начнут дебоширить, как в эпической поэме про грязнулю Федору. Прождав три минуты, настороженно оглядываясь, он вернулся на кровать, лег, взял в руки книгу и тогда только облегченно выдохнул:

- Спасибо.

- Доунт меньшин ит. - Со зверским произношением провозгласил Шихман. Не берите в голову. Как это будет? Нэвэ майнд, короче говоря.

В течение всей сессии Кайгородову так и не удалось починить свой магнитофон.

На беднягу тошно было смотреть - без грохочущей музыки он резко сдал, медленные, немигающие глаза его - глаза удава, которыми он гипнотизировал Грамм, стали вдруг бегающими, он стонал и мучился, как настоящий наркоман во время ломки, часами валялся на кровати, без своих Led Zeppelin и Rolling Stones, поджав колени к животу, тупо глядя в обшарпанную стенку.

На страдания несчастного никто и не обращал внимания - сессия на дворе, учиться надо.

Погосян не испытывал ни малейшего страха перед экзаменами. Каждый утро он программировал грядущий день с точностью до минуты, и далее просто действовал по включенной программе, равнодушно относясь ко всему, кроме учебы, питания и сна.

Жизненный маршрут окончательно приобрел вид замкнутого треугольника: общежитие - научная библиотека - столовая. Ничто другое его не интересовало. Музыка тоже не беспокоила - ни классическая, ни рок.

Главное сдать на отлично очередной экзамен, ведь на горизонте забрезжила Ленинская стипендия, которую можно получить после пяти сданных на отлично сессий, на это как бы невзначай намекнул замдекана товарищ Рутман: мол, давай, жми, я тебя буду рекомендовать со временем.

Неужели это достижимо, стать лучшим на курсе? Стать Соловейчиком? Или Эшпай? Прежде он бы первый рассмеялся над чепухой: да убиться легче, чем эдакое чудо сотворить, теперь подобное положение вещей перестало казаться столь уж невероятным, напротив, почему бы и нет? Весьма реально и, в общем то, достаточно привлекательно, как будущий вкусный обед, за которым выстаиваешь длинную очередь, зная, что в кармане целых полтора рубля, кои можно истратить полностью И никакая собака тебе не вправе помешать сделать это, если только конечно, впередистоящие граждане не расхватают самые вкусные блюда, оставя одну перловку с растопленным маргарином по краям тарелки.

Претендентов на Ленинскую стипендию хватает. Получать 100 рублей в месяц - это уже, извините, совсем другой уровень жизни, да и общественные нагрузки будут другими, тогда уж "Экраном успеваемости" не отделаешься, простого членства в УВК будет явно недостаточно. Так надо ли?

Впрочем, чего загадывать на год вперед, когда сейчас его первоочередная задача сдать сессию на отлично. Все на пять. И он сдавал экзамен за экзамен, пока не осталось последнее припятствие - топология с профессором Пахлеаниди.

И тут не выдержали нервы. Он пошел в кассу предварительной продажи билетов, отстоял там страшенную очередь, и уже незадолго до закрытия в пять часов вечера купил билет с датой отъезда на день экзамена. Экзамен надеялся сдать утром, а уехать вечером, в семь часов.

Покупать билет домой до сдачи экзамена - дурная примета. Об этом вам скажет любой студент. А идти за билетом на вокзал после сдачи сессии, когда там соберутся иногородние студенты со всех борисовских вузов и техникумов, вообще чистой воды идиотизм. Вот и выбирайте, что вам ближе.

Он обнаглел, плюнул на все предрассудки и купил за тринадцать рублей билет в купированный вагон, чтобы ехать блестящим трехсессионным отличником в отдельном купе весело и мягко. Итак, что имеем? Четыре экзамена - четыре пятерки, осталось получить последнюю, и дело в шляпе.

У Эли Грамм обстоятельства складывались не столь блестяще, пятерки чередовались с тройками, она пожаловалась ему, что не успевает занять место в научной библиотеке, когда приходит туда, то все места огромного студенческого зала уже заняты.

- Во сколько ты приходишь?

- Часов в десять утра.

- С ума сошла? Надо в восемь быть на месте.

- Нет, в такую рань я не соберусь, - обреченно призналась подружка, - авитаминоз что ли? Спать хочется все время, а утром вообще не могу проснуться. Послушай, - игриво взглянула изумрудным глазом, - ты же член УВК, должен бороться за повышение успеваемости на факультете, займешь на меня место в библиотеке завтра?

И Юрик растаял.

Занять место труда не составило, однако сонная Грамм притащилась заниматься лишь к обеду. Поддерживая голову обеими руками, она смогла просидеть только полчаса, после чего решила идти обедать. Погосян составил ей компанию. После обеда Эльвира тоже утруждалась чтением не долго:

- Спать хочу - умираю, наверное сбились биологические часы пойду домой. У меня раньше самая большая работоспособность была по утрам, а именно это время я теперь и просыпаю. Надо лечь спать пораньше. Слушай, ты зайди завтра к нам, разбуди пораньше, а потом в библиотеку пойдем вместе заниматься?

- Ладно, зайду. Но я рано встаю. Во сколько тебя будить?

- А во сколько конкретно ты встаешь?

- Я в шесть.

- Вот в половине седьмого и буди.

Сказано - сделано. В половине седьмого он подошел к комнате, где жила Грамм, как трудновоспитуемая и взятая на поруки треугольником группы, но у семи нянек дитя без глазу и вот он, Юрик, теперь также имеет обязанность при ней - обязанность будильника. Постельничий, одним словом.

Но легко сказать: разбуди, он стоит перед дверью в дамскую комнату и что дальше? Нехорошо получается, когда раздаешь обещания, не подумав, как следует, об этапах выполнения.

Синий свет неоновых ламп заливает пустынный коридор со множеством одинаковых коричневых дверей, на которых висят одинаковые бумажки - списки жильцов. Хорошо, что никто не видит его сомнений. Наконец он тихонько постучал костяшкой указательного пальца три раза: тук - тук - тук, кто в теремочке живет? И пугливо прислушался, со старостой не хотелось ссориться, а уж про комсорга и говорить нечего, - крику от Великановой не оберешься.

Стукая по фанерной двери легко заметить, что самое легкое нажатие дает движение двери, он нажал сильнее - дверь растворилась. Что сильно напомнило прошлогодние неприятности. Ах, ничего подобного, как же он сразу не сообразил: Грамм специально оставила дверь незапертой, чтобы ему можно было легко зайти утром без помех, и разбудить только ее одну, а не весь комсостав группы.

Но очень рисковая девушка. И Погосян шагнул в темноту, притворив дверь. И тут же кто-то влажно провел по его лицу, Юрик аж присел от неожиданности. Это были висевшие на веревочках у входа постиранные с вечера вещицы. Согнувшись, он миновал их и ситцевую занавеску.

В комнате чуть - чуть светлее, из-за света луны сквозь замороженное окно. Кровать со спящей девицей Грамм стояла перед ним. Тихое сопение раздавалось со всех сторон, предупредила ли остальных, что ее придут будить? Или сейчас раздасться такой визг, что у него точно случится инфаркт, так испуганно колотится сердце.

Грамм с головы до ног закутана в одеяло. Он склонился над кроватью в ту сторону, где находилась подушка, и прошептал: "Тонна, вставай, пол седьмого". Ноль внимания. Что делать дальше? Погосян осторожно потянул с головы одеяло, вот что-то вроде вылезло, так, голова, плечи ... и ... извините, я не хотел ... обратно натягивать не стал, рука не поднялась, хоть темно, а видно.

- Грамм, проснитесь, - прошептал Юрик, применяя официальный тон члена УВК, выполняющего свою миссию утреннего горниста, и слегка тряхнул ее за верхнюю часть теплого плеча.

Грамм спала как убитая, но все еще очень живая. От раскрытого тела горячо пахло сонной женщиной. Он понял, что не уйдет, не разбудив ее, как хотел поступить только что, и, наверное, правильно хотел, только вот все, не уйдет никуда ... снова потряс за плечо, молча, щеку погладил зачем-то, тоже распаленную жаром. Потряс осторожно, не хлестать же по щекам спящего человека, спящую ... красавицу.

Еще постоял некоторое время, согнувшись над распростертыми в стороны руками, нет, не получится уже уйти, нет, и тихонько опустился на колени у кровати, сливаясь с местной восхищенной тьмой.

Грамм сразу сделалась ближе. Совсем близкой. Лицо парит над смутно видимым серебрящимся телом, ощущая токи восходящего тепла и силы притяжения. Он больше чувствует, чем видит: закрытые глаза, и наоборот, полуоткрытые губы, и разлохмаченные волосы на подушке, и плечах, и даже ... одеяло почти само сползает вниз на пару сантиметров, полностью обнажая таинственные гладкие холмы, которые при столь близоруком рассмотрении ощущаются невероятно огромным прекрасным континентом. Бессловесный полет лица прекращается.

Он замирает, как самый скупой рыцарь в мире, над самыми бесценными сокровищами.

Сколько продолжается зависание летающей тарелки над земными просторами неведомо никому, пока одеяло, как море во время прилива, само собой не поглощает холмы, скрывая их в своих пучинах.

Юрик сразу же принялся трясти щеки и всю голову Грамм почти сердито. Голова моталась из стороны в сторону, принимая удары судьбы, но глаза упрямо не раскрывались и даже дышать она стала ртом громче, поди - ка разбуди ее тихонько такую, того и гляди перейдет на храп.

Причем в темноте он чуть только различал под бровями прикрытые веками глаза, как темные провалы ущелий, в то время боковым зрением отметил вновь случившийся лунный отлив, произошедший от притяжения близко подошедшего иного огромного небесного тела. Цвет кожи открывшейся груди розовой нежной молочности схожий с матовым цветом морской жемчужины необыкновенной величины и формы, прекрасно заметен с любой стороны.

А вдруг кто-то не спит рядом и смотрит?

Темными кругами глазниц Грамм сама смотрит прямо на него, задавая тот же вопрос: а вдруг кто-то не спит, и смотрит, и все видит? И еще: зачем ты меня трясешь, как идиот? Он попытался взглянуть на дело здраво. Увидел почти тоже самое: темнея кругами глазниц, Грамм смотрела прямо на него, дышала ровно, спокойно, чувственно, пламенея жемчужной кожей груди.

Он пал носом в округлую мякоть, на вкус сладкую, как горячее мороженое. Глаза Грамм тотчас вскрылись двумя лесными темными озерами, поверхность которых только изредка случайно проглянет из тьмы ночным соблазнительным блеском. А не искупаться ли по такой теплыни? Водичка то поди парная? А как в омут нечистый затащит, иль нырнув в неизвестное, на корягу напорешься?

Ничем она не выдала себя, ни движением, ни вздохом, дыхание осталось по - прежнему спокойным, только смотрела в упор на его висок перед собой и молчала. Он тоже знал, что она не спит и даже догадывался, что давным - давно.

- Иди, - шепнули губы в самое ухо щикотно, - я буду вставать. Все, все, разбудил уже. - С усмешкой из - под одеяла, откуда из горячих недр вулканических вырвалась горячая ладонь и погладила голову.

Но нет, он не желает уходить.

Грамм покорно ждала несколько минут, закрыв глаза. Но Погосян не делал малейших попыток встать и уйти, какие давно пора бы сделать члену Учебно - воспитательной комиссии.

Она ущипнула за ухо.

- Сейчас народ проснется.

- Счас ... счас, - забормотал Погосян, совсем утонув в ложбине меж высоких холмов, испытывая при этом неистовое блаженство вседозволенности. - еще одну минуточку ...

Через пятнадцать минут переговоров, уговоров, просьб и обещаний, местами довольно громких, кои слышали многие присутствующие, они все -таки расстались, договорившись вместе идти в научку.

И точно пошли. Даже побежали, взявшись за руки в темноте, по наметенным за ночь сугробам, которых еще никто не протоптал тропинками, к библиотеке. В зале сели рядом за один стол на венские стулья времен первой мировой войны, издающие противный скрип при малейшем телодвижении, разложили перед собой множество книг, пособий, но к обеду Юрик понял, что ничего не выучил, просидев в каком то мертвенно - затвердевшем состоянии четыре с половиной часа чуть - чуть соприкоснувшись с Грамм и погруженный в утренние воспоминания.

Она тоже выглядела сонной, хотя временами начинала вдруг с азартом шелестеть страницами. Несколько раз уходила из зала, по возвращению приносила запах сигаретного дыма, от которого притяжение к ней ослабевало, и тогда хоть что-то проникало в голову из области топологии. Потом они пообедали, вернулись на свои места, где и просидели до вечера.

А на следующее утро, в шесть часов Юрик вскочил, и вновь бросился будить подопечную, уже без сомнения толкая плечом незапертую дверь в чужую комнату, и быстро сливаясь с темнотой. Грамм не спала, но и не вставала - лежала с закрытыми глазами. Ждала.

Его губы, как американский астронавт, впервые высадившийся на Луну, беззвучно совершали длинные перелеты - прыжки по светящейся на фоне черного космоса поверхности обнаженного по пояс тела.

Особенно астронавта привлекали сложная география двух холмов, которым он посвящал большую часть экспедиционного времени исследования, кинокамеры глаз снимали все на самую высококачественную пленку памяти, не имеющую сроков годности или давности. Из-за сложного рельефа местности иногда, очень-очень редко случались провалы, когда астронавт неудачно приземлялся в новую точку, производя неожиданно громкое для безвоздушного космического пространства чмоканье.

Так продолжалось два счастливых утра, пока на третье с подушки в углу комнаты не поднялась голова старосты Оксаны Белочкиной, спросившая ужасно громко и рассерженно:

- Погосян, может быть, хватит, а?

Этот вопрос застал стоявшего на коленях врасплох, как раскат грома в чистом поле. Он тихо поднялся, вышел донельзя пристыженный, ощущая, как уши прижались к голове.

Тем не менее, через час они с Грамм сидели в библиотеке за одним столом. Возмущенного гласа свыше оказалось недостаточно, чтобы окончательно разрушить тяготение физических тел, хотя оно и уменьшилось. Стало ясно, что ходить по утрам будить действительно, не очень то и хорошо, разумеется, этого не стоит более делать, но почему бы не продолжить совместных занятий?

По крайней мере, он сможет забивать для нее место в читальном зале научки, раскладывая по всему столу книги, это ведь нетрудно? Еще через день выяснилось до конца, что сидение рядышком приводит лишь к помутнению рассудка, но никак не изучению топологии, а с другой стороны не сидение вместе абсолютно невозможно.

Однако Грамм все же сдала учебники, и ушла от него однажды, а он принудил себя остаться на месте, и через три часа к нему вернулась способность мыслить, после чего он смог начать учить билеты, прекрасно понимая, что все равно теперь не успеет подготовиться к сроку.

Почему то это его не очень беспокоило, делая смехотворной разработанную прежде схему - пять сессий на "отлично" - Ленинская стипендия - и.т.д.

Боже, какой идиотизм, какая примитивная тупая жизненная программа. Настолько смехотворная, что он тоже сдал книги, вернулся в общежитие и некоторое время безвольно торчал в комнате, сидя на своей кровати и держа в руках раскрытый учебник.

Кайгородов привычно ковырялся в сломанном магнитофоне электронной отверткой, но огонек в ней пока не загорался. Перед ним на столе лежали кучи проводков, вид был изможденный и терпеливый, как у индийского йога. Три экзамена подряд он завалил. Предстоял четвертый.

Кухля давно махнул рукой: "Чего с ним заниматься? Все равно вылетел уже". И Шихман махнул. И Погосян.

"Кухля прав", - Погосян решительно поднялся с кровати, направился учиться с книжкой в читальный зал на второй этаж, однако, как во сне, ноги принесли его к двери комнаты, где жила Грамм, будто шел уже седьмой час утра и пора ее снова разбудить. Погосян стоял перед дверью, завороженный, с ощущением, что сейчас совершится некое преступление, как тогда, перед закрытой на ключ дверью второго этажа в поисках своего матраца перед тем, как сломать дверь.

Она оказалась незаперта, как и утром, он толкнул и вошел внутрь. Кроме Грамм в комнате никого не оказалось. Элька сидела над раскрытой книжкой, освещенная настольной лампой. Вроде бы читала. Бросила на него растерянный взгляд - и снова уткнулась.

"Нехорошо. Нельзя.", - заторможено подумал Юрик, подходя и молча вставая рядом. Вид сверху открывался изумительный: за отворотами казахского халата знакомо виднелись притягательные недоисследованные выпуклости. Наверное, их никогда нельзя исследовать до конца, и они бесконечно будут притягивать к себе его любопытство.

Грамм не поднимала головы, будто вовсе не замечая очень близкого присутствия. Погосян нагнулся, заглянув в учебник прочел про себя: "Упражнение. Доказать, что сфера стягиваема". После чего обе его ладони сразу одновременно с радостью поймали упругие полусферы, влажные от пота ожидания.

- Сейчас войдут, - предупредила Грамм низким ровным голосом, который показался ему чужим, продолжая глядеть в книгу, будто ничего не произошло.

- Нет, не войдут.

Но конечно же вошли. Пока мешкались за занавеской, он успел убраться восвояси, сжимая кулаки, чтобы внутри них сохранить сладкое ощущение нежности, отсутствующее в обыденной жизни, вернулся в свою комнату, лег на кровать и тотчас заснул крепким сном. Благо Кайгородов все еще не мог отыскать причину поломки магнитофона.

Уснув, тотчас оказался стоящим перед знакомой до крошечных трещинок дверью: толкнуть? Уйти? Снова толкнул. На этот раз дверь растворилась с первоначальным треском, будто замок выломился изнутри, в той комнате на втором этаже, где не оказалось его постели. Он изумился: "А где же моя постель?". Грамм сидела в желтом свете настольной лампы вся в капельках пота и ждала его.

- Представляешь? - Сказала она озабоченно глядя в книгу, - если нормальное пространство сильно локально стягиваемо в выделяемой точке, то оно составляет с ней пару Борсука.

- Знаю, - Погосян быстро подошел и пальцами устремился за отворот халата к двум выделяемым точкам ... но к своему неудовольствию напоролся на твердые, как пробка, чашечки лифчика. Нахмурился и стал стягивать, бормоча о требуемом наличии точек, но с этими лифчиками всегда такая морока, такая морока, вы хоть кого спросите, хоть мужчину, хоть женщину и каждый вам скажет тоже самое: не получается пара Борсука, не выходит, хоть ты тресни пополам, ан нет, вот как надо действовать.

Вдруг лифчик легко открепился, и был тут же, вместе со всей грудью извлечен наружу. "Искуственные чашечки, - сообразил Погосян, - но как же тогда объяснить ... пары Борсука .. я же ... отбросив в сторону фальшивый муляж нормального пространства и все опасения лунного астронавта, не знавшего до последнего мгновения на какую почву он ступит, снова рванулся за отворот казахского цветного халата, переливающегося в искусственном свете лампы, как шитье золотыми и серебряными нитями под стекляной пуленепробиваемой витриной магазина, торгующего драгоценностями, а там, вместо ожидаемой и столь притягательной нежной девственной мягкости, оказался твердый мужской торс, покрытый жесткой шерстью.

Вилли Теодорович поднял на Юрика вопрошающие карие очи:

- Когда будет у нас готов экран со сводками по четырем экзаменам?

Погосян бурно выбросился из кровати, подхватил сумку с литературой и бросился в читалку учить. Первый час ночи. Просидел пару часов, но самые сложные и трудные теоремы, последние в курсе так и остались неразобранными. Тогда простым, остро - заточенным карандашем, мельчайшим, невозможно - отчетливым подчерком он выписал их на белых листах, листы засунул внутри той пачки, которую возьмет с собой сегодня на экзамен и посчитал таким образом, что подготовился.

Утром, как всегда бывает после мозгового штурма непреодолимой крепости, содержимое головного мозга ничего не говорило о тяжелой учебе. Пустота и солнечный свет. Ничегошеньки не осталось. Хуже того, даже о Грамм не думалось. И не хотелось идти ее будить и делать еще что-нибудь исследовательское.

Все наваждение исчезло разом, сразу, полностью после явления Вилли Теодоровича, которому, как замдекану, пристало заботиться о нравственности студентов, так что все как отрезало. Если бы не осталось воспоминаний, а кто - нибудь со стороны вдруг сообщил ему, что с ним в принципе возможны этакие вещи, - проскальзывание по утрам в комнату спящих девушек, стояние там на коленях перед кроватью часами, да он бы ни за что не поверил, не захотел бы верить: навет, ей богу навет. Вот ерунда какая. Не идиот же он полный творить этакие безрассудства? Ай-яй-яй. Надо же, точно как отрезало, слава тебе, господи!

13.

Профессор Пахлеаниди любил принимать экзамен у каждого отдельного студента подолгу. В студенческом эпосе это называлось "мотать кишки на лопату". Тополог Пахлеаниди очень любил мотать кишки на лопату.

Поэтому, когда у очередного выпавшего из дверей кафедры, как из парной, Иванпопуло спросили:

- Много намотал?

Тот утер лоб и сплюнул:

- Все выдрал до матки включительно. И вон выгнал, зараза.

- На чем валит?

Пересдававший второй раз с чужой группой, Иванпопуло глянул на ничтоже сумнящегося Глузмана глазами человека, у которого только что отрезало трамваем ноги, а случайный прохожий интересуется: "Как вы себя чувствуете?"

- На всем и всех подряд, не глядит мальчик ли, девочка ли ... Не человек - бульдозер! - И пошел вон, тяжело выдохнув воздух.

В час дня человек - бульдозер оправился на обед, а очередь на экзекуцию осталась его дожтдаться, припав позвоночниками к стенкам коридора. К этому времени вся группа поголовно пребывала в самом угнетенном расположении духа. Погосян тоже начал нервничать из-за поезда. До семи вечера еще далеко, но кто знает, как развернуться события по такой толкучке.

Пахлеаниди вел допросы с изнурительным пристрастием, с потом и кровью, как заправский следователь ЧК товарищ Петерс. Может затянуть время и перенести сдачу на завтра, ему это запросто.

Подошла проспавшая все сроки Грамм, встала рядом:

- Все прочитал?

- Убей, не помню.

- Нет, я прочитала все, но тоже ни черта не знаю. - Она вдруг взялась поправлять ему галстук, облокотившись на грудь, в обычно строгих ее глазах при этом явилось столько нежности, по весу составляющей никак не меньше суммы всех прежних утрешних чувств, расстраченных Погосяном на прыжки лунного астронавта.

Заметив это Колокольчик, выпучила глаза:

- Ну, ни фига себе, Килограмм!

- Чего тебе, старче?

- Ну, ты даешь, Килограмм, устраивает тут принародно пир во время чумы.

Сдавать экзамен Погосян вошел в самом дурном расположении духа. В худшем расположении находился только профессор Пахлеаниди.

К своему удивлению Погосян увидел, что профессор пользуется школьным приемом. Студент сначала готовится к ответу за столом, затем подготовившись идет к доске, пишет там снова ответ полностью и отвечает, стоя у доски, а Пахлеаниди, раскинувшись в невероятной величины кресле, с явно пренебрежительным видом, время от времени почесывая белые залысины, как бы стимулируя умственные процессы в голове, выдает при этом такие язвительные рекламации, что дурно становится всем - и кто парится у доски и тем, кто еще готовится на месте.

- Маразм крепчает, - шепнул Мараня, покидая аудиторию ему навстречу.

К тому же и билет достался - хуже не придумаешь. Ни первого вопроса не знает, ни второго. О чем тут разговаривать с единственным действующим математиком на факультете, зауральской величиной первого порядка?

Остается взять себя в руки, и ни в коем случае не менять билета, как делают некоторые, тем самым признаваясь, что они чего-то могут не знать. Ни черта подобного, он, Юрик Погосян, знает все! А что не знает, то спишет.

Паниковать на глазах экзаменатора распоследнее дело, надо уважать себя, высоко ставить и даже любить. Он важно прошел и сел на такое место, откуда экзаменатору его прекрасно видно, и тотчас принялся писать, в данном случае просто переписывать формулировку вопроса, ведь главное в его положении постоянно быть занятым делом.

Наука математика чем приятна? Математика приятна тем же самым, чем неприятна история. Там если не знаешь фактов события, то пропал, а тут если не знаешь, как доказывать теорему, то все равно можно попробовать сочинить доказательство, и при этом угодить по логике вещей в одну - единственную правильную точку. Такова разность между естествознанием и гуманитарными науками. В математике можно правду сочинить.

И он принялся сочинять. Сочинял долго, мудрил, ходил какими - то задними дворами, околицами, потом лесом, полем - полем, чужим огородом, но в конце доказал то, что написано в вопросе билета. Сразу почувствовал легкую гордость, разбросал исписанные листы по столу, создавая рабочую и даже несколько интимную обстановку, как бы наводя мосты: "Мы тоже неким образом действующие математики. За Уралом, разумеется".

Но вторая тема была незнакома в принципе. Нельзя ничего доказать, используя смысл терминов, смысл которых неизвестен, это место он и не изучал и даже не читал. Даже для вида не поумничаешь.

Вот так просто разрушаются дутые авторитеты, претензии на ленинские стипендии в том числе. Учиться самому надо было получше, а не воспитывать других, читая нотации, про утрешние события просто умолчим.

Как Погосян не сопротивлялся страху позора, но уже начал покрываться липким потом грядущего фиаско. Чего там извиваться зря у доски, может встать сейчас во весь рост, отдать спокойно билет, забрать зачетку и до завтра? А билет? А мама?

- Вы что, действительно так думаете? - Продувая заклинивший нос поинтересовался Пахлеаниди у Колокольчика, которая пыталась что-то доказать с мелом в руках. - Или просто хотите нас рассмешить?

- Действительно, - сказала она, - тут же не КВН, - чего бы я кого - то смешила?

- Да? - поразился Пахлеаниди, - а я вот, представьте себе, подумал грешным делом, что попал на КВН. Что это за домашние заготовки вы мне тут выкладываете? Совсем забыли о жюри? Я здесь ваше единственное жюри, и это жюри полагает, что надо еще позаниматься, прежде чем выходить на экзамен. Да-с! Представьте себе, перед экзаменом надо заниматься! Берите зачетную книжку и до свидания. Следующий!

Колокольчик хмыкнула, забрала документ и ушла с гордо поднятой головой, почти весело, во всяком случае, без слез.

Перебирая зачетки и составляя из них аккуратную стопочку, Пахлеаниди заметил в одной зеленоватое инородное составляющее, заинтересовался и выхватил его. То был купейный билет Юрика, который он забыл вынуть из зачетки, вложив еще при покупке.

- Кто это здесь билет уже купил? Удивительное все - же самомнение присуще современному студенчеству. Купит такой человек билет, и скорей в зачетную книжку вставлять - смотрите, профессор, я вас не боюсь, - он рассмотрел дату на билете, - да, да, вообще в грош не ставлю, сегодня же уеду домой. Топология такая тривиальная наука, которую сдать ничего не стоит. А товарищ этот у нас будет ... - он полистал книжку, - товарищ Погосян так в себе уверен, что ... есть здесь Погосян? По имени Юрик?

Юрик сказал: "Да" и встал.

- Так это значит вы.

- Я.

- Хорошо же, при случае на деле проверим глубину ваших познаний. Естественно, со своей стороны гарантирую полную ... беспристрастность и честную оценку. Коли ответите отлично, так и получите, а ответите негодно, придется другой раз прийти, а уж сегодня то бегом ... на вокзал, билет сдавать. - Улыбка профессора сделала его рот шире, но таким же прямым, и плотно сжатым.

Впрочем, просуществовав под носом, как новый исскуственный элемент, миллинную долю секунду, улыбка бесследно исчезла. Улыбался Пахлеаниди крайне редко, потому какие - либо приметы на такой случай в студенческом эпосе отсутствовали, приходилось полагаться исключительно на собственное предчувствие, которое вело себя совершенно по свински, ничего хорошего не обещая.

Зато по второму вопросу в голове наступило долгожданное просветление: вот если он в нем ничегошеньки не петрит, и даже не помнит приблизительно формулировки, стало быть, имеем дело с одной из последних теорем, которые записаны на листочках, и находятся внутри чистой пачки для черновиков, которая лежит на углу стола. Юрик воспрянул из ниоткуда к новой жизни и внутренне, и чисто внешне.

Правой рукой он черкал что-то на листке, как буйнопомешанный, а пальчиками левой м-е-д-л-е-н-н-н-о перлюстрировал листы, разыскивая тот, что с искомой теоремой. Нашел. Принялся с умным видом, поглядывая время от времени в окно и морщась, неторопливо переписывать, изображая творческие муки пока начинающего, а в будущем несомненно блестящего тополога. Переписал все успешно до последней точки. Черт, кажется, повезло. Он встретился взглядом с прищуренным Пахлеаниди, который вращал головой как фронтовой зенитный прожектор, выслеживая неприятеля - шпаргалиста. Чуть даже не подмигнул ему. Эх, дядя, дядя, ну как же так можно, а?

Сзади сильно пахло гарью. Там дымилась от мозгового перенапряжения Чалина, сосланная от доски профессором с дополнительной задачей.

Скрывшись за спиной Юрика, она что-то откуда-то тоже сдирала, потом вдруг потыкала в плечо: "Дай чистых листочков". После катастрофического падения в пропасть, и последующего удивительного спасения, Юрик расслабился, и не стал жадничать - выделил Чалиной сразу половину имевшихся, пиши родная хоть кандидатскую диссертацию для университета Патриса Лумумбы.

Чалина мощно застрочила пулеметчицей Анкой. Стол запрыгал на месте, тыкаясь ему в позвоночник. Слишком высоко для второкурсницы уложенная прическа расстрепалась, на свекольное лицо боязно смотреть, как на неисправную лампочку при очередном включении: вдруг взорвется? Хочется защититься рукой.

"Чего народ так боится профессора? - Думал Юрик, - не убьет, поди". Обычный человек с несколько черствым лицом, нездорово бледный. Широкий рот, лишенный губ, прилизанные к черепу блестящие черные волосы. Глаза. Да глаз и боялись. Они неуловимо плавали за толстыми линзами роговых очков, здорово мешая списывать, потому что неясно куда профессор смотрит, вдруг на тебя?

"Ну и пусть себе смотрит". Погосян несколько раз перечитал написанное, и уверенно пошел к доске, которая уже минут пять оставалась свободной после очередного выгнанного вон с позором, готовить блестящий в некоторых местах ответ.

Самостоятельно доказанная теорема, которой Погосян возгордился, заняла почти всю доску. С освещением второго вопроса пришлось быть очень кратким, в уголке написал главные пункты и достаточно.

Чалина решилась таки ответить профессору. Она стала что-то говорить пронзительным голосом, глаза неподражаемо блистали. Волосы закрывали лицо, Чалина запихивала их обратно в прическу - корону, а они тут же падали вниз.

Погосян вспомнил, как тот раз, на первой студенческой гулянке, сия девушка задала такого трепака, что в нижней комнате общежития обвалился потолок. Ох, и много сил сокрыто в этой мощной натуре, а все же смотреть на нее прямо небезопасно, точно вспыхнет сейчас сверхной звездой, выкинет что-то этакое, неподражаемое, вот тогда держитесь все!

Надеясь на свои толстые линзы, профессор снисходительно слушал отвечавшую, меланхолично постукивая пальцами по залысине, выказывая, что когда нужно он становится человеком в футляре, который от всех психических атак защищен толстенным слоем вольфрамовой брони. И всегда начеку. Вот бросил стучать себя по залысине, подпрыгнул в кресле, и, выхватив из - под носа Чалиной лист, перевернул его другой стороной:

- Ну те-с, уважаемая ...

Без написанного текста Чалина отвечать не могла, и безмолвно поникла короной.

"Как мелко. Как низко! Вот до чего может докатится действующий математик и главный тополог от Урала до Камчатки", - подумали присутствующие, осмелившись даже переглянуться между собой, выражая формою губ друг другу осуждение и порицание, естественно делая это как можно незаметнее для главного тополога.

- Что? - Вскричал профессор, тыкая пальцем в лист, - что это? Позвольте вас спросить! Шпаргалка? Ну, сударыня, такой беспредельной наглости я от вас не ожидал! Много чего перевидел на своем веку, а такое вижу в первые. Идти ко мне отвечать по листу - шпаргалке! Это ... это ...

- Это не моя шпаргалка, - пролепетала Чалина чужим голосом, отрывая взгляд от стола, и переводя его на Погосяна, замершего у доски, и уже чувствующего, что он снова летит кубарем в глубокую пропасть. - Тут совсем другой вопрос написан и почерк не мой.

- А чья?

Чалина еще раз осуждающе посмотрела на Юрика.

- Я нашла листы в парте. Мне не хватило бумаги, я взяла листы, думая, что они чистые, что их кто-то оставил, и написала.

- Чьи листы? Признавайтесь! - Потеряв свой футляр, вскричал профессор гневно, - будет гораздо хуже, когда я сличу почерки и вычислю шпаргалиста! Тогда поздно будет! Тогда все, выход один - вон из университета!

"Вот дура, - подумал Погосян, - надо же ей было не посмотреть на чем пишешь. А сам то какой дурак, - не посмотрев отдал, не посмотрев! Ах, ты добряга ты шелудивый! Ну, допустим, найти по подчерку - это вам, профессор, вряд ли удасться, подчерк в шпаргалке - идеальный, таким он только шпаргалки и пишет, в конспекте торопливые каракули, и сейчас в руках на бумагах тоже как попало накарябано".

Тут Погосян глянул искоса на бумаги и сообразил наконец, что держит в руках теже самые листы размера А4, что достались Чалиной, что лежат у него на столе, а у всех других обыкновенные тетрадочные в клетку. Даже сличать нет никакой нужды, все и так на виду.

Снова Юрик провалился в пропасть. А черт с ней, с Ленинской стипендией, без нее жили худо - бедно, и дальше как-нибудь протянем. Свет клином что ли сошелся? Но признаваться сам он не собирался.

Профессор сорвался с места, начал бегать по кафедре, заглядывая лично в стол Чалиной, где ничего не было, заглянул в другие, тоже ничего не нашел. И окончательно разозлился.

- Буду обыскивать всех! Нет, всем сбавлю оценку на балл, если не признается тот, чьи эти шпаргалки.

- Да может, тот человек давно сдал и ушел, - нашлась староста.

"А расстреливать не будете каждого второго?", - съехидничал Погосян, не собираясь отдаваться в руки профессора за так. Пусть вычислит, Пинкертон. Бумага А4 лежит на двух соседних пустых столах: его и Чалиной. Спрашивается, чья шпаргалка? А Чалина хорошо держится, надо отдать ей должное, и придумала тоже неплохо, в принципе он тоже может пойти по тому же пути: взял в парте. Нет. Горелый вариант уже не пройдет, если доктор математических наук догадается, тогда все, он сдается. Но не сам. Ни в коем случае.

Все присутствующие молчали. В том числе староста, Латыпов, они видели, как Погосян давал листы Чалиной. Они теряют каждый по баллу, но не выдают.

Побегав по комнате, обшарив зачем - то все столы, и не обращая внимания на бумагу, лежащую на столе Юрика, злой как черт, профессор вернулся в свое кресло, потерпев очередное фиаско. Рыкнув поставил трояк Чалиной, которая удалилась почти счастливая, и перешел к допросу Погосяна, успевшего сложить листы, с которыми вышел к доске пополам, преобразовав тем самым в формат А5.

Погосян давно мысленно поставив крест на Ленинской и даже повышенной стипендии, обрел необходимое спокойствие, и докладывал теорему, как собственное изобретение на научной - студенческой конференции.

- Что это тут у вас? - Переспросил профессор, - что за ерунда? А это?

Почему ходите огородами, а не пользуетесь тротуарами? Вы на лекциях моих бывали? Видели, как надо доказывать?

- А мне так больше нравится.

- Ерунда какая-то. Давайте следующий вопрос излагайте. Здесь все вранье.

Списанный материал Погосян изложил максимально кратко.

- У меня все, - сказал он.

- Чушь собачья, - по привычке крикнул профессор, даже не глядя на доску, полистал его зачетку, - о, да вы отличник оказывается, билетиком запаслись домой, а ответили на тройку, на слабую тройку, даже четверки я вам поставить не могу, несмотря на все предыдущие пятерки. Нет, больше тройки не выходит никак, извините, молодой человек. Так ставить, или придете пересдавать?

- Ставьте, - Погосян начал стирать с доски, освобождая место следующему несчастному. - Пересдавать не буду в любом случае.

- Хорошо, - вы свободны, заберите зачетку, и свой билет купированный тоже.

Погосян вышел с кафедры. У дверей в коридоре вокруг него тотчас сжалось кольцо:

- Что получил?

- Трояк.

- Счастливый.

Погосян пошел к лестнице, подмигнув Чалиной, и тут только заглянул в зачетку, там стояло: "хорошо" с невероятно корявой подписью профессора.

Нет, что ни говори, а тополог ... с приветом, да точно ли он не заметил листов на его столе? Какая разница, главный вывод все равно один: в сессию дружить с девушкой нельзя ни под каким соусом, по крайней мере, ему, Юрику Погосяну - почти южному человеку. Больно шибко забирает. С ума можно тронуться.

14.

- Помнишь Анастаса? - Спросила родная по отцу сестра Карина, ставшая студенткой местного университета и по этому случаю превратившись из прелестной брюнетки в очаровательную блондинку. - Он нас покинул навсегда.

- Как-то встречались.

- Ушел от мамы в вышестоящую организацию на повышение.

- Ужасный человек. Циничный, лживый, абсолютно беспринципный, и отвратительный. Да?

- Очевидно. Впрочем не для всех. Для мамы нет. Не взумай при ней брякнуть что-нибудь подобное. Она переживает и надеется, что они встретятся еще на конференции партактива, и будут как прежде сидеть рядом и разговаривать. Мечта одинокой тридцативосьмилетней женщины.

В комнату вошла тетя Тамара и поглядев на Юрика сказала то, что говорила ему всегда, и то, что он не желал слышать.

- Как ты стал похож на папу!

- Ма, он знает. Я ему уже напомнила сегодня. Сейчас мы сходим с ним в нашу университетскую библиотеку, надо сдать книги и взять новые читать, поможешь донести. Нам за неделю, знаешь, сколько прочитывать надо? Книг по тридцать, ослепнуть можно, зато интересно учиться, не то, что математика. Кстати, ты читал Апулея "Золотой осел"? Нет? Я дам почитать.

15.

На улице по-прежнему падал пушистый снег, хотя и более редкий, нежели утром, а мороз усилился. Каринка вырядилась в пушистую песцовую шапку, дубленку с воротником - чернобуркой, по которому скользили ее белокурые локоны, с завитушками на концах. Длинные сапоги и стройная фигура делали ее окончательно похожей на взрослую красавицу женщину, на которую оборачиваются прохожие.

Новое пальто Юрика, модно повязанный шарф и его шапка, за которой он очень ухаживал, благодаря чему та все еще в большей степени походила на норковую, нежели на крашеного кролика, сделали свое дело. Каринка оглядела его сначала недоверчиво строго, когда он одевался, но потом разулыбалась и, взяв под руку, подвела к зеркалу, прищурила глаза:

- Высший класс, да?

На улице они смотрелись еще лучше, по крайней мере, встречные граждане рискуя подскользнуться, разглядывали их, а не снег под ногами, раскатанный за неделю веселой молодежью.

По улице шли, взявшись под руки. В левой руке Погосян нес тяжелую сумку с книгами, правой поддерживал очень красивую женщину под ручку, что само по себе приятно делать, идя по главному проспекту родного города, даже если это твоя собственная сестра! Не все же знают.

Они подошли к магазину "Букинист", возле которого, как обычно, толклись "жучки", перехватывая тут же самые интересные книги у тех, кто приносил сдавать их в магазин. "Жучки" платили немного больше, и продавали со значительной комиссией, книги - большой дефицит и лучший подарок.

На широком нижнем подоконнике магазинного окна сидели два таких завсегдатая, и от нечего делать болтали меж собой о последнем издании Кафки.

- Поставь на окно сумку, - сказала Каринка, - отдохни, подожди здесь, у меня в магазине дела кой - какие имеются. Кстати о Кафке. Одна третьекурсница решила писать о нем курсовую, на что научный руководитель ей сказал приблизительно так: "Кафка, Кафка, п-шла прочь, мерзавка!". Я быстро.

Один из тех, что разговаривали об издании Кафки, в потрепанной шапке - пирожком и допатопном полупальто с мутоновым воротником, наклонился к Погосяну:

- Что принесли?

- Ничего.

- Ясненько. А вам, по-моему, словарь Брокгауза - Ефрона требовался? Есть экземплярчик. Состояние неважнецкое, зато страницы все наперечет. Сотня. Берете?

- Нет, словарь мне не нужен.

- Ну как же, батенька, а разве не вы подходили ко мне недели этак три назад? У меня - память!

- Не подходил.

- Очень жаль. А вас лично что-нибудь интересует? Есть последний Мопассан семитомный, широкий выбор Семинона, Агаты Кристи меньше, может фантастику предпочитаете, тогда рекомендую Стругацких - шесть томов. Цены самые приемлемые.

- Спасибо. Мне ничего не надо. Просто я жду здесь человека.

- Уважаю, прошу извинить. Но если что, обращайтесь, - он приподнял серенький пирожок, кивнул как старому знакомому, и возвратился к разговору о Кафке, тираж которого заставлял его собеседника страдательно чмокать потрескавшимися губами.

Из магазина вышла Каринка с низеньким плотным молодым человеком в искуственной шубейке, лохматой шапчонке, на темячке обшитой кожей с кожаным же козырьком, при очках. Пухлые щеки розовели крепким сибирским здоровьем, мороз им не страшен. Видно немало в детстве скушано румяных оладий со сметаной, а уж блинов искупанных в растопленном сливочном масле и вовсе не счесть!

- Это одногруппник Витя Судаков, - представила его Каринка, - открывая сумку, - а это мой братец Юрик Погосян.

- Список есть? - Спросил Витя, деловито заглянув в сумку.

- Конечно есть, цену я обозначила желаемую, рубль - два можешь опускать на те книги, которые подчеркнуты, на остальные держи как написано.

- Ясно, - согласился Судаков, - закрыл сумку и, подняв ее не так легко как Погосян, унес в магазин.

- Сдавать будете букинистам?

- Нет, Витя сам топчется там в предбаннике, сам продает и покупает, это конечно опаснее, чем здесь стоять, - она снисходительно посмотрела на зябнущих кафкианцев, взглядом утирая им сопли, - зато и результаты не сравнить.

- В библиотеку значит, не идем?

- Нет, - засмеялась Каринка, - это я "Букинист" называю библиотекой для мамы. Она же умрет со стыда, если узнает, что любимая дочка книгами спекулирует. Нам кучу книг надо читать, а в библиотеке список очередников на нужные издания на два года вперед расписан. В читальном зале три экземпляра на пятьдесят человек, кто успел с утра схватить - сидит читает, остальные ходят вокруг, и ноют хором: "Можно мы рядом посидим? Сморкаться не будем, гриппом не болеем, вот справка от врача". Идиоты, Достоевского на них нет. Мы книги скупаем у спекулянтов или реже у тех, кто приносит, читаем своим небольшим коллективом и сразу продаем. Еще и навар остается небольшой. А вон, к примеру, наши девушки из группы топают по улице, дуры - дурами, хочешь познакомлю?

- Зачем?

- Ну, мало ли? Вдруг понравятся, влюбишься, письма будешь писать и одеколоном листки опрыскивать. Привет, девчонки! Позвольте представить моего брата из Армении, приехал на каникулы, на втором курсе учится университета, отличник, математик, комсомолец, спортсмен. Зовут Юра. А это наши самые красивые девчонки на курсе: Мария, Анна, Галина.

- Света, - поправила ее Галина.

- Точно, - согласилась, ни капли не расстраившись, Каринка. -Представляете, девчонки, вышли мы сейчас из магазина, а Юрик мне говорит: смотри, какие красивые девчонки идут, вот бы с ними познакомиться! Нет, вру, он не так сказал, он сказал, если честно: смотри какая красивая девчонка, вот бы с ней познакомиться! А кто из вас красивая не успел еще сказать. Так кто, Юрик? Говори, говори, признавайся, деваться тебе некуда. Маша, Аня или эта .. которая Света?

Девчонки засмущались, покраснели, но стояли, потупившись, и ждали его решения. Погосян тоже растерялся, эта сестрица вечно подведет под монастырь, для собственной забавы.

- Смотрите девчонки, застеснялся молодой человек, ну извини, Юрик, чего ты так то уж, свои люди, в конце концов. Скажи мне на ушко, а я им передам, и она повисла у него на плече, приблизив пышную песцовую шапку.

"Дура", - прошептал Юрик раздвинув пышные белокурые локоны прямо в розовое ухо.

- Света, - торжественно объявила Каринка, - нравишься ты ему Светлана, прямо не знает, что делать с собой. У них военка скоро начнется, пистолеты начнут выдавать на дежурство по столовой, - если телефона своего не скажешь, может застрелиться. Так какой твой телефон?

- Я в общежитии живу, - скромно сказала Света, недоверчиво посмотрев на Погосяна.

- Вот видишь, Погосян, а ты говоришь, телефона не даст - застрелюсь. Он у нас южный человек, вспыльчивый ужасно. Номер комнаты какой, родная моя, говори скорей! Еще спасибо мне потом скажешь, когда свадьбу играть будем, в Армению жить поедешь, в солнечные края! Ах, как я тебе завидую! Обещай, что в гости потом пригласишь?

- Четыре - двадцать шесть.

- Все, жди в гости. Вы не подумайте, девчонки, что он немой какой - нибудь. Просто Светку увидел и обомлел, кавказский человек при виде красивой девушки вообще за себя не отвечает, я его отведу домой хорошо? Потом он в себя придет, то ждите в гости и, схватив Юрика под руку, потащила за собой.

- Представляешь, Юрик, как они теперь будут готовиться к встрече, пола мыть, пыль протирать, наряды готовить. У них жизнь наполнится смыслом недели на две. Потом не выдержат и спросят, где мол, тот черноглазенький комсомолец - спортсмен, чего не зашел, а я им обстоятельно разрисую все в подробностях, так мол и так, беда приключилась - в горячке парнишка две недели пролежал, все бился, метался, звал: Света, Света, родная! И родственники увезли его срочно на далекую армянскую родину в город Еревань восстанавливать здоровье. Заодно и женить хотят, потому что без жены южному мужчине жить - одно умопомешатьство получается. -Каринка прикрыла перчаткой рот и широко зевнула. - Тогда она тебя спасать поедет, я может адресок какой устрою, но это уже другая серия фильма. - Пойдем домой.

- Нет, мне надо пластинки купить.

- Хорошо, купишь пластинок, и поедем к нам обедать.

Снег усиливался. Они стояли на последней площадке троллейбуса, глядя, как белая круговерть обвивает стеклянные окна салона, будто натягивается огромная сеть, в которую медленно, но верно погружается весь рогатый троллейбус целиком.

- Мам, мы проголодались! Давай быстренько - быстренько поедим, - скороговоркой произнесла Каринка, сбрасывая с себя дубленку на стул, а сапоги один за другим скинула к двери шкаф.

Несколькими резкими движениями у зеркала растрепала волосы на голове, вальсируя, быстро причесала их, создав необходимую пышность, и протанцевала на кухню.

- Как вы быстро, - удивилась тетя Тома, вот молодцы какие. А у меня обед готов. У нас гости.

- Кто еще?

- Девочка из твоей группы пришла книжку попросить. Ждет там, в твоей комнате. Приглашай ее обедать.

- Нет, думаю, она не надолго.

В кресле у стенного шкафа сидела знакомая уже Юрику девушка Света, которую они встречали у "Букениста", и держала в руках огромный фолиант средневековой классики.

- Что читаем? ... А Декамерон. - С хода определила Каринка, даже не видя обложки. - И тут же как была в своем длинном узком обтягивающем платье хлопнулась наискосок на диван, головой на маленькую подушку, с интересом оглядывая гостью, оказавшуюся в поле ее зрения.

Юрик зашел в комнату следом за сестрой. Света, увидев его вспыхнула, опустила лицо. Хозяйка это тотчас отследила, как радарная установка ПРО чужую ракету над своей территорией.

- Юра нам не помешает здесь? Нет? Ну, останься Юра в комнате, не обращай на него Светочка внимания, при нем можно обо всем говорить и о нашем, девичьем тоже, тем более, что он к тебе Света неравнодушен, всю дорогу донимал меня: когда к Свете в гости пойдем, ну когда? Один стесняется, робкий шибко. Чуть не плакал, ей богу. А ты сама зашла, очень кстати, молодец. Вы Юрий довольны?

- Само собой.

Девушка в кресле покраснела еще больше.

- Карина, ты не дашь мне Декамерона дня на два почитать?

- А зачем тебе тащить его куда-то? Здесь сиди и читай, мне не жалко. Дело в том, что после того, как одна моя любимая подруга зажилила у меня книжку, я принципиально никому книг больше не даю.

Мы с ней раньше при встрече целовались раз двенадцать, не меньше, а при расстовании три раза по двенадцать, и вот представьте себе, потребовалась мне та книга, которую ей же дала почитать, и я с ней под конец натурально нацеловавшись около сорока раз говорю, ты, мол, того, книгу мне другой раз, как - нибудь, занеси. Она: "какую такую книгу?". Так и не вспомнила. Отрицает факт подчистую, что с ней делать? Целоваться мы с ней по-прежнему целуемся, правда раз по десять всего в один присест, ну, а книг больше не даю, извините братья и сестры.

Не карточки же мне оформлять, как в библиотеке, с подписями? Никому за так не даю. Все, хватит. Только целуюсь страстно. Посиди с нами Светик, почитай. Я даже вон Юрику не даю. А на днях как он просил, чуть не убил меня здесь на диване, но нет так нет. Правда же? Между прочим, скажу тебе по девичьему секрету Юрик - удивительный человек, одно слово - брат родной по папочке любимому. Помнится в девятом классе заболела я краснухой или свинкой, ну это когда морда распухает, как подушка, что глаз не видать, и естественно никто ко мне в гости не идет навестить, один братец пришел, не знал, видно, чем болею. Я ему сразу призналась, что заразная, другой бы деру дал, а Юрик сидит рядом на стуле, истории разные рассказывает смешные, настроение мне поднимает. Он очень мил, правда же, Света?

Света еще больше покраснела, хоть больше вроде и некуда.

- И Витя Судаков тоже Юру нормально воспринимает. Бывает, Юрик придет в гости к нам с утра пораньше, часов в семь, он любит пораньше ходить, а мы с Витей лежим и уже книжку читаем в постели, культурно развиваемся, как вот Света сейчас. Так Юра, не будь дурак, рядышком приляжет, приспособиться, и тоже книжку вместе со всеми читает, время зря не теряет - развивается. Ага.

Я ему, бывает, сделаю замечание: ты мол, того, хоть галстук - то с пиджаком сними, когда под одеяло влазишь, а то нехорошо на постели в пиджаке лежать, в каком по улицам шляешься. Ну, снимет он пиджак, галстук, подумает постоит, поразмышляет и брюки скинет. Сам сообразит, что стрелку беречь надо.

И прыг к нам в одной рубашке белой. Надо отдать должное - рубашки никогда не снимает - до ужаса стеснительный молодой человек, ну и лежит с нами под одеялом.

Потом время подходит, Вите пора к бабушке. Надо так надо - встает и уходит, а мы с братцем Погосяном остаемся книжку читать, так иной раз и пролежим весь день. Витя от бабушки вернется, а мы спим, обнявшись, а Витя прекрасно знает, что я одна не могу спать, мне обязательно надо на кого-нибудь ногу положить.Сейчас как раз собрались Декамерона почитать с Юриком, ты к нам не присоединишься, Света? Юрик, стягивай с меня это платье, оно мне всю грудь передавило.

- Нет, нет, - Света вскочила с кресла и быстро пошла к двери, - я очень спешу, мне надо в библиотеку.

- Юра, проводи девушку, да приходи меня раздевать, уж тоже сил нет никаких, как Декамерона почитать хочется.

Света схватила свое пальтецо и пулей выскочила на площадку.

- А обедать? - Удивилась вышедшая с кухни тетя Тома.

Но дверь захлопнулась

- Ой, как жалко, у меня такой обед сегодня чудесный. Юра, проходи, садись.

- Да что ей твой обед, мамуля, когда ей Юрик нужен был. Влюбилась Света в Юрика и пришла к нам еще на него глянуть, а Юрик сидит бука букой, пришлось мне коллегу развлекать, как умею.

- То - то она кинулась вон, точно на пожар.

- А что сделаешь? С детства не терплю девушек вокруг себя. Мужчин предпочитаю. Девушки с какой руки мне тут нужны? Да ни с какой, в университете надоели, на всю группу два мужчины. Одного ты Юра видел, Витя Судаков, маленький толстенький, в очках, его бабушка воспитывает, преподаватель русского языка и литературы. Витя - бабушкин внучок. Бессмысленный и бесполезный как русский бунт, приклеился ко мне сразу и бегает хвостиком. Так девушки наши на меня ополчились за это, фыркают, мол вот армянка предпоследнего русского парня увела. Последний то Борис, - Каринка зевнула, - ладно, давайте кушать будем. Эх, Юрик, как она на тебя смотрела, счастье свое ты упустил. Уплыло счастье, прямо из рук.

- Пусть себе плывет, - отвечал Юрик, присаживаясь за кухонный стул, - всех девушек не перелюбишь, надо иногда отдохнуть.

- Отдыхать нам рановато, есть у нас еще в Борисове дела, - пропела красавица сестра бравым голосом.

17.

Как и предполагалось всеми инстанциями и отдельными гражданами, от деканата и Учебно - воспитательной комиссии, и до самого Кайгородова включительно, он был отчислен из университета по итогам первой же сессии.

Исчез Кайгородов удивительно тихо, незаметно, забрав неисправный магнитофон и колонки, оставив после себя пустую койку и подозрительную тищину, звенящую в ушных раковинах соседей роковыми аккордами.

После начала второго семестра кровать его некоторое время зияла голой сеткой, вызывая у обитателей комнаты атавистический страх пред грядущим будущим: кого им заселят на этот раз? Казалось, что на данном койко - месте, как на пустыре, где долго рос чертополох не может быть никогда уже ничего доброго. Однако пришел на это место отличник - первокурсник, брат самого Гриши Соловейчика, Володя Соловейчик.

В прежней своей комнате Володя не ужился с двоечником, дебоширом, картежником и драчуном Юсуфовым. Сам он был очень мал ростом, не имел представительного вида, каким обладал старший брат, и абсолютно ничем не походил на него, ну, совсем ни капельки.

У Гриши глаза голубые, щеки увесистые, очень чисто, до розова выбриты, короткие волосы гладко причесаны, косой пробор выверен по ниточке, ходит всегда с папкой, говорит солидно, отсюда и кличка у него - Гоголь. Володя мал будто подросток, сутул, лицо в многочисленных прыщах, взгляд бегающий и ускользающий настолько, что как ни приглядывайся - цвет все одно непонятен. Шихман определил его сложно - сочетательной пропорцией: серо-буро - малиновый, с продрисью. На курсе Володю кликали по фамилии, снисходительно: Соловейчик, а парочку братьев весь факультет прозвал Гоголь - Соловейчик.

Однако Володя тоже оказался наследственным отличником, к тому же совершенно не пьющим, естественно не курящим, на счет женского полу как и брат спокойным, будто того вовсе не существует, чем скажите не приличный сосед? А самое главное к роковой музыке никакого тяготения не проявляет, тихоня - тихоней, где уж такому с Юсуфовым рядом выжить? Никак невозможно, тем более, когда существование протекает буквально на расстоянии вытянутой и очень мускулистой руки ...

В первую же ночь стало ясно почему младший Соловейчик не ужился в прежней комнате: Володя разговаривал во сне ... причем женским голосом. Голосок у него и днем писклявый, будто вот - вот сломается, можно сказать подростковый, однако ночью, во сне он принялся бузить на чисто девичьем, без всяких скидок на возраст, что очень плохо отразилось на нервной системе остальных жильцов.

Хорошо, что это проявилось сразу, еще не успели потушить свет, а потому обошлось без нервных срывов. Володя удрыхся первым, Шихман тоже залег, долго сопел, ворочался, как всегда сооружая из простыни и двух одеял медвежью берлогу, Парилис лежал еще поверх постели одетым, с книгой на груди, он часто и спал не раздеваясь - страшно боялся клопов. К этому привыкли и не беспокоили Женю по пустякам. Он читал до последней минуты, пока не щелкнет выключатель.

И не успел Погосян выключить свет, как в комнате раздался довольно противный, но чистый женский голос:

- А чего вы, собственно, от меня хотите?

Вопрос прозвучал настолько не по существу дела, что даже у абстрактно мыслящего Парилиса книга упала сама собой на грудь раньше времени, и он завертел вихрастой головой на подушке, что же говорить о Погосяне, который буквально окаменел у выключателя в одних трусах.

- Ничего особенного, - все-таки решился ответить он неизвестно кому, - сейчас выключим свет и спать будем.

- Боже мой, какие сволочи, какие все сволочи! - Воскликнула с душевной болью неизвестная, и голос шел несомненно от кровати новенького - Володи Соловейчика.

Шихман взметнулся вместе со всей берлогой в сидячее положение, вывалив косматый живот наружу. Со страшно открытым ртом смотрел он на кровать Соловейчика. В голове Погосяна тоже мелькнуло нехорошее подозрение, начинающееся словами: "Ни хрена себе, первокурснички пошли .... ".

На цыпочках приблизился к Соловейчику. Володя лежал один как перст, с закрытыми глазами и недовольно сопел.

Вдруг лицо его сморщилось страдальчески, дернулось тиком и он выговорил тем же противным голосом с нотками близящейся истерики:

- Свинство, чистое свинство с вашей стороны, девушки, устраивать здесь бордель!

Погосян отшатнулся:

- Вот зараза, - прошептал Шихману, который натянув простыню на голове, как растолстевший на продаже индульгенций католический монах прискакал на помощь, приставя ко рту палец, требовал тишины.

- Мадам, - резко оборвал прохиндейку Шихман, и для доказательности помахав увесистым кулаком у носа спящего, вызвав легкий ветерок, - у нас здесь приличное общество, а не бордель. Что вы себе позволяете, черт побери, а ну немедленно пшла вон! Охрана! Проводите к выходу! А ты Соловейчик, проснись, не то в лоб получишь.

Подошел Парилис. Втроем они обступили кровать нового жильца. Угроза возымела действие. Не сразу, но без повторения.

Соловейчик отворил глаза.

- Что, здорово я вас разыграл? - Спросил он прежним мальчишеским дискантом.

- Что?

- Я даже петь могу под Идиту Пьеху.

- Да иди ты на ...

"Невезучая кровать", - тяжело вздохнул Погосян.

После четверки по топологии мечты Юрика о высоких стипендиях рассеялись, и как ни странно, он почувствовал себя много лучше, ибо жизнь сдалалась свободней, раскованней. Теперь он получал как все смертные, только сорок рублей и общественные функции выполнял в УВК почитай совершенно бесплатно. Как и надо делать по совести, если они общественные, а не за сладкую конфетку из кормушки. Но понимая про себя, что это не совсем бесплатная работа, а небольшой оброк за место в общаге в будущем году плюс расположение деканата в лице Вилли Теодоровича.

Ныне его беспокоили две вещи: собственная будущая математическая деятельность и нынешняя бездеятельность на этом поприще.

Он учится на втором курсе, но даже в школе больше ощущал себя математиком, чем нынче в университете. Какую область математики предпочесть, чтобы в ней добиться успеха, хотя бы просочиться в аспирантуру? Хотя бы ... легко сказать, для аспирантуры к окончанию курса надо иметь, по крайней мере, две научные работы, напечатанные в математическом журнале. Может еще рано беспокоиться?

- Нет, не рано, - подсказал Гриша Соловейчик, - давно пора найти себе руководителя, который даст направление деятельности. На третьем курсе вам официально предложат выбрать из тех преподавателей, что есть на факультете, но, честно говоря, там и выбирать то не из чего. К Пахлеаниди же ты не хочешь? - Он сдел губки бантиком, показав, что знает про историю на экзамене.

- Нет.

- А больше не к кому. Надо на стороне искать сильного доктора, желательно в Москве или Новосибирске.

18.

Мартовским вечером к ним в комнату зашел Кухля, как всегда жутко делового вида, в своем черном потрепанном костуме, узеньком траурном, в настолько сбившемся набок галстуке, что из - под воротничка выглядывала грязная резинка. Такие мелочи внешнего вида его не интересовали. Да и то сказать, при таком носе сосулькой, что значит сбившийся на сторону галстук? Бесконечно малая ерунда.

Полагая, что Кухля заглянул к своим одногруппникам, Погосян поздоровался с ним чисто машинально, и продолжил решение интегралов от Веры Михайловны Меньшиковой. Тот действительно перекинулся несколькими ничего не значащими фразами с Шихманом, придвинулся вплотную к Юрику:

- Интегралы решаешь? Разговорчик есть минут на пять, пойдем выйдем в коридор, побазарим.

Они вышли в холл. Влюбленных парочек еще не было, народ обитал на кухне, нюхая аппетитные запахи от своих или чужих сковородок.

- Завтра заседание УВК, ты в курсе? - Начал Кухля, деловито поправляя прессованный пластиковый галстук и опять не в ту сторону, - придешь?

- Святое дело.

- Молодец. Уважаю. Слушай, я к тебе давно присматриваюсь, и думаю, что ты давно перерос пост выпускателя экрана, пора идти в гору ...тем более, что явно просматриваются способности, может даже талант руководителя.

Юрик удивленно выпучил глаза. Как раз эта конкретная деятельность го вполне устраивала, он посмотрел на Кухлю с легким раздражением: неужто первокурсник собирается учить его, второкурсника, жизни?

- Послушай, Погосян, я тебе предлагаю сотрудничество и партнерство, давай работать в связке? Ты посмотри: Эшпай давно всего добилась: и коммунистка она, и Ленинская стипендиатка, и даже депутатка, хватит ей этого за глаза, да и какой из нее председатель УВК, если честно?

Сидит, моргает вежливо близорукими глазами, стесняется очки надеть, щурится, щурится, а не фига не видит. УВК должна быть: уух! - Он высоко задрал маленький кулачок над головой и потряс им, - чтоб двоичники трепетали, когда их вызывают. Лично я считаю нам - мужикам надо делать карьеру, а девица пусть замуж идет, если возьмкт конечно. Устроим небольшой бескровный переворотик, девушку отправим на выданье, посты делим: я председательУВК, ты заместитель председателя, согласен?

- Кто же позволит нам свалить Эшпай? - Усмехнулся Юрик, тоже опуская глаза, - деканат или партком?

- Демократический централизм. Проявим комсомольскую принципиальность, поставим вопрос в открытую, проголосуем и отправим тетю Аню на заслуженный отдых, баста! Смелость города берет, так ты с нами? Это не разовая акция, я предлагаю тебе содружество на перспективу, таких дров наломаем, чертям жарко станет!

Нет, не нравится Погосяну горящие неистовым бунтарством глаза Кухли, лично ему по душе милейшая Эшпай, пусть себе и дальше близоруко щурится, сидя в председательском кресле.

- Я подумаю, - сказал он, не выдержал и холодно глянул прямо в зрачки Кухли в упор.

- Молодец, - откинулся тот и шлепнул по плечу, - уважаю, ты не какое-нибудь помело, можешь вообще не отвечать, завтра я по голосованию пойму с нами ты, или нет. Знаешь ведь, кто не с нами, тот против нас. - Кухля поднял два пальца рогаткой, вскинул вверх и, размашисто размахивая длинными тонкими жирафьми ногами, унесся по коридору, пропав из поля зрения в притуалетной темной дали, лишенной всякого освещения.

Пунктом номер один на ззаседании УВК в плане стоял разбор дела первокурсника Рашида Юсуфова.

Чтобы представить в живую Юсуфова, необходимо в первую очередь вообразить себе слона о двух ногах, с огромной стриженной налысо башкой, без хобота и бивней, зато имеющего здоровенные кулаки в карманах, от чего брюки вздымаются, будто там спрятаны двухпудовые гири, который угрожающе смотрит на членов комиссии из - под низко надвинутых надбровных дуг.

Председатель комиссии Эшпай сидит за своим учительским столом, ласково щурится на него, понятно дело - ничего не видит, и с той же благожелательностью смотрит на членов комиссии. От деканата и парткома никого нет. Собрались одни студенты.

- Так, товарищи, будем беречь время друг друга, - начнем, пожалуй, - говорит она и кивает головой первокурснику, как солист аккомпаниатору: -Рашид, скажи нам, пожалуйста, каковы твои дальнейшие намерения? По моим данным у тебя до сих пор не сдан экзамен по аналитической геометрии, и сейчас снова двойки. Что ты думаешь делать и как жить дальше?

Юсуфов пожимает широченными плечами, точно баяном туда - сюда и молчит.

У третьекурсницы Наденьки Кухмейстер отличное зрение, но слабые нервы:

- Ты думаешь учиться? - Вскрикивает она фальцетом.

- Думаю. - Угрюмо согласился тот, не меняя своей вызывающей позы.

- Ты договорился с преподавателями о сроках сдачи зачетов и пересдачи экзаменов? Или твое думанье сродни мечтаниям? - Язвит Кухля.

- Я договариваюсь.

- В договорном процессе есть реальные сдвиги? - поинтересовался Погосян.

- Сдвиги есть.

- Какие?

- Реальные.

Скромная Эшпай улыбается Монной Лизой, и Погосян решает приобрести себе копию, не репродукцию даже, а плакатную Монну, которая в книжном магазине "Искра" продается за восемьдесят копеек.

Он вдруг чувствует страшную тягу к прекрасному: "Куплю сегодня же, отвезу на летние каникулы домой, вставлю в рамку под стекло, повешу над кроватью, поставлю пластинку с "Лунной" сонатой Бетховена, буду лежать, смотреть, слушать и наслаждаться".

Он не может вывесить ее на стену в общежитии, допустив тем самым, чтобы по ней ползали клопы. Что за издевательство?

- Ясно. Товарищи, какие будет предложения?

И тут встал Кухля.

- Товарищи! - взметнулся он революционно - высоким голосом, - показатели по сессии Юсуфова ничем не лучше показателей Кайгородова и прочих двоечников, от которых наш факультет уже очистился. Считаю пришла пора отчислять Юсуфова. Человек не желает учиться, и не желает идти в армию. Он предпочитает пребывать в качестве студента, занимать место, на которое тратятся государственные деньги, балдеть, пить водку и драться. Я говорю прямо: таким не место в университете! Мы можем попросить комитет комсомола выдать Юсуфову путевку на Байкало - Амурскую Магистраль. Поедешь на БАМ, Юсуфов?

- Ага, как только, так сразу.

- Товарищи, вы видите, кого мы пытаемся здесь перевоспитывать? Наша комиссия под руководством Эшпай сделалась мягкотелым органом, совершенно беззубым, вялым и никому ненужным атавизмом. Кто за то, чтобы рекомендовать Юсуфова к отчислению? - И поднял руку.

- Вы слишком уж ... - попыталась улыбнуться Эшпай, - мы не вправе рекомендовать студентов к отчислению. Мы можем только сказать, что наша комиссия не видит возможности для дальнейшей работы с данным студентом, ибо все они исчерпаны.

- Ладно. Итак, кто за то, что все возможности исчерпаны? И мы не будем протестовать против отчисления Юсуфова?

Да, Кухля отважный человек, этого у него не отнять. Глаза Рашида налились кровью, он угрожающе обвел всех взором из подлобья. Но Погосяна тоже напрасно он стращает.

- Я за, - поднял руку Погосян.

- Я тоже, - Тычинкин.

- Остальные боятся расправы? - спросил бесстрашный герой Кухля, глядя на Зморович и Тумашевского.

- Да пошли вы все ... - пнул дверь Юсуфов, вышел вон, и был таков.

- Кто против?

Руки не поднялись.

- Кто воздержался?

Ни на кого не глядя, подняла руку Эшпай.

- Решение принято! - Возликовал Кухля, и тут с ним сделалось нечто непонятное, из ряда вон выходящее, он принялся кричать и ругаться, что дела в УВК никуда не годные, что кругом разложение дисциплины, нет боевитости, и все в том же духе. Сильно махал руками, бегал по комнате белый от ярости. Голос его становился все тоньше и писклявей.

- Товарищ Эшпай не справляется с данной работой! У нее слишком много обязанностей, но нельзя товарищ Эшпай обнимать необъятное, в то самое время, когда успеваемость на факультете падает по сравнению с прошлым годом аж на четыре процента!

В связи с этим предлагаю работу в УВК за прошлый год считать недостаточно активной, и в связи с данным обстоятельством освободить Эшпай с поста председателя для лучшего выполнения других нагрузок! Кто за?

Тут он требовательно посмотрел на Погосяна.

Однако Погосян руки не поднял. Если до его речи у Кухли имелись какие - то сторонники, то теперь их не осталось. Никто не проголосовал заодно с заместителем председателя. Всем стало окончательно ясно, что революционный Кухля устраивает карьеру в виде дворцового переворота. "Уж больно ловок этот Кухля", - говорили глазами члены комиссии, переглядываясь меж собой.

- Оппортунисты! - Вскричал первокурсник Кухля, тыкая длинным указательным перстом в присутствующих, - вы организовали здесь настоящее меньшевистское болото, в котором отсиживаетесь, прячась от реальной жизни. Вам плевать на требования момента! Я вынужден буду поставить вопрос о нерабочем настроении в УВК на партийном собрании факультета!

- Вы же беспартийный, голубчик, - поправила Эшпай, к которой вернулась всегдашняя розоватая окраска щек, после того как затея Кухли провалилась. - Вас не допустят присутствовать, или вы поручите кому - то сделает это за вас?

Кухля задохнулся от возмущения, поправил перекосившиеся очки.

-Я поставлю вопрос ребром на открытом партийном собрании, - предупреждаю открыто.

- Займемся лучше нашими планами работы на второй семестр, - вздохнула Эшпай и открыла тетрадочку. - Товарищ Кухля, начнем с вас, как с заместителя председателя.

Кухля достал листочек, развернул его и принялся зачитывать план бухгалтерским скучным голосом. Куда девался народный трибун Робеспьер?

Заседание УВК как всегда происходило меж двумя сменами с 14 до 14.30, а вечером Кухля зашел в их комнату.

- Ну что же ты, - обратился он к Погосяну, - не решился на борьбу?

- С кем? С Эшпай? Она мне нравится.

- На борьбу за активизацию нашей организации, за работу в тандеме, где я председатель, ты зам?

Юрик с интересом посмотрел на Кухлю. И ведь ни капли сомнения в длинном лице, уже ведет себя как начальник, требовательно, будто он ему чем - то обязан. Странная самонадеянность молодого поколения развеселила его.

- А может я сам хочу стать председателем?

- Ты, председателем? Зачем тебе?

- Тебе значит надо, а мне нет?

Вдруг в дверь влупили так, что она ошарашенно приоткрылась, из коридора донесся глухой голос Юсуфова:

- Кюхля, выходи, морду бить буду.

- Вызывайте милицию! - Громко прошептал Кухля, и быстро залез под кровать.

Погосян только хотел закрыть дверь на замок, вести переговоры в закрытом положении казалось ему более удобно, однако Юсуфов не остановился на достигнутом - добил дверь ногой, после чего она широко растворилась.

-Кухли нет, - сказал Погосян, - но может я смогу заменить его?

- А, весь гадюшник собрался, - обрадовался Юсуфов, - нет, с тобой я после Кюхли разберусь по - свойски. Кюхля, ау, ты сюда зашел, я видел.

- Обмишурился, Рашидка, - сказал Шихман, вдруг обхватил Юсуфова за талию, вынес громилу в коридор, бросил там и закрыл за собой дверь.

Погосян выскочил следом.

- Я с ним тут сам разберусь, Юрик, - кротко сказал Шихман, - ты, пожалуйста, покарауль комнату изнутри.

- Да, - согласился Юсуфов, - я тоже разберусь один, ты пока иди себе, и жди, потом вызову на новенького.

Погосян пожал плечами и вернулся. Кухля тихо лежал под кроватью.

В коридоре раздалось быстрое топтание, потом нежные шлепки и тут же все разом стихло.

В комнату вошел Шихман, похлопал ладонью о ладонь и позвал:

- Кухля, можешь выползать. Юсуфов ушел.

Но тот предпочел не торопиться.

- Серьезно? - Спросил, приподняв край покрывала. - А куда?

- Я думаю в умывальник.

- Зачем?

- Умываться конечно, да вылазь, не бойся.

- Я и не боюсь. А он не вернется?

Хоть Кухля и лежал под кроватью, однако же в голосе его прослеживались и здесь руководящие нотки некого недовольства, мол послал этого дубину Шихмана разобраться конкретно и определенно, а он резину тянет, не может доложить, как полагается уставом.

- Едва ли. Со сломанным носом уже не воюют.

Кухля выкатился из - под кровати.

- Ты сломал ему нос? Лихо, молодец, хвалю! Срочно вызываем милицию.

- С ума сошел, что ли? - Удивился Погосян, - конфликт исчерпан, хочешь, чтобы твоего спасителя загребли?

- Я буду свидетельствовать в его пользу, - гордо отчеканил зампред УВК, - это была самозащита, ибо (он поднял палец) ибо Юсуфов напал на нас! Надо, чтобы у этого бандита появился привод, тогда при повторном нападении на ... нас, с ним чикаться долго не будут, раз и посадят!

- И не вздумай даже, - сказал Шихман, - иди лучше быстренько домой, и пока Юсуфова не отчислят, и он отсюда не съедет, чтобы в общежитие ни ногой!

- Очень надо! - Кухля выглянул в коридор и тихо растворился.

- Правда что-ли нос сломал?

- Немного в сторону свернул. Называется вывих хряща, очень болезненное явление, человек становится вменяемым и успокаивается.

- Никогда не слышал. Ты что, каратист что-ли?

- Нет, просто в книжке одной прочитал.

- Как сворачивая носы набок?

- Угу. - И Шихман рассмеялся не обременяя себя жалостью к Юсуфову. Погосян присоединился к нему. Кто бы мог подумать, что конфликт завершится в столь изящном стиле?

Однако он ошибался, что конфликт разрешен. Посчитав, что все в порядке, пошел на шестой этаж. На площадке пребывали главные курильщике в лице Грамм и Колокольчика.

- А вот и наш почетный член пожаловал, - сказала Грамм.

- Не наш, а воспитательной комиссии, - поправила Колокольчик, выделяя члену сигарету. - Юсуфова слышала выгнали?

- Он сам себя выгнал.

- Из универа отчисляют? - Опечалилась Грамм, - эх, какие мужики вылетают.

- Одна мелочь пузатая остается: Кухля да Погосян.

- Точно.

Мимо них прошел Юсуфов с распухшим носом. Увидев Погосяна он затормозил:

- Шихман дома?

- А тебе зачем?

Юсуфов сплюнул и стал спускаться дальше.

- Это кто же ему нос так? - Удивилась Грамм, - буквально только что целый был.

- И злой какой, - недовольно констатировала Колокольчик.

- Трезвый зато. Погосян, ты бы сбегал, Шихмана предупредил, что его Юсуфов ищет. Вроде как не в себе. Мало ли чего.

- Да ничего страшного. Шихман умеет его успокаивать, более того, Юсуфов обожает лечиться именно у Шихмана.

Внизу раздался удар в многострадальную дверь.

- Нос поправь мне, - рявкнул Юсуфов.

Раздались хлесткие шлепки, дверь со скрипом закрылась. Мимо снова прошагал с окровавленным, но спокойным лицом Юсуфов. Он ни на кого теперь не обращал внимания.

- Смотри - ка, а нос, кажется, на месте.

- Вправил, - подтвердил Погосян.

- Он что народный целитель - костоправ? - Удивилась Колокольчик.

- Оказалось так. Причем без всяких инструментов действует, даже в воде предварительно не распаривает.

- Значит мануальный терапевт. - Определилась Грамм.

- Короче - эскулап. Вам надо пригласить его в Учебно воспитательную комиссию работать. От него одного там больше толку будет больше, чем от вас всех вместе взятых.

- Да, талант большой, - сладко с хрустом потянулась Грамм, любившая все большое, великовозрастное, увесистое и объемное, - эх, муцикапа!

19.

День математика по традиции организуется и проводится силами первокурсников. С использованием оставшегося нерастраченного детского энтузиазма.

На этот раз погода не подкачала. Весна выдалась ранняя, сугробы перед общежитием растаяли еще в марте, однако для организации аукциона у первокурсников не оказалось своего Гапонова, и в поисках новизны они кинулись по проторенной дороге, замаскировав День математика под Масленицу. Или Масленицу под День математика.

Прямо в мусорном баке новое поколение соорудило огромное четырехметровое чучело толстенного человека. Руководил постройкой Кухля, то что руководит именно он было ясно из того, что именно он больше всех визжал и бегал вокруг мусорного бачка. На нем длинное черное демисезонное пальто, с поднятым воротником, не застегнутое, от которого сильно пахло нафталином. Морозы окончились и Кухля достал его дома из шкафа. Путаясь в полах, размахивая руками, он кричал своим дерзким голосом на помощников:

- Куда, куда лестницу ставите, идиоты? Все рухнет! Вот ты, к бачку прислони, а ты держи ее, даун натуральный, вынь руки из карманов и руками держи. А ты лезь, не бойся!

Старые вещи для чучела собирали со всего общежития, кое - что нашли прямо в помойке. Несомненно, Кухля стал самой заметной фигурой Дня математика. Он так визжал и ругался, что кажется управлял всем и всеми, даже пришедшими к общежитию замдеканами.

- Все отойдите! - Вопит руководитель на толпу, собравшуюся возле мусорных бачков, потому что других заметных объектов предстоящего праздника на площади не заметно.

И три зам декана послушно отошли. Вместе с гостями, приехавщими из других университетов. План торжества держится в страшном секрете, никто не знал его, кроме перевокурсников, а главным первокурсником являлся несомненно Кухля, который царил над толпой и дерзновенно всеми руководил: шеренга первокурсников беспрекословно подчинялась его командам. Юсуфова к тому времени уже исключили, выгнали из общежития, ему ничего не оставалось, как уехать восвояси. И Кухля чувствовал себя на коне, его личные факелоносцы высроились полукругом возле чучела, он действительно является главным церемонимейстером!

- Что тут у вас заодним и масленица будет? А блины будете продавать? - интересовались гости у декана.

Но блинами явно не пахло. Зато пахло керосином. Декан пожимал плечами. Будущее было законсперировано лозунгами: Общагу - студентам! Функцию - народам! Война - дуракам!

Как главный палач Кухля сам взобрался по лестнице к чучелу и окропил его из бутылки керосином, чтобы лучше горелось.

- Никому не курить! Наступила пожароопасная ситуация номер один! Подать сюда вывеску! - Ему протянули вывеску с веревкой и он надел ее на шею чучела: "Зима - Гриша Соловейчик", - значилось теперь на выпуклой груди.

- Вот он, враг студенческого народа, - вскричал Кухля, спрыгивая с лестницы, - сожжем его!

Из толпы первокурсников раздались выкрики: Ату его! - Но как - то не вполне уверенно, без души заорали, видно просто согласно сценария.

- А в чем весь смех? - Поинтересовался улыбаясь авансом замдекана Рутман, который развлекал гостей и выпал из темы.

Мартов блеснул очками.

- Вероятно имеет место обыгрывание темы масленицы, в которой Грише уготована роль Зимы. Вот почему именно Гриша - убей не пойму.

- А кого по - вашему следовало бы сжечь? - Спросил Рутман переставая улыбаться.

На сей вопрос Мартов не счел нужным отвечать. Только произнес: "Гым, гым".

- Чем он им насолил? - Обернулся декан Мыловаров к Хвостову.

- Состоявшийся человек, успешный, для несостоявшихся - всегда объект зависти, Филидор Аполлинарьевич. А Гриша у нас Ленинский стипендиат, коммунист, очень заметная личность на уровне факультета. На кого еще бочку катить?

- Авторитет для нынешней молодежи конечно ничто, однако в прошлые годы до такого не докатывались. Во всяком случае, я не припомню.

- А продажа с аукциона пиджак товарища Мартова, который был на нем, безо всякого на то разрешения? Каждое очередное поколение выкидывает свои фокусы.

Роль факела изображали свернутые в трубочки многочисленные газетки "За советскую науку", очередной номер которого толстой пачкой возлежал на почтовом столе общежития.

Кухля первым возжег свой факел и бегал по кругу, зажигал факела своих штурмовиков. Он выкрикивал: "Смело мы в бой пойдем!"

- Вот молодцы, - похвалил секретарь парторганизации Горганадзе, - наполнили таки праздник революционным содержанием. И свержением дутых авторитетов. - Он игриво глянул на стоявшего рядом Соловейчика, - голубчик, вам определенно следует похудеть.

Гриша весело втянул живот.

Как куклусклановцы, в едином порыве, первокурсники, ведомые Кухлей, ринулись на чучело, стали тыкать в него огненными орудиями, полетели искры, и опрысканный керосином образ юного коммуниста Соловейчика резко затрещал, будто по швам рвался, охваченный яркими сполохами со всех сторон сразу.

Стоявший между деканатом и преподавателями Соловейчик, олицетворявший элитное студенчество, как полагалось шаржируемому персонажу, натужно и ненатурально улыбался.

Со стороны видно было, что Гриша совсем не против того, чтобы его изображали в качестве чучела, согласился бы он праздника ради и с тем, что чучело стоит в мусорном баке. Но вот поджег и последующее горение ... это уже слишком даже для его железных нервов.

Первокурсники заорали и запрыгали вокруг помойки, как варвары на развалинах Рима, принося в жертву богу огня культурные ценности разложившегося изнеженного общества.

Соловейчик нерешительно посмотрел в сторону секретаря партбюро, и не нашел там подержки, тот жизнерадостно улыбался и даже хлопал в ладоши, не обращая внимания на своего протеже. Все - таки, что не говорите, а неприятно, когда тебя сжигают вот так, принародно, как колдуна какого - нибудь средневекового. Дичь. Университетский город называется. Борисовские Афины.

Пришел из общежития Шихман, да не один, а с гостем из алмаатинского университета, казахом.

- Ну, братцы первокурсники, - обратился к нему Погосян, - вы как-то чрезмерно разбалделись. Что за суд Линча?

- Кухля разошелся, теперь его никто не остановит.

- А декан?

- Плевал Кухля на декана.

- А кого жгут? - Поинтересовался казах.

- Вон видите такой представительный студент, гордость факультета, к тому же молодой коммунист стоит. Его.

- Что же он шибко нехороший человек?

- Наоборот, ходячий моральный кодекс строителя коммунизма, и это им не нравится. Они считают его выскочкой, подлизой, и холуем деканата.

- Нехорошо. Что же им надо? - Продолжал интересоваться алмаатинский студент.

- Чего Германии от России всегда надо было? - Жизненного пространства. Хотят от Соловейчика место под солнцем освободить для себя.

Председатель партбюро в ту минуту взял Соловейчика под локоток:

- Ах, какая молодежь у нас пошла замечательная, Гриша, я аж прослезился от смеха. Давно признаться так не смеялся, вот выдумщики, и тебя здорово продернули, заадминистрировался ты, братец. Все с папочкой бегаешь. Надо поближе быть к своему народу, то есть к студенчеству, жить его интересами. Вот так, дружище.

Гриша, который только что хотел пожаловаться, теперь сразу все понял и начал улыбаться в два раза шире Горганадзе. Значит, заказ на сожжение поступил от Горганадзе, надо быть ближе к народу, вот оно что, сожжение все же лучше, чем выговор по партийной линии за какое - нибудь отщепенство.

Могут так сформулировать, отъединение от интересов общества, например, или еще ужаснее, инокомыслие приплетут, паразиты, а там и до диссинденста со статьей рукой подать. Кому же он перешел дорогу? Неужели ... этому первокурснику ... недоноску ... папенькиному сынку Кухле? Он расцвел в счастливой улыбке и помахал Кухле рукой, потом сцепил руки над головой и долго тряс ими, пока Кухля не заметил, и в ярости не стебанул палкой по фигуре чучела - Соловейчика: все ему ни по чем! Лыбится, как ни в чем не бывало! Его жгут, а он радуется вместе с массами, вот скотина!

Обрызганная коросином материя сгорела, теперь занялся сам остов чучела, сколоченный в виде креста. Крест горел посередь города Борисова возле университетских общаг, на глазах студенческой толпы, как призыв к куклусклановскому погрому. Немного не хватало негров. А Соловейчик становиться негром совсем не желал. Он посмотрел на часы и воскликнул: "Ах, ты черт возьми!"

- В чем дело? - Поинтересовался Горганадзе.

- Надо срочно бумаги отнести по плану организации Дня математика в партком, а я забыл.

- Что же вы так, - недовольно сузил ротик в красную пуговичку Горганадзе. -Так идите немедленно.

- Они у меня в общежитии остались.

Соловейчик пошел в общежитие и, проходя мимо опустевшей вахты не смог удержаться от искушения, - позвонил по 01, сообщил о возгорании мусора вблизи общежития и частного деревянного дома. Положил трубку и сразу вышел из общежития, деловито направившись в университет. Не успел он дойти до проспекта Ленина, как от проспекта Кирова с ревом уже понеслась красная пожарная машина.

- У нас мероприятие! - Кричал Кухля, бегая вокруг костра, как африканский шаман, пока пожарные раскатывали кишку, - я не позволю тушить! У нас ответственное мероприятие! Вы не имеете права!

Даже деканат не желал связываться с пожарниками, а вошедший в раж власти Кухля начал угрожать карами небесными в виде обкома партии. И был как бы случайно, однако достаточно сильно облит водой из брандспойта. Пожарные не обращая больше на него не малейшего внимания, вылили полный бачок воды, загасив место шаманства основательно, не оставив даже тлеющего уголька.

Кухля ходил кругами по площадке и беззвучно матерился. Торжественное открытие Дня математика стало для него открытием купального сезона.

- Ничего не пойму, отчего Кухля сжег Соловейчика? Шихман, разъясни.

- Кюхля сильно рассердился на Эшпай и Соловейчика, считая их одной шайкой - лейкой, Эшпай ему пока неподвластна, как начальница, поэтому он решил сжечь для начала Соловейчика, чтобы устрашить ее.

Погосян вытаращился:

- Да что ты говоришь, ну кто такой первокурсник Кухля, и кто такой Соловейчик. Они же в разных весовых категориях.

Шихман посмотрел на кучевые облака, фамильярно им улыбнулся.

- Кухля, брат ты мой, сын Горганадзе, если уж речь зашла о весовых категориях, понял?

- Понял. Да, тогда ясно, вот это новость. А почему фамилия другая?

- По маме решил пойти. Учись студент, пока секретарь партбюро жив!

- А чего хочет Кухля?

- Кухля хочет всего и сразу. У него параноидальная тяга к власти, как у большевиков. Может быть даже сильнее.

- Да, от таких людей надо держаться подальше.

- Вот и держись, но учти, канадской границы поблизости все равно нет, мальчик настигнет тебя повсеместно, когда ему будет надо.

20.

Вечером в общежитии по случаю профессионального праздника и приезда делегаций иногородних гостей состоялись грандиозные танцы под живую музыку. Вокально - инструментальный ансамбль "Интеграл" редко выползал из подвала, где он музицировал, но сегодня был как раз один из таких дней: его возглавлял певец с роскошными кудрям до плеч, выдающимися усами и лирическим голосом от песняров.

Судя по всему его любимой песней была "Олеся", он исполнял ее через два раза, на третий.

Двое гитаристов на электроинструментах подыгрывали ему с каменными лицами, за них обоих отрывался ударник, парень в красной потной майке, с татуировкой на плече в виде парашюта и трех букв "ВДВ", который даже на плавный мотив "Олеси" мотал головой похлеще, чем Кайгородов в лучшие дни, а время от времени " жарил соло", тогда гитаристы с певцом отключались и ударник наяривал один минут десять - пятнадцать, колошматя по барабану и тарелкам своими палочками изо всех сил.

После такого выступления раздавались аплодисменты и толпа со вздохом облегчения возвращалась к танцам под лирический мотив электрогитар.

Свет в центре зала был отключен, зато стенки освещались хорошо, наверное для того, чтобы видно было кого приглашаешь с пьяных глаз, и к администрации с утра не несли протестов за обман и подлог.

Кое - где пытались танцевать кружком, преобладал парный танец, то бишь переминание дамы и кавалера обнявшись на одном месте.

Сначала все люди вообще показались Погосяну чужими в неверном свете: "Ничего себе народу понаехало к нам", - подумал он ошеломленно, а через несколько минут начал узнавать там - сям знакомые лица, невероятно измененные танцевальной атмосферой и бликами цветомузыки. Рядом с ним у стенки остановился пожилой студент с обтекаемым лицом, будто всегда заспанный. Это был один из тех, со специального факультета прикладной математики, что задружили с Буханкиной год назад, в результате чего ей пришлось покинуть университет по невыясненным обстоятельствам, связанным с двусторонним обморожением бедер.

Юрик отвернулся от него. Мало того, что Буханкину сглазили, тот встал так близко, что к общей жаре добавился крепкий перегар, а изо рта воняло на метр, стоило ему только отворить его.

- Чего не танцуем? - Обратился он к Погосяну.

- Так, - не вдаваясь в подробности бросил Юрик и еще более отвернулся от неприятного студента с обтекаемым лицом.

- Вон их сколько стоит, - довольно рассмеялся тот, - сами пришли, чтобы попасться на удочку.

- На какую удочку?

- На нашу. Пришли и ждут.

- Чего ждут то? Что пригласят танцевать?

С обтекаемым лицом дернул шеей, мол, шути - шути да знай меру

- Приручиться пришли, понял?

- Нет, не понял.

- Приручить их надо в танце, сделать своей короче, если умеешь - это сделать проще простого, за один танец, за три минуты. А не умеешь - стой возле стенки, мороженным угощай, лимонадом, только все без толку будет.

Погосян не возжелал более разговаривать.

- Другие думают, что могут уболтать девушку, - а не в этом дело. Главное вот: неожиданно он поднял обе руки и потряс пальцами перед лицом Юрика, что тот отшатнулся. - Главное игра пальцами, как у пианиста. Вот думаешь пьяненький, старенький, лысенький, да тут чо то расхвастался насчет девушек, а покажи мне любую, и за один танец я ее забодаю.

- В смысле?

- А увидишь сейчас в каком смысле, увидешь, ты скажи только: кого? А остальное - моя проблема. Хочешь вон ту высокую?

Высокая первокурсница с отстраненно-жалобным выражением напрасно пряталась в углу за своими низкорослыми подружками. Почему - то Юрик с ней часто встречался глазами.

Он ничего не сказал.

Но человек с обтекаемым лицом вдруг переменил решение:

- Нет, это легко, лучше вон ту красотку уведу у ее парня, видишь, они обнявшись стоят возле гитариста? Счас, покажу класс!

Тут Погосян ухмыльнулся. Вот болван плешивый! Задача явно невыполнима для перестарка - идиота. Тем более, что указывал он на недавно сочетавшуюся законным браком чету Лесковых с третьего курса. Медовый месяц сделал похожим даже выражение их лиц. Повсеместно они ходили взявшись за ручки, к этому все давно привыкли. Ну вот такие это люди, Лесковы, ну так вот любят друг друга, ну что тут еще скажешь? Юрик посмотрел внимательно на соседа:

- Рискни, авось выживешь.

Плюнув на ладонь, обтекаемый прибил прядь к поблескивающей лысине, меленько потрусил сквозь толпу к Лесковым. Музыка как раз отдыхала, однако все пространство по прежнему было занято парами, которые пережидали перерыв. Бегущий лавировал меж ними.

Подбежал, расшаркался, приложил руку к сердцу, обращаясь к кудрявому Лескову - мужу, мальчику с нежным лицом и о чем - то явно прося у него, тот отрицательно покачал головой.

Лескова - жена застеснялась, ее приглашал посторонний мужчина, отвернулась в сторонку, образцово - показательно дожидаясь своей участи. Она, как муж скажет, так и будет делать. Алина изумительно красива и вся целиком в его власти. Лесков достал расческу и расчесал красивые волнистые волосы в пику лысему просителю.

Тот несчастно заоглядывался, ища поддержки у окружающих: маленький, старенький, лысенький, из тех самых, кого девушки не любили никогда и уже, увы, не полюбят. Приложил две руки к груди, умоляюще глядя на Лескова мужа, и прося одолжить разик жену Алину, отнял левую с одним указательным пальцем: мим, Чарли Чаплин, просит станцевать, один раз повальсировать, уважьте старика.

Зазвучала осточертевшая всем "Олеся" и муж нехотя согласился. Обтекаемый галантно повел даму на тур чего-то среднего между вальсом и праздношатанием.

В толпе среди сумрака и бликов цветомузыки их уже не видно. Вскоре парочка вынырнула неподалеку от стоявшего возле стенки Погосяна. Ничего особенного тот не обнаружил.

Расстояние между телами много более среднестатистического. Юрик видел Алину со спины, отметил красоту ее фигуры.

Он не слишком понимал, чего хочет добиться во время танца обтекаемый, хотя и так он добился немало, - разлучил на три минуты неразлучных Лесковых. Погосян представил себе на мгновение, что было бы, если муж не захотел разлучаться, а ходил рядом, как всегда держа жену за ручку, пока она танцует с другим, и громко прыснул. Быстро сделал серьезное лицо, посмотрел по сторонам, не заметил ли кто его дурацкого поведения, и со скучающим видом вновь уставился на спину жены Лесковой.

И тут до него дошло, почему обтекаемый увел Алину подальше от мужа, и поближе к нему, Погосяну, вероятно хотел наглядно продемонстрировать свое искусство обращения с чужой женой, хотя если бы не сказал Юрику об этом специально, и не помахал пальцами перед носом, тот бы и теперь не обратил внимания.

Ничего из ряда вон. Сам обтекаемый танцевал неважно, так, топтался на месте и все, зато руки его танцевали так уж танцевали, то парили над талией партнерши, то проводили пальцами длинную полосу, будто он что-то рассказывал и показывал автоматически, случайно, то втирали запястьем круговыми движениями, а пальцы все время, бегали вокруг мурашами.

Площадкой для этих посторонних незаметных танцев служила вся спина Алины до бедер. Иногда ладонь, словно устав держаться на талии, опускалась ниже, и все происходило как бы невзначай, вроде партнер устал вести даму в одном положении и просто меняет расположение вспотевших рук. Жарко. Душно. Парочка развернулась боком и тут Погосян заметил, что несмотря на жару, расстояние между телами резко сократилось и желание к сближение шло не от партнера, а от партнерши, она слегка изогнулась в поясе, подалась вперед, ближе к обтекаемому. А может подальше от его похотливых рук?

На этом музыка закончилась. Обтекаемый галантно проводил Алину к супругу, пошел зачем - то сходил к музыкантам , поговорил с ними и вернулся, встал рядом с Погосяном, загадочно помалкивая.

Юрик не стал у него ничего спрашивать. Этот человек ему изначально несимпатичен. Он смотрел на Лесковых, где муж, недовольный и собой, что позволил кому - то обнимать свою жену, и Алиной, что когда он доверил ей, как джентельмен, решать идти с другим или остаться с ним, родным мужем, не отказалась от танца. Он взял ее за руку и, глядя в сторону, сказал несколько слов. Голова жены поникла. Она молчала, стоя рядом в виде статуи, изображавшей Раскаяние.

- А все эрогенные зоны, - пробубнил рядом обтекаемый, и шмыгнул носом, - главное их найти. Времени оказалось маловато. Может и не получится.

- Да на что ты надеялся?

- А я и сейчас надеюсь. Вот погоди, объявят белый танец, тогда посмотрим. Древние были правы, женщины - биороботы, ими надо уметь пользоваться, как машинами. И совсем не важно, что она кого-то очень сильно любит, это даже лучше, чем машина мощнее и скоростнее, тем быстрее она помчится в обратном направлении, стоит только развернуть руль, то есть потрогать ее как следует, и где надо.

Начался следующий танец. Лесковы не пошли на круг, они ссорились. Причем теперь говорил не только муж, но и жена ему отвечала короткими фразами.

- Мусульмане не зря не позволяют до их женщин никому касаться, даже видеть не дают, у женщин своя половина в доме, у мужчин своя. Соображал пророк Мухамед, что к чему, а наши нынешние, как вчера родились, вишь сколько девчонок на танцы понабежало. Ждуть, когда ими кто-нибудь поуправляет. А еще говорят, что женщины любят ушами, ничего подобного, словами их только отвлекаешь, нет любят они все же поясницей.

- Объявляется белый танец, - провозгласил певец, - дамы приглашают кавалеров и запел тягуче - сладко, про то как "я пригласить хочу на танец вас, и только вас, и не случайно этот танец вальс".

Мужчины скромно застыли на местах, застигнутые этим объявлением. Кое к кому поспешили девушки от стенок, используя редкий шанс самостоятельного выбора. Внезапно рядом возникла Алина, очень разгоряченная внезапной размолвкой с мужей, хмурясь, ни говоря ни слова положила руки на плечи невзрачного соседа Юрика, а тот крепко обнял ее за талию, и они нырнули в толпу, оставив его в самых траурных размышлениях.

Что же это получется, в любой момент вашу жену может в три минуты увести любой гмырь болотный, специалист по эрогенным зонам? И при всем при том данное событие с ее стороны будет объяснено, как неземная роковая любовь, удар молнии, озарение? Дар небес, так сказать. О такой внезапной любви поэты любят слагать длинные поэмы: "Она полюбила так, что все на свете позабыла ... себя, детей, мужа и пошла за ним на край света". О, боже, зачем издеваться подобным образом над слабым человеческим существом? Так мелко и зло?

- Что? - Переспросил он ту высокую первокурсницу, из угла, которая с самоотверженным вызовом приблизилась, встала перед ним, что-то спросив.

- Можно вас пригласить? - Повторила та еще более стесняясь.

- А ... ну, пойдем.

Муж, оставшийся без жены, рыскал глазами по сторонам, обернулся к какой-то соседке, даже протянул было руку к ней, собираясь пригласить, но той же самой рукой отмахнулся, быстро выбрался из танцзалы к лестнице, там пропал.

Партнерша оказалась чуть повыше Погосяна, здоровая деваха.

"Я пригласить хочу на танец вас и только вас, - радовался певец, - и не случайно этот танец - вальс".

Да где уж случайно. Нет ничего случайного, все предопределено наличием эрогеных зон, где тут они у нас, здесь что - ли?

- Меня зовут Юрик, - монотонно забарабанил он по направлении к уху девушки, вспомнив наставления обтекаемого, - я учусь на втором курсе, отличник, но есть одна четверка по топологии, профессор Пахлеаниди вкатил, зараза, - и принялся рассказывать первокурснице про житье - бытье, постепенно осваиваясь на талии у Елены настолько, что даже залез пальцами слегка под красную кофточку и ощутил там нежную беззащитную гладкость, какая бывает у первокурсниц на талии, к которой не притрагивался еще ни один специалист по эрогенным зонам, а может уже и притрагивался, не зря у нее лицо приняло ждущее выражение, означающее что он просто обязан продолжать ... говорить. И он продолжил. Под конец танца она так разомлела, что положила свою голову ему на плечо, и наконец сделалась немного ниже ростом. Он отвел ее на то место, где она пряталась раньше, и оставил там. В угол! А сам вернулся к себе.

Туда же пришли веселые, и довольные Алина с обтекаемым. Веселость Алины немного превышала нормальную. Она, кажется, говорила всем окружающим: А я так хочу! И буду! И никто ничего не имеет права мне сказать! Вот!

Никто ей и не говорил. Муж куда - то делся, а остальным какое дело до какой - то там Алины, полгода ходившей взявшись за руки с Лесковым, благополучно вышедшей за него замуж, а теперь держащей другую руку, благодаря новому вспыхнувшему чувству, необыкновенному, как взрыв сверхновой звезды! И пусть себе.

Даже Погосян засомневался в происхождении ее чувств. Так хорошо выглядит Алина в эти минуты, так неподдельно счастлива, что право, ему не хотелось вспоминать слова про мощную машину, у которой лихо вывернули руль в обратную сторону, и она понеслась, не обращая внимания куда. Лишь бы по шоссе с ветерком!

- Может пойдем ко мне? Попьем пивка? - Предложил обтекаемый, загребая ее рукой, и она радостно тряхнула распущенными до плеч волосами выражая полное согласие с ним и с его рукой. Обтекаемый подмигнул Погосяну, быстро уводя за собой потупившуюся в лихорадочном румянце чужую жену, как будто пьяненькую от счастья, и на все согласную подружку.

Однако в коридорном сумраке разгорелся скандал. Оказывается, оставленный на произвол судьбы муж, сидел там в засаде, и увидя, что жену так вот запросто уводят в нумера, предъявил свои законные супружеские права.

- Лесков, будь человеком! - Воскликнула пронзительно Алина, которую на глазах лишали вечернего счастливого настроения, пытаясь вернуть к домостроевскому началу.

Но поздно. Спор разыгрался нешутошный. Резко срезонирывали перила лестницы, будто по ним с размаху пнули ногой, раздались хлесткие удары, сопровождаемые боксерскими уханьями, кто-то свалился на пол.

Стоявшие по стенке начали обеспокоенно поглядывать в темный коридор, а те, что были ближе вышли на лестницу, посмотреть, в чем дело.

- Я же тебе говорила, Лесков, не лезь, когда тебя не просят! Сам виноват! - раздался гордый девичий голос, по которому стало ясно, кто стал победителем в схватке.

От общежитского входа уже спешили к лестнице двое дежурных в красных повязках. Через какое-то время они вывели из коридора Лескова, усадили на стул возле вахты. Как человек, недавно побывавший в нокдауне, Лесков - муж медленно оглядывался по сторонам, будто шея не гнулась, и повторял одно и тоже:

- Вот сука, а? Вот сука, а? - Ждал, когда хоть кто-нибудь согласится с ним.

Никто не обращал на него внимания.

Погосяну стало жаль несчастного, ничего не понимающего наивного мужа, к тому же побитого. Снова заиграла "Олеся". Он автоматически направился к углу, где оставил первокурсницу, но увидя ее обрадованные глаза, и то, что она уже выходит из своего укрытия потихоньку к нему навстречу, и даже начинает поднимать руки, тут же изменил свое намерение, пригласив стоявшую рядом рыженькую девицу в джинсах, и одной белой гипюровой блузке, под которым был туго натянут твердый бюстгальтер. Первокурсница резко отпрянула в свой угол, зарылась испуганной улиткой в тине.

- Пойдем, потанцуем? - предложил Погосян.

- Не пойдем, а пойдемте, - поправила рыженькая, и глазом не поведя в его сторону.

- Ну, пойдемте, потанцуем, - предложил Юрик контракт на равных условиях, с некоторой прохладцей.

- А без "ну" можно?

- Позвольте пригласить вас? - С вибрирующей то ли нежностью, то ли ненавистью в голосе спросил Юрик, беря влажную ладонь и кладя себе на плечо гвардейским эполетом.

Им не пришлось долго ходить - всего полшага, и они в танцующей толпе, где настояна теплая и душная атмосфера духов, водки и пота. Жарковато. Она положила вторую руку на плечо.

Он же нащупал под левой ладонью лопатку, перетянутую тугой портупееей бюстгальстера, который выделялся на теле главной изюминкой наряда. Правую отправил на крутое джинсовое бедро пониже талии. М-да-с, какие здесь, к черту, зоны?

- Я Юрик, а вас как зовут?

Девушка запнулась:

- А зачем вам?

- Да так, просто. Впрочем, можете не говорить, даже лучше будет, если не скажете. Тогда останетесь для меня прекрасной незнакомкой навсегда. -Легким круговым движением обвел район лопатки, правую ладошку сдвинул с бедра повыше к позвоночнику, но вернулся обратно на округлое бедро- слишком горяча талия. У стенки стоять конечно прохладней.

Он подул сверху на ее волосы, охлаждая.

- Марина, - призналась девушка, поморгав глазами в благодарность за его вентиляционные услуги.

- Ну вот, конец всем грезам, тайна нарушена, женский секрет раскрыт, - она звалась Марина. Благодарю за танец. С последними утихающими почти кладбищенскими аккордами он возвратил Марину на ее место у стены, помахал незнамо кому рукой, и перебежал сквозь танцплощадку на другую сторону холла.

Тут он немедленно пригласил черненькую девочку с длинной челкой, под которой прятались внимательные глаза. Очень худенькую. Спинные позвонки выступают клавишами пианино. Ее звали Надей. Он бурно разыгрался на этих клавишах, думая, что бесполезно. Под занавес она обнадежила его таким интимным взглядом! Наверное что-то получилось. Потом пригласил неизвестную, оказавшуюся самой Любовью с большой буквы, с ней ему не пришлось утруждаться вести беседу, она сама болтала без умолку, так что успела уместить в четыре минуты танца всю свою сознательную жизнь. Следующую звали просто Аня. Потом была Татьяна, следом Оля. По второму разу он никого не приглашал, изучая новую методу взаимоотношений, тут уж не до удовольствий - работать надо!

Юрик наобнимался за пару часов с двумя дюжинами девушек, как бы ненароком попав в перевобытно - общинное общество, где все девушки общие и доступные для обнимания и трогательного общения.

Неплохое было общество, между нами, мальчиками, говоря. Ему понравилось танцевать трогательные танцы, и думать здесь было совершенно не обязательно про атомы, валентность и молекулы. Разнообразие запахов духов, тел, рук действовали на него самым вдохновляющим образом. Он очень старался. Он хотел всех и всех их добился, разумеется тех, кого смог пригласить. Опьяненный чувством вседозволенности в одиннадцать часов вернулся в комнату передохнуть. Танцы в честь праздника обещали продлить до часу ночи.

Пробегая мимо стайки первокурсниц на площадке, что-то оживленно обсуждающих, он услышал знакомый голос и обернулся: высокая Елена из угла пребывала в центре внимания. Это были девушки от стенок, с которыми он недавно танцевал, и с которыми не танцевал никто кроме него. Это был его маленький гарем, и он был его единственным обладателем.

- А он, представляете, - рассказывала и одновременно показывала она, - положил руку вот сюда, как бы между прочим, конечно же, погладил - погладил, а потом сюда и еще .... - остальные уже видели Юрика и радостно прыснули со смеху, тут и Лена обернулась, а по выражению лица стало ясно, что рассказывала она о нем.

- Спокойной ночи, Леночка, приятных тебе сновидений, - сказал Погосян вежливо, легко запрыгнув еще тремя ступеньками выше.

Его подтолкнул новый взрыв смеха.

21.

Среди новых предметов в весеннем семестре появились методы вычислений, а семинаром к ним то, что многие разочарованные в математике давно ждали - программирование на Алголе. Методы вел доцент Невольский, абсолютно невозмутимый человек средних лет, любой разговор сводящий к вычислению погрешностей. Абсолютных и относительных.

Погрешности были его коньком и погрешности он видел везде, даже в деле строительства социализма в отдельно взятой стране, к тому же не только не боялся, но даже любил поговорить об этом между делом со студентами.

- Это потому, что его еще жареный кочет в зад не клевал, - объяснял столь легкомысленное поведение доцента Марик Глузман, уже меньше чем прежде, только по нервной привычке наворачивая прядь волос на палец, - вот клюнет жареный кочет, тогда он сразу по - другому закукарекает. У нас же большая страна ... непуганных идиотов еще много, особенно в Сибири. Прямо заповедник устроили в пределах университетской рощи.

- Марик, - ну что ты такое говоришь? - Возмутилась комсорг, - дискуссий в обществе развитого социализма никто не отменял.

- Девушка, все дискуссии, и особенно экономические, имеют дурное правило начинаться в столице нашей родины Москве, а заканчиваться как правило на Магадане. А знаете почему?

- Ну, почему?

- Потому, что дальше некуда. Вот.

Практику по программированию вела худая - прехудая аспирантка, мастер спорта по бегу на длинные дистанции, часто приходившая на занятия прямо с тренировок в красном спортивном костюме, в котором чувствовала себя явно удобней, чем в цивильном женском платье.

Обучение она начала с черчения блок - схем программ. В этом запутанном деле, как ни странно, преуспел больше всех твердый троечник Глузман. Чертил он лихо, без помощи специальных линеек, от руки, как бог на душу положит, но твердо, красиво, а главное верно организуя разнообразные циклы и правила перехода.

- Больше всего мне нравится команда перехода ГОУ ТУ, - кричал он громко прямо на занятии, - кстати, знаете как будет по украински эта команда, - спрашивал хитро поглядывая на красноштанную аспирантку, и тут же отвечал: -ПИДИ К ...

- Ну, Мараня, - укоряюще кричала Грамм, - ты прямо опупел в последнее время.

Аспирантка - бегунья обладала марафонской выдержкой, прощая Маране его выходки за успехи в составлении блок - схем, да и писать программы тот начал быстрее всех, ведь терпение - это главное в стайерском беге.

- Мой кусок хлеба, - объяснял Глузман свое превосходство, - из лучших сортов пшеницы, мягкий, белый, с толстым слоем сливочного шоколадного масла , а поверх него еще более толстый слой красной икры. Я и сейчас толстый и красивый, а то буду самым толстым и самым красивым программистом в мире. Поняли? Хорошие программисты на вес золота - везде нужны, хоть у нас в Черновцах, хоть в Киеве, хоть в Москве. А чистых математиков как собак нерезанных, просто пройти нельзя, куда ни плюнь везде математик сидит, и вежливо утирается. Еще извинения попросит. Вы как хотите, девочки, а я лично специализируюсь в программировании.

Составя свою программу на листочке бумажки, Погосян понес ее на Вычислительный Центр в подвал второго корпуса. Но чтобы набить программу на специальных станках нужны были по крайней мере перфокарты. С перфокартами напряженка.

- Сколько вам? - недовольно спросила его затурканная девушка в белом халате.

Погосян прикинул число команд:

- Штук двадцать.

Ему дали пятнадцать, но и их бы хватило, если он смог безошибочно набить на станке - перфораторе команды, а так пришлось вырезать бритвочкой на картах дополнительные дырочки, а ненужные дырочки заклеивать. Проделав несколько таких операций с перфокартами, Погосян понял, что профессия программиста ему жутко не нравится.

Конечно, предмет этот он сдаст на отлично, кто бы сомневался, и программы отладит любые, какие зададут, но слишком уж муторное, кропотливое занятие с бритвочкой над перфокартами маятся. Так можно в конце концов и на самоубийство решиться, при помощи той же самой бритвочки.

Нет, Погосян решил оставаться верным чистой абстрактной математике до последнего, пока не пошлют в нарымскую деревню учителем, - он подолгу размышлял об этом, и остался при мнении, что все же в математике чувствует себя увереннее всего.

В следующую субботу он с утра помнил, что вечером будут танцы, но не показывал виду, сохраняя спокойствие и невозмутимость, хотя именно наиболее выдержанные кадры это самое спокойствие на праздничных танцах порастеряли.

Рифкат забегал несколько раз для того только, чтобы спросить: пойдет ли Юрик на танцы? Юрик взвешенно отвечал, что еще не знает, но обязательно подумает над этим вопросом. Несколько позднее. Такой ответ Рифката не удовлетворял, он стоял в дверях, смотрел, недоверчиво улыбался, потом уходил и снова прибегал через полчаса: идешь на танцы?

- А чего такой переполох?

- Ты во сколько в прошлый раз ушел?

- Часов в одиннадцать - двенадцать.

- Во-во, а после двенадцати такой бордель начался, - Рифкат завел глаза поверх очков к потолку, - приятно вспомнить! Несколько девиц устроили ... как бы это выразиться ... короче секс -револьюшн.

- Что, разделись? - Радостно испугался Погосян.

- Ну, ты размечтался. Танцевать стали убойно, причем в основном первокурсницы разбалделись на полную катушку, которые прежде полгода у стен выстаивали, а тут будто с цепи сорвались девушки, и вроде бы и не пьяные, но как змеи об тебя извиваются телом, и тем самым местом тоже прут вперед прямо неустрашимо, я с одной потанцевал этак пару минут, так чуть не это ... короче полная борделино де коморра в полном смысле слова. Этак разогрели публику, что дым пошел коромыслом. Потом до утра в целовальник пробиться нельзя было, на всех ступеньках парочки стояли в обнимку, нормальному человеку даже ступить негде.

- А чего нормальному делать в целовальнике? - Подозрительно спросил Юрик.

- Ну, как бы да, в смысле нечего, я так, случайно там пробегал, - Рифкат поправил очки, хмыкнул, - так ты идешь сегодня? Понимаешь, на пару не так мандраж колотит.

- Возьми с собой Мурата.

- Нет, Мурат теперь Коран в подлиннике на арабском читает, ему танцы до фени.

- Что в мусульмане подался что-ли?

- Вроде нет пока, просто изучает. Так ты идешь?

- Попозже.

Рифкат стеснительно фыркнул, поправил сползающие на вспотевшем носу очки, и пошел на негнущихся ногах в нижний холл за час раньше назначенного срока. Постоять у стенки, присмотреться: что, да как?

Юрик, напротив, решил на час припоздниться. Пусть толпа набежит, народ разогреется, да накопится числом поболее, тогда он тихой сапой проникнет и продолжит свои исследования, кои в гуще народной не так бросаются в глаза.

Но ошибся в своих расчетах, как в алголовской программе. Стоило ему спуститься в зал, как его окликнули:

- Юрик, привет! - И он увидел Ленку, - Юрик не забывай! - Указала она пальцем на себя.

- Юрик! Я здесь! - Это уже Ира. Или не Ира, а Ольга?

В другой раз он бы порадовался своей широкой славе, но в данном случае лишь слабо махнул пальчиками и попытался раствориться в толпе. Не тут то было! Со всех сторон ему неслись приветствия от девушек. Их было много, слишком много.

Более всего ему хотелось бы теперь сохранить инкогнито. Напрасные старания, перед ним возникла Ленка, сейчас она была к тому же на высоких каблуках, поэтому казалась еще выше, чем прежний раз. Слишком большая, и покачивалась к тому же. Этого еще не хватало. Стоит перед ним, как стена, оттеснив в стороны всех людей своим большим полуголым телом. На ней супермодное платье, похожее на полупрозрачную синтетическую комбинацию с тоненькими ниточками на белых роскошных плечах. В этом одеянии руки и ноги и все прочее тело ее выглядели слишком выпукло и громоздко.

- Потанцуем? - Произнесла безапеляционным тоном, хотя никакого белого танца вроде не объявлялось. После чего обрушила ему на плечи свои тяжелые руки, холодные, покрытые некой сыростью, словно бы подтаявшую изморозь, и отчаянно поглядела прямо в лоб беззащитными серыми глазами.

Погосяну стало как-то особенно тяжело на душе, когда девушка облокотилась на него всей своей массой, как на постамент. Ничего не ответя, он вынужден был обнять партнершу за талию уже потому только, что так удобней было ее поддерживать в горизонтальном состоянии. Первокурсница была пьяна, как кролик в белом вине, она обвисла на нем созревшей виноградной лозой, и вися этак немножко боком поинтересовалась:

- Почему не танцуем, молодой чел - эк, а стоим на одном месте? А? Где ваши руки? Наши руки не для скуки! - И подмигнула туповато, напоминая партнеру его проделки недельной свежести. Погосяну сделалось совсем стыдно, как всем дочерям Лота в совокупности на следующее утро, после всем известной библейской пьянки.

Удерживая на себе без видимого напряжения живой груз, он попытался быть корректным:

- Может быть, вас проводить до комнаты?

- Проводить, - мотнуло головой несчастное создание.

Юрик повел ее, пятясь раком к коридору, стараясь ни в коем случае не запнуться и не уронить. Он был бы заживо похоронен под этим большим белым, гладким и почему - то уже холодным телом.

- Юлька!!! - Вдруг крикнула кому - то в пространство повисшая телом первокурсница, - не теряй, меня наверх повели!

Все окружающие на секунду отпрянули в стороны, чтобы рассмотреть ту, которую уже повели, достаточно ли она хороша и созрела для главного дела жизни.

Юрик чуть не раскланялся на все стороны, как провалившийся мим, которого на сцене высветил раньше времени прожектор. Рифкат помахал ему. Он танцевал по-прежнему галантно согнувшись в пояснице под углом в сто двадцать градусов, с прямой спиной и на прямых ногах.

- Вон потащили деваху в нумера! - Крикнул кто-то. Рядом рассмеялись.

Первокурсница нагло подтвердила ложную информацию, свеся голову на спину Погосяна:

- Да, в нумера, - сказала она, - Юра, а здесь есть нумера?

Они начали подниматься в обнимку по лестнице. "Почему я обязан тащить, - думал Погосян с раздражением, - эту дуру, которая где-то с кем - то напилась, а я теперь таскай? Ничего не понимаю, сплошной идиотизм. И вообще, сегодня перед ним совсем не та пугливая симпатичная высокая первокурсница, что была в предыдущий раз, нет, какая-то толстенная пьяная бабища напала на него, ей богу, икры толстые, мужские, ручищи тоже как грабли, почти удавила за шею, и морда бессмысленная. Полная идиотка. Все встречные смотрят, улыбаются, мол, напоил дуру - телку до бесчувственного состояния, повел теперь в койку, пропускают их, ни один не поможет, будто он в одиночку диван тащит на верхний этаж.

- Вас в какую комнату доставить, девушка? - Спросил нарочито громко, - какой у вас этаж?

- Ой, да что ты так кричишь, Юрик, да веди хоть к себе что-ли, если хочешь.

- Что значит, хочешь? - Обиделся Погосян. - Как это к себе? Нет, уж извините, пожалуйста, говорите номер комнаты, так и быть, доставлю.

- Юрик, веди к себе, - и она безжизненно повисла на нем, прикрыв глаза, бледнея мертвенным саваном, - что ... не видишь, я же не ... в ...меня...емая. Пользуйся.

- Ладно, напою крепким чаем, а то вас что-то сильно развезло. Только чур, на меня не блевать.

Бормоча сквозь зубы ругательства, втащил бесчувственное тело к себе в комнату на третий этаж, где она сразу рухнула на пустую кровать, отсутствовавшего Соловейчика - младшего. Навалилась спиной на стену, выставя из - под комбинации свои большие голые колени в стороны, и так полулежала, фривольно улыбаясь на все четыре стороны, хотя никого кроме Погосяна, и Парилиса в ушанке, лежащего, как всегда на своей кровати, поблизости не было.

Вконец деморализованный печальным развитием обстоятельств, Юрик подхватил чайник и бросился на кухню - разогревать. Поставил на свободную комфорку и застыл рядом. Боязно даже возвращаться в комнату.

О, зачем, зачем он пошел сегодня на эти танцы, и главное, зачем делал то, что показал ему обтекаемый на прошлых танцах? Какие к черту эрогенные зоны? Тоже мне, наука! Старый плешивый маразматик каждую субботу лазит на танцульки, раскручивать ничего не соображающих первокурсниц, и он, Юрик Погосян туда же. Стыд и позор!

- Юрик, - ты чего здесь? - Спросил, забегая с тетрадкой под мышкой Шихман.

- Чайник грею.

- Так включи комфорку - то, - и Шихман исчез с довольным видом, утянутый в коридор за рукав однокурсницей: "Толик, ну объясни мне эту формулу".

Что, снова получил посылку? Да какое мне дело?

В комнате налил в чашку побольше заварки, добавил кипятку и сказал:

- Пейте.

Девушка открыла глаза, досадливо поморщилась.

- Не хочу чая.

- Пейте.

- А вы сядете рядом? - Она похлопала по одеялу рядом со своей коленкой. - Садитесь, не бойтесь, я вам ничего не сделаю.

- Зачем мне садится на чужую постель? Я на стуле прекрасно посижу.

Первокурсница растерянно взяла чашку, отпила немного.

- Это не ваша постель?

- Нет.

- А где ваша?

- Какая разница?

Она погрозила ему пальцем.

- Думаете, я ничего не помню, да? - Снова отпила глоток, еще и еще один. Молча выпила всю чашку, попыталась встать, но завалилась на Парилиса. Тот отбивался с молчаливым отчаянием затравленного зверя.

- Ой, уведите меня отсюда, - застонала высокая первокурсница Лена, - где здесь дверь? Помогите же мне!

Он вывел ее в коридор.

Перепившая девушка вдруг сильно ударила его по руке:

- Не трогайте меня, - и оттолкнулась от Юрика, - я дойду сама. Никогда больше меня не трогайте, понятно вам?

И пошла, куда ноги несут, почти уверенной походкой, придерживаясь о стены.

"Да уж, дернул черт, - без злости, растерянно подумал Погосян, - все, на танцы я больше не ходок!".

22.

Из читалки в комнату вернулся Шихман. Он стянул со своей кровати покрывало, и застыл, глядя в потолок с загадочным видом, почесывая косматый животик. На столе обрушилась поставленная им стопка книг и конспектов. Вот это называется: человек позанимался всласть!

- А этот проституток пьяных приводил, - вдруг пожаловался Парилис, поглядев в глаза Юрику, как всегда ничего не выражающим беглым взором.

Погосян ничего не возразил. Шихман удивленно посмотрел на него.

- Каких таких проституток, что серьезно?

- Пьяную вашу же первокурсницу чаем отпаивал, ты же видел, как я чайник грел на кухне.

- Который забыл включить?

Парилис сохраняя полное спокойствия лица добавил:

- Навалилась сверху бочка жирная, чуть не придушила. Тварь пьяная!

- Женя, ты чего? - Шихман попытался развязать завязки на шапке, но Парилис зажал узелок в кулак и отвернулся к стене.

- Пузатый приперся, - сказал он, - что за день сегодня такой, что все ко мне пристают?

- Это он меня имеет в виду? - Больше удивился, чем обиделся Толик.

- А кого же еще?

- Разговорился, наконец.

- Да уж, сыплет и сыплет.

- Примитивные придурки, - со вздохом сожаления констатировал Парилис отчетливо, - заколебали своей простотой.

- И это после всего того, что я для него сделал? Поил, кормил, ухаживал, как за маленьким, а он теперь обзывается ... не по существу вопроса.

- Да. Никогда так не откровенничал. Кстати, нас будто и не слышит.

- Он и себя тоже не слышит. Думает, что просто размышляет, а сам говорит вслух. Надо бы с него ушанку снять.

- С кем жить приходится, - переворачиваясь лицом к потолку, продолжал Женя, - знали бы мои бедные папа и мама.

- С нами, черт тебя побери!

- У него крыша поехала? После первого места на студенческой олимпиаде?

- Женька, тебе может врача вызвать?

- Оставьте меня в покое, гиббонизированные макаки! Боже мой, куда я попал? Сибирь, холодно как в морозилке, народ кругом - одни бывшие каторжники, нравы просто ужасающие! Нет, это не жизнь, а ничтожное и никчемное существование.

- Женька, будешь кушать? У нас картошечка есть, разогреть? - засюсюкал Шихман, который от всех болезней, начиная с гриппа, и кончая вывихом руки, лечился исключительно обильной жратвой.

- Еще будет спрашивать, не хочу ли я свинного сала! Что за нелюдь! Где это видано, в какие времена, чтобы еврей лопал картошку на свинном сале и другим предлагал!

Шихман отошел к окну и принялся рассматривать улицу, где было, как всегда ночью, и абсолютно ничего не видно.

- Никогда не думал, что обо мне так люди думают.

- Может врача вызвать?

- Его в психбольницу запросто упечь могут, лучше мы родителей известим.

- Что ко мне все лезут? Что надо? Заколебали, - констатировал Парилис, - ничтожные люди, ослы, ничего не смыслящие в математике, которые имеют наглость называть себя математиками! Они полагают, что диплом гарантирует им это звание! Как бы не так! Ослы! Сущие ослы!

- Женя, пойдем сходим в буфет? Еще успеем.

Вдруг Парилис посмотрел на часы, улыбнулся, снял шапку, не развязывая мертвого узла, обулся и втроем они спустились в буфет. Шихман широко, размашисто шагал впереди, далее Парилис, а замыкал шествие обеспокоенный Погосян. В буфете они встали в конец очереди.

- Опять обдурит эта буфетчица чертова, - забубнил Парилис скромно разглядывая свои ботинки, и ни на кого не глядя, - а сметана у нее разбавлена кефиром, кислятина, к тому же тянется, как слюни у бешеной гиены.

Юрик с Шихманом тоскливо переглянулись. Шапка оказалась ни при чем. Очередные тоже начали заинтересованно оборачиваться на смельчака.

- Колбасу покупать не буду, - продолжал несчастный, бросая исподлобья быстрые взгляды на стекляный прилавок, - она только называется докторской, а на самом деле сделана из дальневосточной сои, туалетной бумаги и крысиных хвостов. Это всем давно известно.

- У вас колбаса то свежая? - Поинтересовался очередной покупатель у буфетчицы.

- Свежая конечно.

- А тут говорят, что не очень?

- Кто говорит? - Угрожающе насупилась буфетчица, берясь за колбасный нож и оглядывая жмущуюся к прилавку очередь из конца в конец.

В наступившей тишине отчетливо прозвучало:

- Старая вруша соврет - недорого возьмет. Колбаса у нее свежая, как же, держите меня, а то упаду. Нет у человека совести ни на грош. Да она вам сначала недовесит процентов двадцать, а потом еще обсчитает на тридцать процентов минимум, я проверял. Если б не дикий голод, никогда здесь не питался. А две сумки с работы всегда полнехонькие тащит. С чем бы это интересно? И почем покупала?

- Кто это мне тут агитацию разводит? - Воскликнула буфетчица, пораженная в самое сердце, особенно упоминанием о двух сумках, - эти студенты совсем обнаглели! Сумками попрекают, а знаешь ли ты за какую зарплату я здесь вкалываю с утра до вечера, бачки с пельменями с плиты к прилавку таскаю? Этого вы не видите, сумки мои им глаза колют, а ты внутрь заглядывал, видел что там? У самого молоко мамкино на губах не обсохло, а уж учить вздумал. Да вызывайте ОБХСС, я за любую порцию отчитаюсь принародно, у меня обвесов не бывает, а продукт точно такой, что со склада получаю, сама небось колбасу не варю вам здесь!

- Достаточно лохматых пельменей. -Бесстрасно констатировал Парилис.

Она швырнула нож с размаху на металлический прилавок.

- Все! Вызывайте! А я объявляю технический перерыв. - И ушла на кухню, закрыв за собой дверь.

- Пойдем, Женя, домой, - сказал Шихман, - нас здесь не накормят.

- Почему? - Удивился тот.

- Фатальное стечение обстоятельств.

Положив Палилиса на койку, где тот немедленно предался размышлениям вслух о своей голодной, неисповедимой судьбе в Сибири, Шихман потихоньку спер из женькиной тумбочки старый конверт с обратным домашним адресом и побежал срочно на главпочтамт, бить телеграмму родителям в Ташкент: "Приезжайте срочно, Женя заболел".

Идти покушать в соседнее общежитие Евгений Парилис отказывался решительно:

- Там страшный мороз!

- Май на носу, Женя!

- Все равно Сибирь, вы меня не обманите!

Нижний буфет был исключен. А тут еще на глаза Парилиса попалась соседка Света Немцова, которая первая всегда узнавала, когда Толику приходила посылка из Киева. Она что-то зашла просто так, в гости, но оказывается, молчун Парилис все знал про Свету, и был очень желчен в своих оценка, которые на этот раз и не подумал скрывать.

- Разве Шихману пришла посылка? - Поинтересовался он, глядя на Свету без всякого гостеприимства, - значит, опять нахалка сперла наш тортик. Абсолютно наглая девица, без малейших зачатков элементарной совести. Считает, что у нее талия идеальная, ничего подобного. Ноги толстые слишком. И представляю, что будет лет этак через пять.

Света открыла рот на такую аттестацию, поперхнулась и выскочила вон. Шихман бросился следом утешать.

- Что он, с ума сошел?

- Немного есть, - согласился дамский угодник, - это после победы на олимпиаде на него ужасная гордыня нахлынула, теперь аттестует всех подряд. Попрошу Светик никому не рассказывать, это у него обязательно пройдет, и он лично попросит прощения, и мы все попьем чайку с тортиком в знак примерения.

- Очень надо!

И через двадцать минут все общежитие было в курсе, что Женя Парилис сошел с ума. Несет что попало, себя не контролирует, социально опасен, в комнату к ним лучше не заходить: матерится по - черному. Однако студенческая масса растворив в себе данную информацию, на поверхность ее не выплеснула, иногда только забредали осторожно милосердные души с передачей: кто брикет смородинового киселя подбросит, кто яблоко, а через три дня прилетели оба родителя Жени Парилиса, и забрали его домой без лишних разговоров - увезли в аэропорт прямо в зимней шапке, с которой Женя не пожелал расставаться вплоть до самолета включительно.

- Ничего, увидит цветущий Ташкент, - снимет, - сказала мама Парилис.

- Замерз он здесь сильно за зиму, зря его сюда отправили, - с меланхолией южного ученого человека наблюдая давно забытые серые заборы, лужи с рябью от северного ветра, и черные деревья без единого листика, подвел итог папа Парилис.

Но расставание вышло на редкость теплым. У Шихмана аж выступили слезы, он вывел своих знакомых девушек, и выстроил полукругом вокруг такси у подъезда общежития.

- Слава всевышнему, я больше не увижу этих засранцев, - сказал Женя, пожимая руки своих соседей по комнате с самым скромным видом, на который был способен.

- Это он так шутит, - воскликнула мама, засовывая сына в машину. - В студенческих городках всегда грубоватый юмор.

- Мы знаем, -ответил за всех Шихман. Слезы по прежнему стояли у него в глазах. Девушки махали Жене в окошко, он отвечал им тем же. Губы его при этом шевелились, но стекло было плотно закрыто, и однокашницы не услышали последних слов прощания.

- Ну вот и все, осиротели мы опять, - сказал Толик вернувшись в комнату с пустой кроватью.

Впрочем, сиротство опять оказалось недолгим. Как известно, свято место пусто не бывает, и даже место такого богохульника, каким оказался скромняга и молчун Парилис. Поэтому скоро в гости пришел Гапонов со своим чемоданом и попросился на постой.

- Ребята, я неверующий атеист, но пустите Христа ради, - сразу пожаловался он, садясь на голую койку Парилиса, - не храплю, носки стираю вовремя, человек степенный, - Погосян меня знает. А то восстановить то меня восстановил деканат, - жалобно продолжал он, - а общагу не дали, про стипендию вообще не заикаюсь, одно за счастье - от военкомата отбился, снова я студент.

- И как ты умудрился так лихо посдавать экзамены и зачеты? Я просто потрясен, - похвалил Погосян Гапонова.

Тот подмигнул.

- Вот будет за тобой цирюльник с табельным оружием гоняться, чтобы башку забрить, еще не так начнешь сдавать, ты наверное, сразу бы кандидатскую защитил с твоими то талантами. Рутман здорово помог, ему сильно ведущий на этом Дне математика не понравился. Буду КВНы вести и вообще вся развлекаловка факультетская на мне. Юрик, мужики, пустите на постой - тут до конца всего ничего осталось, май да июнь.

Погосян с Шихманом коротко переглянулись.

- Да живи, не жалко.

- Все, с меня бутылка. Сейчас пока денег нет, но я на неделю отлучусь в Питер, заработаю и поставлю, будьте уверены, за мной не заржавеет.

- А что ты там будешь делать?

- О, вам джинсы фирмовые нужны? Я за джинсами рвану, пакетов красивых тоже привезу, пакеты вам всем бесплатно. А джинсы могу по себестоимости прихватить. Там их на толкучке моряки отдают рублей за шестьдесят. В Борисове сдам барыгам по восемьдесят, они за стольник гонят. Дорогу надо оправдать в два конца, и себе чтобы хватило до конца года дотянуть с голоду не окочуриться. Перед Первомайскими праздниками и рвану. Так что с вас по шестьдесят рубликов всего - навсего, если желаете иметь джинсу от фирмы, а не самодельные, - при этом он выразительно посмотрел на ноги Погосяна.

- У меня и есть от фирмы, - довольно хлопнул себя Толик по упитанным ляжкам, - в обтяжечку сидят.

- А мне и ни к чему, - отказался с лета Юрик, чтоб даже и не мечтать. - У меня костюм с брюками имеется для университета, а в общаге и это сгодится.

- Ну, просто спасибо тогда. Пакеты цветные с меня, и бутылка коньяка однозначно.

23.

И перед праздниками Гапонов уехал в град Петра, ставший на свою беду колыбелью революции, где ныне очень бойко расцвела торговля импортными тряпками с пребывающих из-за кордона кораблей. Праздник мира, труда и мая прошел спокойно по единожды и навсегда выверенной схеме: Юрик на демонстрацию пошел, а на танцы нет.

Его "гарем" первокурсниц проявил удивительную верность и стабильность. По - прежнему до танцев и после оных собирался на лестничной площадке обсудить сексуальную ситуацию в стране и за рубежом.

Первое время девушки торжественно приветствовали Юрика, стоило ему мелькнуть где-нибудь поблизости, здоровались хором и смотрели во все глаза, будто он заезжий фокусник и вот - вот начнет демострировать им свои чудеса: доставать яйца из карманов, или делать деньги из воздуха.

Но время шло, Юрик фокусов не демонстрировал, на танцах не появлялся, и вдруг, как по команде, его гарем и вовсе перестал с ним здороваться, если он проходил мимо, они торопились отвернуться, а если смотрели, то глазами полными ужаса. Неизвестно в каком виде Лена интерпретировала события, случившиеся в их комнате, после которых, кстати говоря, великий молчун Парилис заговорил, и как заговорил!

Юрик тоже не здоровался. Зачем? Он хотел забыть случившееся, вычеркнуть из памяти раз и навсегда.

В марте месяце комсорг группы Великанова предложила Погосяну пойти бойцом в строительный отряд, который она формировала, как бывалый, заслуженный командир.

- Отряд наш женский, - сказала Великанова, - мы будем заниматься отделочными работами на разных объектах, но в качестве рабсилы на переноске тяжести требуется два парня, пойдешь? Я бы тебя взяла. Зарплату обещаю пятьсот - шестьсот рублей за сезон.

Услышав размер зарплаты Погосян даже не стал шутить на тему: "Я бы тоже в случае чего тебя взял", такова была могущественная сила цифр, просто поинтересовался, что конкретно ему нужно сделать, чтобы стать бойцом ударного женского строительного отряда?

- Сходи в студенческую поликлинику, возьми справку у терапевта о состоянии здоровья, нам надо еще у гинеколога справку брать, с тебя хватит и одной, потом напишешь заявление, сдашь техминимум и технику безопасности. В июне сразу после экзаменов выезжаем.

Но на первом же этапе в поликлинике Погосяна поджидала неприятность: терапевт отказалась выдать справку, что он физически здоров. Заглянув в в медицинскую карточку врач возмутилась:

- У вас же порок сердца, молодой человек, вы там где-нибудь помрете, а я здесь за вас потом отвечай.

Напрасно убеждал он ее, что прошлый год отрабатывал в университетском АХЧ тем же самым маляром - отделочником, каким будет трудиться в женском стройотряде, таскал бадью с известью, таскал здоровенные козлы, и ничего с ним не случилось, но все оказалось бесполезно. В справке для стройотряда ему решительно отказали.

- Тогда дайте справку, что я не могу работать физически, - и я не пойду отрабатывать в АХЧ, за бесплатно.

Оказалось, что и такой справки дать совершенно невозможно.

- А что же можно? - рассердился Погосян.

- Могу прописать вам серию внутривенного вливания бицилина, как профилактическую меру для сердечников в период осенное - зимнего обострения.

- Пишите.

- А вот направление на процедуры.

Положив бумажки в карман пиджака, Юрик ушел почитай ни с чем. Деньги ему зарабатывать не дают, а отрабатывать за так велят.

- Жалко, - сказала комсорг, - придется подыскать муцикапу из другой группы.

- Извини, не подхожу по болезни, - он сидел на кровати Грамм, которая отсутствовала в это время по неизвестной причине.

- А чем болен?

- Сердечная болезнь, - отшутился Юрик. - Диагноз порок митрального клапана.

- А на вид ты Погосян здоровый парень, таскал бы нам раствор, да таскал. Зачем нам твой клапан? К тому же митральный. Дай - ка пощупаю мускулы, может без справки тебя возьму, под свою ответственность.

Она подошла, встала перед ним, стала ощупывать руку:

- А ну, напряги!

Он послушно напряг бицепс.

- М-да, - с бицепса перешла на плечо, потом расстегнула верхнюю пуговицу на рубашку, засунула руку и надавила пальцами в ямке у ключицы. - Вот здесь у настоящего мужика должно быть все туго - натуго набито мышцой, а у тебя ключица со всех сторон прощупывается, удивительно.

В комнату вошла Грамм. С негодованием посмотрела на парочку, устроившуюся на ее кровати, где комсорг щупала Погосяна, к тому же успела поставить свое колено на кровать.

Великанова оглянулась и обрадовалась:

- Грамм иди сюда, посмотри какая у Погосяна ключица тонкая!

Грамм подошла и заглянула:

- Посмотри, как у девчонки ключица и тут все мягонько - мягонько. - Комсорг с ожесточением тыкала пальцем под ключицу, пытаясь отделить ее от остального тела.

- А что, Погосян, - продолжала Лида, в неком сомнении, - ты наверное еще ... не был с девушкой?

Грамм осуждающее фыркнула выражение и отошла. Но не далеко.

Погосян тоже попытался вырваться от командира женского стройотряда, однако та очень крепко держала его за ключицу, как за ручку чемодана, подсунув под нее всю ладонь.

- А что? Разве такое можно определить по телосложению?

- Да, ненастоящий ты еще мужчина, это же сразу видно. Мягкий больно, и кости торчат.

Он хотел встать и уйти, но не тут то было. Великанова продолжала изучать анатомию плеча своими твердыми трудовыми пальцами. Она выглядела очень заинтересованной, жизнерадостно раскраснелась малиновым румянцем во всю щеку. Пока не удовлетворила любопытство, не отпустила. А как отпустила, убрав жесткие тоже не женские пальцы, Погосян тотчас дал деру, застегнув рубашку на все пуговицы уже в коридоре. Черт с ними, пусть сами таскают свой раствор.

Сразу после первомайских праздников секретарь партбюро Горганидзе вывесил на своей агитационной доске объявление о совместном партийно - комсомольском собрании 2-го курса. Повестка отсутствовала, но выражение: "явка строго обязательна" была красноречиво подчеркнута двумя красными полосами.

На совместном собрании не выбирали ни председателя собрания, ни секретаря, что полагалось и партийной и комсомольской дисциплиной. От начала до конца собрание вел Горганадзе.

- Товарищи, - сказал он, - вы знаете какая сложная международная ситуация сейчас сложилась. - Поднял от бумажки маленькие колючие глаза и обвел зал, ища тех, кто не знает еще о происках американских империалистов во Вьетнаме, западногерманских реваншистов в Мюнхене и маоистов на советско - китайской границе. Все знали, включая трех замдеканов. Рутман в расстроеных чувствах даже крутанул удрученно головой: "Мать честная, на последних рубежах бьемся. Холодная война в таком разгаре!".

- И в это самое время находятся среди нас люди, которые беспардонно предают наши стойкие идеалы, наши завоевания и нашу, понимаешь такое дело, альму матер. Такие отщепенцы всегда находятся среди нас, товарищи! И всегда в самый трудный момент! Когда лучшие студенты доказывают сложнейшие теоремы, худшие, понимаете ли едут в Ленинград за буржуйскими джинсами спекулировать! Еще Ленин говорил, что спекуляция угробит социализм!

Разве мы можем позволить таким отщепенцам и диссендентам поганить наши стройные ряды строителей коммунизма? Нет! Не позволим! Я убежден, что так думает каждый из вас. Тут чистой воды провокация и спекуляция, то есть воссоздание капиталистического рынка в самом сердце развитого социализма! И таким спекулянтам совсем не место среди борисовского студенчества, авангарда советской молодежи в деле построения коммунгизма. Поэтому предлагаю от имени всего нашего факультета поручить ректорату очистить сплоченные ряды от всяких мерзавцев, и немедленно исключить студента Гапонова из Борисовского университета без права поступать в какой-либо вуз страны в течение пяти лет!

И учесть при этом, что если мы не исключим его, то против Гапонова, пребывающего ныне арестованным в городе - герое, колыбели революции, будет возбуждено уголовное дело, и он получит срок от трех до пяти лет. Ежели исключим, то уголовное преследование отменяется. Решайте сами, что лучше. Или наш студент сядет в тюрьму за спекуляцию, или как уже наказанный за свое преступление исключением из университета студент, получит только административный штраф и будет отпущен. Так кто за, против, воздержался?

Против не было никого.

Гапонов вернулся в комнату только через неделю, помятый, небритый, без джинс и без денег, которые он набрал у знакомых.

- Я в долгах, как в шелках, - сказал забирая свои вещи, - кто даст денег на билет до родины?

Погосян с Шихманом скинулись и набрали четырнадцать рублей пятьдесят копеек.

- А хорошие джинсы моряки привозят, скажу я вам, весь Ленинград в них ходит, и милиция тоже и следователь, - вспомнил Гапонов на прощание. - Меня лихо замели, не сразу, а когда все деньги уже истратил на товар, а товар при этом реквизировали. Говорят, они его между своими милиционерами распределяют по госцене десять рублей штука, с уценкой, как товар вторичного пользования, в пользу государства, поэтому ловят очень хорошо, еще и примиальные за это имеют. Если бы военкоматчикам за каждого пойманного призывника тоже доплачивали, не было бы спасения никому, а так еще побегаем, - поделился на прощание Гапонов соображением.

После отъезда Гапонова в их комнате поселилась странная печаль. Она все время оставалась пустынной, даже когда в ней были люди. Возможно, так казалось одному Погосяну, а остальные просто стали больше готовиться к экзаменам и приходили сюда только спать.

Беда одна не ходит. Он получил письмо от матери, которая сообщала, что в середине июня ей предложили лечь в больницу, подлечиться, на плановое койко - место. Огород останется без поливки, а дом без присмотра. Хорошо бы если он, Юрик, приехал пораньше, в середине июня, а не как прошлый год - уже в июле месяце. Мать предлагала ему сходить в деканат и очень - очень попросить отпустить его пораньше. Прочитав эти слова Юрик грустно улыбнулся.

Какие все-же странные у мамы представления об университете. Потом задумался. Сессия уже началась. Досрочная сдача экзаменов в этом году вообще запрещена, даже стройотядовцам, а ему предстоит еще после сессии две недели отрабатывать в хозчасти университета. Что делать? От тяжелых раздумий целых два дня он не мог толком учиться. Потом вдруг разом осенило в библиотеке, Погосян быстренько сдал книги, и побежал в общежитие, где принялся бурно рыться в своей тумбочке, проклиная себя за несобранность и отсутствие порядка.

Нашел анализы, которые выписала ему в поликлинике врач, и обрадовался, что не купил по ним лекарств. Тогда бы этих листочков у него уже не было.

Он выбрал подходящий стержень для авторучки - светло голубой, цветом такой пасты были написаны рецепты и начал писать на чистом листе, пробуя руку. Рецепт был выписан на обычной бумаге, края которой слегка лохматились - значит, она брала лист белой бумаги, складывала его несколько раз и разрывала по сгибам. Так он и сделал. Потом долго набивал руку, стараясь уподобить написание залихватскому почерку врачихи. И особенно подпись. Совершенно непонятная закорючка, но первая буква А.

Он специально сбегал в поликлинику, посмотрел на стенде терапевта с фамилией начинающейся на А. Это была Анохина. Она принимала в том кабинете, в какой он заходил. Все совпадает. Но что за подпись, боже мой, как курица лапой даже свою собственную фамилию изнахратила до неузнаваемости, это все что угодно, только не "Анохина". Может она была замужем, развелась, мужа ненавидит по - черному, а фамилия осталась, вот она над ней так и издевается? Весьма возможно, весьма.

Вернувшись в комнату, он еще долго тренировался. Потом написал справку, что он, Погосян Юрий, студент второго курса, освобождается от физической работы по летней отработке. И от страха судорожно черканул подпись. Подпись сразу получилась, как настояшая. Он написал еще несколько справок, но первая была лучше всех. Юрик взял ее и снова побежал в поликлинику, здесь ему предстояло совершить опаснейшую часть операции по подлогу документов, - поставить печать в регистратуре.

- Поставьте печать, - попросил он, протянув свою липу регистраторше.

Та взяла справку, открыла подушечку потыкала в нее печатью, и вдруг замерла:

- Так Анохина сегодня не работает.

- Я вчера у нее был, - ответил Юрик не медля, и понимая, что если она и вчера не работала, то спасения уже не будет, - но забыл печать поставить.

Регистраторша громко стукнула по справке печатью, превращая ее из липовой в самую настоящую. Теперь осталось предоставить справку Рутману, и получить освобождение от отработки в АХЧ, что он и сделал. Матери написал, чтобы она не беспокоилась, он приедет обязательно, семнадцатого числа, и никак не позже.

В связи с тем, что на танцы больше не ходил, от девушек - первокурсниц бегал и скрывался, то все имеющееся время посвящал занятиям и сидению в библиотеки, что самым благотворнейшим образом сказалось на сдаче экзаменов.

На дифференциальных уравнениях ему попалась по закону подлости теорема Ковалевской о существовании решения, на четыре страницы мелкого текста в учебнике. При подготовке он не стал учить ее по принципиальным соображениям. Кулик тоже не смог ее изложить полностью на доске, а он, Погосян, лысый что ли?

Экзамен проходил в подвальной комнатенке первого корпуса, где вместо окон под самым потолком имелась узкая застекленная дыра, но света она не приносила, так как утыкалась в подземный колодец. Благодаря толщине стен аудитория походила более на каземат или карцер.

Столы и парты были изготовлены из металлических трубочек и узких фанерных плоскостей, причем последние строго параллельны поверхности пола. Списывать абсолютно невозможно из-за отличной просматриваемости аудитории. Но списывали все поголовно, уж кто как мог, прячась друг за друга. Сидевший на первой парте Погосян положил книгу на скамью рядом с собой и принялся, после тяжелого вздоха раскаяния, переносить содержимое теоремы на листочки.

- Погосян! - Возмущенным голосом вскричал Кулик, - прекратите списывать!

Погосян тотчас закрыл книгу и сделал вид, что думает. Но так как книгу у него не отобрали, скоро он преспокойно открыл ее и продолжил начатое дело.

- В чем дело? - Опять спросил Кулик, - Погосян, в чем дело?

- Давид Самуилович, а я вот слышал Ковалевская Софья была ученицей самого Вейерштрасса?

- Конечно.

- И так как девушек не допускали в университеты Германии, она была его частной ученицей и жила у него в доме?

- Вполне возможно, это обычная практика тех времен.

- Говорят, Вейерштрасс очень помог ей с задачей о волчке, за которую она получила премию.

- Тоже весьма возможно.

- Злые языки даже утверждают, что он сам все сделал, а Ковалевская лишь оформила работу и поставила свое имя.

- Ну, знаете ли, едва ли ...

- Но вот эта теорема о существании - это уж точно работа Вейерштрасса, такая немецкая педантичность, строгость и скрупулезность на каждом шагу, прямо с души воротит, поневоле всякие вопросы в голову лезут.

- Какие вопросы, Погосян, какие вопросы на экзамене, когда от вас теперь требуются ответы?

- С чего вдруг Вейерштрасс так расположился к этой молодой прогрессистке? А? Или правду говорят, любил очень молоденькую ученицу? У себя дома?

- Вы намекаете ...? Смею уверить - враки, - взволнованно закричал Кулик, - самые настоящие исторические сплетни, я изучал этот вопрос и могу констатировать со стопроцентной уверенностью - враки. Хотя, конечно же, сам со свечкой в изголовьях не стоял. Кстати, вы там уже все переписали из учебника? Тогда милости прошу ко мне. Будете решать задачи. Теорема Ковалевской ему не нравится, видишь ли ... Вейерштрасс, видишь ли ...

- Еще не до конца ...

- Все равно идите.

По счастию, ассистент Фокс научила их решать диффуры. Получив у добрейшего Кулика очередное "отлично" и, тем самым, сдав последний экзамен летней сессии, он полетел домой как на крыльях, испытывая необыкновенное чувство свободы, завоеванное подделкой документов.

24.

Если даже здорового человека одеть в больничный халат и подержать недельку в душной палате, где дважды на день смачивают пол хлоркой, а дышать и так нечем, то выглядеть этот человек будет, как самый настоящий больной.

Что же сказать о не совсем здоровом человеке, каким была его мама? На больничном питании, в халате неопределенной формы, в платочке, с шаркающей походкой она походила на старушку. Он едва узнал ее.

Лечащий врач подчеркнул, что в питании надо нажимать на фрукты, а мать сказала, чтобы он сходил на ее работу, там должны выдать деньги по больничному листу. И точно ему выдали пятьдесят рублей. Помидоры на огороде еще не поспели, огурцы мать не любила, он сходил на базар - купить винограду, яблок и персиков, отдав за одну передачу больше двадцати рублей.

Надо было срочно находить какую-нибудь временную работу. Он побежал в бюро по трудоустройству, и получил направление грузчиком на маслозавод с окладом сто тридцать рублей.

Завод производил подсолнечное масло из семячек подсолнечника, производство полностью автоматизировано, если в ночную смену масло не во что было затаривать, то оно уходило в специальную высоченную трубу на заднем дворе, а потом начинало переливаться сверху, и сливалось в десятиметровой глубины яму.

Иной раз так много его сливалось, что и яму оно переполняло, разливалось по заднему двору, а девать было некуда, - то бутылок не хватает, то ящиков, то еще какая-нибудь лабуда приключится.

В магазинах города подсолнечное масло редко появлялось, дефицит страшный, зато в каждый обед все рабочие выносили с собой через проходную по паре бутылок, как бы бесплатный приработок, но Юрик был новенький и к тому же ему было как-то совестно воровать. Словом "воровать" процесс воровства с предприятия не называли, говорили - тащить. Или просто "Я сегодня вынес два литра". "А я пять". "Ну ты, несун!".

Юрик "носить" боялся. Он грузил все подряд, что заставляли: с конвейера затаривал бутылки в ящики, ящики грузил в машины, идущие на базу. Мешки с пустой стеклотарой грузил в большие ряды - стенки, пятиметровой высоты на складе стеклопосуды. Таких рядов было огромное количество. Иногда. А иногда не было совсем.

При плановости экономики здесь отсутствовал элементарный порядок. Все грузчики были пьяны с утра, а после обеда, унеся достаточное количество масла и обменяв его на самогон, уже пьяны просто в стельку. Масло фонтанировало в трубу, волнами выливалось из ямы, штормило на заднем дворе, как грозное море, священный Байкал. Конвейер ломался и все останавливалось, хотя в магазинах масло и во флягах брали бы на расхват. Но согласно того же плана, завод выпускал его исключительно в бутылках.

На высоченных таборах из мешков со стеклопосудой, занимавших добрых полсклада, жил полюбовник заведующей складом, высокой, статной бабы, тоже высокий и красивый, всегда заспанный парень с густыми спутанными волосами и бессмысленными от пьянки глазами.

Однажды Юрик с напарником работали возле края стены - айсберга, сложенного из высоченных рядов мешков с бутылками, как вдруг напарник нутряно рыкнул, и отскочил далеко в сторону. Погосян в эту секунду нагнувшись укладывал бутылки в мешок, но успел заметить его резко мелькнувшую в кадре пятку, и тотчас совершил удивительный не по красоте, а по дальности кенгуриный скачок.

Два ряда мешков пятиметровой высоты уже отделились от айсберга, наклонились медленно - медленно, будто в фильме, и со страшным грохотом рухнули на бетонный пол. На краю айсберга остался сидеть пьяный полюбовник с шалыми глазами без зрачков.

Завскладом дико взматерилась на всех подряд, но было поздно, битых бутылок оказалось не счесть. Впрочем, похоже за это тоже никто особенно не отвечал. Все были пьяны или полупьяны, всем было на все наплевать, и все списывалось на бой. А бой был ужасен. Особенно ужасно билась завскладом с полюбовником, залезши к нему на верхотуру в обеденный перерыв. Бутылочный айсберг дрожжал и трясся , будто в предсмертной лихорадке.

После работы Юрик навещал мать в больнице, а вечероми поливал огород. Вода за жаркий день здорово нагревалась в бочках и после захода солнца, когда в половину неба над заборами горит яркая летняя зоря, и воздух ощутимо холодеет, она делалась парной, а в кадке на летнем душе, закрытой сверху стеклом, и вообще была обжигающе горяча.

Как-то сходил в гости к сестрице Карине.

Дверь открыл Витя Судаков, ставший еще более тучным. На малиновом лбу его дрожжали капельки пота. Увидев Юрика, он развернул голову назад, что само по себе удивительно, ибо шеи Витя практически не имел, и на чем вращается его голова неизвестно, прокричав недовольно:

- Хозяйка, к вам мужчина пришел!

- Пусть мужчина проходит сюда, - раздался каринкин голос с кухни. - Нам мужчины нужны, а женщины нет, женщины пусть идут домой.

Юрик разулся и прошлепал следом за Витей.

На кухне у стола стоял молодой человек в фартуке, и старательно резал лук на досточке. В углу за столом, с видом царицы шемаханской, восседала Каринка. На сковороде обжаривалось мясо.

- Ага, Рюрик Робиндранат Тагорович пожаловали, - воскликнула Каринка, - давненько вы у нас не были. Ой, как я по вас соскучилась, прямо сил моих женских нет! Не далее как вчера поминали, правда ведь, Боря? За здравие конечно, ты не беспокойся, маменька тоже вспоминали, куда мол делся, чего не идет. Проходите, садитесь, братец, будете картошку чистить. Витя отказывается у нас руки марать, говорит, что интеллегент аж в третьем колене, начиная с бабушки, и к тому же у него освобождение от тяжелой физической работы.

- Витя, у тебя справка есть?

- Есть, - огрызнулся Витя, всем своим видом составляя нерабочую оппозицию компании, садясь у холодильника и скрестив пухлые маленькие ручки на животе.

- Точно, он на физкультуру не ходит, - вспомнил Борис, - у него освобождение, так что ты Карина, зря.

- Ой, да не расстраивайся. У Вити все наладится, и здоровье будет входить в него не золотниками, а прямо пудами, как в Чехова на курорте в Баденвейлере. Погоди, вот сейчас все сготовится, покушает Витя, и настроение сразу поднимется. Смеяться начнет и стихи читать. Кстати, забыла спросить, ты пэ-сэ-сэ Чехова Инессе Арнольдовне показывал?

- Таскал вашей Инэске три первых тома. - Ответил, не меняя злость на милость, все тем же раздраженным голосом Витя, - отвергла, дрянь такая. Ничтожная бабенка. Говорит: потертый ваш Чехов. У нее, вишь, книжный шкаф в зале стоит на всеобщем обозрении, и на фоне ковров, хрусталя и золота, потертых книг ей на фиг не надо.

- Да, она женщина одинокая, - вздохнула Каринка, - ей видное место занять хочется чем - то более игривым, чем Антон Палыч. Мопассана в ледериновой обложке, например бы, выставить напоказ, чтобы мужчина сразу мог докумекать, что у дамы творится на уме.

- Для этих целей у нее блюдо на столе стоит с виноградом и бананами, - уже немного теплее вспомнил Судаков, - берет она этот банан, наполовину сдирает с него кожуру плавными движениями и в рот свой накрашенный засовывает. Смотрит при этом таким взглядом ... как из гроба.

- И где только народ эти бананы достает? - Позавидовала Каринка.

- Она ж в столовой обкомовской трудится товароведом.

- Почему же, как из гроба? - Заинтересовался другим обстоятельством Борис, порхая у плиты бабочкой, уже добавив лук, и прочие снабья в обжаренное мясо, подлив кипяченой воды, посолив и убавив огонь.

- Веки у нее синим накрашены до невозможности, и под глазами тоже, точно как у покойницы.

- Ну, принялись мальчики старую тетку обсуждать. Давайте ближе к делу. У нас же, Витя, Мопассан хороший есть, ты ей предлагал?

- Да это ей дорого. Больше пятерки за том давать не хочет. Жмотина.

- Ну и черт с ней тогда, с крашеной сучкой, - равнодушно молвила Каринка, - пусть ленинских работ наберет в "Политкниге" по дешевке, на полках рассставит и радуется. К ней, наверное, обкомовские члены КПСС ходят. А у них Ленин боевой дух должен поднимать. Юрик, картошка вся готова? Борис, давай, высыпай, пусть вместе тушиться, а то голодный Судаков делается просто невыносим.

Когда по кухне поплыл аппетитный запах готовой пищи, сдержанный стройный и строгий, как английский дворецкий, Борис выключил плиту, разложил картошку по тарелкам, достал вилки, нарезал хлеб кусочками, а помидоры дольками, полив последние подсолнечным маслом, и поставив кипятить чайник, элегантно присел на свое место. Витя уже лопал вовсю, ожесточенно звеня вилкой по тарелке, низко наклонясь над ней и широко раставив локти в стороны.

- Картошку испортил, пересолил, - заявил он сразу, - а мясо не дотушил, на зубах вязнет. Вот что я тебе скажу, ты, Борис, определенно недоносок в области кулинарии. Тебя за это сечь надо солеными розгами, в людской. Я бы тебя с превеликим удовольствием высек.

- Боря, не отвечай, прояви выдержку, - вмешалась Каринка.

- Он выдержан, как турецкий евнух, - отмахнулся Витя.

Борис смущенно кушал, цепляя кусочки картофеля и подолгу пережевывая закрытым ртом. Бабушкин внук злобно сверлил его маленькими круглыми глазками, темными от гнева и ненависти.

Юрику было очевидно, что Каринку деловые отношения связывают больше с Витей, а человеческие с Борисом, и что она уже созрела для того, чтобы пожертвовать совокупно и делом и Витей за одного Бориса.

Единственное, что мешало этому осуществиться, была ее страстная любовь к созданию спорной, конфликтной ситуации, пребывая в подобной накаленной атмосфере, она царила над своей маленькой труппой избалованным великим режиссером и сценаристом одновременно. То, что Витя психованным мопсом нападает на высокого, тонкого спаниниэля - Бориса, а тот лишь отворачивает морду в сторону, не желая драться, ее ужасно развлекало и как женщину, из-за которой идет весь этот сыр - бор. Ей было приятно, она требовала для себя бесконечного продолжения спектакля, где перекормленный комнатный бабушкин мопсик превращался в озлобного бульдога.

- Когда пересаливают, - значит сильно любят, - сказал она.

На что Судаков, потыкав вилкой в сторону Бориса, возразил:

- Сей недоносок не в состоянии любить точно в той же степени, как не умеет жарить картошку. Вот моя бабушка действительно славно готовит, а я умею любить и лобзать.

Первым очистив до блеска тарелку, он отодвинул ее от себя, смело водрузив на ладонь челюсть и, глядя на Каринку безумно вытаращенным глазом, завел на цыганский манер:

Ми - ла - я, ты позна-й меня!

Под окном стою я со страс - ти - ю!

- За столом ты сидишь, с вилкой, так что не махайся, - напомнила Каринка, - а еще у тебя на пузе картошка валяется.

- Да? Ну и что? Что вам за дело до поэта? Ничтожно вы сумнящиеся! Он завел глаза к развешенным на веревочке пучкам лекарственных трав и продекламировал с блоковскими интонациями:

Я не твой и не их,

Я ничей, я - свободный!

В сторону, в воротник,

Прячу взгляд свой голодный.

- Вот обжора! Борис, да наложи ты ему еще, а то человек стесняется, прямо сказать, поэтически выражается здесь при людях, будто его совсем не кормят!

- С превеликим удовольствием, - Боря перекинул через руку полотенце, - позвольте вашу тарелку, д`ружище!

- Пшел вон, скотина непорядочная! Какие строфы испортил, и не вздумай мне пережареного кинуть, а еще помидоров туда же в тарелку, а то поставили на другой конец стола, что я вам тянуться обязан, что ли?

- Скажи прямо, что у тебя руки короткие, - подзуживала Каринка, - а то ему недожаренное, то пережаренное, сам не знает, чего хочет, лишь бы канючить.

- Зато я - гений! Вы все не понимаете, с кем имеете дело! Я гений чистого разума, сижу здесь и общаюсь с вами за бесплатно. Цените, бездари! Гений, а чем вынужден заниматься? Мелочной торговлишкой, таскаюсь с сумой по городу, как жалкий книгоноша, и все благодаря тебе, Каринка, благодаря тебе! Вот вам, пожалуйста, - он слез со стула и низко поклонился, отчего картошка, лежавшая на пузе, свалилась на пол, - все для тебя: стихи, книги! Все тебе и тебе, тебе и тебе, а что мне? Чем порадовала ты меня? Замену подыскала и какую? Ничтожнейшего Бориску - молчуна, который двух слов связать не может. Картошку и ту пересолил! Ничтожество в твидовом пиджаке!

- Почему не могу? - удивился Боря, - могу. Пожалуйста, Витя ты - осел, золотой апулеевский осел, который истор`гает дикие вопли, испытывая ненасытное вожделение к женщине, если, конечно, его хорошо перед этим покормят. В пр`отивном случае он также испускает дикие вопли, тр`ебуя, чтобы его накормили. Ослиные вопли - это твоя единственно непр'иходящая стихия.

Получив неожиданный отпор, Витя повернулся к Юрику.

- А ты чего сюда приперся? Тебя кто приглашал?

- Уж точно не к оборзевшему бабушкиному внуку, - отрезал Юрик.

- Витя, если ты не утихомиришься, я выгоню тебя без выходного пособия, - объявила Каринка.

- Да что ты без меня делать будешь? Кто тебе книжки пойдет толкать у "Букиниста", Пушкин что ли? Или папа римский? А может эти пентюхи? Человек, подай вина. Нальет мне сегодня кто - нибудь, или я обязан в сухую риторикой заниматься?

- Боря, налей ему чаю с шиповником, а то он всех замучает.

- Может сразу валер'янки?

Витя разгневанный вскочил, подбежал к кухонной двери, распростерся в ней в позу и начал читать:

Из тьмы веков я вышел к свету,

Из тех, кто умер и сотлел!

Быть человеком человеку

Я более всего б хотел!

В крови моей переплетенье

Давно исчезнувших племен

И жадный голос обновленья

Еще неназванных имен!

- А где его родители? - Наклонился Юрик к Каринке.

- Где - где, спились напрочь.

- Пр'елестно, - похвалил Борис, разливая чай по стаканам в подстаканниках, - кстати, Виктор, как там здор'овье твоей бабушки?

- Вашими молитвами! Моя бабушка - человек! Единственный во всем мире, кто меня действительно любит. Все остальные люди - чистой воды сволочи, и я их ненавижу. Всех без исключения! Ясно вам?

Вам весна - цветочки!

Сытая любовь.

Не впервые в мире,

Ну, а все же вновь!

Вам штиблеты греет

Тепленький асфальт,

Вечером культурно

Слушаете альт.

Не близко - не далеко,

Долго чтоб не тлеть,

Старуха бога молит

Скорее помереть.

- А что, неплохо, - кивнул Борис, - р`астете прямо на глазах, как финиковая пальма. Пора одевать шарф, желтые туфли на толстой подошве и выходить на большую сцену местного Политехнического института.

- Да? Ну, спасибочки. А я на это тоже скажу откровенно, что чаем поэтов поят только самые распоследние негодяи, вроде вас, о чем ответственно заявляю прямиком в ваши свинячьи пушистые рыла. Каринка, душа моя еловая, плесни немного бренди, я ведь тебе сегодня пятнадцать рублей чистого дохода принес. - Он кинулся в прихожую, и точно, бросил из коридора на стол свернутые в трубочку жульканные бумажки.

- Где же чистого? Смотри какая грязь, в лужу что ли падал?

- Ах, в какое дерьмо я только сегодня не падал, где только не валялся. Налей граммульку, не жмись.

- Ты меня Витя заколебал сегодня. Мальчики, вы будете?

Борис и Юрик синхронно задвигали шеями.

- Ладно, значит, так тому и быть.

Каринка принесла из бара красивую импортную бутылку, с коньячного цвета жидкостью, достала пузатые рюмочки и разлила всем, за исключением себя, по полной.

Витя опрокинул рюмку махом, заел помидоркой, темные маленькие глаза его блаженно закрылись, он потянул синюю рубаху из штанов, выпуская еще в большей степени пузо из - под ремня.

- Так бы сразу, это другое дело, братцы. Вы все братцы мои - большие собаки, пся крев! И все вы ни на гран не понимаете чувств простого уличного поэта. Людей исскуства у нас повсеместно презирают, ненавидят и, походя, норовят толкнуть локтем, а то и пнуть, унизить ни за что, посмеяться над обнаженной душой. Душа в этом мире ничегошеньки не стоит, тем более такая, как у меня, страдающая и любящая весь мир, кроме тебя Бориска и еще вот этого родственника. Но даже с вами, людьми глубоко мне противными, я пью, оплакивая грешный мир, гибнущий на глазах. Борис, собакин сын, наливай!

- Довольно с него, - сказала Каринка, - знаю, сейчас понесет всех оплакивать, да ругаться, а больше ничего сроду не было. Не серьезный ты Витя человек, ей богу.

- Это я то несерьезный человек? А кто всю торговлю ведет? От кого доход имеете? От меня! Кстати, Юрик ... он Юрик, да? Юрик, тебе полное собрание сочинений Антон Палыча Чехова нужно? Ага, по глазам вижу ... Каждый культурный человек нашего времени обязан иметь в своей библиотеке всего Чехова, иначе просто язык мой не повернется назвать тебя культурным человеком. А тогда, уж извини, брат, с полным на то основанием буду звать бескультурным невеждой, то бишь свинным рылом в суконном ряду.

- А правда, у тебя Чехов есть? - Спросила Каринка.

- Тсс-с! Мать, не мешай ... я же работаю.

- Так разрозненно, кое - какие вещи.

- Каштанка поди, - хмыкнул быстро опьяневший Судаков, - издание для младших классов. Вот, а тут пэ-сэ-сэ, полное собрание сочинений в двенадцати томах ...

- Я тебе недорого уступлю, всего за шестьдесят рублей. Дело то в чем? Мадам Карина Виардо приобрели себе нового Чехова, а старого ставить некуда, место требуется освободить, поэтому и продаю.

- Между пр`очим, - раскрыл рот Борис, там последние тома - письма. Возможно, ему, как не специалисту, письма будут не нужны.

- Ну и что, что письма? - Удивилась Каринка, - если хочешь знать письма-то чужие как раз интересней всего читать.

Витя погрозил пухлым кулачком Боре.

- Нет, ты поняла, кого пригрела на своей груди? Такой заложит первому встречному ни за понюх табака. Продажная вонючая тварь, убить тебя мало.

- Нет, он просто честный человек. Да, десять томов произведения Чехова, а два тома его подноготной, бери, не пожалеешь.

- Хорошо, беру.

Каринка взглянула на Юрика со странным недоверием, так что подумалось, что она сомневается, есть ли у него такие деньги, и не шутит ли он над ней по пьяному делу, чтобы отвязаться?

- Точно берешь?

- Беру, если продается тот самый Чехов, что стоял у тебя в шкафу на одной полке в серых обложках.

- Тот. -Она сидела как - бы опешив, в сомнениях, - ладно, я загнула шестьдесят рублей для Инессы Арнольдовны, тебе отдам за сорок, по себестоимости.

- Дура - женщина! А мои комиссионные? Пять рублей? За сорок пять! Это я начал торговлю, я - торгующий поэт, или поэт - торгаш, вроде Кольцова. А Боря у нас - позерствующий филолог, критиком станет со временем, помяните мое слово: быть Боре журнальным критиком, быть! Я бы критиков этих убивал всех до единого, сапогом! Борю - первого! Мне нальют сегодня, в конце то концов, за успешно проведенную сделку? Боря, наливай, что маешься вечным сомнением? Карина - тоже та еще барышня, а разливать не умеет, налейте ж гению - барыге, которого никто, кроме бабушки не любит! Почему рядом с Борей села? Почему не со мной?

- Боря, не наливай Вите. Витя - пьяница. Он со второй рюмки в дугу пьян и стельки лижет.

- Я не пьян! Я, черт возьми, глубоко несчастен, как вы не понимаете? О, бабушка моя родненькая, почему сейчас я не с тобой, ведь только ты одна меня понимаешь, все остальные - зубастые крокодилы. А я опять не с тобой, а с ними, пью в террариуме, в самом змеюшнике. И ты Карина тоже! Тебе руку в пасть не клади, ты самая лютая крокодилица из всех.

- Ну, все, угомонись, Витя, достал уже! Чего ты взялся меня ругать, а бабушку свою здесь возвеличивать? Прекрасно знаешь, я ужасно не люблю, когда в моем присутствии о других женщинах говорят хорошо. Надо или плохо или ничего. Все, все, хватит тебе, забыл про партийное поручение?

- Да какое еще поручение? Я все по плану ...

- Пора идти за хлебом в магазин. Видишь, хлеб на столе кончился? Хлеб - всему голова, а ты у меня Витя - главный кормчий. Так ведь?

- Хорошо же, Карина! Я пойду! Схожу, мне совсем не трудно. Я даже рад, если разобраться, сходить в магазин для твоего удовольствия. Но пусть теперь и Борис идет со мной! Боря, собирайся! Я передам тебе эстафету, то бишь палочку, теперь кормчим станешь ты! Ах, нет, нет, извините, вам недосуг, надо за Каринкой ухаживать! Приношу извинения и соболезнования.

- Иди, Витя!

- Что за свинство? Почему как в магазин, то каждый раз я, а как на диване рядышком сидеть, так он?

- Потому что партийное поручение. Вот!

Витя обнял холодильник и приложил к нему голову.

- Вы плохие люди, я на вас бабушке пожалуюсь.

- Витя, ты любишь?

Витя отнял голову от холодильника, устало жмуря глаза на Каринку.

- Люблю.

- Тогда в чем дело, дорогой мой человек? Отчего хамство?

- От того, что я тебе совсем не дорогой. Тебе они дорогие, а не я. И это чистой воды свинство с вашей стороны.

- Боря, прочти ему стихотворение для успокоения. Наш поэт без стихов жить не может, его просто необходимо постоянно воодушевлять на существование.

Мне кажется, я подбе`ру слова,

Похожие на вашу пе`pвозданность.

А ошибусь, - мне это т`рын - т`рава,

Я все р`авно с ошибкой не р`асстанусь.

- Плагиат! - Вскричал Витя, заткнув уши и стучась головой об стенку холодильника, - слушать не хочу этого диктора всесоюзного радио. Ухожу, только перестаньте, - и он выбежал обуваться в коридор.

- Вот что делает с людьми настоящая поэзия, - пошутил Боря, - они понимают свою втор`ичность и сразу берутся за р`еальное дело.

Карина пошла проводить Витю на трудовой подвиг, а Юрик наконец то выпил в их отсутствие еще рюмочку жгучего бренди на пару с Борисом, понимая, что бабушкин внук действительно влюблен в сестру, и кажется несчастному внуку, что влюблен на бесконечный срок, навсегда и безумно страстно. Ему также ясно, что он побежден. Побежден давно, но все не желает уходить. Боря спокоен, скромен, вежлив со всеми, и всегда сосредоточенно тих. Он очень полезен на кухне. К тому же высок и строен. Имеет интелегентно лицо, будто постоянно удивлен всему, очки, слегка грассирует при волнении. Это вам не самопальный поэт, это серьезный молодой человек и тоже влюбленный, тоже не желающий упустить своего счастья в виде прелестной Каринки.

- Ох, наконец - то ушел. Как он мне надоел, кто бы знал, вместе со своей бабушкой. И когда я от него только избавлюсь?

- Кто вам будет книжками то`рговать? - Вежливо поинтересовался Борис.

- Ты конечно.

Борис молча скушал дольку огурца из салата. - Предложение явно не вызвала в нем сильного протеста, он только пробурчал себе под нос: "Уж лучше луком - севком. Во всяком случае, надежней".

- Отличное бренди, - поддержал разговор Юрик, входя во вкус

- Этот Витя всегда страшно ревнует, потому что глуп необыкновенно. Вот Боря не такой. Боря очень интеллегентный, аккуратный в словах и действиях, он понимает ... Садись сюда, Боря, а я сяду к тебе на коленки.

- Табур`ет, кажется, не очень прочен, - смущенно улыбаясь, попытался увильнуть Борис.

- Кажется - крестись. Кажется ему. Очень крепкий табурет, намного крепче любого Боливара. - Она уселась на колени. -Ах, как он хорош, правда, Юрик? Когда смущается? Точно дитя. Дай - ка я обниму тебя, дитятко. Борис, ты краснеешь? Смотри, смотри, какой он застенчивый, правда прямо на глазах покраснел, я от него местами бываю в диком восторге. Наверное, я глупо поступаю, что говорю это? Правда? Не надо? Не надо, Боря? А я все равно не желаю скрывать свои чувства.

В прихожей скрипнула дверь, и витин голосок промолвил:

- А вот и я.

- С хлебом и плавленным сырком?

- Со всем, чем прикажете. -А почему ты на Боре сидишь? - Расстроился Витя входя. - И это когда я ходил для тебя по магазинам и стоял в очереди? Не увиливай, говори прямо, почему?

- Потому что мне приятно сидеть на Боре, а не на тебе. Кстати, не наливайте больше Вите, человек в дугу пьян, даже не поэтично как-то.

- Я не пьян. Я несчастен. О, моя бедная бабушка, ведь ты так тоскуешь, оставаясь одна, но почему, почему я не с тобой сейчас? Почему я бросил тебя и ушел, зачем?

Бренди всегда был сильно и долго действующим напитком.

Потом пришла с тяжелой руководящей работы тетя Тома, Юрик попрощался и ушел. Вместе с ним откланялся Борис. Витя так расчувствовался, что дело дошло до слез, его отпаивали водой и он еще остался.

В середине августа маму выписали из больницы. Через несколько дней после этого он взял расчет, и ушел с маслозавода, чтобы прожить напоследок одну безмятежную неделю дома.

25.

Как ему везет!

Только Погосян вошел с чемоданами в свое общежитие, в душе переживая воспоминания из прошлого года, неудачные поиски квартиры и приключения им сопутствующие, так сразу в глаза бросился список поселенных, и на этот раз его фамилия числилась среди обладателей койко - мест. Более того, комендантша нашла его еще и в привилегированном списке (Рутман заботится о своих людях), сладко улыбнулась, и предложила на выбор несколько комнат. Это ж надо, как зауважали! Он степенно выбрал на пятом этаже, подальше от туалета и не рядом с кухней.

Потом рыжая взяточница, спасшая ему жизнь в прошлом году, поинтересовалась не будет ли он против, если с ним поселят прежних соседей и добавят вместо выбывшего Парилиса, (о Гапонове никто не знал) его однокурсника механика Христенко.

Погосян солидно молвил, что он лично против данной кандидатуры ничего против не имеет. Все мы люди и все мы человеки. В том смысле, что от добра добра не ищут, и улыбнулся ей благодарно, как улыбаются человеку спасшему вас всего за тридцать рублей. Заметьте, не погубил за тридцать сребренников, а спас за тридцать рублей, и в этом состоит существенная разница. Нет, он не привередливый человек. И должно же за это, ну хотя бы за это, когда - нибудь воздасться: что-то свое коменданту, а что-то ему.

Вовсе нетрудно быть спокойным, уравновешенным, улыбчивым, и даже непривередливым человеком, имея в кармане сто рублей денег, заработанные летом с риском для жизни своими собственными руками на маслозаводе, и зная, что имеешь местечко в общежитии, по соседству с университетом, маленькую, но все же повышенную стипендию, и не слишком обременительную общественную нагрузку от деканата. Поэтому он ходил и улыбался всем подряд. У него все в порядке. Дай бог каждому.

С высоты третьего курса все выглядит не страшно. Даже военка.

На первое занятии по военке пришли все студенты курса и те, кто имел приписное свидетельство и являлся годным к несению службы, и те, кто не очень годен, имея "белый билет" на руках, почему - то красного цвета, тоесть годные к нестроевой. Погосян относился к "негодникам", которые могли обязательно пригодиться в военное время, он принес красно - белый билет и майор, сидевший за столом при параде и в фуражке, осмотрел сей документ с кардиологической медицинской статьей, сделал пометку у себя в листе и отпустил его, как рыбак золотую рыбку: "Ступай себе с богом, сердешный!".

Девушки во множественном числе и несколько "негодников" торопливо покинули помещение, оставя горстку здоровяков на произвол военной судьбины в опустевшей аудитории, где тотчас зазвучали громко отрывистые команды и началась подготовка лейтенантов запаса.

Освобожденные тихо радовались, что получили дополнительный выходной в неделю. К тому же им оказался самый тяжелый день - понедельник и от того было вдвойне радостно негоднику на душе.

Но первый же понедельник показал, что выспаться в этот день Юрику вряд ли удасться. Дело в том, что в комнате на пятом этаже, где он оказались снова с братцем Шихманом и братцем Соловейчиком, еще не ведающими прелести военной службы, нынче пребывал и бравый механик Валера Христенко. А Христенко попал в военное братство, которое в первый же понедельник забегало по этажу стадом, откормленных до восьмидесяти килограммов живого весу, тараканов.

Нет, побегав и поорав с часик по коридорам общаги, они к восьми часам утра все благополучно вымелись, и за Валерой тоже громыхнула дверь.

Погосян обрадованно перевернулся на другой бок и заснул в самом приятном расположении духа. Не всякому удается так устроиться в жизни, чтобы в понедельник можно было спать хоть целый день. Что касается младших по возрасту Шихмана и Соловейчика, то они спали завернувшись в одеяла, как куколки бабочки шелкопряда, и не думали просыпаться. Им что? Им во вторую смену.

Христенко ушел тихо, но возвращение его через двадцать минут наглядно показало, как быстро, а главное бесповоротно военка портит человека. Он с топотом ворвался в комнату и заорал:

- Люди, дайте быстрее галстук и комсомольский значок! А то погиб!

Куколки поизвивались на кроватках:

- Нету! Нету!

Погосян тоже хотел изнеженно заявить: "Нету", но Христенко принялся трясти кроватную дужку над головой, материться, ругая их тыловыми крысами и просто обзывая разными частями тела. Да, что ни говори, армия вещь серьезная! За двадцать минут сделать из приличного, даже можно сказать вежливого механика, такого отъявленного мордоворота, может только она.

Стряхнутый, как груша с дерева на пол, Погосян доковылял до шкапчика, вытащил свою гордость: самый красивый широкий полосатый галстук от парадного костюма и протянул Валере, будто награждая его медалью за храбрость:

- Для наших родимых ракетных войск не пожалею последнего. С себя сниму, но отдам!

- Дурак! - Гаркнул Христенко с той же неистовой интонацией, с какой полковник Иванов только что орал на их взвод при построении. - Галстук должен быть военного образца, защитного темного света, узенький!

- Другого нет!

Болван!!! - Взорвался Христенко уж прямо по генеральски, но тут же понизил голос до нормального и тихо, заискивая попросил:

- Хоть значок комсомольский дай! Мне же еще постричься надо успеть сбегать в парикмахерскую.

- Валера, я с восьмого класса значок не ношу.

- Западло это, носить комсомольский значок с утра пораньше, - хрюкнул Шихман.

- Западло не западло, а не ... модно. У нас в школе никто не носил. Дома он у меня остался, в другом городе.

- Все, можете считать, что нет больше Христенко Валеры на белом свете.

- Койку в аренду сдадим, - придумала куколка - Соловейчик, - денег кучу заработаем, целую тринадцатую стипендию.

- Пойду у девчонок поспрашиваю значок, которые из деревни, те носили.

- Ты к комсоргу нашему беги, я у нее видел, - вспомнил Погосян.

Сломя голову Христенко бросился вон. Но только первая атака была отбита, как дверь со стоном отлетела аж к стене, то в комнату ворвался Глузман с шалыми глазами. На правах военного человека он открыл дверь ударом ноги.

- Народ! Срочно нужен галстук и комсомольский значок. Полцарства за значок, и еще собственную невесту впридачу! На сегодня.

- Это черносотенный погром какой-то, прости господи, - Шихман сунул голову куколки под подушку.

- А кто у тебя невеста будет сегодня?

- Грамм Эльвира.

- А, Тонна ... она такая же твоя невеста, как и моя.

- Тогда еще и твою невесту даю впридачу! Две невесты за один комсомольский значок, ну я вас умоляю!

- Изыди, насильник!

- Значок дадите с галстуком - уйду. - Скромно присел на стул Глузман. Шихман вылез из под подушки и вытащив из - под кровати чемодан, стал в нем ковыряться, пока не нашел галстук поуже, но не защитного цвета, а голубого.

Глузман галстук взял, одел:

- А значок?

- Нет значков не коллекционирую. - Сказал Шихман уползая башкой под подушку.

- Ну ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок. - Глузман вышел, но тут же вбежал Мурат, дверь даже не успела закрыться:

- Народ, не дайте пропасть человеку, есть у кого комсомольский значок? Озолочу.

- Однажды отец Онуфрий, обозревая окрестности Онежского озера обнаружил обнаженную Ольгу. "Ольга, отдайся, озолочу!" - Вспомнил почему -то совершенно не к месту Погосян.

- Только пионерский, - жеманно хихикнула куколка Соловейчика, опять женским голоском завзятой стервы, явно издеваясь над старшими.

Мурат подумал, подумал, и отказался:

- Нет, пионерский не надо. Товарищ полковник может неправильно понять.

- Сейчас. Я придумал, - Шихман в простыне вырвался из - под одеяла, схватил лист и написал: "Комсомольских значков и галстуков нет!".

Эту бумагу он показал Мурату, а потом вышел в коридор и кнопкой пришпилил к двери.

Там ему встретилась Светочка Немцова.

- Шихман, как тебе не стыдно голым, в простыне, по коридору ходить.

- Я не хожу, а тут стою и видишь, работаю.

- Как тебе не стыдно в одной простыне в коридоре работать.

Раздался громкий треск, извещающий, что Шихмана хлопают по пузу. И обиженный голос Светы:

- Ох, ну и толстый же ты! Гораздо толще, чем я думала!

- А ты обо мне часто думаешь? - Обрадовался Шихман.

- Когда извещение на посылку увидит, - прокричал Погосян злорадно.

Шихман быстро зашел и закрылся:

- Разве так можно? - укоряюще посмотрел он на Юрика, - девушки ведь ...

- Не девушки, а обжоры. Парилис честно им все высказал и был прав!

- Ладно, теперь к нам больше стучать не будут. Ручаюсь.

Однако в дверь мелко и звонко застучали костяшками пальцев, раздался вежливый, но тревожные голос Рифката:

- Ребята, есть у кого - нибудь комсомольский значок?

- На двери же написано!

- У Рифката минус восемь диоптрий, он не видит, что там написано.

- А как же его на военку взяли?

- Как - как. С распростертыми объятиями. Нет, Рифкат, что было - все роздали, последнее с себя сняли и отдали.

- Что же вы такие ... не бережливые?

Военка, если уж начинала колебать, то колебала прямо с утра пораньше всех подряд, без исключений где-то приблизительно минут сорок. Потом у негодника Погосяна наступил день свободный для творческой мысли. Он - третьекурсник, а это вам не фунт изюма, если поднапрячься и сдать еще одну сессию, то в анкетах можно писать не "среднее образование", а "незаконченное высшее".

Из новых предметов на третьем курсе появились теория функций комплексного переменного , теория вероятностей и функциональный анализ - все вещи серьезные, требующие массу времени для усвоения. Про философию естествознания, которую вел Валерий Борисович Бордос, изгнанный из Московского университета в Борисовский за то, что не считал Ленина самым великим деятелем всех времен и народов, а ловким политическим пронырой, и говорить нечего.

Бордос маленький тучный человечек, без шеи, с рыжей головой. Самое удивительное в нем - это взгляд. Косой на оба глаза, он с трудом мог навести на какой-нибудь предмет зрачок хотя бы одного глаза, для этого вертел головой по птичьи, а так как шея практически отсутствовала, то помогал ей всем массивным туловищем, перемещаясь возле объекта своего наблюдения самым произвольным образом, бегал и как-то странно изгибался всей фигурой, одетой в шикарный бордовый костюм - тройку в искрой, хотя казалось бы, изначально совсем неспособен был сгибаться ни в каком месте.

Кроме официальных занятий Валерий Борисович устраивал в подвалах главного корпуса дискуссионные семинары, каждый раз меняя аудиторию, как опытный подпольщик, и с подозрением относился к каждому новичку, появившемуся на семинаре.

Увидев на последней парте новое подозрительное лицо, коим оказался на свою беду Погосян, Бордос начал ловить его в фокус зрачков, нахохлился, подбежал поближе, еще немного порассматривал, как опасную ядовитую жужелицу, и произнес не без сожаления:

- Нет, в незнакомом обществе я о Платоне говорить, конечно же, не могу. Нет, нет, ни в коем случае, - он задумался, еще раз попытался разглядеть Погосяна с близкого расстояния. - Даже и не уговаривайте. Знаете что? Давайте поговорим лучше о вещах менее крамольных, к примеру, о величайшем эгоисте двадцатого века Сальвадоре Дали.

И начиная с этого занятия на протяжении трех семинаров рассказывал о творчестве художника, точнее о собственном восприятии его творчества, демонстрируя роскошные и ужасно дорогие альбомы с цветными репродукциями, которые коллекционировал на весьма приличную доцентскую зарплату.

Старший преподаватель теории вероятностей Маркелов тоже имел пятно в биографии, его диссертационный руководитель, тот же самый, что и у ассистентки Фокс, профессор Арбузов слинял в ФРГ. По манере поведения он напоминал Кулика, тоже в вечно запачканном мелом костюме, за очками бесшабашный взгляд ученого, но гораздо моложе - всего то лет тридцать, но уже толст как бочка, с одышкой, хотя и быстр в походке.

Говорили, что Маркелов долго не мог защититься по старой тематике, плюнул на это дело и написал диссертацию на новую тему без шефа, сам по себе. Так надежнее, хотя без поддержки руководителя тоже не просто защититься.

Вероятностник вечно опаздывал на лекции. Ему дали квартиру в новом микрорайоне на краю города, у черта на куличках, транспорт ходил из рук вон плохо, иногда он ездил в университет на велосипеде. Нередко бывало, что, стоя у окон, вся группа смотрела на часы и одновременно за окно, где Маркелов изо всех сил крутил педали, мчась по последней прямой, как стрела, асфальтовой дорожке ко второму корпусу. Светлый плащ развивался на ветру, рот открыт нарастапашку, успеет, или не успеет уложиться в интервал ожидания?

Главное для Маркелова было опаздать не более, чем на пятнадцать минут. В противном случае студенты имели право покинуть аудиторию и уйти, после чего обычно поднимался большой шум, которого никто не любил.

Впрочем, читал он свою, обожаемую игроками всех мастей и во всем мире, науку интересно, и от него практически не уходили, к тому же видя собственными глазами этот бешенный финишный спурт, было как-то не по человечески взять, и тихо спуститься по черной лестнице.

Другое дело английский язык. Что делала Ливитина целыми днями торча на своей кафедре, и постоянно опаздывая на занятия ровно на пятнадцать минут, тютелька в тютельку - неизвестно. Скорее всего, как грится другое, болтала.

И вот тяжелое топанье по лестнице сотрясает целый этаж, Маркелов врывается в дверь, за ним волочится по полу белый плащ, который он так и не смог стащить с одной руки, очки на носу перекосились, глаз выглядывает как-то сбоку, большой, желтый в крапинку, еще на что - то надеющийся ...

- Не ушли? Слава богу. На чем мы там остановились в прошлый раз?

Мел в руки и бегом к доске. Пошла писать губерния!

Теория вероятностей в его изложении выглядела весьма и весьма стоящей вещью, но гораздо более Юрику понравились комплексные переменные (КП), вот где наконец - то начинается наука математика! Тем более, что еще недавно в Борисове жили несколько настоящих сильных математиков, создавших местную научную школу в одном из направлений КП.

Молодые блестящие представители этой школы давно защитили докторские диссертации и активно слиняли из Сибири в Европейскую часть Союза, кто - то стал проректором университета, кто-то избран даже членом - корреспондентом. Но несколько доцентов оставались и Борисове, раскиданные по разным кафедрам, где продолжали развивать достижения своей школы.

Один из них, Грум - Канавин, читал лекции их курсу. У Грум -Канавина лакированная прическа с косым пробором, как у Резерфорда, старомодный галстук и приличный раритетный костюм покроя времен Бора и мадам Кюри.

Возможно, Груму нравилось то время, когда ученые думали, что могут все, и он подражал им в поведении и выказывал себя большим педантом, на доске, в пику Маркелову, писал чрезвычайно аккуратно, все термины четко определял, через параграфы не скакал, и вообще читал, если не превосходно, то очень хорошо. Чувствовалась старая школа. Это очень расположило к нему Погосяна.

Прослушав несколько первых лекций и порешав задачи по данному курсу у Фокс, которая какие - только семинары, и у кого только не вела, что называется от скуки на все руки, Погосян пришел к выводу, что специализироваться ему лучше всего у доцента Грум - Канавина. И придя к такому решению, начал посвящать свободные от военки понедельники КП, углубляясь по манускриптам академиков в комплексные недра, чтобы прийти к будущему шефу не с совсем пустой головой.

26.

На третьем курсе больше нет матанализа, и, стало быть, бабушка Сахалинская уже не читает своих лекций, а старший преподаватель Меньшикова не проверяет больше домашних заданий. Все, повзрослели товарищи студенты, пора самостоятельно обучаться, никто сопли вам больше подтирать не будет.

Но и Грум - Канавин читает замечательно. Вид у Грума всегда на пятерку, чисто кембриджский интеллектуал начала века, весьма возможно даже не нашего. Вот он покинул свою позицию у доски, изрисованную отображениями комплексной плоскости самой на себя, и близоруко приглядываясь, вошел в студенческие ряды.

- Что вы знаете о восемнадцатой гипотезе из списка Вайса?

- Ничего! - Радостно восклицает Марк Глузман, - выскакивает из общей массы лиц и начинает всем улыбаться, раскланиваться, а Грамм посылает воздушные поцелуи. Та показывает крупный кулак. И говорит грозно:

- Мараня ...

- Расскажите, пожалуйста, - вежливо просит Чалина, откладывая авторучку в сторону, и потрясая пальцами от усталости. Хватит писать. Можно и просто послушать устный рассказ. - О восемнадцатой гипотезе.

- Могу, но очень коротко, чтобы нам не выбиться из учебного плана текущей лекции. Эту задачу не могут решить на протяжении вот уже семидесяти лет, хотя формулируется она чрезвычайно просто и элегантно. Гениальный Вайс (вы, надеюсь, знаете, что гениальные математики ставят задачи, а талантливые их решают) составил список задач, которые необходимо решить в ближайшие пятьдесят лет.

И вот к сегодняшнему дню процентов на девяносто все давно решено, однако восемнадцатая по списку так и остается гипотезой, пока она не по силам самым крупным специалистам. По известности сильно уступает теореме Ферма, но не думаю, что существенно легче последней. Так же как за теорему Ферма, за восемнадцатую кто только не брался, м - да, - Грум скромно кашлянул, - но воз и ныне там.

Поэтому и на ваш век, видимо, хватит, я так думаю, что не одно поколение математиков на ней еще и помучается и порадуется. Если бы любой самый последний троечник, десять раз подряд пересдававший топологию Пахлеаниди, взял вдруг и решил 18-ю, то очень скоро без всякой защиты получил сразу докторскую степень и целый год катался бы за государственный счет по всему миру с конференции на конференцию с изложением своей теоремы. Я уж не говорю, что его имя на века вошло бы в математические анналы, а сам он тотчас присоединен к числу крупнейших математиков современности. Вот так, уважаемые товарищи студенты. Вот где надо дерзать.

- Очень интересно, - сказал Мурат, - а сформулировать сейчас условие гипотезы нельзя?

- Что, не терпится войти в анналы?

- Было бы неплохо, - радостно согласился Рифкат.

- Посмотрите потом в книжках, никуда от вас условие не убежит. Но предупреждаю заранее, эта гипотеза очень опасна, далеко не игрушка. Бывали случаи, когда из-за нее гибли люди.

- Как это?

- К примеру, профессор Жихарев, основатель нашей научной школы, несколько лет пытался решить 18-ю. Практически, все последние годы своей жизни он занимался исключительно ею. И вот после нескольких лет упорнейшего труда, представьте себе, профессор получает, наконец, строгое доказательство гипотезы, которое занимает ни много ни мало, две общие тетради, исписанные мелким почерком, больше ста листов сплошных формул и преобразований.

Можно представить себе радость, охватившую большого математика, который в зрелом возрасте достиг такого пика, о котором другим остается только мечтать. Ведь большей частью главные открытия делаются до сорока лет, даже мне уже поздно замахиваться на великое, а он вот не побоялся взяться за столь грандиозную задачу, и смог получить таки результат!

Грум - Канавин достал белейший платок и принялся кропотливо протирать линзы очков, кося на аудиторию выпуклым левым глазом, правым исследуя стекло на прозрачность.

- Так ее доказали или нет? - Не без раздражения поинтересовался троечник Иванпопуло, не глядя на доцента. Он как раз тоже оканчивал под столом большую творческую работу - скульптурное изображение фаллоса из пластелина в натуральную величину, и водрузив его перед собой на столе последнего ряда, где сидели лица исключительно мужского пола, наносил последний штрих.

Но вопрос был оставлен без ответа, пока, наконец, очки не оказались на тощем носу доцента, и тот хмуро не оглядел аудиторию, зашумевшую после звонка на перемену. Заметив это, все сели на места.

- Правильно, сидеть, - тоже хмуро, и ни на кого не глядя, произнес скульптор, продолжая свою работу.

- Итак представьте себе две толстые тетради исписанные мелким почерком, сплошной вывод формул, без комментариев, ничего кроме голых вычислений ..

- Потерял портфель?

- На базаре стащили?

- После недели счастливого отдыха сел профессор переписывать свою работу набело, сначала в таких случая пишут все преобразования подробно, для выступлений на конференциях, а потом сжимают в журнальный вариант.

Последний наверняка бы появился во всех математических журналах мира, не говоря о том, что всенепременно прошел бы профессор Жихарев в члены - корреспонденты Академии наук. Достойное завершение для провинциального ученого без особых связей наверху. Да уж. Как подумаешь и сейчас, столько лет прошло, а в жар бросает. Так вот, переписывает он, переписывает и вдруг видит описку, - в одном месте неверно знак поставлен. Ну, что ж теперь, поменял на правильный, переписывает дальше, знаки правит, правит, а через пару страниц делается ему ясно, что весь последующий вывод неверен. Не смог он доказать 18 - ю. Все сто последующих страниц неверны, из - за того знака получились.

На следующий день профессор неудачно простудился, получил воспаление легких, и через некоторое время, несмотря на все усилия врачей, скоропостижно скончался.

Грум - Канавин поник, сгорбился, махнул рукой, отпуская всех на перемену и пошел сам на выход.

- Вот тебе и здрасьте, - молвил Иванпопуло, любуясь свои произведением. -Слышь, Бухенбах, передай, будь добр, старосте, - скажи, дарю от всей души.

- Сам передавай, придурок.

Иванпопуло кинул произведение на стол девчонкам.

Те заверещали, кинули обратно Иванпопуло, попав прямо в лоб Бубенбаху, тот отодрал пластелин от волос и швырнул комок на тетрадь Иванпопуло.

- Ну что вы здесь мне членовредительством занимаетесь! - Завопил Иванпопуло.

В тот же день Погосян набрал в читальном зале книг по КП, и стал процеживать литературу, выискивая формулировку 18-ой. Неподалеку он заметил Рифката с Муратом, которые оказывается уже нашли ее, выписали, осталось только решить.

А вечером в комнате Грамм он застал Марика Глузмана, на ее кровати, тоже с книжкой по КП.

- Хочешь формулировку дам?

- Какую формулировку? - Запридурялся Мараня, который был Погосяну в математике не конкурент.

- Не хочешь - не надо.

- Ладно, давай сюда. Так и быть.

- Лучше уж решай сразу теорему Ферми. За нее назначена премия сто тысяч немецких марок.

- Да? - Обрадовался Мараня, отбрасывая в сторону книжку, что же вы мне голову морочите, я столько время зря потерял! Это теория чисел?

- Точно.

- Так нет проблем. Все знают, что я самый толстый и красивый во всей теории чисел. Что не веришь что ли?

27.

Второкурсница Елена продолжала преследовать Погосяна с молчаливым укором во взгляде, а Юрик старался не обращать на это внимания, отдавая все силы науке.

В один прекрасный момент он все равно докажет 18-ю, только бы успеть, а то уведут из - под носа многочисленные конкуренты.

Вечером хороших незанятых мест в зале не осталось, и Юрик подсел к незнакомой девушке, накрывшей плечи шалью, которая не разложила свои книги по всему столу, дабы избавиться от сеседей, как обычно поступают нормальные люди, а оставила место свободным, хотя книг и конспектов у нее было предостаточно - две стопы.

Книги все филологические, в конспекте она что-то писала удивительно красивым почерком, просто заглядение, а не почерк, и некоторые места выделяла красной пастой. Ясно, что рядом сидел человек связанный с литературой и русским языком и филологическим факультетом. Откуда вдруг в их математико - юридической общаге филолог?

Что за сельская учительница поселилась в общежитии? Их девчонки тоже имели шали на случай сильных морозов, но предмет сей так морально устарел, что ни одна из них не нацепила бы пуховый платок на плечи дома среди бела дня, тем более в читальном зале, ну, кроме может быть,Чалиной.

Он удивился. Заинтересованно глянул в лицо. И все. Попался во мгновение ока. Но не стал, как бывало в прежние времена ругать свою кавказскую внутреннюю природу маминым голосом, а как человек связывающий свою будущность с научным поиском посмотрел на часы и записал в верхнем уголке черновика точное время события: "18.47 - я влюбился". И подперев пальцами висок, стал кайфовать в водопаде блаженных чувств.

Меж тем соседка по столу была на самом деле не так уж красива, или молода.

Пуховая шаль мягко облегала широкие плечи, голова относительно их казалась непропорционально малой, а черты лица и на ней и вовсе выглядели мелкими. Впервые он воспылал к девушке, имеющей столь маленькие невыразительные глубоко запавшие глаза. И все остальное было маленькое: нос в конопушках, губы тонкие, упрямо поджатые, редко посаженые, блестящие зубки, а главное годами она была значительно старше его, на вид ей можно было дать лет двадцать семь, но скорее двадцать восемь, а сколько по паспорту и гадать не стоит.

Он ни о чем таком не думал, плавал себе в радужных волнах удовольствия от созерцания волшебного, казалось, лица, которые генерировал его мозг. Восхищение было настолько громадно, что тут же Погосян принялся излагать свои чувства на бумаге, используя при этом большей частью превосходные степени. Излив многословное и напыщенное объяснение в любви, тут же переписал его набело в каллиграфическом стиле (откуда что берется?), и, положив листок на самом видном месте, где даже случайному взору нельзя было его не обнаружить, вышел из зала, предоставив чудесно встреченной незнакомке право в спокойной обстановке ознакомится с его чувствами.

Он весь трепетал от пламенного, волшебного восторга. 18- ая гипотеза мигом отошла на задний план, заняв там место между временами Past Indefinit и Past Рerfect английского языка, которыми тоже надо бы настоятельно заняться, тем более, что в зимнюю сессию предстоит завершающий экзамен по английскому, оценка за который пойдет в диплом. На все необходимо время, на 18- ю тоже, но не сейчас, а в какой - нибудь другой более подходящий момент.

В эти минуты он пребывает в священном трепете необыкновенных чувств. Учиться при этом совершенно невозможно. Кому - кому, а уж Юрику доподлинно известно.

Правда, выходя из читального зала, он напоролся на зрачки Елены, которая сидела у самых дверей с одной тоненькой книжечкой на столе, но заниматься не занималась, а смотрела на него бесконечным взглядом. Что - то задело его сейчас в этом взгляде, что-то мелкнуло в ней материнское, когда мать ругала отца, причем не за то, что он ушел от нее, а за то, что меняет подружек и жен безо всякого счета, беспрестанно влюбляясь во все новых.

Он отмел упрек Елены и даже подмигнул ей. Чего ломает комедию, спрашивается? Вот так спасешь невинность пьяной дурочки от какого - нибудь обтекаемого, уведешь ее вовремя с танцев, чаем напоишь, в чувство приведешь, а потом она тебе будет высказывать свое презрение к мужской природе. Зачем? Бесполезно ведь. Она ему не судья. И никто им не судьи, раз так устроено самой матушкой - природой. Все равно, что злиться на дождь и бранить его, на чем свет стоит.

Юрик покинул читальный зал и не видел, как проходящий мимо его места студент - юрист, со скучным видом тащивший стопку книг по гражданскому и семейному праву, остановился у стола и прочел записку, лежащую на самом видном месте. Из записки было ясно, что адресована она девушке, сидящей рядом. Прохожий посмотрел и ухмыльнулся в густые усы. Присел на свободное место, что - то спросил, та ответила. Они стали тихо разговаривать. Юрист положил руку на спинку ее стула.

Меж тем Юрик стоял у окна в конце коридора и пережидал время, за которое записка должна быть прочитана и обдумана. Досчитав до ста, он вернулся к прежнему месту, где обнаружил вальяжно развалившегося на стуле рослого мужчину с усами в тренировочном костюме, нагло приобнявшего предмет чувств, и что-то шепчущего ей на ухо.

Он встречал этого великовозрастного студента - юриста в общежитии и раньше. Ему лет двадцать пять, после армии, на юридическом факультете таких любят, глаза круглые, навыкат, специалист глупо пошутить, поржать, в адвокатах делать нечего, ни ума, ни хитрости, любит рыбалку с водкой, блат, соленый анекдот и поворошить чужих баб. Одним словом в доску свой, компанейский мужик.

Юрист сидел на чужом месте, как бы не замечая стоящего над ним Юрика, однако потом с лукавым видом поправил отлетевшую на угол стола записку, встал, и под локоток увел шалевую девушку за собой, одной рукой придерживая за талию, другой показывая дулю Юрику. Вот поганец!

Встретившись взглядом с юристом, Погосян понял, что тот прочел признание, и необыкновенная нежность, с какой теперь смотрит на блондинку изливается специально и напоказ, ему давали понять, что девушку у него уводят из принципа.

Погосян скомкал дурацкую записку в карман. Чувство его по-прежнему развивалось внутри независимо от внешних непогодных условий. Он сидел на месте и ждал ее, не может быть, чтобы она не вернулась к своим книгам.

Однако по равнодушному виду предмета обожания, Юрик догадался, что записки она не читала.

"И к лучшему".

Как бы не так! Погосян ничего не мог с собою поделать. Он преследовал ее целую неделю, занимая соседнее место, или на худой конец стол рядом. Ему было приятно находиться поблизости, от этого он испытывал почти полное блаженство. А без нее умирал, мечтая о новой встрече.

Юрист развлекался по-своему. Стоило Юрику добиться географической близости возле шалевой девушки, немедленно забирал филологиню болтать, и даже специально приходил в зал с приятелями, показывал им пальцем на Юрика, что-то громко шептал и смеялся, а потом уводил предмет его чувств в коридор.

Набраться смелости заговорить с ней Погосян смог только через неделю, в полутемном месте коридора второго этажа, где не видно, как он краснеет. Он поздоровался и спросил, откуда та появилась в их местах. Оказалось, девушка поступила в аспирантуру в этом году, и ей дали место в общежитии. Она филолог. У него закружилась голова, словно находясь в бреду, он напросился в гости. На удивление, ему не отказали, назначив встречу на завтра на восемь часов вечера.

Трудно передать, что Погосян пережил за эти сутки. Он не мог думать ни о чем другом, кроме предстоящего свидания. Что надо будет говорить? Как развлекать? Покупать ли торт или пирожные? Или конфеты? Позволит ли она поцеловать себя? Посмеет ли он сделать попытку поцеловать, если окажутся одни? Восторг окончился, начались страдания: нет, он ни за что не посмеет.

Это был трудный день с заседанием УВК. Когда Погосян увидел новых членов, ему чуть дурно не стало: Рутман ввел в состав Елену (Такие люди нам нужны!). Ту самую Елену, которая повсюду дышит ему в спину.

Даже Шихман подметил это обстоятельство, когда они тащили с кухни в комнату картошку в огромной сковороде. Проходя мимо статуи читающей студентки, сделанной выше обыкновенного роста, Толик проявил чудеса эквилибристики: начал лягаться своими толстенькими ножками, изображая нижайшее почтение, хмыкать, улыбаться сладко, будто только - только слопал банку вишневого сиропа, приглашать:

- Откушать к нам зайдите, пожалуйста.

Второкурсница Елена искательно взглянула на Погосяна, который страховал сковороду от всех этих ужимок и прыжков. "Можно?" Тот нахмурился в ответ: "Ни в коем случае. Самим мало". Молчаливые переговоры завершились вталкиванием Толика в дверь, а кавалергард - девица осталась стоять на своем боевом посту перед спальней императора.

- И чего стоит? - Пробурчал Юрик, - надеясь, что его услышат за дверью.

- Извиниться тебе надо перед девушкой.

- Какой девушкой?

- Вот этой, Еленой.

- За что?

- Да всем уже известно за что. Даже я знаю. Кто увел ее с танцев в свою комнату и, воспользовавшись не вполне трезвым состоянием, овладел ею?

- Чего - чего? С чего ты взял, идиот?

- Она не делает тайны, все знают. Насколько я понимаю, человек ждет твоих извинений и все, больше ничего не треба..

- Да? А почему так мало ей надо ты знаешь? Потому что она все выдумала. Я эту пьяную дуру приводил сюда только один раз и отпаивал чаем, чтобы привести во вменяемое состояние, она же тогда свалилась на Парилиса, отчего тот сошел с ума и начал разговаривать вслух. Вот и все, понял?

Шихман почесал затылок.

- Это в тот раз ты ее приводил?

- В тот самый, другого не было.

- Тогда я не знаю. Зачем ей себе биографию портить?

- А зачем мне портить?

Шихман недоуменно открыл крышку со сковороды и заглянул, будто там были белые грибы со сметаной или рябчик в белом вине, но комнату наполнил аппетитный пар от обыкновенной жареной картошки.

- То есть ты хочешь сказать, что не заваливал ту девушку, которую мы встретили в коридоре в эту койку?

- Я хочу сказать, что слава богу, не позволил ей завалить себя в койку Соловейчика, которую она сама выбрала, несмотря на все ее уговоры не бояться и сесть рядом.

Христенко радостно заржал.

- Избежал большой опасности. Давайте лучше будем картошку лопать. Где тут моя большая ложка была? А Шихман?

Толик засуетился с посудой. Христенко смотрел на него, смотрел, сказал: "И-и-ех", и продекламировал:

- А оно огромное, зеленое, противное, бегало по комнате, ходило ходуном, а потом раздалось пенье заунывное и приведенье оказалось огромадным мужиком!

- Не такая уж она и огромная, - вступился за честь однокурсницы Толик.

- Да, и не такая уж она мужик.

- А зачем ей это надо было?

- А фигли ботик потопили?

И вот теперь девица в составе УВК. И такая уверенная в себе, прямо новый организатор производства, а ля Кухля в увеличенном масштабе.

- Товарищи, - сказал замдекана Рутман, председатель УВК Эшпай уходит со своего поста и деканат рекомендует сразу двоих: Погосяна или Кухлю. Кого вы сами изберете своим председателем, тот и будет.

Погосян кинул взгляд на конкурента и удивился: Кухля резко сменил окраску. Он был не в своем обычном чиновничьем черном костюме с короткими штанишками, белой рубашечке, при галстуке но в чем-то аляповато - сиреневом, какая-то женская курточка, цветной галстук, джинсы, импортные кроссовки, волосы на голове взбиты. Обычно немодная короткая стрижка, будто он ходил уже на военку, заметно удлинилась. Вроде химию даже сделал. Кухлю было прямо не узнать, коли не его неугомоная непоседливость, казалось ему надо срочно лететь стремглав.

"А интересно, в чем будет сегодня вечером аспирантка, снава наденет на плечи шаль? - задумался вдруг Юрик, ошушая благостную приятную волну, поднимающую его над заседанием УВК. Он улыбнулся.

Кухля улыбнулся ответно.

- Я даю самоотвод. - Вдруг сказал он. -Снимаю свою кандидатуру.

- Почему? - Удивился Рутман. - Почему меня не предупредили?

Встал Горганадзе.

- Товарищи. Поясню ситуацию очень коротко и в порядке регламента. Дело в том, что буквально вчера от одного очень крупного ленинградского математика пришло сообщение, что студент Кухля принят к нему на специализацию. Вероятно, студенту Кухле придется часто ездить в Ленинград к своему руководителю, а деятельность УВК не должно страдать от этого. К тому же нашему студенту уже дана весьма важная интересная работа, которая будет отнимать у него все его свободное время. Несмотря на то, что студент Кухля пока еще второкурсник, он с очень хорошей стороны зарекомендовал себя в плане теоретических разработок. Как говорится, большому кораблю - большое плаванье, товарищи. Давайте, поблагодарим студента Кухлю за огромную проделанную им работу в воспитательной комиссии и пожелаем успехов на академическом поприще. - Он захлопал, и все поддержали.

Кухля перестал махать ногой, встал, раскланялся, сел.

Председателем УВК почти единогласно при одном воздержавшемся избрали Погосяна. Воздержалась второкурсница Елена.

- А вы имеете какую - то свою отдельную точку зрения относительно кандидатуры товарища Погосяна? - Поинтересовался Рутман, - разЪясните пожалуйста.

Елена встала, привычно уставилась на Юрика беспросветными глазами.

"Ой-ей-ей, - подумал Юрик, - с такой дуры станется".

- Относительно товарища Погосяна я могу сказать, - начала она как будто собралась читать длиннейший доклад, - что по конкретной учебно - воспитательной работе мне его деятельность пока известна так мало, что я не в состоянии голосавать ни за ни против. Поэтому воздерживаюсь.

- Экраны успеваемости девушка, - дело рук Юрия Погосяна, - сказал Рутман, - ну ничего, поработаете вместе, притретесь друг к дружке и дела пойдут.

"Зато скоро вечер, - подумал Юрик, - и я пойду в гости".

Однако комиссия требовала разбора полетов третьекурсника Иванпопуло, которого за непосещение занятий ныне и несданного экзамена за прошлый год представил к отчислению деканат. Иванпопуло являл сам по себе тяжелый случай для математики.

- Я позволю себе уйти? - Попросила Эшпай вежливо щурясь, - у меня приемные часы по работе с избирателями - рабочими завода режущих инструментов.

- Ну, если режущих, - пошутил Рутман, - то конечно, давайте отпустим нашего народного депутата для исправления своих прямых депутатских обязанностей.

- Конечно идите, товарищ Эшпай, - Горганадзе был очень серьезен, - смычка высшего образования с цеховой общественностью первейшее дело партии на современном этапе. И обратите внимание, что надо оживить работу общества "Знание" среди рабочих. Я бы лично прочел цикл лекции по текущему моменту с выпуском брошюры. Вы поговорите на этот счет с их начальством.

- Пожелаем товарищи больших достижений депутату и, согласно повестке дня, пригласим студента Иванпопуло, - начал работать по повестке дня Погосян.

Анечка Эшпай элегантно покинула деканат, а на смену ей гордо вошел Иванпопуло.

Русые волосы на его голове были всклочены и торчали в разные стороны, будто его только что в коридоре оттаскал за вихры лично декан, а впридачу два замдекана. Вероятно, стригся Иванпопуло самостоятельно, посему вихры достигали разной длины. Дешевый костюм повсеместно измят, даже там, где вроде бы и мяться не с чего, а брюки ниже колен сплошь забрызганы грязью, про ботинки и говорить не стоит, - из-за грязи они почти неразличимы, так себе, два комка серой борисовской глины обозначают концы ног на полу, а уж что под ними: ботинки ли, туфли, кеды, а может и лапти, то никому неизвестно. Однако Иванпопуло держался гордо, засунув руки в карманы рассматривал публику с видом горлана - главаря Маяковского, благо нос тоже торчит крепкой колотушкой.

- Ну, как же вы так, товарищ Иванпопуло, - всплеснул белыми чистыми ладонями с отшлифованными ногтями замдекана Рутман, однако, будучи человеком тактичным, воздержался от замечаний по низким поводам, - как же вы до сих пор дифференциальные уравнения не сдали за прошлую сессию, а? Тысячи по английскому за целый год не сданы, занятий, лекций не посещаете, что это такое?

Иванпопуло гордо молчал, глядя перед собой и мимо Рутмана.

Погосян решил конкретизировать.

- Тысячи английские я помогу перевести и сдать товарищу Иванпопуло. Относительно дифференциальных уравнений прикрепим Тычинкина, они большие друзья. Английский начнем сдавать через три дня, на подготовку к диффурам дадим неделю, и пусть тоже выходит на сдачу.

- Я списывать не буду, - предупредил всех членов УВК Иванпопуло.

- Это даже еще лучше, - одобрил Погосян. - Запишем это, как взятие повышенных обязательств, а может на четверку попробуешь замахнуться?

- Я никогда не списывал, и сейчас списывать не собираюсь, - обидчиво повторил Иванпопуло. - Предпочитаю жить честно. А скажи, Погосян, кто из тех, кто сдал диффуры на пятерки, не списывал?

- Может, кто-нибудь и обошелся без этого. Мне такая статистики не известна. Зачем всех одним чохом обвинять? Тебе дается реальный шанс разделаться с долгами, не хочешь списывать, пожалуйста, сдавай честно. Скажи лучше, как с прогулами бороться будешь? У тебя ведь свободного расписания пока нет.

- Расскажите, товарищ Иванпопуло, в чем причина ваших непосещений занятий, вы больны? - Осведомился Горганадзе.

- Нет, не болен. Мне просто некогда.

- Вам некогда выполнять основную обязанность студента ходить на лекцию? Чем же вы в таком случае заняты?

- Творчеством.

- Это очень интересно, - подскочил со своего места Рутман, и что же, есть результыты?

- Сколько угодно.

- Что и статьи?

- Почему статьи, чуть что так сразу статьи требуют, я занимаюсь неформальным искусством, нас официальная критика в упор не видит.

- Искусством? - Горганадзе фыркнул, - да что вы нам тут головы морочите, каким таким искусством вы занимаетесь, учась на математика?

- Скульптурой.

- Это, пожалуйста, сколько угодно, - разрешил Рутман, - в свободное от занятий время. -Он повернулся к Горгонадзе, - всестороннее развитие есть необходимое условие формирование полноценной личности строителя коммунизма, не правда ли?

- В нерабочее время! - Отрезал Горгонадзе. - Государство тратит на вас деньги не для того, чтобы вместо алгебры и функционального анализа вы мне здесь лепили фигурки.

- Не могу гарантировать, - вежливо отклонил заявление Иванпопуло.

- Тогда мы вас отчислим за неуспеваемость.

- Пожалуйста, отчисляйте.

- Ну-ну, не будем спешить, - забеспокоился Рутман, - это столько денег на тебя затрачено, до третьего курса довели, нет голубчик, не пойдет. Ты у меня будешь учиться, сдавать и посещать занятия.

К столу председателя мягко подбежал Кухля и, нагнувшись, спросил Погосяна на ухо:

- А что лепит этот придурок?

- На первом курсе пальцы рук и ног, потом фигушки научился, а теперь члены.

- Членов Политбюро?

- Мужские члены.

- Натурально? Нормально!

Кухля вдруг выгнул шею и с клекотом засмеялся.

- Товарищи, - Рутман оглянулся на Кухлю, и постучал карандашом по столу.

- Я беру над Иванпопуло шефство в порядке борьбы с прогулами, за достижение высокого процента посещения занятий - объявил Кухля, это будет мое последнее поручение в УВК, и я постараюсь подойти к нему со всей ответственностью.

- Так и запишите, - сказал Погосян секретарю, - слово в слово.

После завершения заседания УВК Юрик видел, что Кухля стоял в коридоре, по - братски положив руку на плечи Иванпопуло, и что-то ему назидательно внушал. Длинная рука свисала с другой стороны туловища чуть ли не до кармана Иванпопуло. Они пошли не разнявшись, похоже было, что один боец волочет другого с поля боя. То Иванпопуло волок повисшего на нем Кухлю.

28.

Его впервые пригласила в гости взрослая женщина, которая ему безумно нравится. Пригласила в вечернее время, что придает будущему свиданию опасное очарование и такие сногсшибательные надежды, о которых он даже мечтать не решается.

Не зря она сама - Надежда. Хотя и про себя Погосян предпочитал называть ее Надеждой Николаевной. Восемь часов вечера в октябре - это почти ночь, можно сказать, что она пригласила его к ночи? Нет, она просто сказала: "Подходите к восьми часам, к этому времени я обычно уже дома". И улыбнулась. Ах, как приятно и обнадеживающе его любовь улыбается!

Жизнь приобрела замечательные очертания. Все трудности показались микроскопически малыми, справиться с которыми не составит ни малейшего труда. Тем более председателю УВК. Успех сопутствует ему положительно во всем, несмотря на происки Елены.

Потом вдруг как ожгло. А вдруг она отдастся ему? Ведь он останется с ней один на один в комнате. Надежда Николаевна по - настоящему взрослая, ей лет двадцать пять, никак не меньше, кто знает, как пойдет дело?

Юрик не знал, как ведут себя настоящие взрослые женщины, оставаясь наедине с мужчинами, одни невероятные догадки и соблазнительные предположения в голове. Как это произойдет? Впереди снова замаячили самые соблазнительные, но очень опасные перспективы, доведшие его до состояния восторженного ужаса, он помчался в душ, после которого переоделся во все чистое, как моряк "Варяга", перед решительным боем с японцами, в котором предстоит славная погибель. Неужели она пригласила для этого? Может быть, у нее тоже по крайней мере мелькнула такая мысль, и если мелькнула, то он самый счастливый человек. Конечно, мысль была, как без этого?

Он купил в гастрономе торт за два рубля семьдесят копеек с розочками из сладкого сливочного крема, разбросанными по верхней окружности.

- О, тортик! - воскликнул Толик, вскидывая пухлые пальчики, когда Погосян притащил в комнату промасленную коробку с почти истекающим сроком хранения и водрузил на стол. - Позвольте, позвольте, - Шихман деловито изучил название: "Любимый", вес и цену, - конечно не "киевский", но есть можно и даже нужно. Все, иду ставить чайник.

- Отставить! Не ели твоих киевских, не будем трогать и этот.

- А что так? - загрустил Шихман, - то ж не я, то ж девушки.

- В гости иду.

- К девушке?

- К ней.

Проснулся Христенко. Он по утрам вкалывал с метлой у общежития, подрабатывал дворником, и потом днем каждую удобую минуту использовал для сна.

- Жаль, - Валера потянулся, - а то сегодня с самого утра так сладенького хочется. Я бы сейчас на спор съел десять больших плиток шоколада.

- А я бы двадцать пять съел на спор.

- Дурно не станет?

Раздосадованный таким поворотом дела Шихман достал из окна пакетик жидкого сала и с очень грустным выражением лица принялся намазывать белую приторную смазку на кусок хлеба, случайно, невесть кем забытый на столе.

Помахав ему на прощание, Юрик безмолвно вышел вон. Комната аспирантки Надежды Николаевны располагалась на шестом этаже. Погосян постучался в дверь с радостно пульсирующими висками, но все же коротко огляделся по сторонам, и постарался стать так, чтобы тортик не был особенно заметен посторонним, - Эта Елена уже приучила его бояться собственной тени. Поблизости ее не видно, что отнюдь не означает, что она сняла наружнее наблюдение.

Надежда Николаевна впустила его, и, увидев так близко ее столь необходимую фигуру, и ощутив запах духов, он сразу почувствовал прилив знакомого уже счастья влюбленности.

Она была в прежнем своем теплом, вылинявшем платье много ниже колен и опять с пуховой серой шалью накинутой на плечи, имея вид немного замерзший, или больной гриппом. Впрочем, вся она для него словно бы виднелась в голубоватом сумеречном тумане, за которым невозможно разглядеть никаких подробностей, да и незачем, когда точно уверен, что ничего прекрасней нет на свете, и быть не может. Он не смотрел на нее, но видел ее и без того все время.

Юрик тотчас прошествовал к столу со своим подарком.

- Вот и я, - сказал он, - знаете, вместо несъедобных цветов принес вполне съедобную вещь. - Водрузил коробку на стол и начал разрезать ленточку тупым столовым ножом, лежащим на столе, боясь, что заметят его волнение по мелко дрожащим пальцам.

Сможет ли он? Раздеть ее?

Аспирантка тем временем села на стул спиной к окну в узком проходе меж столом и кроватью и наблюдала за его порывистыми действиями по разделке торта.

- Хорошо, - сказала она после некоторого первоначального замешательства, когда он изрезал половину торта на большие куски - я пока налью кофеварку, - и быстро выскользнула из комнаты.

Может слишком резко начал?

Юрик опустился на стул отдышаться и осмотреться.

На кровати лежали одна на другой четыре взбитые подушки, внизу самая большая, потом меньше, меньше, и наверху самая маленькая, а вся эта горка покрыта белейшей накрахмаленной тюлевой накидушкой.

Наволочки подушечки вышиты нитками мулине. На кровати лежат цветастые рушники. Сама постель так высоко поднята, что нетрудно догадаться, что вместо матраца здесь самая настоящая хорошо взбитая пуховая домашняя перина. Кругом, как в русской деревенской горнице, светло, чисто, на полу постелены домотканые половички, занавески на окнах тоже с вышитыми своими руками узорами, накрахмалены, чистые и опрятные. На сиденьях стульев лежат мягкие вязанные кружки. Все так домовито, что дурацкие мысли мигом исчезли из головы, и Погосян подумал, что в дом с такой комнатой, где живет девица - красавица должны приходить сваты, а не обормот вроде него.

Надежда Николаевна принесла кофеварку, включила и в ней быстро закипела вода. Они стали пить чай. Юрик не смог подобрать никакой темы для разговора, чтобы заняться чем-то принялся кушать торт, аспирантка от угощения почему-то отказалась, она сидела прямо и пила пустой чай без сахара, глядя перед собой, а Погосян, с жаром стыда склоняясь над блюдцем, чтобы проглотить очередную порцию, уговаривал ее:

- Давайте, съешьте хоть кусочек, а то мне неудобно одному надсажаться.

- Я торты не ем, вы кушайте, не стесняйтесь.

Юрик стеснялся, но продолжал кушать кусок за куском, потому что не знал, что ему еще делать и о чем говорить. От нервов у него развился страшный аппетит. К тому же по торту он действительно соскучился, ему тоже давно хотелось сладкого. Вот и добился своего, обожрался на полную катушку в гостях. Один за другим было съедено по кусочку ровно половина торта. Скандал в благородном семействе.

Надежда Николаевна с интересов наблюдала за этим процессом. Наевшись от пуза, Погосян почувствовал себя значительно лучше. Он обжился в комнате и успокоился. Чего бояться, когда раздевать никого не надо? В такой домостроевской обстановке подобные вещи выглядят совершеннейшей глупостью, здесь покой, чистота и порядок. Во всем: и на столе, и в чувствах должно быть чисто и спокойно. Очень даже хорошо.

- А у вас какая специализация? - приступил он к распросу харизматическим голосом отличника и председателя УВК.

- Топонимика. Происхождение названий географических местностей. Суффиксы ух-ах в сибирских названиях, например в Алтайском крае: Белуха, Топчиха, Шемонаиха, Буланиха.

- Самые русские суффиксы в русском языке: Ух! Ах!

- Да. Вы кушайте еще.

- Нет, спасибо. Все равно все не смогу съесть, а вы не помогаете. - К нему возвращалось зрение, утерянное было от волнения. За туманом он отчетливо видел, отчего - то неуловимо приятное для его души, личико с маленькими, подведенными глазами, тонкими чуть подкрашенными губами, то что она, как ни говори, готовилась к его приходу, было приятно. Стоп.

Раз она готовилась как женщина, красилась, значит ли, что в таком случае Надежда Николаевна рассматривает его как мужчину? Подходящего ей мужчину, для котого надо приукраситься? Но не приодеться. Да, все таже пуховая старушачья шаль на плечах, как противотанковая броня, а вот глаза и губы не те же, другие - новые, подкрашенные. И запах незнакомых духов.

Он снова напрягся, потерял нить разговора, сбился с толку и замолчал.

- Вы на каком курсе учитесь?

- На третьем. Но мне двадцать два года, - соврал он и тут же обругал себя, зачем сказал "но"? Тем самым дал понять, что она старше его. Теперь делать нечего, надо объяснять, почему в двадцать два сидит на третьем курсе. Это просто. - Я отслужил армию, - продолжил лгать сильно краснея.

- Это хорошо. После армии парни делаются самостоятельней.

- Конечно.

Желание сблизиться как можно более, усилилось, сделало его чрезвычайно разговорчивым.

Он принялся трепаться о математике, и о том, что он абсолютный отличничник, не далее, чем после этой сессии ему обязательно дадут Ленинскую стипендию. Это дело решенное, сам декан вызвал к себе и пообещал, так и сказал: "Погосян, вы у нас главный претендент на Ленинскую стипендию! Мы на вас Юра очень надеемся, потому что кроме вас на факультете давать абсолютно некому".

Осталось сдать еще одну сессию на отлично и дело в шляпе. С общественной нагрузкой тоже все в порядке - он председатель факультетской УВК. Работать приходится много, но его работой не испугать, он и в математике кое-что уже из себя представляет.

Например, вместе со своим шефом Грум - Канавиным работает над 18- ой гипотезой из списка Вайса. (Если сейчас встать, сделать шаг к ней и погладить ... ужасно хочется ... погладить ... по чему гладить? По голове? У нее прическа, это будет выглядеть смешно, она старше его, чего он ее, как обиженную девочку будет гладить по головке? Абсолютная глупость. По плечам? Там шаль, довольно, кстати, потертая, сейчас это видно, нет по плечам не подходит, если бы не было шали, тогда другое дело. Снять шаль? Что за наглость - стаскивать с хозяйки шаль? А вот она закинула ногу на ногу. Погладить по ноге? Стоя? Может сесть рядом на кровать и после этого? Смять перину? Это уже совсем никуда не годиться. Да и неудобно как-то, ни с того ни с сего, вдруг сразу полезть к ногам .... Нет, ни за что).

Так вот решение этой проблемы позволит ему стать доктором наук, без защиты диссертации, просто по результатам работы, которая будет иметь эпохальное значение в математике. Заметив, что глаза аспирантки прищурились иронически, он привел в пример Сергея Мергеляна, которому дали докторскую в двадцать три года по результатам одной блестящей работы. Результатов не придется ждать слишком долго, Грум - Канавин в совершеннейшем восторге, вот только вчера на заседании кафедры утверждал принародно, что у него, Юрия Погосяна блестящие способности и блестящее будущее.

Навравшись вдосталь, Погосян замолчал, поскучнел, и нахмурился. Уже про свою талантливость ему доводилось врать, но про гениальность в первый раз молотил, а после перехода таких границ всегда наступает минута, когда ни во что уже сам не веришь, и потому хочется срочно достать компас и убедиться, что стороны света находятся на своих обычных местах.

С такой неприятности он отрезал ножом еще кусочек торта, и в полном молчании его съел, тупо глядя перед собой на клеенку, прихлебывая жирный крем остывшим чаем.

- Такие случае только у вас в естественных науках бывают, - нарушила покаянное чавканье Надежда Николаевна, не глядя на измазавшегося кремом Юрика, - а у нас все по - другому. Шаг за шагом, шаг за шагом, все ступеньки приходится одолевать обязательно через аспирантуру. Вот я еще и три года молодым специалистом отработала в деревне по распределению. За это время успела четыре работы написать, ездила выступила на конференциях три раза.

"Значит где-то двадцать шесть - двадцать семь лет. А руки запачкал, как теперь погладишь? Нет, нельзя, - подумал он с некоторым облегчением, обнять - тем более. Она такая чудесная. Мне и без этого отлично, - но ясное дело обнять бы, прижаться, или хоть коснуться вскользь было вообще волшебство. Нет, не получится сегодня. А когда еще? Больше уж такого обжору не пригласит".

Будильник на столе показывает половину одиннадцатого. Надо продержаться до одиннадцати. А интересно все-таки знать, случайно она закинула ногу на ногу, а при этом с оказавшейся сверху ноги соскользнул халат, обнажив часть белейшего бедра? Случайно? Специально? Знак? Приглашение? Обо что же вытереть руки? Как хочется прикоснуться, кажется, что стоит это сделать, как она тут же проникнется ответно прекрасным чувством, которое непрерывно терзает его целую неделю, и еще недавно только и делало, что радовало, а теперь потихоньку начинает мучать неполнотой, недостаточной близостью к обожаемому субъекту. Но домостроевская атмосфера, царящая в комнате, эта пирамида подушек, эта накидка, напоминавшая ему целомудренную фату невесты, не позволяли ничего предпринять.

С другой стороны на гладкой молочной коже бедра малюсенькие волоски. И он их видит, как под микроскопом.

Юрик встал, прошелся по комнате. Стараясь не запачкаться, вытащил из внутреннего нагрудного кармана пиджака платок и быстро, тщательно вытер пальцы.

- Я только в этом году поступила в аспирантуру. В деревне жить то ничего, можно, но пьют сильно.

- А вам то что? Неужто, ученики в классе тоже пьяные?

- Ученики? Нет, мужики пьют, трактористы, механизаторы. Меня один пьяный тракторист замучал, все в гости норовил пьяным заявиться. А зачем пьяный гость учительнице нужен, правда?

- Точно, - подтвердил Погосян, - таких на порог пускать не надо.

- Я и не пускала. А он крышу разобрал, представляете?

- А вы что же?

- В дверь вытолкала еле - еле.

- Да, приятного мало.

- Другой раз снова пьяным пожаловал, в окошко кладовки залез с огорода, дверцу в сенцы выломал, сильно в гости рвался, всех перепугал до смерти и меня и хозяйку. В кладовке мешок с мукой порвал, перепачкался так, что смотреть страшно. Сильно пьют в деревне нынче, - сказала она с безрадостно интонацией пожилой женщины, поправляя шаль на плечах и глядя в сторонку.

- Здесь в общежитии тоже на Новый год напьется народ, только держись.

- Это на праздник, простительно, а там ведь каждый вечер, без перерыва, всю жизнь. После второго случая я бросила деревню, и домой уехала к дедушке, так тот тракторист приезжал извинения просить.

- Опять пьяный?

- А, нет, трезвый, они вместе с директором школы приехали, и обратно забрали, отработала уж до конца срока. Так то нетрудно, я сама из сельской местности, меня дедушка с бабушкой воспитывали. Дедушка пасечником был, бабушка учительницей.

- Русского языка?

Она кивнула.

- К деду все село в гости ходило пить чай из самовара.

- С медом?

- Да, - она блеснула глазами, - у нас самовар медный начищенный, все время раскочегаренный, я за него ответственная была. Знаете, как хорошо, когда гости чинно чай пьют и обо всем разговаривают? Гости в доме - это очень хорошо. Вот такие как вы Юра, пришли культурно, вежливо, поговорить то по человечески всегда интересно, правда ведь?

- А кто - нибудь с вами еще живет? - Спросил чинно Погосян, бросив взор на вторую заправленную кровать.

- Прописана одна ассистентка с кафедры общей физики, но она не переносит общежития, и потому здесь практически не появляется, снимает комнату в городе, хотя с нашей аспирантской стипендией платить за частную квартиру - слишком дорогое удовольствие. По крайней мере, для меня. Вам подлить чая?

- Да, пожалуйста. - он глянул на часы, - одиннадцать. - приличным гостям, каких так любила Надежда Николаевна, пора было браться за шапки, и прощаться, а неприличным ...

- Вы мне тоже очень понравились сразу же в читальном зале, - сказал он доверительным тоном, - произвели неизгладимое впечатление, если честно. Да я же вам писал в своем письме ...

- Каком письме?

- Когда сидел рядом с вами в первый раз, то написал письмо, оставив его лежать раскрытым на столе, а сам вышел.

- Я не читала.

- Жаль. Да его тот юрист в сторону отложил, который к вам подсел.

Надежда Николаевна на одну секунду очень быстро опустила взгляд, из которого Юрик сделал вывод, что, во-первых, усатый нравится ей значительно больше него, а во-вторых, ей бы не хотелось обсуждать эту тему.

Она встала, наконец, со своего места, вышла на середину комнаты, остановилась совсем рядом, запахнувшись еще сильнее своей шалью позаимствованной очевидно у своей бабушки - учительницы, старушечьим жестом сложив руки крест накрест на груди, и посмотрела на него сверху вниз.

- Уже двенадцатый час.

- О, точно, - подскочил и он, - извините, засиделся, у вас тут так ... уютно. - Он не сказал, что великолепное горячее чувство любви за время посещения превратилось в тепленькое, почти уже дружеское. Странно, что от одного воспоминания о кудряшках этой весьма и весьма пристойной женщины, он летал под небесами всю последнюю неделю. Слово "женщина" больше подходило к ее одомашненному виду.

- Я пойду, до свидания.

- Стойте, - она подняла палец ко рту. -Погодите немного. Мои знакомые у двери стоят. Что подумают?

- Хорошо. Подождем, не будут же они долго стоять под дверью. - Он не знал, что ему сделать. Было бы очень здорово присесть рядом с Надеждой Николаевной на ее перину, но очевидно, вряд ли ей понравится такое вызывающее поведение, и не стал уподобляться пьяному трактористу. Налил в чашку кипяченой остывшей воды без заварки, и незаметно для себя слопал еще кусок торта. А люди в коридоре все разговаривали.

- Что случится такого ужасного, если я просто выйду и пойду?

- Помолчите, ради бога, и не думайте даже, - вы ничего не понимаете, - раздраженным шопотом ответила Надежда Николаевна. - Вслед за вами отсюда навсегда уйдет моя репутация приличной девушки. Я не хочу, чтобы меня считали ... черт знает кем.

- Извините. Я тоже не хочу. Подождем.

Он взялся за кофейник налить себе еще воды, но тот оказался пуст.

- Дико хочется пить. Вы не принесете воды? У меня поднялась изжога. Вам же можно выйти за водой?

- Не мудрено, что у вас изжога, - иронически поглядев на почти опустевшую картонку от торта усмехнулась она, - но если я сейчас пойду за водой, значит собираюсь кипять чай, и ко мне могут попроситься в гости. Понимаете? Будет невозможно отказать, и невозможно пригласить. Они все сразу поймут, таким образом, вы предлагаете сделать то, чего я сделать не могу. Потерпите пару минут. Это же не смертельно?

- Наверно, нет. Кстати, не такие уж они хорошие ваши знакомые, если так громко разговаривают после одиннадцати под вашей дверью. Им наплевать на ваш сон.

- У меня хороший глубокий сон. Когда я сплю, то ни на что не реагирую.

- А когда засыпаете?

- Тоже.

- Нет, я не могу засыпать под шум. На первом курсе мог, а теперь как отрезало, пока все не угомонятся в соседних комнатах и коридоре, лежишь как дурак, и ждешь. Неужели, вы не можете сказать им нет? Ведь греют воду не только для чая, может у вас другие потребности, например, просто помыть ноги перед сном?

- Не говорите глупости. Это хорошие знакомые. Потерпите минутку.

- Да у меня во рту все пересохло, я же в одиночку слопал торт с маргариновым кремом, у меня изжога впервые в жизни. А какая сильная! Вы можете дать мне воды?

- Что за человек? - Спросила Надежда Николаевны у своей крестьянской шторки на окне.

- Нет, правда, у меня никогда прежде не было изжоги, мой желудок в состоянии перерабатывать копыта старой клячи, неделями потреблять один хлеб и вдруг такое! Могли бы помочь и скушать хоть кусочек.

- Тогда бы мы вдвоем мучались от изжоги, вы этого хотите?

- Вам хорошо говорить.

- Ладно, я схожу за водой, только вас прошу ни в коем случае не высовываться, даже если они уйдут. Дождитесь меня, ладно?

- Обещаю. Буду сидеть тихо, как мышь.

Юрик слышал, как выйдя, она поздоровалась и, не мешкая, удалилась по направлению к кухне.

Вероятно, разговорщики посмотрели на часы и, поняв, что могут мешать знакомой спать, сразу разошлись. Он стал ждать прихода Надежды Николаевны, хотя здравый смысл подсказывал ему тихонько выйти, и испариться в глубине ночи из этой комнаты. У Шихмана есть пачка питьевой соды, которой он чистит свою чашку от чаевых отложений. Говорят, от соды изжога сразу проходит. Куда же запропастилась эта Надежда Николаевна? Ведь сдохнуть можно в ее комнате, ни за что ни про что. Сода то у нее хоть есть? Может так полизать, без воды? А, вот, наконец, идут! С кем это она разговаривает? Какой знакомый противный голос.

- Таки и не пригласите на чай? Ай, яй, яй, Надежда Николаевна, а говорили: заходите, всегда буду рада ...

И тут Юрик признал голос усатого юриста. Немного поддатый, но он, без всякого сомнения.

- Я и рада, только поздно уже Ленком Лялевич, приходите завтра, часиков в семь, нет даже в шесть, буду очень рада вас встретить, а теперь прошу меня простить.

- О, и поздно сразу вам, посмотрите на нее, да ничего не поздно, совсем еще детское время. И сегодня уже не сегодня, а как раз завтра, вот, пожалуйста, смотрите на часы. Приглашайте, радость моя, и чаю успеем попить и кофе успеем и все успеем, а? Ах, ведь вот то звали: приходите обязательно, будем пить чай, а как пришел человек, то сразу извините, попрошу в другое время. Вы тогда расписание что-ли вывесите, часы приема, эх, Наденька, Наденька ... Что думать то? Ладно, идите, не беспокойтесь, а я тут еще постою, пока вы чай будете в одиночку пить, может, передумаете.

Надежда Николаевна просочилась в комнату и сразу щелкнула дверь на замок.

- Смотри, какие мы серьезные, - сказал снаружи Ленком Лялевич, - просто фу-ты ну-ты. И не скучно вам там одной?

Лицо Надежды Николаевны действительно сделалось до чрезвычайности грустным. Она отказалась от помощи Юрика, который выпив сырой воды из чашки, хотел помочь включить шнур кофейника в розетку, сделала это сама, и даже насупила на него брови и сморщила недовольно лоб.

Ленком Лялевич взрослый солидный человек лет двадцати восьми не менее, как раз ее возраст, хотя и учится на втором курсе, но будущий юрист, может даже прокурор или судья. Он ей очень подходит. Юрик понял, что она симпатизирует усатому здоровенному парню, и почувствовал острую вину, в конце концов это было видно сразу, в самом начале, кто ей действительно интересен, а теперь из-за его несвоевременного присутствия выходит такая неприятная история. Жаль, что это не второй, а шестой этаж, со второго он бы мог выпрыгнуть в окно и все дела

- Все, я ухожу, Наденька, больше уж никогда к вам в гости не приду, учтите. Нельзя так с людьми поступать, не по - человечески это, и на будущее запомните. Приличные люди такого хамства по отношению к себе не прощают, поэтому и разговаривать с вами не буду больше, и здороваться перестану. Мы больше не знакомы, вот и все.

Надежда Николаевна сидела на своей перине чуть не плача. Погосян от стыда тоже не поднимал глаз. Ему жутко хотелось пить, чтобы заглушить жжение в желудке. Кофеварка быстро вскипела, но кипяток cлишком горяч.

- Но не переживайте сильно то, - сказал опять после некоторого молчания Ленком веселым голосом, будто другой человек подошел к дверям. - Если бы тот армянчик, который в тебя втюрился, и написал записку, которую я по ходу дела прочитал, век бы к тебе не не подсел, к старой деве. Кому ты нужна, кроме армянина? Я так, из желания позлить его, тебя, дуру раскручивал. Все, надоело. Пока, пенсионерка, у тебя наверное давным - давно климакс случился. - Шаги уходящего стихли.

Сделав большие глаза Надежда Николаевна посмотрела на Погосяна. Тот продолжал дышать паром от кипятка.

- Давайте налью заварки, похолоднее будет, - сказала она.

- Посмотрите, там никого нет из ваших знакомых?

- Сейчас, посмотрю. - Она легко встала, открыла дверь и высунула наружу голову. - Никого.

- Тогда я пошел.

- Ну что же, идите, Юра.

В коридоре редкая пустота. И отлично. Ему бы не хотелось подвести гостеприимную аспирантку. Погосян свернул на площадку и напоролся на взгляд из темноты. Казалось, два ножа ударили в обе глазницы разом.

Ленка глядела на него с такой дикой свирепостью, что отшатнувшись в сторону, он обогнул ее фигуру, шаркнул по перилам и бросился прыжком вниз.

В комнате пробрался к столу, где стояла водочная бутылка с водопроводной водой, исполнявшая роль графина, не включая свет. И с наслаждением забулькал. Шихман в унисон плямкал во сне губами, поди снится целая сковородка жареной картошки.

- Тортик вкусный был? - Полюбопытствовал совершенно не заспанным голосом.

- Дерьмо, а не тортик. Толик, у меня изжога, выручай.

Толик без колебания включил свет, развел в стакане соду и дал выпить.

- Отлегло?

- Да. Спасибо.

- И что бы вы без меня все делали?

29.

- Обалдел народ что ли? - Рявкнул Христенко в восемь утра, вдобавок трахнул лопатой об пол и врубил свет в комнате.

В середине ноября на улицах Борисова уже высились метровой толщины сугробы, снег валил каждый день, не зная устали. Дворники выбивались из сил. Христенко, как общежитский дворник, давно сменил метлу на большую лопату, причем орудие производства приносил в комнату и ставил на просушку за свою кровать.

Обычно так громко и нагло дворник начинал себя вести исключительно по понедельникам, становясь военным человеком, и считая, что все эти цивильные штатские сачкуют лишний день в неделю за его личный счет, а потому обязаны знать свое десятое место. Во все прочие дни он веселый, доброжелательный человек с чувством юмора.

Не мудрено, что Погосян предположил сквозь сон, что на дворе опять понедельник, то есть день эквивалентный выходному, и глаз не открыл.

Утренний военный шум в понедельник считался обычным неисправимым злом, против которого не имеет смысла бороться. Куколки Шихмана и Соловейчика судя по всему тоже окуклились полностью, впав в мертвую спячку под не очень теплыми, зато чрезвычайно колючими шерстяными одеялами. "Но ведь сегодня же воскресенье, а не понедельник, - вспомнил вдруг Погосян, после чего нахмурился еще во сне и открыл глаза хмурым человеком.

- Не знаю как народ, а ты точно обалдел! Чего наглеем, гражданин дворник? В каком таком месте нам вожжа под хвост попала? Фантиков много набросали? Или лошадь какая прохожая замусорила нашу территорию?

Ничего не ответив, Христенко прошел к своей кровати, с неинтеллигентным грохотом вонзил лопату между койкой и стенкой, и как был в мокрой фуфаке с талым снегом на спине сел на постель, бросив варежки на стол.

- Оборзел народ в конец, - вымолвил он с непонятным выражением на смеси удивления и презрения, - балдеют, собаки! С жиру бесятся, вот небось помахали бы лопатой с утра, не потянуло бы этакое вытворять.

- Опять нам советский народ с утра не угодил. Да что ты будешь делать? Что там стряслось с утра пораньше?

- Не что, а кто. Иванпопуло с Кухлей устроили ху...дожественную выставку в холле на нашем этаже. Балдеют по черному, хунвейбины проклятые.

- Вот видишь, устроили, а никто их и не слышал, от тебя же, Христенко столько грохота, будто танковые учения идут. Что они там, скульптуры выставили пластелиновые?

- Скульптурами такое не назовешь, впрочем, сходи посмотри сам, в русском языке слов нет, чего они там выставили, только в монголо - китайском.

Вылезать из теплой берлоги в холод не хотелось и Погосян переспросил:

- Врешь поди, как сивый мерин?

Но Христенко уже кряхтя, как старик, снимал, и развешивал на чуть теплой батарее свою сырую фуфайку. Куколка Шихмана разрушилась, из нее конечно не выпорхнула прекрасная бабочка, зато выкатилось гладкое, вполне сносной упитанности тело Шихмана, которое тут же, со стоном замерзающего на боевом посту полярника: "Ав-ва-ва" начало натягивать на себя теплый шерстяной тренировочный костюм и ругаться последними словами: "Совсем ни фига не топят, пьяницы, кочегары, сантехники проклятые!". Глядя на него и Юрик набравшись смелости выскочил из под одеяла в холодную стужу комнаты.

Весь красный после трудовой деятельности Христенко снисходительно поглядывал на них: "Помахали бы лопатой с утра, так быстро бы согрелись!"

- У тебя одно лекарство от всех болезней - лопата, как у Мао Цзе Дуна.

Христенко расхохотался с победоносным видом, и возражать не стал.

Выйдя в холл, Погосян сначала ничего не понял. Все лампы дневного света горели на полную мощь. Вдоль голых крашеных в зеленую краску стен холла теперь возвышались конструкции, похожие на сочлененные этажерки, весьма ненадежно стоящие, на которых валялись комки темного, зеленого, красного пластелина. То же самое на широких подоконниках окон. Выше этажерок и между окон висели плакаты: "Искусство - в женскую массу", "Выставка реалистичного авангарда скульптора Иванпопуло", "Откроем прикрытое", "Смотрите - завидуйте!", а перед каждым куском пластелина приклеена бумажная бирка с названием, все как полагается на выставке.

Несмотря на раннее воскресное утро и низкую температуру, в холее уже ходили люди. Самым заметным разумеется был Кухля, одетый в выкрашенные красным джинсы, зеленую джинсовую куртку, желтую в сальных пластелиновых пятнах рубашку, напоминая светофор непропорционально длинных форм. Волосы Кухли были ядовито - фиолетового цвета и завиты химией. Он будто олицетворял всем своим видом образ эпатажного художника - хиппи. Сам же Иванпопуло вроде и не при чем, как всегда лохматый, заспанный серый тип бесчувственно моргал по сторонам, ошалело вздрагивал от резкий выкриков Кухли:

- Подходите граждане на выставку знаменитого скульптора Иванпопуло, только у нас вы поймете по - настоящему, на чем стоит современный мир!

Автор, старался быть незаметным, тихо стоял у окна, поглядывая вниз с пятого этажа на зимнюю ноябрьскую улицу и потирая замерзшие руки. Редкие граждане пробегали по коридору мимо выставки с полотенцами на шее, в умывальник на утренние процедуры. Одна никогда не спящая, и даже не дремлющая Елена вошла в холл, и преступила к обследованию содержимого этажерок.

Неумытые Погосян с Шихманом тоже начали драть глаза на бесплатную выставку достижений местного искусства. Они продолжительное время осматривали, еще не понимая толком, что к чему, первый темный пластелиновый экземпляр, потом быстро посмотрели друг на друга, как по команде вытянулись лицами, что сделало их похожими, и снова выпялились на произведение мастера Иванпопуло. Шихман прочитал название работы на бирочке, лежащей рядом: "Пипка. Иванпопуло.". Пластелиновый материал изображал младенческий половой член вместе с мошонкой.

-Пипка Иванпопуло. -Прочитал вслух Погосян, - эй, Популо, твоя пипка, что ли? Не пойму.

- Его, его, - поддержал искусственным смехом Кухля, запрокидывая голову и булькая горлом, - у нас здесь сплошной демократический реализм, в широкоплановом изображении. Иванпопуло известные рукотворец обычного в необычном. Пипка - это зарождение будущей силы и мощи. Пипка - это начало всей жизни.

Рукотворец продолжал смотреть за окно на пасмурное небо, несущее в себе многие тонны снега на горе всем дворником города. Он сочувствовал им, не умея радоваться своим собственным успехам и достижениям.

Далее на полках были раставлены разных размеров и цветов фаллосы и пенисы в различной стадии эрекции, созданные то нарочито грубо, но мощно, или отполированные на пример медицинского образца, а под вывеской "Выставка реалистичного авангарда скульптора Иванпопуло" располагался длинный черно-пластелиновый автомобиль с открытым верхом, напоминавший правительственную "Чайку" для членов Политбюро, где восседали целых три огромных, дряблых фаллоса, в краснопластелиновых шляпах набекрень. Надпись гласила: "Членовоз".

- Граждане посетители, - продолжал вещать, как репродуктор массового пользования Кухля, - свои впечатления просим изливать в книге отзывов. Художник должен знать, что думает о нем народ. Мат допустим и даже приветствуется! Ох и побалдеем сегодня!, - он подпрыгнул, шлепнув ладонью по потолку холла. Но тут увидел человека с завитыми, как у него самого волосами, с платочком в горошек повязанном на шее, который торопливо вошел в импровизированную кунсткамеру, держа кинокамеру наперевес.

- Подожди, - сказал Кухля ему, - пока снимать не время. Стань где-нибудь в сторонке незаметно, я подам сигнал.

Но оператор уже без спроса снимал первый эпизод.

Дело в том, что безбилетная посетительница выставки Елена проявила свою женскую вредительскую сущность, сняла с полки пластелиновый фаллос средних, почти нормальных размеров и в мгновение ока уничтожила его размяв большими руками. Оператор заметил этот факт, забежал сбоку и снимал, снимал, как девушка со зверским выражением мяла пластелин ладонями.

- Перестань! - Заорал Кухля, обращаясь почему то больше к оператору, нежели к злостной посетительнице. Иванпопуло, ты куда смотришь! У тебя член сломала эта дура! Гражданка, попрошу членовредительством в общественном месте не заниматься!

Однако гражданка Елена не вняла предупреждениям организатора и подошедши к скульптору возложила ему свое руки на голову, точно благословляя, а на самом деле перемешивая горячий пластелин с волосами. Иванпопуло схватил было ее за локти, но куда там тягаться с мощной бабой культработнику - оторвать от себя не смог, больно.

Пока лепешка пластелина полностью не смешалась со всклоченными волосами, Елена не успокоилась, после чего она гордо удалилась поступью победительницы, а Иванпопуло приобрел смиренный вид католического пастора с пластелиновой шапочкой на сразу ставшей маленькой голове, в которую была замурована вся его буйная шевелюра.

Кухля разродился истерическим хохотом.

- Была голова, а стала головка, - причем головка члена, - восхитился он, тыкая пальцем по пластелиновой голове. - Ты самый скандальный экспонат своей выставки. Отлично! Ничего страшного, нет пророка в своем отечестве! Не расстраивайся, коллега, и по совету коллеги нашего Пушкина, хвалу и клевету приемли равнодушно, я тебе об этом уже говорил.

Иванпопуло осторожно ощупывал пластелиновую лысину.

- Ага, равнодушно, если бы только одними словами оскорбляли, а то действием норовят.

- Сбреешь и все дела, - отмахнулся Кухля, хлопнув его по сутулой спине. - На военке еще и похвалят. Ты готовсь, это цветочки были, ягодки впереди. А думал как приходит мировая слава? Слышишь? Грядет твоя известность! Семимильными шагами бряцает! К бою готовсь!

Из коридора несся впереди нее самой за тридцать метров голос комендантши:

- Кто там опять безобразничает? Лишим проживания!

Храбрые Кухля с Иванпопулом, оба не жившие в общежитии только разулыбались ей навстречу.

И вот уже паспортистка и комендантша оказались в центре холла - выставки.

- Что это такое у вас за штуки? - Полюбопытствовала молоденькая девочка - паспортистка, приближая острый, как шило, нос к крайнему экспонату, и выдавая свою полную невинность заявила, - ну, объясните, пожалуйста, в чем смысл этой абстракции. Надо же, чтобы был скрытый смысл, как у Малевича.

Кухля махал кулаком своему оператору, запрещая снимать ему любознательных посетителей.

- Не то, не то. Я же тебе сказал, что подам сигнал, когда надо будет

- Это что же вы здесь выставили, бессовестные вы морды, - начала оттаскивая за шиворот любопытную невинность, видавшая виды комендантша, - это где же у вас совесть находится, или пропили вы ее совсем?

- Искусство здесь современное. Читайте вывеску товарищ комендант. Как Ленин говорил: нести искусство в массы, здесь небольшое уточнение ленинского лозунга, толкать искусство в женские массы.

- Ах, ты охальник! - Воскликнула рыжая комендантша. - Вы поглядите только на этого обормота, совсем совесть потерял. Наглец! Убирайся отсюда со своей нечестью, дрянь паршивая.

- Руками не трогать! - Заорал в ответ автор произведений скульптор Иванпопуло, заметив, что невинная паспортистка пытается проинспектировать один из многочисленных фаллосов пальцем, на конце которого опасно точал длинный ноготь. - Наслаждаться на расстоянии, пожалуйста.

- Вы девушка что, - спросил Кухля, - сексуальная маньячка? Или может пособница пластелиновых онанистов?

После таких наводящих подсказок до девушки дошел смысл экспонатов и ее как ветром сдуло в коридор, визг уже полетел следом.

- Нюська, вызывай милицию! - Крикнула комендант, прикрывая отход, я их здесь задержу, да побыстрей!

Однако даже упоминание милиции не испугало выставком в лице Кухли и Иванпопуло. Скульптору после того, что с ним сотворила Елена было практически нечего бояться, что касается Кухли, тот при упоминании о милиции невероятно обрадовался:

- Милицию позвали? - Завопил он, - тогда я КГБ кликну, устроим военно - спортивное соревнование между нашими органами, который длинней окажется! Внедрим самые выдающиеся органы в народные массы! Пусть всем будет хорошо жить! - Он запорхал по холлу, примеряя своего оператора с камерой, по уголкам то там то сям, пока не нашел ему уютное местечко, и зачем-то накрыл голову платком:

- Сиди, не высовывайся! Как крикну: "Пошел!" , сразу снимай, понял?

- Всех вас заберут! Я про всех расскажу, - пообещала комендант. - Наряд счас прибудет, всех в каталажку заберут, не вывернетесь, разбойники!

Милиция прибыла в составе одного участкового, белобрысого паренька, жившего в соседнем общежитии. Форму он успел одеть, а фуражку забыл дома.

- Ну, в чем дело, товарищи? Почему в воскресенье вам мирно не живется? - спросил уставшим голосом, сопровождаемый невинной паспортисткой, которая побоялась выходить из коридора в холл, лишь палец торчал из - за угла, указывая на виновников торжества. - Кто здесь комендант? Доложите обстановку.

- Я и говорю, полное нарушение всякой морали. Посмотрите, товарищ участковый, чего они выставили на показ в общественном месте! Виданое ли дело? Попрошу забрать вот этого и того, они и есть самые заводилы.

- Так, чего тут у вас? - Лейтенант уставился на полки, - это что за фигня? Что за фигня, я вас спрашиваю?

- Это художественная выставка, - пояснил Иванпопуло, - демонстрация моего мировиденья.

- Ты чо парень, умом тронулся? У вас же здесь девчонки ходят, ты чего здесь налепил, придурок? Что за херню? Мало того налепил, да еще выставил, придурок, ты чо рехнулся малость? - От расстройства милиционер перешел с официального языка на сугубо бытовой.

- А я им говорила. - Поддержала комендант, - меня не понимают. Может вас поймут в отделении милиции.

Иванпопуло оглянулся на свои произведения тревожным взором, словно по - новой переоткрывая для себя виденье мира.

- Почему не по форме одет, лейтенант? Головной убор где? - официальным голосом спросил Кухля, - а, ну, предъявите документы.

По лицу участкового стало ясно, что он забыл не только фуражку, но и удостоверение, точнее не подумал, что кто-то обнаглеет настолько, что потребует с него документы при разборе дебоша в студенческом общежитии.

- Так, документов значит нет. - Констатировал Кухля при общем замешательстве, - а не ряженый ли перед нами, товарищи? Бандит? Переодетая черная кошка? - Паспортистка, кого ты привела, а ну срочно зови наряд, я поймал бандита, - и Кухля вцепился в грудь лейтенанта.

- Да ты с ума сошел, это же наш участковый, - прошептала комендантша, защищая собственные чахлые груди и без того надежно скрытые синим халатом от воображаемого нападения хулиганствующего Кухли.

Шихман с Погосяном разинули рты от удивления. Кухля всегда был сын своего отца парторга Горганидзе, но обнаглеть настолько, что б налетать на участкового, имевшего несчастье прийти без фуражки, это уже нечто вон из рамок.

- Я понимаю налетел бы он на аспиранта Соловейчика, - пробормотал Шихман, - ничего бы ему не было ... Или пусть даже схватил за грудки ассистента Зябликова и побил его об угол ...

- Даже ежели зам декана Рутмана потряс за лацканы пиджака, и то папа бы выручил ... а тут, поди разберись, упрячут в КПЗ, может Горганадзе и выручит через райком партии, а сутки придется вшей покормить заодно с уголовным контингентом. Да и накостыляют стопроцентно.

- Храбрец, однако.

- Пошел, - скомандовал Кухля, убрал руки от взволнованного участкового и с широкой улыбкой указал на томимых желанием пластелиновые фаллосы:

- Прошу любить и жаловать выставку знаменитейшего скульптора малых форм Попандопуло ... тьфу ты, Иванпопуло, - камера тихо застрекотала из - под платочка.

- Ты ... ты ... чего, издеваться вздумал? - Вновь обрел речь участковый, поправляя воротник и отряхивая грудь с выражением гадливости, будто на ней только что побывала скользкая жаба. - Нападение на лицо ... при исполнении служебных обязанностей ... да ты ... соображаешь?

Кухля извинительно приложил ладонь к самому сердцу, сделав просительное выражение.

- Не на лицо, товарищ милиционер, а на грудь.

- Молчать, - заорал входя в раж лейтенант, схватил и вывернул руку Кухле, который не мало спротивляясь двинулся в направлении толчка и головой вперед врезался в этажерку, после чего на него и участкового посыпались пластелиновые члены. Разбрасывая их, лейтенант сидел верхом на Кухле и пытался надеть на выкрученную руку браслеты, но Кухля брыкался длинными ногами в разные стороны, попадая то по спине участкового, то задевая этажерки - фаллосы разлетались по выставочному залу, падали на пол, разминались в лепехи в пылу борьбы.

Оператор выбрался из своего угла и ходил уже рядом, снимая кричащую комендантшу, милиционера, сидящего на Кухле, взволнованных зрителей, падающие этажерки.

- Вот черт, такой ракурс, а пленка кончилась, - сказал он, после чего спокойно вышел в коридор и исчез из вида.

Как только это случилось Кухля тотчас смирился с поражением в правах, позволил себя увести. Он стал спокоен, как божий агнец на заклании. Участковый не стал даже сковывать его свободы.

Скульптор малых форм Иванпопуло мирно соскребал с пола выставочные экземпляры, согласясь прибраться в холле под наблюдением коменданта.

- А фигли ботик потопили? - Выразил общее чувство присутствующих Шихман, прежде чем покинул поле боя.

В комнате Погосян изумился, как и несколько ранее Христенко:

- Оборзел народ в конец. На кой черт такую ерунду устраивать? Ну ладно, Иванпопуло чокнулся на своих фаллосах, а Кухля с чего вдруг пошел к нему в экскурсоводы, да еще с таким ужасным финалом?

- Балдеют. - Согласился Христенко, - физической нагрузки маловато, а организм требует свое. Сейчас пятнадцать суток получит, метлой помашет, станет как шелковый.

- Нет, -не согласился Погосян, - папаша не позволит ему пятнадцать суток сидеть, сегодня же вытащит. Но все равно: зачем, скажите мне, зачем ему это надо было. И кому? Самому Кухле? Убей, не пойму, зачем он связался с придурком Иванпопуло, стал ему выставку устраивать.

- Не бери в голову, - кротко посоветовал Шихман, - не нашего ума это дело.

- Почему?

- Да так.

- Нет, объясни, пожалуйста, мне интересно.

- Все просто и не стоит выеденного яйца, ибо Кухля сын своего отца и живет по его принципам.

- Папа коммунист до мозга костей, а эти "членовоз Политбюро ЦК КПСС" выставляют на обозрение. Идеологическая провокация на лицо.

- Ерунду говоришь. У папы кормушка - партийная работа, на ней он делает достаток для себя и своей семьи. Кухля тоже хотел пойти по его стопам, но времена изменились, появились умные ребята - диссинденты, которых власти выкидывают на запад, а им того и хотелось - на Западе уровень жизнь куда как выше.

Поэтому Кухля решил добиваться заграничной кормушки, сейчас он проявит себя диссиндентом, защитником свободы угнетенной творческой интеллегенции, слиняет в Ленинград, там будет заниматься математикой и интеллектуальным диссендентством. Это на Западе высоко ценится. Потом его выгонят, и где-нибудь в Лондоне он заживет роскошной по сравнению с нынешней жизнью, преподавая в каком - нибудь колледже математику, и в полставки ругаясь на СССР за права человека на какой-нибудь радиостанции. Чем плохо?

- А если здесь получит срок?

- Джугашвили с Берией нет, сроки мизерные, поселением в Сибири на кафедре местного университета нас не испугать нынче, зато после срока у него уже репутация великого борца, на Западе его будут кормить за одни интервью, пару раз гавкнешь и год шикарной житухи! Умеют люди устраиваться! Беспроигрышная игра. Сейчас они этот фильм спустят по диссендентским каналам за бугор, как пример еще одной "бульдозерной выставки", имя борца Кухли попадет на англицкие язытцы. Да папаша, кстати, и поможет переправить.

Когда время придет, он, конечно, откажется от сынка, будет выступать с резким осуждением, но пенсия в сто двадцать рублей близка, он же не обкомовский функционер, так, мелкая сошка, выйдет на пенсию, а со временем к сыну смотается. Все заранее оговорено и разработано, вся операция, до последних мелочей.

- Он же секретарь партбюро.

- Не смешите меня, Муля, это вопрос жизненный, идеи здесь совершенно даже не причем. Для них в принципе не существует идейных принципов, существуют лучшие или худшие кормушки, у Горганадзе маленькая партийная кормушка с мизерным пайком. Еще лет десять назад это был высший класс, Горганидзе рвался к ней изо всех сил. Дорвался.

Но по нынешним временам, когда можно без особого риска окопаться на Западе, сравнивая уровни жизни здесь и там, дураку ясно, что райкомовская отоварка ничтожный пустяк, сущая ерунда на фоне западных витрин.

Даже брежневский сынок пошел во внешнюю торговлю, в зарубежную жизнь, чего ты хочешь от простого партийного работника? Не на БАМ же Горганидзе своего Кухлю пошлет. Нет, он будет помогать сыну выйти на новые хлеба и новые кормушки. Это так естественно, что не требует обсуждения на партсобрании. Я, кстати, тоже считаю, что каждый устраивается, как может, в силу личных природных склонностей.

- Борзеет народ все - таки, - не согласился Христенко сквозь легкий дневной сон.

Шихман бросил на него саркастический взгляд. Что понимает простой дворник - студент в играх борисовских партийно - хозяйственных интеллектуалов?

- Может все-таки предупредить, что Кухлю замели?

- Не встревай в чужую игру, там тебя не ждут, и сам не жди благодарности, так как можешь что-нибудь случайно испортить, тогда уж точно приобретешь себе кучу неприятностей впоследствии.

Должен же Кухля заработать себе биографию борца за права человека, пострадать в советских застенках за лучшую жизнь? Судя по всему, и должен, и хочет, зачем человеку мешать осуществлять мечту о лучшем будущем?

Пойдем лучше в читалку позанимаемся интегралами, нас то за границу никто все - равно пожить не пустит, в лучшем случае в Польшу или Болгарию за активную комсомольскую работу. Во Францию партайгеноссе сами ездят и своих детей посылают. Только ежели очень большим ученым станешь. Так что решай скорей свою восемнадцатую гипотезу. А если начнешь без прикрытия диссендентствовать, тебя точно отоварят лет на десять, а то и вовсе упекут в психушку с подачи Горганадзе. Профессионалы конкурентов не любят.

- Ну что ж, тогда и вправду пойдем, воспользуемся бесплатной толикой вечных знаний. Это как-то мне больше по душе.

В читалке сидела Надежда Николаевна. Место возле нее однозначно пустовало. Куча юристов гуртовалась в противоположном углу, они громко разговаривали, поминутно ссылаясь на КЗОТ. Увидев Погосяна его пышноусый конкурент вскочил, и бросился наперез к столу, где сидела аспирантка, занял рядом место и начал радостно крутить усатой башкой, следя за Юриком, весело надеясь на его расстройство.

Однако Юрик лишь издали помахал рукой аспирантке, и сел с Шихманом. К огромному разочарованию оторванного от своих юристу, который не получил удовольствия от столь грубо, и неаккуратно проведенной акции.

Погосян также был сильно разочарован тем, как скоротечно оказалось его чувство. Никакого восхищения, никакого тяготения. Все прошло разом, будто ничего и не было, может это от того, что прекрасная незнакомка исчезла, он узнал про нее слишком много за один вечер, про ее дедушку, бабушку, занятия, жизнь? Одно разочарование. Но нет худа без добра, теперь можно снова вернуться к дальнейшему изучению 18 гипотезы, о которой он по - прежнему знает слишком мало, и она все еще привлекает его своей красотой и неуловимостью.

30.

Скандалу не дали разрастись вверх. Коменданта вызвали в деканат и объяснили, что надо по утрам не спать, а следить за порядком, та естественно согласилась - не спорить же ей с начальством.

В милиции было сказано, что это неудачный молодеческий номер, домашняя заготовка для студенческого Клуба Веселых и Находчивых, милиция не возражала, чем меньше ЧП в районе, тем выше премия.

Но с самого верха ректор получил пинок, что в Европе показывают фильм, как в городе Борисове милиция разгоняет авангардистские выставки современных художников, причем избивая, почем зря, скульпторов и посетителей. Тут уж деваться некуда, и главный виновник торжества Иванпопуло был отчислен.

Кухлю, по гвардейски воевавшего с милицией, отчислять не стали, так как за три дня до того он сам благополучно отчислился, переводом в Ленинградский университет. Отчислять и наказывать отчисленного студента университет не мог. Это ему не по силам.

А Иванпопуло и так следовало гнать в шею, двоечник стопроцентный, какой, из него к черту математик? Дважды два не знает. Даже на школьного учителя не потянет, - решили в деканате, да и нельзя такого идиота к детям подпускать, - поэтому отчислили с чистой совестью за неуспеваемость. Но ректор подписал приказ добавя, что Иванпопуло отчисляется без права восстановления за аморальное поведение: ну его, от греха подальше, этого пластелинового мальчика.

Юрик не успел толком позаниматься с ним по - английскому, как это стало излишним. Хватило новоявленному скульптору одного единственного занятия с Кухлей.

Зимнюю сессию Погосян, особо не напрягаясь, сдал на отлично, и последний завершающий экзамен по - английскому языку, и страшный для других функанализ, и прочие дисциплины. Ему казалось, что некоторые преподаватели, пролистав зачетную книжку с пятерками, ставят отлично как бы автоматически.

Он приклеивал последние результаты сессии на доску, когда Рутман подошел к нему, заглянул в результаты, после чего произнес странную фразу: "По линии успеваемости Юра, вы уже одной ногой на Ленинской стипендии". Одной ногой обычно попадают в другое место, к тому же у него имеется четверка. О последнем факте Погосян напомнил замдекану.

Но Вилли Теодорович, раздумывая о чем - то другом, пояснил, что при назначении ленинской стипендии, возможно иметь не более двух четверок, а у него всего одна. Другое дело, что работа в УВК носит факультетский характер, надо же иметь общественную работу на уровне университета.

"Тем более, о чем тогда мечтать", - подумал Погосян и уехал домой на каникулы.

А когда вернулся на учебу, его вызвал к себе сам Горганадзе. Он сидел в своем кафедральном кабинете с очень внушительным, даже величественным видом.

- Мы решили рекомендовать вашу кандидатуру на очень ответственную работу в университетский профком, - сказал он. - Там освободился пост заместителя председателя по организационной работе. Будут какие - нибудь самоотводы?

- Нет, не будет.

- Тогда мы вас попробуем рекомендовать. - Он посмотрел на Юрика долгим пронизывающим взглядом, измеряя глубину натуры, потом потеплел и смягчился. - Надеюсь вы не подведете наш факультет на высоком университетском уровне. - Леонид о вас спрашивал. У него все пока нормально и с учебой и вообще. Передавал вам привет.

"Кто такой Леонид? - Подумал Погосян. - Так он же про Кухлю!".

- Передавайте ему тоже большой привет от всей учебно-воспитательной комиссии.

Горганидзе просто расцвел. Погосян даже не ожидал, что лицо секретаря партбюро может выглядеть настолько приветливым и обаятельно - ласковым.

- Да, все же студенческая дружба самая крепкая. Обязательно передам. Я всем говорю, что наш Борисовский университет входит в тройку лучших по стране, но молодежь рвется в Европу, разве ее удержишь? Как там Высоцкий ваш орет, на запад, на запад ползут батальоны. Впрочем, как математик Ленька там быстрее сформируется в ученого. Очень талантливый молодой человек, наш Леонид, к тому же в Ленинграде есть, кому полировать подобные бриллианты. А вас я буду рекомендовать в профком. Уж там не подкачайте. Председателем является Шукис, серенький человечек из вечных студентов с юридического факультета, все в академотпусках числится по большей части, с ним осторожней на язык, особенно, когда коньячком угощать станет. Ходят разные слухи. Ясно?

- Ясно.

Так с мощной подачи самого Горганидзе, Погосян попал на работу в студенческий профсоюзный комитет университета, причем сразу на вторую строчку в рейтинге постов. Профком занимал одну большую комнату в главном корпусе напротив мужского туалета, что выдавала его низшую степень в иерархии властных структур.

Комната невидимым пунктиром делилась на две неравные части: одну большую, с четырьмя столами, высокими настенными шкафами, заставленными множеством папок, - там, в красном углу у окна, спиной прикрывая общий сейф, сидела уважаемая Белла Ивановна, на столе которой находился телефон: то был профком сотрудников университета. А в соседнем одном углу пребывал студенческий профком, в составе одного стола, стула и шкафа.

В шкафу стояло множество рваных коробок с профсоюзными карточками студентов.

Их показал Погосяну первым делом председатель Шукис: "Главное твое дело на сегодняшний день эти карточки и своевременные взносы профвзносов. Здесь мы отмечаем, кто внес, а кто волынит. Работай конкретно с профоргами, их надо теребить сразу после выдачи степендии".

Шукис болезненного вида человек, с синеватой кожей до блеска натянутой на узкий продолговатый, как дынька, череп. Ни ресниц, ни бровей, волосы на голове короткие и редкие, говорит голосом больного лучевой болезнью. "Но сейчас для нас самое главное грамотно провести отчетно - перевыборное собрание".

Белла Ивановна виднелась из-за своего стола ровно на половину: расплывшаяся в ширину тетенька с прямым пробором на голове, множество складок на обрюзгшем лице и шее, а также стеклянные глаза, делали ее вид в фас похожим на старого бульдога, лежащего на ковре у камина, и глядящего на огонь.

- Белла Ивановна, обратите внимание, это мой зам по оргработе Юрий Погосян. Он будет теперь здесь каждый день появляться.

- М-да? - Задумчиво пробурчала Белла Ивановна, не повернув головы, и даже для проформы не глянув в их сторону, вся без остатка уйдя в созерцание собственной мыслительной деятельности.

- Вы уж его запомните, пожалуйста, и не выгоняйте, как будет заходить. Это наш человек.

- М-ммм, - нечленораздельно мекнула председатель профкома научных работников.

К ней на прием тихой сапой просочилась сотрудница лет пятидесяти, с остановившимися глазами, которую видно было мелькающей в крыле биологического факультета.

- Белла Ивановна, - прошептала она присев на стул перед председательшей, словно на колени перед иконой девы Марии, - у меня в Новосибирске беда, сноха забеременела! Они мне не сообщали, хотели порадовать сразу внуком! Представляете?

Шукис сплюнул в корзину для бумаг. Попал точно.

- Ладно, я пошел. Вот тебе все тетради и журналы, изучай ведение, вопросы будут - завтра спросишь, мне пора по делам в райком. Пока.

Белла Ивановна встала, оказавшись низенькой, толстоватой, в длинной широкой юбке, чуть ли не волочащейся по полу, и включила радиоприемник, висевший на стене, как раз между ее столом и столом, за которым расположился Погосян.

Выставя, таким образом, звуковую завесу, состоящую из районных сводок о плановом проценте надоя коров, вернулась к разговору. Если быть точным, то шептала одна посетительница. Утирала слезы и снова шептала.

Белла же Ивановна сидела, чуть подавшись вперед, сложив руки на столе и погрузив голову в туловище с видом ни капельки не сочувствующим. Ее вид в профиль напоминал сейчас дикую кошку из саванны, притаившуюся в зарослях и следящую за добычей, глупой травоядной ланью, подходящей все ближе и ближе, да еще весело покручивающей белым хвостиком, сообщая своим сородичам, что здесь вкусно и спокойно.

"Сложная личность, - подумал Погосян, - спереди - посыпывающий старый бульдог, а сбоку леопард на охоте".

Звуковая завеса ничуть не мешала Юрику. Слух у него нормальный. Он спокойно изучал профкомовский документооборот и слушал то, что мог услышать, ничуть не испытывая стыда.

- Я ужасно, ужасно переживаю, просто с ума схожу, - шептала сотрудница, каясь в своих грехах. -Спать не могу совершенно ... ничего не спасает .... даже муж ...

- Эм?

- Нет ... - острый взгляд в сторону Юрика, который с хмурым видом листает журнал проверок отчетности, и еще более тихо, - нет, ему из Франции привезли ... давно ... но много ... черного цвета ... когда он ... натягивает, я расслабляюсь неимоверно ... а тут ... не помогает ... ничего не помогает. Все время на взводе торчу.

- М-да.

- Белла Ивановна, что мне делать? Я виновата неимоверно, чувствую, сердцем чувствую, обязательно произойдет нечто непоправимое.

- Мм-мм ... а собственно ...

- Белла Ивановна, милая вы моя, дела давно минувших дней. В Сочи отдыхали, мужа по делам отозвали на конференцию, тут негр некстати, ну и завертелось. Через месяц - беременность, через девять счастливый муж везет на машине в роддом, я ору на кочках, а сама думаю, сейчас бы впечататься на всей скорости в столб, чтоб два трупа и никаких концов, понимаете? Пусть бы муж счастливым умер! Врачихе все рассказала, она говорит, что может родиться и абсолютно белый ребенок, мужа своего еще порадуете. А нет, так уйдете от него и все дела. Родился белый! Тоесть красный, но потом побелел.

- М-да.

- А теперь он в новосибирском Академгородке в аспирантуре и невестка забеременела ... себе места не нахожу ... ничего не помогает ... черный ... тоже ...

- М-милочка, не переживайте, вероятность ... сейчас еще выше.

- Ой нет, чувствую нет ...

- Да, милочка!

- Ой, ну спасибо вам дорогая вы наша, Белла Ивановна, что бы мы без вас делали? - Женщина высморкалась в платочек, поправила кудряшки, что - то себе подмазала на лице и убежала.

Белла Ивановна снова погрузилась в свою бумажку. До появления следующей рассказчицы. Юрик понял, что работать в профкоме ей совсем не скучно, а скорее даже наоборот.

После успешно проведенного отчетно - перевыборного собрания, где всех предложенные кандидатуры, в том числе и Погосяна, приглашенные профорги групп единогласно ввели в состав профсоюзного комитета, новые профкомовцы отправились вечерними улицами праздновать это событие в ресторан.

Юрик поразился той легкости, с какой все согласились посидеть в ресторане, будто имели обычай ужинать там каждый вечер.

Двадцатью рублями при самом скромном раскладе едва ли обойдешься. Сам он в ресторанах ни разу не был, но по фильмам видел, что за удовольствия приходится платить на полную катушку. Кинорестораны посещали по сценариям студии "Мосфильм" в основном заворовавшиеся работники торговли, представители иностранных разведок, бандюги и сотрудники милиции, их ловящие. Редким вкраплением являлись научные работники, что говорило об их привелигированном положении в советском обществе и больших зарплатах.

- У нас такое правило, - сказал Шукис, глядя в сомневающееся лицо Погосяна, который полагал, что в ресторане с трешницей, что лежала в кармане пиджака, делать ему абсолютно нечего. - Да ты не волнуйся, все уже оплачено.

- Кем? - Задал некорректный вопрос Юрик, воспитанный жить по средствам, причем очень небольшим

- Банкет входит в смету отчетно - перевыборного собрания, все официально утверждено, прошу напрасно не беспокоиться.

Погосян ожидал, что на входе будет стоять швейцар, однако последнее по всей видимости, относилось к центральным московским рестораном, в борисовском "Юпитере" таковой отсутствовал, вполне самостоятельно профкомовцы разделись в гардеробе, отделанном темным лакированным под вишню деревом, впрочем не производящем особого впечатления и прошли в зал, который действительно поразил Юрика необыкновенной роскошью, сверканием электрического света в нескольких хрустальных люстрах под потолком и бесчисленном количестве зеркал, делающим пространство огромным.

Окна были уютно, плотно задрапированы огромными бархатными портьерами, чтобы уличные гуляки не имели возможности наблюдать, как наслаждаются посетители ресторана своим вечерним досугом.

На возвышении играл небольшой оркестр и зрелых лет певица в черном длинном платье с огромным декольте, лакированно - блестящей прической, сделав томное лицо уже стояла возле микрофона.

Все столы, кроме одного большого, празднично оформленного, были заняты публикой даже отдаленно не напоминающей ни милиционеров, ни бандюганов. Практически все мужчины в костюмах и галстуках, но без научного интеллекта в словах и глазах, чиновники многочисленных контор не ниже районного уровня. Повсеместно над столами вились сигаретного дыма змейки, уносимые к потолку, а затем в бронзовые решетки неслышными пропеллерами отлично работающей вентиляции.

Следуя своим неизвестно на чем основанном правилам, возможно связанным с профкомовской иерархией, Шукис лично указал кому где садиться и сам неспешно расположился во главе стола, застеленного белой скатертью, расшитой серебрянными нитями.

К нему тотчас приблизился администратор зала с папочкой меню и тихим голосом доложил о положении дел: какие блюда уже стоят, какие подадут впоследствии, и во сколько именно.

- Подан салат "Весна", соус к нему отдельно в соуснике, затем салат из фруктов и салат из дичи, спаржи и сельдерея ...

- Какая дичь? Куропатка или рябчик? - Предпочел сразу уточнить Шукис, сосредоточенно глядя на свои пальцы, застывшие на кромке стола, как у пианиста - виртуоза на клавишах рояля перед началом выступления.

- Рябчик. А так же салат из трески с майонезом и салат "Столичный" в корзиночке, с соусом "Южный", как договаривались, но без маслин.

- Почему без?

- Временные трудности социалистического периода, но мы очень - очень сожалеем, - заменили бобами зелеными.

- Голь на выдумки хитра, - еле-еле ухмыльнулся Шукис уголками губ, почти прикрывая глаза голубой пленкой век. Ассорти мясное чем заменили?

- Здесь все как полагается, почки говяжьи, ветчина, язык, но шампиньоны консервированные, зато укроп и петрушка свежайшие, по обкомовскому спецзаказу. Затем корзиночкой с черной зернистой икрой, с яйцом и килькой, ветчина двух сортов, сыр костромской и швейцарский. Затем ...

- А рокфор? - Строго перебил Шукис.

- Сожалею, -опустил руки администратор, прикрыв папочкой область паха, словно боялся, что его немедленно накажут болезненным локтевым ударом. - Вчера закрылась партийная областная конференция, ресторан посетило чрезмерное количество доярок и механизаторов, понимать они ничего не понимают, но требуют все блюда из обкомовского списка с иностранными названиями. Попробовать стремятся, раз шанс выпал.

Крупные желваки на бескровном лице председателя студенческого профкома от ушей добрались до самого носа и, зверски крутанувшись там, вернулись обратно.

Погосян сидевший рядом, по левую руку от Шукиса даже слышал хруст сжимаемых челюстей. Было ясно, что на самом деле узкоплечий тщедушный председатель испытывает громаднейшее наслаждение от всего происходящего в данный момент, когда десять подчиненных ему людей с серьезным видом сидят за роскошным столом в новой удивительной для себя обстановке, предвкушая начала банкета, тихо играет живая музыка, а крупный дородный администратор в черном смокинге, с белоснежными манжетами и огромным перстнем на мизинце левой руки, сверкающих штиблетах профессионально изгибается за его стулом, не сильно, а вполне достойно, лишь чуть-чуть отводя позвоночный столб от вертикального положения.

Это наслаждение властью и поддерживает в болезненном организме жизнь и заставляет его бороться изо всех сил за новые высотки, чтобы вновь и вновь испытывать подобное, ни с чем не сравнимое наслаждение, которое органически чуждо Погосяну.

Он ведь мог ничего и не устраивать, а просто требовать, на то имеет все права. Никто прежде за общественную работу, тем более грядущую, не приглашал Юрика на такой шикарный банкет, в ресторан, авансом, как широкой души человек, товарищ Шукис.

Несмотря на то, что Шукис оставался почти недвижным, он легко управлял всем празднеством, кратко по - отечески подбадривая робких вначале профкомовцев, смущающихся перед обилием невиданных блюд и напитков, вдохновляя, смело двигать вперед, на штурм банкетного стола.

Благодаря тому, что девушки и молодые люди были рассажены чередуясь, скоро, под неусыпным вниманием Шукиса, они превратились в дам и кавалеров. Естественно, кавалеры угощали дам, подливали им напитки и приглашали танцевать на маленький уютный пятачек возле сцены. Из прежнего состава профкома остался лишь руководитель жилищно - бытовым сектором Мирон Колос, сидевший за столом по правую руку от Шукиса.

Мирон на вид постарше прочих, лет двадцати пяти - деловитый блондин, невысокий, широкоплечий, симпатичный, уверенный в себе молодец, в прекрасно сшитом вечернем костюме, галстуке и платочке в верхнем кармане. Он выглядел вполне светским человеком, умеющим вовремя перехватить затянувшуюся паузу, чтобы рассказать веселый анекдот, изысканно ухаживающий за своей простенькой соседкой - девочкой, которую судя по всему видел в первый раз, так что она таяла на глазах.

Зам по быту превосходно танцевал, их пара выглядела как финалисты конкурса бальных танцев городского масштаба. И при всем при том, Мирон исправно потреблял пятизвездочный армянский коньяк, но умудрялся на протяжении всего вечера держаться скромно, предупредительно со всеми, выказывая себя отличным товарищем, особенно, когда изысканным жестом давал прикурить от невиданной зажигалки, сделанной в форме самого настоящего пистолета.

Погосян и тот взял сигарету, чтобы попользоваться столь шикарной вещицей.

Он тоже старался подкладывать своей соседке на тарелку, наливал то вино, какое она предпочитала, но танцевать ему не хотелось. Он пребывал в свободном и спокойном самодостаточном состоянии, холоден как пепел на старом пожарище после последнего любовного самовозгорания к аспирантке Надежде Николаевне, о коем вспоминать теперь не хотелось, настолько всякого позору было испытано от неистовой той влюбленности.

- Юра, пойдемте танцевать, - совсем по - товарищески предложила соседка Инна, отложив вилку и вытерев пальцы салфеткой, - мне очень нравится эта песня, а вам?

- Давай лучше еще немного выпьем, послушаем и посмотрим, - стараясь не замечать обиженных глаз, демонстративно отхлебнул из маленькой пузатой рюмочки коньяк, и повернулся лицом к сцене, где певица страдала от неразделенной любви, сложив на белой груди тонкие синеватые руки.

За другими столиками посетители пили водку и коньяк, курили, и тоже смотрели на певицу в прищур. Некоторые передавали через официантов деньги, делая заказ на песню.

- Идите, идите ребята, не засиживаться, Юрий, приглашай Инну, - подал голос Шукис. - Веселитесь сегодня, завтра работать начнем.

Хмурый Погосян оттанцевал один раз, но больше не стал. И как Шукис не смотрел укоризненно, как не огорчалась девушка Инна, сколько не стояло в ее бездонных красивых глазах боли и упрека, будто своим отказом он нарушает подписанный на условиях полной взаимости договор, Погосян в танцах не участвовал, предпочитая портить здоровье в мужской курилке.

Он окончательно довел несчастную до слез, отказавшись взять на улице под руку, когда пошли к остановке. Более того, решительно отстранил от себя. Все шли парочками, кроме разумеется Шукиса, да еще Инны и Юрика. Мог бы довести девушку до остановки и под ручку, но толи коньяк пятизвездочный в голову ударил, толи не понравилось, что кто-то спаривает его как в голубятне, и он не позволил Инне прицепиться к своей руке даже чисто по - товарищески, чтобы не упасть. Ей пришлось плестись одной, опустив голову в меховой шапочке.

Кругом сверкали в неоновом свете ламп высокие сугробы, посребренные свежим снегом. Горящие надписи на магазинах расцвечивали улицу Ленина, будто на Новый год, хотя стояла середина февраля. В это время сугробы достигают своего максимума. Шукис поглядывал на него удивленно и весело, как бы вопрошая: "Ну что же ты, брат, теряешься? А еще южных кровей человек. Не ожидал, не ожидал". В слух, однако же, ничего не говорил.

Инна так обиделась, что впоследствии всегда здоровалась исключительно обиженным и раздраженнм голосом, хотя, следует заметить, что по работе их пути пересекались не слишком часто.

Из ресторана Погосян притащил в комнату конфеты, которые по приказу Шукиса они разобрали с ваз, стоящих на банкетном столе: "Забирайте ребята все. Это нами оплачено". На глазах огорченной ресторанной челяди профкомовцы резво очистили вазы, а начальник бытовой комиссии опрокинул на газету содержимое хрустальных тарелок с сыром, бужениной и сервиладом, которые не смогли осилить и тоже забрал с собой.

- Правильно, Мирон, так и надо, - сказал Шукис, быстро покидая зал, сам, однако ни к чему не притронувшись. Не барское это дело - с банкетного стола снедь собирать.

Набив карманы конфетами, Юрик бросил взгляд на бутылку коньяка с исторической родины. В ней оставалось меньше половины. Он замешкался. Не сочтут ли его действия чрезмерно мелкими? Шукис уже покинул зал, и он замаршировал следом, а за ними потянулись все остальные.

Не успели еще выйти, как официанты тут же набросились на банкетный стол, подобно стае голодные гиен на остатки зебры, не до конца объеденной львиным прайдом.

По приходу в свою комнату Юрик высыпал конфеты из карманов на стол, устроив полуночное чаепитие.

Узнав, какой коньяк пьют на банкете учащиеся школы коммунизма, Христенко схватился за голову:

- Не мог принести бутылочку?

Юрик пожал плечами, не став рассказывать о том, что действительно мог:

- Окстись, как бы я стащил коньяк?

- Можно было потихоньку наливать в грелку под столом, рюмочку за рюмочкой, потом заткнуть и за поясом вынести. Сообразительность проявлять никогда не лишне, в таких исключительных случаях особенно. У нас в городе барыги на базаре самогонкой из грелок торгуют. Только ОБХСС-ники появляются, раз под пальто - и нет товара. Эх, учишь вас, учишь, а все дураки - дураками.

- Где бы я грелку в ресторане тебе взял?

- Да попроси только в следующий раз, я тебе у девчонок две штуки достану, одну под коньяк, другую под ликер.

- Надо было, на банкет грелки таскать.

- Не солидно, - поддержал Шихман.

- Особенно для ленинского стипендиата, - тихонечко замел конфету со стола младший Соловейчик, и швыркнул чай из чашки с ней вприкуску.

- С чего ты взял?

- Сорока на хвосте принесла, - быстро сжевав "Мишку на Севере", Соловейчик утащил "Чародейку", - люблю шоколадные конфеты с орехами больше всего на свете.

- Я тоже не отказался бы килограмчик - другой в прикуску слопать. Съесть за один раз, наесться, чтоб от пуза, а потом уже всю оставшуюся жизнь не хотеть. Почему их только в магазине никогда нет?

- Но видишь, все - таки хоть где - то, а есть.

- Да. А кое-где вообще завались этих конфет. Существуют такие элитные спецкормушки.

- Даже на профкомовсом уровне, оказывается, своя кормушка имеется, а казалось бы всего - то студенческий профком - тьфу ты, плюнуть и растереть, так нет вам, не зря пишут: профсоюзы - школа коммунизма!

31.

С шестого семестра мечты Юрика о настоящей, современной математике начали понемногу воплощаться в реальность.

А то учишь - учишь, зубришь - зубришь, сдаешь - сдаешь, а все с чем имеешь дело по-прежнему позавчерашний седой день, развалины Помпеи и Ноев ковчег какой-то.

Вся школьная математика была создана вообще до нашей эры.

В университете два курса изучали открытия 18 и 19 века и вот, наконец, по некоторым дисциплинам перелезли в век двадцатый. Во многом это случилось благодаря его научному руководителю Грум - Канавину, который начал читать спецкурс для небольшой группы студентов - третьекурсников и обязал всех студентов своего спецкурса посещать семинар "взрослой математики", работающий на кафедре со времен профессора Жихарева.

На взрослом семинар приходят слушать доклады и выступать специалисты жихаревской школы со всех институтов Борисова, их человек двадцать, иногда приезжают из других городов с какими то серьезными результатами. "Тот, кто хочет стать настоящим математиком, обязан посещать все заседания жихаревского семинара", - объявил Грум.

Настоящими математиками хотели стать уже далеко не все студенты. Половина ушла на школьную кафедру. Некоторые по собственной инициативе, другие по предложению деканата. Кусок хлеба школьного учителя хоть черен, однако верен.

А Погосян с благоговением ощутил себя пребывающим у врат в настоящую современную математику.

Он был благодарен Грум - Канавину за это открытие сезона науки, которую так долго пришлось ждать, и восхищенно смотрел во время лекций на его длиное и узкое аристократическое лицо, резерфордовский пробор волос на голове и вовремя усмехался непреходящему тонкому юмору, с которым тот вел занятия.

Даже педантичность Грум - Канавина, о которой на факультете ходили легенды, больше похожие на анекдоты, и та его восхищала. Грум обожал все документировать. По собственной инициативе он завел на кафедре каталог всех работ по их дисциплине, и на карточках записывал результаты всех иностранных и отечественных работ из Докладов Академии наук и прочих математических журналов. "Математик должен знать, что уже открыто, а что ему предстоит". Этой общественной обязанностью по ведению каталога он щедро делился со своими студентами.

На видном месте здесь висел портрет основателя школы профессора Жихарева. Это был человек с бритой головой, требовательным, даже жестким преподавательским взглядом, в стиле сталинских времен.

Преподаватели кафедры относились к прикрепленным студентам весьма демократично, держались практически на равных, хотя и говорили друг другу всегда "вы".

Погосян надеялся, что Грум - Канавин даст ему в качестве курсовой какую-нибудь задачу, пусть не такую великую, как 18 гипотеза, но решаемую за полгода упорного труда по весемнадцать часов в сутки. Черт возьми, он будет стараться! Он сможет ее решить! И написать статью для математического журнала! Пусть маленькими шажками, каждый день, по сантиметру вперед, он придет к решению! Или вдруг может его осенит ночью, как Менделеева? Так придумывал себе будущее мечтательный Погосян, однако оказалось, что по незнанию опять ошибался.

- Что мы имеем? - Спросил однажды руководитель, из - под белоснежных манжет сверкнули часы в золоченом корпусе, стрелки которых показывали, как быстро бежит время их только что начавшейся встречи.

Грум - Канавин выжидательно смотрел на студента, которого пригласил для выдачи темы курсовой работы, словно ожидая от него какого-то очень интересного рассказа.

- Не хотите мне сами назвать тему своей курсовой?

Юрик слегка растерялся.

- Вы мне еще не давали тему, Степан Степанович.

- Я то не давал, но может быть, вы самостоятельно над чем-то работаете, имеете интересные результаты. Согласитесь, что с моей стороны было бы гораздо вернее оставить вам тему, где вы имеете собственные наработки, чем навязывать свою.

Юрик давно перестал сидеть над 18 - ой гипотезой. С тех пор как осознал, как мало он знает еще, и как не глубоко разбирается в простейших вещах. Поэтому ответил:

- Нет, не имею.

- Ага, ясно. Следовательно, перед нами белый лист, понятно, понятно, белый лист отличного качества. Уже неплохо. А какой иностранный язык изучали?

- Английский.

- Английский. Вероятно, на отлично?

- Да.

- Вот и прекрасно. Тогда в качестве курсовой вам необходимо перевести вот эту книгу американского автора, когда перевод будет готов, известите меня, и мы его совместно обсудим.

Не ожидавший столь странного разворота событий, Погосян пожал плечами и кивнул, соглашаясь стать переводчиком, хотя видел себе курсовую работу несколько иначе.

- И не забудьте, пожалуйста, сегодня вечером состоится кафедральный семинар. О своих последних результатах будет докладывать доцент Абрикосов.

- Я обязательно приду.

Поняв по отсутствующему выражению лица руководителя, что аудиенция окончена, Юрик забрал с собой книгу и откланялся. Все правильно. Что он себе вообразил? Что руководитель будет с ним говорить о математике? А кто он такой? Что может?

Впрочем, если честно, то ему тоже некогда рассиживаться на кафедре. Давно пора бежать в профком: с половины третьего там начиналось его время дежурства. Он не успел пообедать, да и не слишком хотелось. Настроение улучшилось в одно мгновение, когда он не спеша прошелся по коридору главного корпуса, где на стенде ленинских стипендиатов висел теперь и его большой фотографический портрет.

Его портрет висел в нижнем ряду, на уровне глаз тех, кто рассматривал почетную галерею. Ему казалось, что на фотографии он получился много лучше, чем был в жизни на самом деле, и потому даже не походил на себя живого. Там был изображен задумчивый молодой человек, очевидно кавказского типа, очень уверенный в себе, с проницательными глазами и явно не без способностей.

В реальности же не было человека, более сомневающегося в своих способностях, чем Погосян, и до сего дня вопрос по - прежнему открыт, ах, если бы Грум дал ему настоящую задачу, а не перевод! А так главное остается неясным, не смотря на то, что он добился всего, о чем большинство студентов могут только мечтать.

Взять, к примеру, деньги. У него в кармане лежит вся ленинская стипендия - сто рублей до копейки, и теперь он каждую свободную минуту раздумывает над тем, как бы ему потратить возникший довесок.

Просто руки чешутся немедленно расфуфырить лишние пятьдесят рублей. Это настолько выводило из равновесия, что Погосян быстро направился в сберкассу, находившуюся тут же в подвале главного корпуса, открыл там сберкнижку с тремя процентами годовых, и положил на нее излишек в пятьдесят рублей, который сводил его с ума тем, что на него хотелось купить все сразу. Теперь гора с плеч.

На пятьдесят рубей он жить умеет, а на сто пока что нет, слишком соблазнительными вдруг стали магазины, где можно урвать в очереди какую - нибудь плохую рубашку, (рубашки ему покупала мать, как все прочие серьезные вещи и он боится ошибиться в выборе) или торт, или шахматы, или две двухпудовые гири, чтобы заняться физическим развитием прямо у себя в комнате, да мало ли чего можно накупить, а потом сожалеть, что не то купил, не самое нужное и важное на данный момент. Например, спортивный велосипед за семьдесят восемь рублей. Мечта века!

Но благодаря посещению сберкассы Юрик от них освободился, и все снова в полном порядке. И тут его осенила великолепная идея. Конечно! Все оставшиеся до летних каникул месяцы он будет копить, а потом купит матери золотые сережки. Она давно мечтает о сережках! Вот будет здорово, когда он привезет их с собой домой! Да она просто не поверит глазам, так обрадуется, никакого лучшего применения для этих денег не могло прийти в его голову!

Его оргработа в профкоме заключалась преимущественно в кустарном промысле по изготовлению новых коробок для хранения карточек регистрационного учета. Юрик уже привык к дежурствам, заходил совершенно спокойно, как в свое общежитие. И все еще здоровался с Беллой Ивановной, которая еще ни разу не ответила ни на одно его приветствие.

- Здравствуйте, - сказал он больше по привычке профкомовке с довоенной вылинявшей прической тех, прежних комсомолок.

В ответ она, как и обычно, повела в его сторону водянистые глаза, и тут же вернулась к своим бумагам. В конце концов, можно было считать, что этот взгляд был приветствием персонально ему. Он привык к такой форме ответов и не обижался. Может быть, у нее болезнь горла. Со всеми своими посетителями, а точнее посетительницами, тоже тетками преклонного пенсионного возраста, она не разговаривала, а шушукалась, и при этом осторожно зыркала по сторонам.

Почему все эти научные дамы выбирали именно Беллу Ивановну в качестве жилетки для плаканья, оставалось для него секретом за семью печатями. Множество бородавок на лице, стеклянные навыкат глаза, низкий лоб, прямой пробор, доходящий чуть ли не до бровей, рот большой, безгубый, всегда в одной и той же пегой кофте и длинной широкой юбке, не зря Шукис окрестил ее помесью Уинстона Черчилля и жабы из его лордовского поместья.

Вздохнув, Юрик приступил к работе: достал картон, клей, красную бумагу и, усевшись за стол, начал клеить новые коробки революционного цвета под профсоюзные карточки персонального учета.

Шукис настоял на красном цвете для коробок. Председатель обожает все красное. Даже себя называет красным латышским стрелком. На радость начальству половина коробок в шкафу уже полыхает революционным кумачом. Стоит распахнуть дверцы, как зарево вырывается наружу, пламенно озаряет стены так, что Юрика подмывает немедленно бежать к пожарному крану, развернуть рукав и по-быстрому залить все это дело. Шукис, напротив, каждый раз воодушевлялся сей зарницей, потирал по - ленински руки: "вот где настоящий красный латышский порядок!".

Время от времени в профком заходили профорги студенческих групп, они сдавали месячные взносы в профкомовскую кассу Белле Ивановне, та наделяла их марками. С марками на руках профорг шел к столу Погосяна, и тот выдавал коробку с карточками группы, где профорг наклеивал марки для отчетности.

Гораздо чаще профсоюзных инкассаторов в комнате появлялись все те же университетские дамы всех возрастов, наисерьезнейшего вида. Они быстро вполглаза заглядывали в дверь, и если Белла Ивановна была одна, заходили и подсаживались за стол напротив, подолгу ведя взволнованные, но неслышные разговоры. Лишь иногда до Погосяна долетали обрывки фраз: ... писать, срочно писать в партком .... негодяй какой .... а он что? ... негодяй какой ... а она кто? ... уже другая? ... подавай ему развод ... ага, размечтался!

Ближе к пяти часам явился Шукис, и сразу гаркнул с порога, испугав посетительницу, которая слетела со стула и умчалась:

- Здравствуйте, дорогая Белла Ивановна! - Вы сейчас у сейфа смотритесь прямо как сфинкс, охраняющий египетскую пирамиду. Вот, вот, именно так, особенно похоже, когда косите на меня требовательным взглядом. Я не грабитель усыпальниц фараонов, успокойтесь.

Белла Ивановна громко фыркнула, пожевала иссохшие губы и основательно погрузила голову в плечи.

- Спасибо большое. Вашими молитвами только и держусь, Белла Ивановна! Посмотрите только, насколько лучше смотрятся теперь наши документы. Вот он где, великий и могучий Советский Союз! В шкафу у Шукиса! Юрик Погосян, вы настоящий передовик пятилетки качества с фабрики "Красная коробка". Можно один нескромный вопрос: как у нас на сегодняшний день обстоят дела со взносами?

- План по маркам выполняем.

- А по деньгам? Белла Ивановна, вопрос к вам, вы же наша драгоценная хранительница кассы.

- Вы, Владимир Оттович, должны знать, что марочный план всегда соответствует денежному.

- Да, да я слышал. Тебя Юра попрошу относиться к Белле Ивановне со всевозможным пиитетом, она у нас потомственная революционерка, именем ее двоюродного дедушки названа целая улица города Борисова.

- Ах, какие церемонии, вы тоже Владимир Оттович имеете наследственные заслуги перед Октябрьской революцией, происходя напрямую из красных латышских стрелков, если я не ошибаюсь.

- Попрошу не иронизировать над словосочетанием "красные латышские стрелки", - то были львы революции, надежда и опора Советской власти в самые трудные для нее минуты. И никто другой, как мой дед, и не двоюродный, между прочим, а родной, охранял Ленина и своими собственными руками расстрелял главную гидру контрреволюции царя Николашку.

- И только то?

- Что значит ваше "только то"? Да этот подвиг внесен красными буквами в летопись революции. - Шукис хлопнул по красным папкам и гордо поднял голову. - Он воевал здесь, в Сибири, а не рассиживался в завоеванном Крыму, как ваш австро - венгерский родственик, на царских дачах, где знай подписывал расстрельные приказы.

- Расстрельные указы? Борьбу с белой контрреволюцией вы называете расстрельными приказами? Вы забываетесь, Владимир Оттович, впрочем, как всегда.

- Никак нет, уважаемая Белла Ивановна, это официальное название такое. Десять тысяч остатков белой армии в Крыму, которые сдали оружие, пришли зарегистрировались и дали подписку, что никогда более не будут воевать против Советской власти. Но потом были взяты по одному, и перебиты подвалах. Все десять тысяч. А приказы на расстрел подписывал ваш дорогой и уважаемый родственник Бела Кун. Что вы на меня так смотрите? Это же исторический факт. Нужно изучать историю революции, уважаемая Белла Ивановна, она полна важными, судьбоносными решениями.

- Так им и надо, этим белогвардейцам.

- А я что говорю?

- Они хотели остаться там жить и заниматься виноградарством. Что за чушь! Они устроили бы контрреволюционный заговор и уничтожили Советскую власть.

- Конечно, их надо было всех расстрелять, кто спорит?

- Он лично не расстреливал. Он был добрым, улыбчивым человеком, к тому же европейски образованным.

- Да, только отдавал письменный приказ. Их выводили поутру шеренгой со сна и шлепали. Всего и делов то. Время, Белла Ивановна, время такое было. Или они нас, или мы их. Я целиком и полностью поддерживаю красный террор вашего дедушки над казаками и прочими беляками.

Белла Ивановна некоторое время пристально разглядывала некую бумажку у себя на столе. Потом глянула на Шукиса, наивно улыбнулась ему прямо в лицо.

- А ваш дедушка был вообще обыкновенный наемный убийца. Он убил не только царя Николашку и царицу, он убил их детей, девочек и мальчика - наследника.

Щукис зевнул, прикрыв благовоспитанно рот ладошкой, потом ею же отмахнулся:

- Мальчик все равно был неизлечимо болен гемофилией.

Погосян мгновенно вспомнил, да, про гемофилию где-то написано в учебнике истории, про расстрел царя тоже, но вот про то, что вместе с царем убили его детей, он слышал впервые.

- Кроме того, за компанию расстреляли и доктора Боткина и слуг, чтоб не проболтались.

- Да что вы бабы понимаете в гражданской войне? - Подивился Шукис, сложил руки на столе, уперся на них и начал объяснять Белле Ивановне, как непонятливой двоичнице - второгоднице. - Там белые подходили, вот - вот могли занять город и освободить царя. Представляете себе, как могла бы повернуться в таком случае история? К тому же по семье стреляли из пистолетов комиссары Юровский, Войков да Чумаков. Войков вообще идиот, стоял сзади деда и вдруг взялся палить из своего именного маузера, чуть ухо деду не прострелил.

- Знаю, знаю, - сказала Белла Кун, - в санатории ЦК рассказывал об этом один старый чекист, участник события. - Но у них же быстро закончились патроны, тем более все палили в царя, а другие остались раненые. Позволю вам напомнить, как продолжателю дела красных латышских стрелков, для вашего семейного архива, что доктор Боткин лежал оперевшись на одну руку, подняв голову и смотрел на них, царица успела закрыть наследника своим телом и он стонал раненый, его сестры так же стонали, а прислуга - девушка, носившая подушку за больным наследником, вдруг вскочила здоровехонька, все пули попали в подушку, куда были зашиты бриллианты. "Слава богу, меня не убили! - Воскликнула она. И вот тут ваши бравые латышские родственники храбро пошли в штыковую атаку на самодержавие. Кромсали штыками стонущих, добили доктора, закололи так счастливо уцелевшую девушку - прислугу, и детей. Вот какой храбрец ваш родной дедушка, да и вы с ним заодно!

Шукис подбежал к коллеге мягко на цыпочках, со стороны затылка.

- А ваш Кун сеял по Крыму специально слухи, по секретной директиве Троцкого, что красные власти всех белых, сдавших оружие, и зарегистрировавшихся, простят. Это было сделано специально для того, чтобы даже те, кто собирался и мог уехать, остались в Крыму. Несколько иезуетские методы, правда? Да что там говорить, троцкисты! Расстреляли даже тех солдат - калек, которые лежали в госпиталях с 1-ой мировой войны и не были в белой гвардии, безруких, безногих инвалидов всех подряд. Кто тут убийца настоящий, я вас спрашиваю? Ни у кого рука бы не поднялась расстреливать инвалидов, воевавших за отечество, и только подданный Австро-Венгрии выполнил директиву с удовольствием, вот ваши красные мадьяры, товарищ Кун и были самими, что ни на есть наемными убийцами.

- Вы так считаете? Ах, как мило. Латышские стрелки стали красными, что Ленин пообещал им заплатить Латвией, отделив ее от Россииской империи. Если бы это пообещал Гитлер, то они с таким же пафосом стали коричневыми латышскими стрелками. Впрочем, так впоследствии и оказалось, иначе почему вы, Владимир Оттович, живете в Сибири?

- А вы, Белла Ивановна?

И тут они вдвоем одинаково уставились на Юрика, который сидел у красного шкафа, с удивлением на них глядел во все глаза, как на двух оживших стегозавров.

- Ну, а вы, Погосян, случаем не внук 26 бакинских комиссаров? Давайте организуем в этой комнате Коммунистический Интернационал, какой там будет по очереди, Четвертый или Пятый?

- Нет. Я даже в Армении ни разу не был, не то, что в Баку.

- О, а как же тогда в Сибири оказались?

- У меня мама русская.

- М-да. Ну, этого с кем не бывает. В Сибири сейчас всех кровей намешано, как в Бразилии, до чертиков, всякой твари по паре. Значит, героев революции не имеете среди родственников? У папы все же спросите, на всякий случай. Чертовски жаль, если нет, а было бы здорово, в нашем профкоме организовать музей живых наследников революции. А? Каково?

- Едва ли. А у маминого отца, кстати говоря, дом и имущество отобрали и в кулаки записали.

- О, да ты Погосян, оказывается у нас вражина кулацкая! -Шукис залился веселым смехом, - а, Белла Ивановна, чувствуете, кто к нам в ряды затесался? Да ладно, я шучу, шучу. Все мы отныне простой советский народ, раз партия сказала. А вот и посетители к вам. Здравствуйте, Мария Петровна, проходите пожалуйста, а там еще и .... о, Анна Францевна, трубим полный сбор, не иначе уже пять часов? Точно без двух минут. Благодаря вам, дорогие коллеги в нашем университете окончание рабочего дня свершается с истинной американской точностью.

Когда коллеги ушли, и они остались в профкомовской комнате одни, Шукис уселся на место Беллы Ивановны, развалясь на стуле.

- Надоела мне эта старая большевичка с дореволюционным стажем. Но ничего, пусть немного еще порадуется жизни, недолго осталось, на следующий год все равно спихну с насиженного места. Посидела - хватит, дай другим посидеть. Держиться Ивановна на своих заплесневелых старых связях, но срок им уже вышел, все, отправим с почестями на персональную пенсию местного значения старушенцию. Пусть ходит по пионерским организациям, про своего революционного дедушку сказки сказывает.

А здесь мы начнем заправлять. Я, ты, вместе пойдем наверх. Мирона сделаю освобожденным председателем студенческого профкома, он уже оканчивает в этом году, ты будешь в замах опыта набираться, выбью небольшую ставочку для тебя, так и потянемся наверх клином, как стая диких гусей, курлы - курлы - райком профсоюзов, га-га-га обком профсоюзов. Ты кстати это, не написал случаем, ни в какой анкете про деда?

- Нет.

- Вот и молодец, люблю умных людей. И болтать тоже не надо. Говори лучше, что происхождение ведешь из бакинских комиссаров, как я из красных стрелков. Но нигде не пиши. Если на слове поймают, то просто посмеются, а для карьеры не бесполезно. Такие дела у нас с тобой начнутся, что только успевай конференции устраивать с банкетами. Вот закончишь оформлять здесь персональные дела, займемся более важной процедурой.

- Какой?

- Заменой членских билетов. Устроим чистку в нашей партии. Заменим серые корочки на новые, красные, как у органов сделаем. - Он расслабленно развалился на стуле, сощурился мечтательно. -Хорошо бы еще золотое теснение сделать: "УДОСТОВЕРЕНИЕ". Здорово?

- С таким документом можно будет на трамвае бесплатно ездить.

Шукис широко раскрыл глаза, подумал и коротко хохотнул.

- Точно, все студенты под оперов начнут косить. И черт с ним, пусть контролеры сами разбираются, проверять всех подряд замучаются. Мы все равно сделаем солидно, себя надо уважать, беречь революционные традиции.

Он прошел к совершенно открытым преподавательским стендам, вынул чью - то персональную карточку, прочел: "Доцент Прискочкин. Три рубля пятьдесят копеек в месяц платит, значит зарплата триста пятьдесят, неплохие деньги, да? А вот профессора выдернем, посмотрим, ага, профессор Динген, пятьсот пятьдесят рублей, как пять простых инженеров получает, неплохо жируют, товарищи ученые. Ты как, ленинский стипендиат, по науке будешь двигать? В аспирантуру пойдешь?"

- Пока не знаю. Наукой только начинаю пробовать заниматься, курсовую дали - книгу переводить.

- Самим неохота вошкаться, вот и кинули студенту перевод. У вас в математике говорят не просто защититься. Химикам и медикам, тем легче всего кандидатскую пробить. Главное по общественной линии, Юрик иди параллельно, не бросай это дело ни в коем случае. Я то припоздал с наукой, но честно сказать не много потерял, профсоюзы гораздо надежней по жизни, чем все эти науки вместе взятые, если что, всегда договоримся. Посидишь сегодня здесь до восьми?

- Я бы с удовольствием, но у нас кафедральный семинар.

- Наука, да?

Погосян решительно кивнул, на мгновение ему показалось, что Оттович сильно разочарован, и развел руками показывая насколько ему надо быть на семинаре.

- Ладно, ладно, доцентом Прискочкиным будешь со временем, это тоже неплохо, я сейчас позвоню Мирону, этот на все семинары наплюет и прибежит. Давай, трогай, пока здесь покараулю. Да, в четверг тебе надо в два часа дня сходить в райком, взять методический материал по учебе профоргов у Маргариты Бекбулатовны Гомак в 407 кабинете на четвертом этаже.

- Конечно схожу.

- Ну и отлично, запиши как обращаться к начальству, а то она не любит безличных знакомств. - Владимир Оттович милостливо улыбнулся на прощание и даже подмигнул.

Хороший все же он человек. Понимает. Только вот детей штыками ... а как же Достоевский, с его слезой ребенка? Порядочные сволочи эти ... красные стрелки, натуральные подонки. Да и Бела Кун тоже с Троцким. Неприятное впечатление осталось от всей этой свары Шукиса с Кун, будто случайно оказался Юрик на Каймановых островах и присутствовал при малоподвижной драке двух человекообразных рептилий, гипнотизирующих друг друга немигающими глазами. То ли врут, толи правду говорят, непонятно. Но что ненавидят друг друга, это без очков видно.

Погосян заспешил в общежитие - перекусить чего - нибудь перед семинаром. Торопливо шагал по асфальтовой дороге, запруженной людским потоком, через университетскую рощу к воротам. И только разлетелся, как его затормозила широко расставленными руками Надежда Николаевна, которую с трудом вспомнил по приветливому лицу, а отнюдь не по фигуре, одетой в мешковатое синее пальто с белой норкой и пуховую шаль. В свете фонарей аспирантка смахивала на сельскую учительницу начальных классов, приехавшую в город на весенние каникулы проводить экскурсии для своих многочисленных подопечных.

"Все, не успею теперь пожрать", - было первой мыслью Погосяна, когда он остановился, и не без труда вызвал на лицо смущенную улыбку: "Неужели это она так мне нравилась, что я не мог спать три ночи подряд, а все валялся с открытыми глазами и мечтал? Что за идиотизм?"

- Где пропал? Почему не заходишь? - принялась расспрашивать Надежда Николаевна, беря его за руку с застенчивой нежностью. - Я как иду в главном корпусе, обязательно останавливаюсь на тебя посмотреть.

Он нахмурился, припоминая, отвел глаза за грязный сугроб на тощие ветви сирени.

- Где? А ... фотография. Да, повесили вот ни за что ни про что, - проронил довольно кисло.

- Ну что ты, это ж такая честь. Я просто восхищена, а когда первый раз увидела, у меня даже голова закружилась, чуть в обоморок не упала. Знаешь, а давай встретимся сегодня, посидим у меня, чаю попьем. Печенье домашнее как раз испекла. Придешь?

"Может пойти сейчас с ней попить хоть чаю? - Спросил он сам себя, - да ни за что, ни за какие коврижки и ни в коем случае. Но почему? Весь день во рту ни крошки. -Значит так надо и все тут. Еще вопросы будут? "

- Нет, сегодня не смогу, - глянул на часы, - нет смысла идти вставать длинную очередь. Надо возвращаться. - Сегодня у нас кафедральный семинар, я читаю доклад, потом все будут обсуждать, это надолго затянется. Извини.

Она не выпустила руки. Осматривала его с ног до головы.

- Ты даже вырос как-то против прежнего, возмужал, такой интересный молодой человек. - Нарочито кокетливо повела глазами вниз. -Заходи в любое время. Я тебе всегда рада.

- Как-нибудь зайду. -Он вынул рукав из теплых объятий и помахав им пошел обратно в корпус.

- Юра, - окдикнула Надежда Николаевна громко, так что народ заоглядовался, - заходи когда захочешь, я тебя всегда жду.

"Ну, дает девушка. Прямо при людях уже не боится авторитет аспирантки уронить". Только почему у него все не по людски? То умирает от любви, а то вдруг как обрежет, его зовут, а он ни в какую не хочет, и даже думать забудет. Может пора сходить в межвузовскую поликлинику, на прием к психиатору записаться?

32.

По темному коридору возле кафедры бродили незнакомые люди, которые очень интересовали Погосяна, ибо это были настоящие математики, составлявшие основной костяк жихаревской школы. Не пройдет каких-нибудь трех лет, и весьма возможно, что он станет одним из них.

По коридору бродило будущее, Юрик взирал на него с искренним любопытством из прошлого.

Конечно, если брать университетских преподавателей, здесь все более или менее, Грум - Канавин получает триста семьдесят рублей, Погосян узнал это из профсоюзной карточки, у него квартира в центре, рукой подать до университета, всегда отличные костюмы, свежие рубашки и галстуки, и сейчас он, как секретарь семинара деятельно со всеми здоровается, крепко жмет руки, от такого рукопожатия прядь деловито рассыпается по лбу, пышет оптимизмом и боевым настроем на научное дерзание.

Наследственные серебряные запонки на манжетах белоснежной рубашки с камешками красного граната тоже замечательно смотрятся. Но кто может гарантировать Погосяну, что его оставят при университете, если конечно не идти в одной ватаге с Шукисом по профсоюзной линии?

Возможно не все, пришедшие на семинар, хватали звезды с научного небосклона, но одно то, что эти уже не совсем молодые люди отказались от удовольствия провести сегодняшний вечер с семьей, не смотрят себе спокойненько телевизор, сидя на теплом диване, даже не пошли в театр по культурной программе, не собрались за дружеским столом в приятной компании, а по весенней грязи и скользкому льду улиц, по неосвещенным тротуарам, можно сказать с риском для жизни добрались сюда, что бы послушать чей-то доклад, делало их претендентами на звание математиков почти в той же степени, как и самого Погосяна, у которого за день во рту не побывало ни крошки.

Первые, на кого он наткнулся, еще пробегая вверх по древней каменной лестнице, были сидевшие на широком подоконнике лестничной площадки двое очень похожих друг на друга слепых. Они громко разговаривали о свойствах функции Бесселя и, даже сидя не выпускали из рук тонких тросточек.

Им лет по тридцать - тридцать пять, плотно сбитые, явно низкорослые, в одинаковых серых бесформенных костюмах, рубашках с мятыми воротничками. Большие круглые головы лохматы. Слепые математики отнюдь не нонсенс даже в большой настоящей науке, стоит только вспомнить академика Понтрягина, огромную величину на математическом небосклоне и любые насмешки тихо увянут. Услышав шаги скакавшего вверх Юрика, они как по команде обернулись к нему с простецкими улыбками на веселых возбужденных лицах.

- Вы не на жихаревский семинар?

- Да, туда, - сказал Погосян, останавливаясь.

- Какое счастье! А прихватите нас с собой.

- В качестве бесплатного самодвижного груза прихватите?

Грум - Канавин подсказал расположить их за ближним к доске столом.

В факультетском коридоре, несмотря на позднее время разгуливали посторонние люди. В основном это мужчины среднего возраста, в не слишком парадных костюмах, иные даже совсем поношенных, пришедшие сюда пешком после рабочего дня.

Был один человек в резиновых сапогах, похожий на бригадира сельской строительной бригады. Давно не стрижен, завитки соломенных волос лежали на плечах, от зимней шапки на волосах остался след. Он стоял в одиночестве у доски расписаний, найдя там неизвестно что для себя интересное, и пристально разглядывая какие-то строчки, при этом шевелил губами. К нему подошел знакомый Погосяну научный сотрудник прикладного института, читавший спецкурсы на старших курсах и хлопнул сзади по плечу.

- Каковы успехи нашей сельской интеллегенции в решении восемнадцатой гипотезы? Сдвиги наметились? Что - то давно тебя не слышно и не видно, я уж было решил, что где-нибудь в Сорбонне излагаешь решение, учишь академиков уму разуму.

Услышав про восемнадцатую гипотезу Погосян вздрогнул, будто спросили его лично, насторожился, и, как бы невзначай подошел ближе, чтобы лучше рассмотреть коллегу в тусклом вечернем освещении. Окон здесь не было, потолки слишком высоки, а когда висевшие в далекой высоте лампочки перегорали, то их подолгу не меняли. Опрощенный вид специалиста по восемнадцатой гипотезе, грязные брюки, запросто воткнутые в голеняшки сапожек насторожили студента.

- Да как тебе сказать ... решаем помаленьку. Нам ведь торопиться некуда, план сдачи статей отсутствует, не то, что у вас в институте.

- Ой, и не говори, запрягли черти, прямо выдавливают результаты, хошь не хошь, а пиши. Даже когда сказать, собственно, и нечего. Приходится мудрствовать лукаво. За тот год в десяти статьях поучаствовал соавторством, две лично сочинил. А ты, я вижу как-то успокоился. Да неужто женился?

Сельский учитель математики молча кивнул. Выражение его лица при этом не выразило ни особенного счастья, ни горя.

- Ну вот, - почему то озлился научный сотрудник, - а говорил, пока не решу 18-ю, в хомут этот ни ногой не полезу, буду де сеять доброе вечное и думу думать научную на чистом деревенском воздухе, как декабрист Батеньков. И вот те на ... и на ком же?

- Учительница биологии из нашей школы.

- Да? Ну, поздравляю, родина прибыла еще одной ячейкой сельской интеллегенции, это дорогого стоит. Жизнь, старик, свое все равно возьмет, по своему все перекрутит, человеку только предполагать и остается. И что дальше? Насчет детей думаете?

- Да уже полгода сыну.

- Эвона как, ну ты старик, смотрю я на тебя, резво за дело взялся, молодец, поздравляю. Корову то завел для молока? Или соседской обходитесь?

Учитель вновь кивнул смятой шевелюрой.

- Купили по осени.

- А я тебе что говорил, помнишь? Корову заведешь, ей сено потребуется, покос в сельсовете выпросишь, огород вскопаешь, на полях картошку посадишь, огурцы с помидорами выращивать будешь, в сельмаге же ничего кроме хлеба и водки нет. А яички надо детям? Курей заведешь. Мясо надо? Кабанчика ростить будешь и пойдет дело! Я же сам из села, знаю эту механику, везде один и тот же конвейер. И теперь ты мне даже можешь не говорить, что 18 - ю решаешь.

- Решаю!

- Да брось заливать! А вдруг решит кто раньше тебя где-нибудь в Австралии или Бразилии, а ты и знать не знаешь? И будешь еще лет десять корпеть, а потом не дай бог еще и угораздит на старости лет решить решенное - каково будет узнать, что дурака столько лет валял, а? Я тебе тогда говорил и сейчас тоже самое повторю: все это - чистой воды самодеятельность. Лучше гармошку купи, да в клубе по субботам наяривай, хоть какой - то толк и польза будет для души.

"Экий наглец сотрудник этот оказывается, - подумал Погосян, меряя того уничижительным взглядом, а на сельского учителя посмотрел с жалостью, понимая: да, не будет у него времени. Нет, такое сельское подвижничество не по нем".

- А вдруг я первый решу? Что тогда?

- Да ты игрок! Авантюрист!

- Это точно, - серьезно подтвердил учитель, - я азартный игрок, поэтому даже в карты за стол не сажусь. Я сразу на кон жизнь ставлю, понял?

- Вот скажи мне лучше, кто у вас корову доит, ты или она?

- Обычно я.

- Она учительница биологии, а ты доишь? Да ладно, ладно, а по гипотезе то есть сдвиги?

Лохматый мужичок в мокрых резиновых сапожках (помыл в луже перед главным корпусом) так тоскливо посмотрел на приятеля, что тот резко выдохнул, и взял его под руку.

- Пойдем, брат, места занимать.

Незнакомые Погосяну питомцы жихаревского гнезда, работавшие в других непрофильных институтах имели вид слегка затрапезный, иные вовсе без галстуков, с расстегнутой верхней пуговицей рубашки, и явно претендовали на известную вольность, возможно и вольнодумство, вроде употребления брюк без стрелок, но туфли вузовские преподаватели все как один предпочитали качественные, импортные, хоть и на стоптанных подметках.

- Погосян! Стулья! - Скомандовал Грум - Канавин, сам вытаскивая пару стульев из деканата. -Потом после заседания не уходи, надо будет обратно все убрать.

Как секретарь семинара он же выступил со вступительным словом, коротким и деловитым:

- Товарищи, сегодня на нашем семинаре докладчиком выступит доцент Абрикосов, Илья Исакович, - прошу вас Илья Исакович. - Сам сел за стол с сосредоточенно - важным руководящим видом.

Абрикосов неторопливо встал и пробрался к доске. Был он черняв, широк всей фигурой, просторным черным потрепанным костюмом, повидавшем многое, при том весел как человек, которому легко даются труды праведные.

- Нынче доложу вам один свой результатик, который недавно вышел в польском математиматическом журнале, - несерьезно начал доклад Абрикосов доставая из портфеля глянцево красные листочки и потрясая ими. - Послал наобум в несколько журналов стран народной демократии, - насмешливо продолжил он, - вот пожалуйста, напечатали. У нас сами знаете, какие очереди на публикацию, на два года все вперед расписано, а идеи между прочим в голову приходят без всякого плана. Так что, рекомендую издание, у кого что есть в столе, можете тоже посылать, адрес дам.

- Да, было бы что печатать, - сказал сельский учитель, усмехаясь в неровно подстриженные усы. Как видно он не страдал застенчивостью и говорил прямо, что думает.

- Вопросик можно? - Поднял руку один слепой.

- Пожалуйста. - Согласился Абрикосов, обертывая кусочек мела бумагой, чтобы не испачкать пальцев.

- А как с оплатой дела обстоят в странах народной демократии?

Все присутствующие очень - очень вежливо загмыкали, но все равно поднялся шум, и Грум нахмурил брови.

- Это и есть самое удивительное. Я собственно и не ожидал ничего, напечатали и слава богу, но пришел перевод на три доллара. Удивительно, да? Напечатали, да еще оплатили валютой.

- Какой сейчас курс? - Снова на полном серьезе полюбопытствовал слепой, вызывая нервный смех аудитории.

- При чем здесь курс, с долларами надо идти в магазин "Березка", и покупать импорт.

- Ехать в Москву.

- Не с тремя же долларами.

Старший научный сотрудник завел глаза к плафону, посчитав сколько долларов он потерял на своих статьях напечатанных в закрытых институтских сборниках за один только прошлый год. Обалдеть можно, старики!

Однако же Абрикосов перешел собственно к докладу, проделывая это легко и элегантно, что было трудно ожидать заранее от такой слишком широкой фигуры. Буковки он выписывал смешно, каждую двумя штришками.

Погосян быстро утерял нить смысла доклада, что еще раз показало насколько низок уровень его знаний в данной сфере, во всяком случае пока. Ладно хоть Грамм тоже хлопала красиво накрашенными глазами, явно ничегошеньки не понимая. Хоть не так обидно. Про Чалину и говорить нечего, хотя именно у нее Абрикосов стал научным руководителем. Благодаря эмоциям более зрелой математической аудитории Юрик понял, что результат сильный и доказательство интересное, народ забыл даже про доллары.

Грум сильно тер пальцем переносье, напряженно следя за доказательством, искал ошибку, однако никак не находил. Первым делом он советовал всем искать ошибки. На этом действе доцент фокусировал все свои умственные способности. И вдруг Погосян позавидовал Чалиной, которая распределилась к такому умнице. Жаль, что Абрикосов ничего не читал у них на курсе и Юрик его не знал прежде.

После семинара все собрались у доски, устроив небольшую толкучку и забросали Абрикосова вопросами, которые касались в основном зарубежных журналов и долларов. Погосян стаскивал стулья на место. А Грум - Канавин сидел в одиночку за столом, скрупулезно заполняя очередную карточку в своем каталоге данных. Перед ним лежал красный листочек из польского журнала.

Буфет в общежитии давно и надежно закрыт. А кушать то хочется как!

- Шихман, полцарства за бутерброд с салом!

- Это смотря где твое царство располагается. Одно дело на Украине, другое в Еврейской автономной области, и совсем знаете ли третье, ежели на ридной Израильщине. Так что сало - пожалуйста, бери сколько угодно, но вот хлеба нет, утром весь доели. А купить никто не догадался, - тут Толик укоризненно посмотрел на маленького Соловейчика, прилежно выводящего значки интегралов в тетрадке, а также Христенко, что лежал во весь немалый рост на кровати, просунув ноги сквозь прутья спинки, и сложив руки на груди, мечтательно глядя в потолок.

- Так кто пойдет в гастроном на площади? Он еще работает.

- Мужики, я буду магнитофон покупать, - услышав слово "купить" выдохнул Христенко, - все, решено!

- Значит за хлебом не пойдет. - Вздохнул Шихман. - Соловейчика и просить нечего, - он насмешливо кинул взгляд на ярко горящие уши, торчащие за листом тетрадки, - для него после восьми вечера наступает комендантский час.

- На площади Революции по вечерам, в темноте собираются онанисты. - Сказал Соловейчик женским голосом, выставя испуганный глаз из - за тетрадочного листа.

- Что они делают там меж сугробов и мраморных могил революционеров?

- Да уж известно что ... прохожих девушек пугают.

Шихман хмыкнул.

- Значит нам бояться нечего. Мы не девушки.

- Да, наши руки не для скуки, - успокоил Христенко, -сходите ребята в магазин, я тоже проголодался, по сколько сбросимся? Купите пряников и консервов каких-нибудь.

- Ладно, уговорили. Погосян, я иду с тобой, а то купишь какой -нибудь дряни.

- Овсяные пряники между прочим отнюдь не дрянь, они полезные.

- Про "завтрак туриста" даже и не думай.

- Меня название каждый раз подкупает, не могу удержаться. Романтика. И раньше, кстати, была очень неплохая еда.

- Да, когда жрать сильно хочется, все подряд кажется вкусным. Ладно, постараемся удержаться от покупки вздутых банок и плесневелого хлеба.

- А жрать чо тогда будем?

В гастрономе на полках царствовала пустота. Они купили полкило овсяного печенья, две баночки морской капусты и булку хлеба. Булка была сильно помята и с одной стороны кусок оторван, словно кто-то пытался забивать ею гвоздь.

- Последняя, - мрачно сказала продавщица, глядя поверх их голов,- хотите - берите, не хотите - как хотите ...

- Вообще - то на ночь много кушать вредно, - начал было сомневаться Шихман.

- Да разве ж это много? Берем, берем, - прервал его оголодавший Погосян и побежал платить деньгу в кассу, а потом самолично понес сумку без всякого спора. Правда выйдя из огромного светлого пустынного здания гастронома сказал:

- Ты не возражаешь, что я пожую немного по дороге?

- Если печенье, решительно возражаю. Будем делить по счету на всех.

- Нет, хлеба.

Толик выразительно потряс головой, будто чесалась шея у связанного по рукам и ногам человека.

- Что? Тоже нельзя? Куски хлеба будем по счету?

- Да, пожалуйста, жуй, но одновременно с этим помни, что именно с еды хлеба на улице начинается тунеядство и бродяжничество. Это мне всегда говорила моя добрая мамочка, когда я хотел умыкнуть со стола хлеб с маслом во двор.

- Пойдем через парк Героев, так ближе.

Шихман поморщился.

- Там поди дорожки с Нового года не чищены. И вообще, чего по темноте шариться?

- Боишься комиссары поднимутся из своих мраморных могил и отнимут наш хлеб? Или Соловейчик тебя напугал?

- Вот еще. - Шихман круто свернул в парк. - Просто с детства не люблю мест, где ни черта не видно.

- Вот, от голодания развивается куриная слепота. Надо кушать морскую капусту, в ней много витаминов. Давай обойдем эту сугробную клумбу слева, там же ближе, куда тянешь вправо.

Погосян настоял на своем, и обход белоснежной клумбы свершился слева, где путь короче, однако не принял во внимание молчаливую толпу, поджидавшую их на дороге к сытой жизни, почти слившуюся с кустарником и деревьями.

"А денег у нас все равно уже нет", - подумал он облегченно.

- Закурить есть? - Спросили их тут же, и Погосян понял, почему Шихман не хотел идти налево, и пытался тащить его по другому пути, несмотря на всю свою куриную слепоту.

- Нету, - ответили хором студенты. - Не курим, ребята.

- Здоровье берегут, - изумился кто-то.

- Не уберегут, - мрачно пообещал ему другой голос.

И следующее мгновение принесло из темноты Юрику ослепительный свет прямо в нос, и он был легко снесен с ног чьим-то мчащимся, словно комета, телом. Не расставаясь с сеткой, Погосян перелетел через сугроб, кувыркнулся, зарывшись лицом глубоко в холоднющий снег, отчего мгновенно пришел в полную ясность сознания, поняв, что надо срочно делать ноги.

- А фигли! - Донесся до него возмущенный вопль Толика, отбивающегося от многочисленных ударов со всех сторон.

Сбить с ног Шихмана для учащихся соседнего ПТУ было, конечно, делом нелегким, но это тоже только вопрос времени.

Оставшись почему - то без спарринг-партнера, Погосян выбрался из сугроба, и зло размахивая сеткой с морской капустой, как пращой, кинулся к толпе малолеток, скопившейся возле непоколебимого броненосца Анатолия, что присев, самозабвенно отбивался от налетавших со всех сторон врагов двумя увесистыми кулаками, махаясь ими как ветряная мельница, не забывая задорно покрикивать: "А фигли?".

Пэтэушники лупили его руками, ногами, как в тренировочный мешок с песком, однако временами получали увесистой сдачи, падали и начинали ползать вокруг места сражения, истерически вопя: "Мочи, гада!". Было удивительно, что эта начинающая, мелкопакостная, по возрасту неподсудная шелуха ночного криминального Борисова, смогла так легко снести его, Погосяна, закинув на несколько метров башкой в сугроб. И хорошо, что в данном кокретном сугробе не оказалось мраморной могилы какому - нибудь борцу за народное дело. На бегу он увидел, что среди пэтэушников есть человек постарше, который сгорбившись, и присев подкрадывался к Толику сзади, намереваясь отоварить по темени.

Время не терпело, от пращи пришлось отказаться, Юрик с лета врубился ботинком в бок основному врагу и заорал, что есть мочи в образовавшуюся брешь в стане врага:

-Полундра!

Пэтэушники разом присели и оглянулись. Их блатной кумир корчился на льду крендельком, хватая воздух ртом.

- Толик, ноги!

Толик не стал спорить. Они помчались по сугробам, как лоси в сибирской тайге, высоко вскидывая конечности по направлению к освещенной остановке. Учашиеся строительного ПТУ, а судя по спецефическому профессиональному мату, это были они, мчались по дорожке наперерез, как стая мелкопородных волчков.

Студентам повезло выпрыгнуть на дорогу первыми, и тут же на страшной скорости в них врезался первый, самый быстроногий и легкий из нападавших, значительно опередивший других. По счастливой случайности он попал лицом прямо в кулак Шихмана, сразу обмяк и сел на мокрый лед.

- Ты чо, пацан, обалдел что ли? - Спросил его тяжело дыша Толик.

- Не соображает уже ничего, - ответил за молодого человека Юрик, с размаху добавив тому морской капустой по морде.

Тихой рысцой, не оглядываясь, они побежали дальше к общежитию.

За ними неслись с гиканьем, с криками, страшными угрозами убить, но почему - то никак не могли догнать.

- А фитли ботик потопили? - Все переживал Шихман, - слышь, у тебя лицо в крови.

В свете общежитских окон разобрались, что у Погосяна примитивно разбит нос, но к счастию не сломан. Шихман тоже имеет пару синяков равномерно распределенных по широкому лицу: один на правой скуле, другой под левым глазом. Пришлось делать снежные примочки.

Пряники отлично сохранились внутри полиэтиленового пакетика, банки с морской капустой тоже в полной целости и сохранности, а вот хлебу не повезло, при ближайшем рассмотрении выяснилось, что булка вся во вражеских соплях.

- И ведь не сидится придуркам дома, - ругнулся Погосян, обрезая корку со всех сторон, чем значительно уменьшил объем главного продукта питания. - Чего - то пристают к людям, чего - то лезут еще, шмакодявки. Вот зараза, какой сморчок попался!

В связи с сильным уменьшением размеров ужина, Шихман разрезал весь обрезанный хлеб на тоненькие кусочки, намазал салом, разложил поверху морскую капусту, после чего провел дележку.

Соловейчик отказался от своей доли и ушел из комнаты, чтобы не смущать других.

А Христенко напротив, ел с аппетитом и рассказывал:

- В Африке воины поедают своих врагов, иногда прямо свежеубитыми. Вырезают кусочки печени, почки, очень любят сердце и половой орган. Считается при этом, что они забирают их силу.

- Силы то там было - кот наплакал, одни сопли, - вспомнил Шихман, - а скорость точно, приличная. Мне лично скорости часто не хватает. - И он откусил полбутерброда сразу.

- Тьфу ты, весь аппетит испортили.

- А чем меньше нас, тем больше нам достанется.

Среди ночи раздался требовательный стук в дверь.

- Откройте, милиция!

У Погосяна екнуло сердце: неприятности продолжались. Неужто что случилось с тем сморчком?

Он встал, включил свет. Шихман уже сидел на кровати, упакованный в простыню, и на его обеспокоенном лице читался тот же вопрос. Делать нечего, Юрик открыл дверь, и в комнату прошли сразу двое: милицейский капитан в полушубке и еще парень в штатском пальто и шапке.

- Кто сегодня подрался на площади Героев Революции? - Спросил капитан, по хозяйски рассаживаясь за столом, и с умопомрачительным щелканьем расстегнув тугую папку. Штатский тоже сел.

- Так они первые начали. - Сказал Погосян, ища тапки под кроватью. - Мы шли из магазина и в это время ...

- А нос, вижу. Фамилия, Имя, Отчество?

- Погосян Юрик Артурович.

- Так еще кто был?

Шихман потрогал скулу, обнажая синяк из под простыни.

- Шихман Анатолий Моисеевич.

- Двое? Ну, рассказывайте суть да дело, на что жалуетесь?

- А мы ни на что не жалуемся.

- Кто позвонил в милицию?

- Откуда мы знаем? - Переглянулись Юрик с Толиком, - мы не звонили.

- Я звонил, - куколка Соловейчика тоже восстала. - Они пришли избитые, и я позвонил, чтобы вы нашли, и наказали виновных.

- Ну, раз не жалуетесь, просто рассказывайте, - сказал милиционер, удивленно разглядывая толстую куколку Шихмана и миниатюрную Соловейчика. Наметанным глазомером он сравнил их размеры, почесав авторучкой мочку уха.

Толик с Юриком рассказали.

- И часто вы в парк Героев ходите? - Вдруг поинтересовался парень в штатском.

- Вы онанисты? - Уточнил капитан, не отрывая глаз от протокола, куда он заносил чистосердечные показания.

- Нет, мы в гастроном только. Когда буфет закрыт. А там до одиннадцати работает.

- Приметы нападавших не запомнили?

- Темно было и в морду сразу.

- Прикурить спрашивали?

- Спрашивали.

- Так не онанисты? - Капитан поднял голову и внимательно посмотрел на замотанного в белое Толика. А то в последнее время там какие-то онанисты повадились народ по ночам пугают, девушек тоже.

- А что там нормальным девушкам по ночам, извините, делать? - недовольным девчоночьим голоском поинтересовался Вова.

- Это к делу не относится. Возможно тоже в гастроном ходят. Не вам же одним приспичивает кушать в десять часов вечера.

- Ладно, материальных претензий не имеете, дела открывать не будем?

- Нет.

- Тогда распишитесь здесь и желаю спокойной ночи. Через пару недель наведаюсь к вам.

- Зачем?

- Как зачем? А вдруг у вас от ударов по голове гематома мозга организовалась, и вы уже в больнице. С гематомой сегодня ходишь здоров и весел, а завтра хлоп и покойник. Вот тогда уголовное дело и заведем по всем правилам.

Как только ночные гости покинули комнату, Шихман зашипел на Соловейчика:

- Ты чего в органы звонишь, доносчик хренов? Еще раз такое случится, замочу всего с ног до головы прямо в сортире, не посмотрю на старшего братца.

Однако маленький Соловейчик бесстрашно зашипел ответно:

- Попробуй только тронь, замаешься по этапу пыль глотать, сдам с потрохами.

И вдруг раздался хохот. На кровати сотрясался Христенко.

- Ой! Не смешите меня, хлопцы!

Но две куколки большая и маленькая сидели на соседних койках в белых одеждах, и строго по очереди поносили один другого, пока Погосян не догадался выключить свет, после чего на комнату снизошли ночной мир и тишина.

33.

Выполняя ответственное задание своего профбосса, в четверг Погосян отправился на встречу с председателем районной организации профсоюзов работников высшего образования с отчетом по взносам.

В прошлый раз Шукис проинструктировал его, что председателя зовут Маргарита Бекбулатовна Гомак: "Не Гамак, а Гомак, ударение на первом слоге, заруби это себе на носу и не перепутай при случае, а то обидится на всю оставшуюся жизнь. А значит тебе жить не даст". Сделав такое предупреждение, он засунул глубоко обе руки в карманы брюк и добавил: "Хотя, между нами, взрослыми мужчинами говоря, первое ей больше по натуре подходит".

После такой аттестации Юрик обеспокоился, и два часа гладил брюки на столе, делая стрелки безукоризненными, начистил ботинки, попросил у Шихмана совершенно отпадный киевский галстук. Тот дал лишь после торжественного обещания не закапать вином, если будут угощать.

- Не будут, - успокоил Погосян, делая перед зеркалом ответственное лицо личного порученца и зампреда по всем возможным оргвопросам и даже оргвыводам.

К десяти часам утра он подошел к Дому ученых, где располагался профсоюзный орган высшей школы, а в досоветские времена жил поживал губернатор, и где останавливался сам Николай, путешествуя по Транссибирской магистрали.

Погосян поднялся по старинной широчайшей лестнице на второй этаж к роскошной царской двери, резко открыл и вошел. Секретаря у Гомака не оказалось, зато имелся роскошный двухтумбовый стол с телефонами, к нему ковровая дорожка и даже пыльная пальма в деревянном ящике у окна, не говоря уж о портрете Брежнева, все атрибуты власти.

Гомак сидела пред ним за столом в образе красивой молодой женщины, лет эдак тридцати, отнюдь не мегерой на вид, напротив очень следящей за модой, если судить по наполовину открытой, очень выпуклой, аппетитно оформленной груди, еще более гладкой, чем ее ухоженное лицо.

- Ну, племя молодое незнакомое, - задорным комсомольским фальцетом произнесла она, улыбась резко очерченными губами, и приглашая Юрика занять место, - чем вы нас сегодня порадуете?

Погосян подвинул папочку с отчетом и на память огласил цифры, глядя в окно, а когда приходилось глядеть на Гомака, то старался не задеть великолепных грудей, представленных как на блюдечке до самых сосков, как требовалось во времена царствования Екатерины. Серьезный неулыбчивый вид, когда ему улыбалась начальница, и то, что его глаза убегали куда-то в сторону, все это вместе не понравилось профбоссу, она постепенно нахмурилась и вперилась в цифры.

- Что у вас здесь?

- Количество должников и сумма. Все оплатили, поэтому нули.

- За прошлые годы не осталось должников? - Страшно удивилась Гомак. Похоже это потрясло ее до глубины души.

Ага, начальство заметило его достижения! Не зря Погосян сам прошелся по факультетам и стряс с секретарей в деканатах справки на тех студентов, которые давно отчислены, и тем самым списал большую часть суммы долга. Осталось всего то шестнадцать рублей, их он внес лично из своей ленинской стипендии, благодаря чему отчет получился практически блестящим.

- Нет.

- Вы что за дурочку меня считаете? Такого быть не может, понимаете?

- Почему не может?

- Потому что всегда были должники и недоимки, чем меньше, тем лучше. А теперь сразу видно, что вы мне подсовываете липу. Почему никогда не бывает на выборах 100 процентов голосовавших, а только 99? А потому что люди могут заболеть или даже умереть в день выборов. Всегда останется должник, а если его нет, то это фальшивый отчет. Почему не пришел сам Шукис?

- Он очень занят и не смог.

- Что значит занят? Он освобожденный профсоюзный работник и обязан являться к своему непосредственному начальнику по первому вызову! Вот я ему сейчас всыплю!

Злобно глядя на Погосяна, она набрала номер телефона. Юрика поразило мгновенное изменение настроения начальства. И буквально из-за ничего. Он чувствовал, что отчет тут не при чем, какая же настоящая причина? Может у нее началась мигрень? Или другое какое гинекологическое заболевание?

- Ты кого мне прислал? - Закричала в трубку Маргарита Бекбулатовна, попав сразу неведомым образом на Шукиса. - Какого-то мальчишку, он двух слов связать не может, что это ты себе позволяешь в отношении меня? Мне не надо твоих замов, будь ласков приди сегодня же сам, коли вызван!

Трубка что-то шуршала в ответ.

Погосян сгорал со стыда. Мальчик. Какой он ей мальчик?

- Да он молокосос, у него молоко на губах не обсохло! Вот и приди! И сделай мне все, как полагается. Да! Я не потерплю к себе хамского отношения! А ты иди, иди, и бумажку свою забери, пусть мне Шукис собственноручно отчет доставит. - Она пренебрежительно махала пальчиками, выпроваживая из кабинета, словно надоедливую муху.

Он вышел не столько расстроенный, сколько в недоумении. Отчет был правильный, никакая не фальшивка, просто Маргарита Бекбулатовна дурит, а чего дурит? Да кто ж ее дуру знает? Слава богу, что хоть в Политбюро баб нет. Допусти такую фифу до красной кнопки в неурочный час, когда ей вожжа под хвост не с той стороны попадет. Никому мало не покажется. Погосян вздохнул, и побежал в общежитие, где жил Шукис. Тот сидел с ребенком, а раз ему надо идти, значит он, Погосян, как не справившийся с заданием, и обязан подменить.

- Молодец, что догадался сюда прийти. Посидишь?

- Посижу. Только я не пойму, чего она взъярилась. Просто на ровном месте, вот отчет посмотри, должников у нас теперь нет, я же тебе показывал, все по нулям, а она бочку катит.

- Азиатская женщина. - Вздохнул Шукис. - К ней классовый подход нужен. Да ничего, со временем освоишь эту науку, на что надо обратить внимание, как сделать приятный комплимент начальству. Ее глазами есть и молчать нельзя, ее надо словами ласкать, восхищение выказывать по любому поводу. Если повода нет, то без повода еще лучше. Ладно, вижу тебе пока рано меня в высших сферах представлять, будешь семейную миссию иногда исполнять. Не против?

- Конечно нет.

- Отлично. Дочь у меня тихая, спит сейчас, если проснется и заплачет, кроватку покачаешь и все. Пока.

И Погосян начал замещать Шукиса дома. Это была обязанность всех членов профкома, имелся даже график, который назывался барщиной. У Юрика барщина составляла два раза в неделю, по два часа.

Ребенок действительно оказался на редкость спокойным. Погосян сидел рядом и переводил с английского книгу, выданную Грумом.

Если первой приходила жена Шукиса, то они здоровалсь, и Юрик тут же прощался и уходил. Если приходил первым Шукис, то он обязательно угощал Юрика отличным коньяком. Юрик не отказывался. Шукис любил поговорить за рюмочкой коньяка. В основном о политическом положении и рассказать анекдот про Брежнева, его нижнюю челюсть или хирургическим образом расширенную для орденов грудь.

Иногда они засиживались, по очереди рассказывая анекдоты, которые должны быть неизвестны другому, и всегда побеждал Шукис, который тех анекдотов знал выше крыши.

Постепенно он дал понять Юрику, что Гомак Маргарита Бекбулатовна его, Шукиса любовница. Точнее намекнул, что он Шукис, ее любовник, такой же как и зам по быту Мирон, и еще немало мужиков снизу по кадровой вертикали, но особенно сверху.

"Своим районом она управляет при помощи своего же передка", - ухмыльнулся Шукис. - Честно говоря я тебя посылал ей показать, с целью поделиться обязанностями, она меня заколебала, но что-то ты неправильно себя повел на ее взгляд, не по комсомольски, она же, Бекбулатовна из комсомольских секретуток происходит, еще та стерва. Однако же любит, чтобы мужское обхождение по отношению к ее прелестям было коленопреклоненным, хотя бы на первый раз. Ты ей показался незрелым в этом отношении. Восторга должного не проявил? Что верно? Девушки то были?

- Да были, наверно, - уклончиво ответил Погосян.

- И правильно, нечего мужикам эти дела обсуждать, ну их к ядреной фене, чиновных сук. - Давай я тебе еще коньячка плесну.

34.

Шукис рассказал анекдот про про бордель созданный по приказу ЦК из числа самых лучших большевичек с дореволюционным стажем. Про верных коммунистов, которым райком приказал завтра повеситься, а они пришли уточнить приносить ли с собой веревки, или все за казенный счет будет.

Анекдоты эти Юрик знал, но Шукис так мастерски изображал, что он не прерывал, хохоча до слез. В свою очередь Юрик тоже рассказал два своих любимых анекдота про Чапаева, однако следовало признаться хотя бы самому себе, что Шукис изображает интересней. Потом Валдас (дома он просил называть его только так) сделал сэндвичи с бужениной под коньяк. Коньяк был армянский, пять звездочек, точно как в ресторане, скорее всего оттуда же.

Валдас стремился жить по европейски. Дома в его семействе еду не готовили, и не по причине отсутствия кухни, а соображений рациональности. Они с женой питались бесплатно на профкомовские талоны в столовой профилактория, домой оттуда же еще приносили бутерброды, пирожки, молоко, а из ресторанов, с деловых встреч - коньяк и конфеты. Ребенок питался с молочной кухни. Короче, самая настоящая Европа. Шукис этим очень гордился, а прочую жизнь не привечал.

- Смеемся, смеемся, а над чем смеемся? Над собой смеемся из года в год, из жизни в жизнь, под управлением зажравшихся членов Политбюро. -Говорил он Юрику, поднося к носу коньяк и вдыхая его запах то левой то правой ноздрей.

- Кругом показная святость коммунистическая идей, черт бы побрал этого Маркса на том свете, и продажность сверху до низу всей номенклатуры, кормящихся или от райкомовского спецраспределителя или на взятках с дефицита. Просто поразительно до чего дошла страна. Азиатская семейственность, которую ничем уже не скрыть, начинается от самого Брежнева - зятя сделал зам. министра УВД, сына зам. министром внешней торговли, и это проходит через все сферы без исключения. Тут вам и дипломатические кланы, и артистические кланы, и научные и офицерские, а для народа через газеты тоже пропагандируют семейственность - фамильные рабочие династии, колхозные династии Вот увидишь, касты скоро введут кшатриев - воинов, брахманов - партийной номенклатуры, и так далее вплоть до неприкасаемых.

- Формально касты уже существуют.

- Само собой, - обрадовался Шукис, - сразу после революции в срочном порядке весь народ поделили на пролетариат, крестьянство, интелегенцию, а класс буржуев - прежних управленцев срочно уничтожили. А как бы отдельно, выше всех и вся возвели класс партийных коммунистов - управленцев. За шестьдесят лет только более детально дифференцию провели. А чем заплачено за такую жизнь, какую мы имеем сегодня? Миллионами замученных в сталинских подвалах и лагерях, миллионы погибших в гражданских распрях! И сейчас не лучше. Деревню в конец измордовали, споили, затопили, разогнали, и удивляются ежедневно в своих передовицах редакторских: отчего жрать нечего в городе? Происки американцев: с климатом экспериментируют!

Взять вот меня. Давай, немного плесну. Меня вот возьми за шкирку и рассмотри, что за существо такое Шукис? Неглупый вроде человек, биографию с низов начал, на стройке работал, в армии отслужил, университет с красным дипломом окончиваю, а что имею в тридцать лет, и что меня дальше ждет?

- Ты прямо как цыганка на картах гадаешь: что было, что будет, чем сердце успокоится. И что будет?

- Да ничего. Живу с ребенком и женой в общежитии. Хорошая комната, потолок высокий, ничего не скажешь, но это за то, что я профессию бросил и профсоюзным лидером заделался при активном содействии Бекбулатовны за будущую квартиру, которая хоть и не скоро светит, но все же не через пятнадцать лет, если бы я молодым специалистом пошел в суд трубить.

А если бы наукой занялся, то до пенсии в преподавательском общежитии остался. Здесь же через три - четыре года будем иметь отдельную, со всеми удобствами. Так что делаем каръеру по профсоюзной линии, трахаем в живую очередь Бекбулатовну, заводим знакомства наверху, подсиживаем старую красную мадьярку, которая тоже вцепилась в свой хромоногий стул и сейф кошкой, и коньячок попиваем между делом.

Жизнь идет, как во всем нашем плановом хозяйстве, сейчас временно очень хреново, в следствии плохих климатических условий, и низкого урожая зерновых, зато потом, в скором светлом будущем должно быть очень здорово, коммунизм. Время приходит и тоже оказывается, почему то, все дерьмово. А деваться некуда, надо жить. Но почему надо именно так? - Спрашиваю я тебя. Ничего не имея своего? Почему все у людей отобрано государством? Кем это все заведено? Тем смердящим трупом на Красной площади? Да плевать я хотел на него, если мне мою жизнь его учение своим зловонием реально отравляет. Уехать? А куда? За границу не пустят. В Москве получше с продуктами, но не пропишут, мы же как крепостные, прикреплены каждый к своей территории, к своему углу.

Ежели на Магадане родился, так там и умрешь, беззаветно строя коммунистическое завтра. Квартиру продать нельзя. Государственная. Купить нельзя. Государственная. Все специально устроено, чтобы человек, как гвоздем прибит был к одному месту на всю свою сволочную жизнь. И прибитым себя чувствовал всегда! Вот ты, что собираешься после университета в науку подаваться?

- Если возьмут еще.

- Значит, долгонько придется в общежитском буфете кишки травить. А если, не дай бог, не защитишься, до пенсии суждено. Вот на Западе я ни за что бы из юриспруденции не ушел. Адвокатом стал наилучшим из всех возможных, как Федор Плевако, как Спасович, как Урусов Александр Иванович, ах, как бы жил! Как барон!

Зарабатывал кучу денег, купил бы квартиру в Нью - Йорке, охотничий домик на озере Мичиган, процессы громкие вел по защите прав чернокожего населения и индейцев, статьи писал, может политикой занялся и в конгресс попал! Силы чувствую в себе, силы неимоверные для такой деятельности, эх, да что говорить, гнием мы верноподданнически одной идее за право примитивного бытового существования. Но надо бороться, надо! Надо, Юрик?

- Конечно надо. За лучшую жизнь, - Юрик сделал смелый глоток терпкой жидкости.

Умнейший человек Валдас Шукис, жутко повезло ему с начальством! Что касается этой продувной бестии Бекбулатовны, к ней он больше ни ногой, этакая сволочь придурошная, нули ей не понравились, а чем нуль хуже любого положительного числа с точки зрения бухгалтерии, коли он соответствует реальному положению вещей?

Шукис протянул свою рюмку, они чокнулись, после чего выпили до дна, будто заранее договорились.

- Я вижу ты наш человек, - Шукис протянул ладонь, и они закрепили союз рукопожатием, - и воспринимаешь обстановку, как она есть на самом деле, без розовых очков. Поэтому я предлагаю тебе вступить в нашу организацию сопротивления этому долбаному режиму.

Произнося последние слова, он опустил глаза, и торжественно приглушил голос.

- Извини, нет, - ответил Погосян тотчас, по интуитивному наитию, не раздумывая.

Шукис изменился в лице, недвижность черт исчезла, он оживился:

- Ладно, считай я тебе ничего не предлагал. Давай еще по одной просто за дружбу, пока жены нет.

Юрик не отказался. Надо же как-то выходить из штопора, случившегося только что в отношениях с начальством, и коньяк и тост - неплохой вариант разряжения обстановки. Как будто ничего не произошло, Шукис ничего не говорил, а он не слышал. Короче, за дружбу во всемирном масштабе. Хотя нет ни малейшего сомнения, что с карьерой в профсоюзе тоже покончено, причем именно сейчас, а не в кабинете Бекбулатовны, но Шукис не догадывается, что покончено к его, юрикову большому удовольствию.

Придя в общежитие, Погосян рухнул на кровать, закрыл глаза и попытался проанализировать, что это было: крючок от КГБ или действительное предложение от "борца", размягченного коньяком, и доверившегося практически первому встречному. Следовало признать, что Шукис не походит на полного идиота. Поэтому с достоверностью в 95 процентов можно полагать, что он, Юрик Погосян, только что поболтался на крючке, и благополучно с него сорвался. Неужели партайгеноссе Горганадзе, к которому он чувствовал неприязнь, оказался прав? Не фига себе, шуточки.

В любом случае поступил правильно, потому что нельзя связываться с идиотами, которые под коньяк вербуют сподвижников в антисоветскую борьбу. И он сам не такой идиот, чтобы получать срок по делу, на котором молодые активные сотрудники КГБ будут делать карьеру, хватать прямо с неба внеочередные звания. Сами создают подпольную антисоветскую организацию, сами ее отслеживают и нейтрализуют. Полное самообслуживание, как в новом универсаме у Лагерного сада.

Может быть, поэтому от прежнего состава профкома Шукиса практически никого не осталось? Одни слишком умные, их ушли, глупых увели, теперь идет просмотр новых ребят, перспективных для подпольной работы? Да неужели современный университетский человек может до такого свинства докатиться?

Он проснулся от слов Шихмана, вернувшегося с занятий:

- Днем спит, вечером спит. У тебя что, весенний авитаминоз начался?

- У меня свободное расписание между прочим.

- По какому поводу?

- По поводу ленинской стипендии.

- О, это еще один лишний повод иметь ленинскую стипендию. Слушай, я сегодня такую книжку в библиотеке нарыл, высший класс! Смотри!

Погосян повернул голову и прочитал название: "Самбо - самозащита без оружия".

- Все давно карате изучают в подпольных секциях, самбо вышло из моды. Ты же нос тогда Юсуфову свернул в два счета, зачем тебе самбо это?

- Да то случайно вышло, нет, давай изучим приемчики по - быстрому в спаринге, и будем вечерами в парке Героев гулять - для тренировки.

Погосян вспомнил жесткие немигающие глаза парня в штатском, приходившим вместе с капитаном милиции, потянулся на постели, просунув руки между холодными железными прутьями и отверг предложение:

- Арестуют, как онанистов. Года три впаяют, не меньше.

- Не, мы же в штанах будем, с чего нас то? Представь: шпана подваливает к нам: "Давай закурить", а мы им: "Не доросли еще желторотые дымить, а ну отваливай по - быстрому, а то умрете прям счас на клумбе от клинического пневмоторакса!". Они кидаются, а мы их валим, понял? Они опять, а мы легко. Они психанули и за ножи схватились, а мы жесткий контакт, с переломом конечностей, сугубо в воспитательных целях и красиво уходим. Пусть в грязи поваляются, может остынут немного. Понял? - Темные глаза Шихмана счастливо блестели.

- Кайф.

- Полный кайф!

- Ну, давай, почитаем.

Читать было собственно нечего, кроме вступительной статьи. Далее следовал разбор приемов с подробными схемами. Всякие там разминки и страховочные падения пропустили, оставили на потом, когда станут мастерами спорта. А нашли в середине книжки подходящий по красоте приемчик - бросок через себя с падением на спину. В темноте парка Героев революции такой финт будет смотреться особенно классно. Его и принялись разучивать.

- Слышь, можно будет встать у могилы мраморной, задом к ней, и бросить через себя, так чтобы он улетел прямо мордой в центральный памятник. Размажется по мрамору.

- Да, недурно будет выглядеть.

После короткого спора Толик согласился немного полетать, поэтому встал лицом к своей кровати, куда Погосян должен был его бросить, разложив в качестве соломки две подушки, свою и юрикову, в особо жестких местах.

- Ну давай, начинай.

Юрик внимательно рассмотрев график бросания, отложил книгу, подошел к Шихману, встал перед ним и взялся за обе руки.

- Правильно, -сказал Шихман, - теперь отклоняешься назад, одну ногу мне в живот упри и падай на пол, а ногой меня перекидывай. Я буду сопротивляться.

Получилось феноменально, с первого раза.

По широкой дуге начерченной ногой Погосяна, Толик взлетел даже несколько выше, чем предполагалось. В воздухе, несмотря на свою толщину и неспортивность, перекувыркнулся и грохнулся позвоночником прямо на две металлические спинки сдвинутых кроватей, после чего совершенно беззвучно свалился на свою постель, недвижно замерев на подстеленных подушках.

Погосян падал задом, медленно, так было задумано в приеме, потому что противник сопротивляется совместному падению, и пытаясь удержаться на ногах, однако все же ударился затылком, причем об острый край железной кроватной перекладины и от этого голова словно бы лопнула сначала, а потом медленно и как-то ненадежно соединилась.

Не глядя на Шихмана, хотя и понимая, что тому тоже не сладко, он встал с пола, боясь тронуть затылок, дошел до своей кровати, и молча слег трупом, не имеющим даже подушки под разбитой головой.

Так одним приемом самбо были в одну секунду вырублены два здоровых мужика. В качестве иллюстрации смертельного оружия самозащиты на столе валялась книжка, открытая на нужной странице с иллюстрацией.

Они лежали, не говоря друг другу ни слова, минут десять. Шихман боялся шевелиться, думая, что у него перелом позвоночника, Погосяну и думать было практически нечем.

Тут, пнув дверь, в комнату широким строевым шагом вошел Христенко, охвативший перед собой огромный ящик, размерами напоминавший телевизор.

- Что у нас сегодня тихо, как в могиле? Что дефективные, дрыхнете круглыми сутками, как парализованные, эх, нет на вас полковника товарища Иванова. У него бы не полежали. Он бы вас быстро научил родину любить.Смотрите сюда, я магнитофон почти за бесплатно купил. С записями.

Лежачие реагировали слабо.

Шихман повернул голову и жалко улыбнулся, как больной принесенный из хирургии после неудачной оперции, мечтающий об утке, но опасаясь лишний раз беспокоить сердитого медбрата. Погосян остался недвижным. Ему казалось, что мозги помаленьку вытекают на колючее одеяло и словно в прострации наслаждался последними мгновениями сознательного существования. Вот - вот мир поблекнет ... навсегда.

Не обращая больше внимания на лентяев, Христенко водрузил устаревшую машину на стол, вытащил из ее недр огромную бобину ленты, осмотрел ее, вставил на место и включил устройство в сеть.

Раздалась громкая музыка Давида Тухманова.Они слышали ее впервые.

Во французской стороне, на чужой планете

Предстоит учиться мне, в университете.

До чего ж тоскую, я - не сказать словами,

Плачьте ж милые друзья, горькими слезами

Христенко принялся пританцовывать и подпевать. У него неплохо получалось. Тяжело кряхтя Шихман сел на кровати, придерживая свое тело обеими руками. Погосян открыл глаза и стал тоже смотреть на танец, постепенно переходящий в высокие ритмическме прыжки.

Он видел, что Толик уже сполз с кровати, боясь разогнуться в пояснице, и в такт стукнул ногой один раз, как старик клюкой, (не развалился?), затем другой. Следуя его примеру восстал, придерживая разломанную пополам голову руками, Юрик.

Всех вас вместе соберу, если на чужбине

Я конечно не умру от своей латыни,

Если те профессора, что студентов учат,

Горемыку школяра насмерть не замучат ...

Христенко прыгал во всю ивановскую. Шихман с Погосяном инвалидно топтались на одном месте, у своих кроватей. С каждой последующей минутой все смелее, раскрепощенней.

Вот бледные лица налились живой краской, минута, другая и вся троица заскакала так, что внизу живущим сделалось тошно от хоровых воплей и громыхания ног. Никакой другой музыки, кроме животворящей бодлевско-тухмановской на бобине не было, зато играла она полтора часа подряд без перерыва и все полтора часа они прыгали и визжали, как угорелые, в ритм студенческого шлягера. А потом поставили по новой, тоже самое, и еще полтора часа жарили! Да, что ни говори, а случаются иногда в жизни приятные минуты!

35.

Весна выдалась затяжная, снег таял с начала марта до конца апреля, развезя повсеместно в городе, от центра до окраин непролазную грязь. Днем текли бойкие ручьи, ночью все замерзало, образуя смертельный гололед, мела метель, нанося новые белые сугробы выше прежних.

Огромные двухметровые сосульки рушились с крыш на тротуары, в городе были раненые и убитые. Люди обходили опасные места по проезжей части, где их обрызгивали грязью и сбивали машины. По пути в университет, Юрик увидел новенький траурный венок, висящий на столбе возле перехода через дорогу в университет. Еще вчера его не было, значит, кого - то сбили насмерть совсем недавно. Скоро венок убрали патрульные ГАИ.

В последнее время Погосян чувствовал себя постоянно не в своей тарелке, хотя дела обстояли совсем недурно.

Круг его обязанностей в профкоме четко определился и стабилизировался, он закончил реформу коробок с карточками, полностью заменив их новыми, кумачевого цвета и теперь сделал заказ в типографию на новые профсоюзные билеты для всего университета. Согласно мечтам Шукиса они будут благородного темно-красного цвета, похожие на удостоверения силовых структур, правда слово "УДОСТОВЕРЕНИЕ", несмотря на все желание председателя сделать золотым теснением оказалось невозможно из-за каких-то инструкций, потому решили вообще ничего не печатать на лицевой стороне, словно бы это было удостоверение особо тайной, самой зашифрованной агентурной структуры, о существовании которой не всякому смертному дозволено знать, троллейбусному контролеру в том числе.

Кроме того, он курировал профоргов по маркам, дежурил в отведененное время у профсоюзного шкафа, а также ходил на барщину - сидеть с ребенком председателя, когда тому и его жене надо куда-нибудь идти вместе или раздельно.

Можно сказать Шукис доверял ему самое дорогое, но Юрик не заблуждался в уровне своих отношений со своим непосредственным профбоссом. Тот более не посыл его с отчетами наверх к Бекбулатовне, не заводил разговоров по душам, и не предлагал посидеть с коньячком в мягком, удобном кресле. После того памятного разговора отношения их как бы заморозились: Юрик стал "отрезанным ломтем". Председатель требовал от него четкого исполнения определенного круга обязанностей, но совместных планов на будущее уже не строил, смотрел свысока и снисходительно, и в антисоветское подполье не звал.

Такое положение вещей вполне удовлетворило Погосяно. Он принял к исполнению солдатский девиз: "Подальше от начальства, поближе к кухне", который был ему очень даже по душе. Тем более, когда начальство ведет себя столь странно.

Правда и кухня не была застрахована от нападок высших сфер, по всей стране разом, согласно постановлению ЦК КПСС четверг объявили рыбным днем и весь общепит города теперь готовил в этот день только рыбу. Даже котлеты продавались исключительно рыбные. Народ возмущался, требовал мяса, громко ругая прямо в очередях обслуживающий персонал:

- Сами жрите ваш минтай, завалили все прилавки хеком, взять нечего.

Антисоветское подполье, возглавляемое толи Шукисом толи кем - то другим провело теракт, - вывалило темной ночью мешок рыбьих костей на кладбищенский памятник недавно почившего в бозе секретаря обкома партии.

Тут же были проведены аресты местных диссендентов, смотрящих по ночам в своих квартирах порнографические западные фильмы, или хранивших самиздатовскую литературу. Некоторые преподаватели лишились работы, были вынуждены перейти в дворники, короче, чека не дремало, показывая обществу длинные зубы и острые клыки.

Все оставшиеся от профсоюзной деятельности силы Погосян сосредоточил на учебе, он чувствовал весенний авитаминоз, десна опухли, кровоточили, зубы шатались, даже лапшу жевать стало трудно, а пюре весной в столовой уже не давали, картошка в общепите закончилась.

На базаре продавали клюкву и чеснок, но Юрик об этом как-то не думал, и питался на пятьдесят рублей в столовке. Боясь, что заболеет по настоящему, он изо всех сил старался побыстрее перевести с английского книгу, и сдать курсовую Груму. В три недели работа была окончена. Еще неделя ушла на чтение перевода своему научному руководителю, сидя на кафедре.

Грум был великолепен, но у Погосяна не оставалось сил восхищаться его образцово - показательным профессорским внешним видом. Они сидели рядом за столом, Юрик быстро читал перевод, а преподаватель слушал с хмурым видом, и все время тер переносицу дужкой очков. Иногда только делая замечания:

- Вот здесь поставьте запятую, деепричастный оборот следует выделять.

Некоторые места в конце глав остались для Юрика непонятными, он надеялся, что руководитель объяснит их, или хотя бы устроит дискуссию, поэтому честно указывал белые пятна. Однако Грум - Канавин на первое же такое признание только недовольно жевнул губу, глядя прямо перед собой, вздохнул безнадежно:

- Что ж, продолжайте, - и Юрику пришлось читать дальше.

По окончанию читки Погосян и Грум остались взаимно недовольны друг другом. Грум всосал нижнюю челюсть в шею, сразу потеряв облик классика английской науки, и покряхтев пол минуты, выдавил из себя:

- М-да ....

Это звучало оскорбительно по отношению к тем усилиям, которые Погосян приложил для перевода совершенно ненужной ему книги. Она была не по его специализации, что, очевидно, следовало непосредственно из названия.

Грум - Канавин был недоволен тем, что студент не разжевал все до конца, и еще умудрился задавать вопросы, хотя по сути вещей вопросы должен был задавать он. Однако, скрипя сердцем, и пером поставил "отлично" за курсовую и уже отпустил его, но тут Юрик попросил новую тему для работы. Он надеялся, что теперь то уж научный руководитель поставит перед ним настоящую задачу, над которой можно будет думать.

Однако Грум взял со стола и протянул ему еще одну книгу.

- Это не надо переводить. Однако следует изучить глубоко и до тонкостей методику, а когда все станет ясно, придется ответить на все мои вопросы. Мои вопросы, а не ваши, вам ясно?

- Ясно. - Нетерпеливо ответил студент. - А может быть, вы дадите мне какую-нибудь задачку еще? Как пробу для будущей темы диплома? Что бы можно было обдумать, почитать соответствующую литературу.

- Ну, во-первых, до диплома еще очень далеко, - снисходительно усмехнулся Грум, - столько воды утечет, во - вторых соответствующую литературу я вам как раз и даю для изучения, а в третьих, тему вы можете легко найти сами, только очень несамостоятельные студенты требуют на третьем курсе тему, по - хорошему надо приходить уже со своими наработками, мы их даже на кафедральном семинаре можем обсудить, конечно, если они будут достаточно весомыми. Вы меня поняли?

- Да, - неуверенно промямлил Погосян, понимая, что в реальном руководстве и кураторстве ему отказано, но не понимая почему. -Хорошо, - сказал он, - пока я сам попытаюсь разобраться в этой книге. - И стал засовывать в сумку, но Грум остановил.

- Я вам ее дать не могу, купите себе экземпляр для работы в "Академкниге", там вчера еще были.

- Хорошо, куплю.

- И вот еще что, вижу, что вы недовольны. Но чтобы раз и навсегда расставить точки над i, расскажу вам случай, имевший место в реальности. В аспирантуру к известному академику поступил один подающий надежды молодой человек. Как и вы у меня, он тоже попросил академика дать тему исследования, на что руководитель просто сунул ему в руки свою новую монографию, сказав при этом: "Идите, и пока не найдете в книге десять ошибок на глаза мне не показывайтесь". Аспирант пришел только через три года, найдя ровно десять ошибок! Вот это я понимаю, тщательность! - В восхищении воскликнул Грум - Канавин.

"Наверное, шеф тоже хочет, что бы я годика два не появлялся у него на глазах, а потом принес готовый диплом, где на титульном листе черным по белому в графе "Научный руководитель", стояло бы "доцент Грум - Канавин".

Погосян позволил себе в ответ едко улыбнуться:

- А кандидатскую этот аспирант защитил? Или пошел работать корректором в издательство?

- Полагаю, у аспиранта академика проблем с защитой не возникло. - Грум - Канавин глянул на часы. - А сейчас мне пора идти на лекцию. Погосян сдал рукопись, и педантичный Грум положил ее в свою папку.

- В будущем можете не торопиться, - сказал он, завершив процедуру, - за этот год вы уже сдали курсовую, с очередной жду вас в следующем учебном году. Но купить книгу настоятельно рекомендую сейчас, пока есть в магазине. Кроме того, вам надо почаще работать над нашим каталогом и обязательно посещать кафедральный семинар.

Они расстались взаимно не удовлетворенные друг другом, даже не скрывая этого.

В последнее время Юрик постоянно чувствовал себя отвратительно. Ничто его не радовало. Вечером он бессильно полулежал на кровати, ему ничего не хотелось делать, мало того, что все тело было разбито, будто только что разгрузил грузовик с углем в одиночку, казалось вся жизнь разбита. Все черно и безнадежно. Наверное, он заболевает.

Христенко уже серьезно грипповал. Сначала у него опух и покраснел нос, затем на кончике вскочил огромный чирей, превратив дыхательный орган в лиловую грушу, после чего начался сильнейший насморк. Христенко бодрился.

Подойдя к окну, и поозиравшись вокруг, как Штирлиц, сморкался в штору и говорил анекдотическую фразу: "Как приятно хоть на мгновение почувствовать себя простым советским офицером".

Потом свалился всерьез. Штора у его кровати то и дело шелестела. На занятия Христенко не ходил, вставал только на военку, которую пропускать опасно для жизни, и по-прежнему выходил грести снег, падавший каждую ночь.

Сейчас он тоже, кряхтя как восьмидесятилетний старик, одел фуфайку вытащил из-за кровати лопату, и тяжело оперся на нее, задохнувшись от усилий.

- Да оставь ты в покое этот снег, никуда он до завтра не денется.

- Нет, надо сегодня убраться, утром могу и не встать. Комендантша только того и ждет, чтобы я провинился. Ей дядю своего из деревни в общаге надо пристроить дворником, и комнату ему дать. Она мне уже предлагала уволиться. А на что жить? Надо идти.

И он потащился в коридор, шкрябая каменный пол лопатой. Христенко учился на тройки, стипендии не получал.

- Сегодня в одиннадцать Кухля придет, вы никуда не уходите, - сказал Соловейчик, когда Христенко не стало слышно.

- Что, Кухля из Ленинграда приехал? - Удивился Погосян.

- Еще вчера. - Деловито пояснил Шихман, который мазал толстым слоем сала хлеб и ел его вприкуску с чесноком. -Попробуй, что ты отказываешься, самое лучшее средство от всякой заразы.

Но Погосян отказывался, ему любая еда казалась противной, а такая в особенности. Он даже не хотел смотреть, как ест Шихман, отворачивался в сторону, как ортодокс, не желающий видеть святотатства.

- Интересно, зачем мы ему понадобились?

Но Соловейчик быстро выбежал из комнаты. На время гриппа он перебазировался в комнату брата.

Точно в одиннадцать раздался стук и вошел Кухля, разодетый в цветные тряпки, как большая мягкая кукла из театра Сергея Образцова. Длинные волосы были завиты химической завивкой. Маленькая замшевая кепочка, еле держалась на макушке.

- Кухля, какими судьбами? Не замерз в этакой одежке у нас?

- Черт знает, где старики живете, хотя и в Питере погода не фонтан.- Лежи, лежи, я понимаю. - Прижал Юрика обеими руками к кровати, видуха у тебя, Погосян, прямо скажу: хоть посмертную маску снимай. Я все знаю, ребята и глубоко сочувствую. Вы подверглись чудовищному избиению местными черносотенцами, и об этой зверской ксенофобской акции должна узнать вся Западная Европа. Расскажите подробнее, что кричала озверевшая толпа, избивая вас, и как вам удалось спастись в безвыходной ситуации? - Тут он включил кнопочку магнитофона, и поднес микрофон к сальным губам Шихмана.

Шихман с Погосяном переглянулись.

- В смысле?

- Чем они вас избивали? Металлическими прутьями, палками? Говорите, не бойтесь.

- Да ничем таким особенным, так слегка кулаками помахались.

- Но все же нанесли вам побои.

- С чего ты взял?

Кухля окинул обоих просительным взглядом:

- Ну, ребята. - Он выключил магнитофон. - Хорошо, давайте сначала просто поговорим по душам, я вижу, как вы зажаты. Надеюсь понимаете, что нападение на вас носило ксенофобскую окраску, вас избили на расовой почве, и это избиение имело явно шовинистический характер?

- Да ты чо, с березы упал? Там же ни фига не видно было, к тому же в шапках и пальто все сибиряки приблизительно на одно лицо, даже если негры приедут учиться, ночью и негра не отличишь ...

- Нет, нет, вы не обманывайтесь, ребята, ты же Шихман - еврей, скажи честно?

- Ну, еврей. Я разве против?

- А ты Погосян - армянин?

- Ну, допустим, и что?

- А почему били именно еврея и армянина, представителей малочисленных, исторически преследуемых наций, а не кого другого? Э ... - он помахал длинным пальцем, - вы меня не проведете, не надо таить очевидное от общественности - конфликт явно на национальной основе. Разве вы не понимаете элементарных вещей? Разве была какая-то причина другая для избиения?

- Попросили закурить, но это обычный хулиганский финт.

- Вот именно, закурить здесь ни при чем, вы что, не понимаете? Зачем покрывать черную сотню?

- Слышь, Кухля, ты на какое радио работаешь, "Свобода" или "БИ-би-си?"

- Я свободный художник.

Погосян все-таки встал с койки, сходил, растворил дверь:

- А ну - ка вали отсюда свободный художник по - быстрому, чтобы я тебя не видел.

- Значит так. Ты сильно пожалеешь, Погосян, я тебе лично обещаю неприятности. Пожалеешь, но будет поздно. Запомни. Я давно чувствовал, что вы оба - не наши люди, посему мне искренне жаль, что вас, идиотов, не пришибли до конца.

Разноцветный длинный человек с унылым носом гордо вышел вон.

Шихман задумался, даже перестал жевать.

- А ведь может запросто неприятности устроить. Выставит нас какими - нибудь борцами за права сибирского человека, современными Потаниными, Ядринцевыми, а эти местные скучающие от безработицы гэбэшники сразу схватятся за шанс карьеру на заговоре сделать, и в Москву на повышение вырваться. Вот зараза! - И он продолжил питание, хрустко откусывая зубки чеснока и сплевывая шелуху на пол.

- Да пошли они все куда подальше! В гробу я их всех видел, в белых тапочках. Везет же в последнее время на инакомыслящих, прямо косяками прут отовсюду, мода что ли нынче?

Все это была ерунда. Гораздо хуже внутреннее ощущение, что он, Юрик Погосян вступил в некую черную полосу жизни, как в темную воду и медленно, тихо погружается в глубь, бессильный что-либо изменить. Происходит это не из-за наступающей болезни, не из - за каких-то внешних неприятностей, нет, он ясно понимал, что причина отсутствия радости жизни находится в нем самом, а все болезни, сомнения, депрессии придут следом.

Ему не достает чего-то очень важного. Но чего? Нормальной еды? Родного дома? О еде и думать не хочется даже. Может отсутствие витаминов понижает уровень имунной защиты? Да нет, не в защите дело, из него самого ушло нечто существенное, потому и защищать собственно осталось нечего.

Нет мотора жизни, реактора, вырабатывающего жизненную энергию, не хочется улыбаться, невозможно радоваться.

Надо что - то предпринять. Он через силу поднялся и пошел искать неизвестно что. На площадке шестого сидела одиноко мужняя жена Эля Грамм, и курила. Юрик знал, что они с Глузманом зарегистрировались в ЗАГСЕ без свадьбы.

Он присел рядом на свое место.

- Эльвира, дочь моя, признайся начистоту, ты сейчас кто: Грамм или Глузман?

- Грамм конечно. Зачем мне все эти проблемы с обменом документов?

- Логично.

- А ребенок будет Глузман?

Грамм выдохнула дым.

- Наверное.

- Комнату снимать будете?

- Нам здесь дали. Для чего еще было регистрироваться?

Подошел Марк:

- Эльвирчик, я картошку порезал, что дальше делать?

- Капусту вымочил?

- Мокнет пока.

- Морковку порезал?

- Нет.

- Так режь морковку, отжимай капусту и закладывай ее вместе с морковкой в бульон.

- Хорошо, - сказал вежливо Глузман, - ты бы не курила так много, это вредно, - и ушел на кухню.

- Пенку сними от кислой капусты! - Крикнула в догонку Эля, - вот мужики пошли, суп сварить не умеет. Чему вас только мамы родные учат?

- Идеальный муж из Марика получится.

- До идеала еще очень далеко, но будем воспитывать. Пусть варит - учится, чего бездельничать? Точно?

- Наверное. "И это называется семейная жизнь? Не фонтан".

Погосян посмотрел на сосредоточенно курящую, словно решавшую задачу Грамм, и до него, как до жирафа, начало доходить, чего ему не достает для нормальной человеческой жизни, почему его ничего не радует.

Элементарно не хватало состояния влюбленности, в котором раньше он находился почти постоянно. Неимоверно устал жить без этого чувства, еще немного, окончательно заболеет, впадет в черную депрессию и вообще все будет так плохо, что пока и представить себе невозможно. Для нормального бытия ему надо все время кого-то любить, и странно, что раньше чувств было хоть отбавляй, а теперь приходится искать.

Грамм не подходит, у него стойкий иммунитет ко всем бывшим подружкам. Так вот почему он такой старый внутри, а может все, кончено, вычерпал свой ресурс до дна? Ну и ладно. По крайней мере, ему теперь понятно, в чем причина черной жизненной полосы, хоть какое-то облегчение для абстрактного ума. Или наоборот, нет сил даже влюбиться?

Прибежал Марик.

- А когда картошку класть? Сразу или подождать пока закипит?

Юрик встал и вернулся в комнату.

36.

Несмотря на всевозможные пословицы и поговорки, время не излечивало, а только ухудшало ту ситуацию, в которой он находился.

Погосян переболел гриппом, выздоровел, но внутреннее самочувствие понижало свой тонус день ото дня. Большую часть дня Юрик проводил в самом мрачном расположении духа, ничем посторонним не вызванном. Он давно никому не улыбался, безучастный ко всему, кроме непосредственно выполняемой работы, фукционировал как автомат в профкоме, ходил на лекции, дискутировал на семинарах по философии естествознания, писал лекции Грум - Канавина. Стоял вместе со всеми у окна, наблюдая, как умирает на финишной стометровке, вечно опаздывающий Маркелов, торопясь к ним на лекцию по теории вероятностей.

Но ничего, абсолютно ничего его не трогало.

О причине своего минорного состояния он знал, но как его изменить, оставалось большим вопросом, ибо причина могла быть и следствием чего - то другого.

С пятнадцати лет до двадцати, сам того не замечая, целых пять лет подряд Юрик каждый божий день пребывал в прекрасном, жизнерадостном состоянии влюбленности, меняя объекты своих чувств иногда по три раза на дню. Он к этому привык. Считал само собой разумеющимся. Не всегда это чувство приносило ему радость, бывали и страдания, жуткие страдания, но, оказывается, само состояние влюбленности несло его над землей все это время, как воздушный шар. Оно стало его второй натурой, незаменимой составляющей бытия, и вдруг, ни с того ни с сего, - жесткая посадка.

Теперь надо ходить ногами, переставлять их, как костыли. Он отучился так жить. Он всегда кого - нибудь любил. Влюблялся в лицо. Раз, один взгляд на улице и костер на два - три дня обеспечен. Это как минимум.

Теперь он видит просто нормальные человеческие лица, мужские и женские, приятелей и подружек, однокашников, прохожих, иногда красивых молодых женщин, они никуда не делись, наоборот, число их увеличилось по весне, - и ничего. Их лица, глаза больше не трогают его сердце. Только мрачнее становится характер.

Он физически ощущал, что уходит все ниже и ниже в холодные слои бесчувственной жизни, как затопленный корабль в океанские глубины, где скоро ляжет на дно, куда не проникают краски дня, где всегда одни и теже безрадостные темны сумерки. По сути своей, это тот же самый прежний корабль, но только плавать разучился.

А ведь раньше Погосян ругал себя за эту армянскую чувственность, доставшуюся от папы, за эту бесконечную, не зависящую от времени года весеннюю влюбленность, и вот, пожалуйста, пришло время, и влюбчивость побеждена в нем северной холодностью материнской половины. Он же хотел этого, хотел? Да, хотел. Ведь такое поведение смотрится много приличней. Он надеялся, что так будет легче жить, завидовал другим.

Но не предполагал, что это будет выглядеть, как хождение на костылях после полета, как опускание на дно. А может, он просто еще не привык? Может все нормально, и так полагается?

А как хочется зажить прежней, полной жизнью!

Юрик дошел до того, что на первомайской демонстрации пытался увлечься знакомой Толика Шихмана, которую тот вел под руку, и как всегда в таких случаях, рассказывал об интеграле Лебега - Стильтьеса. Хорошо, что никто этого не заметил. Лишь самому делается стыдно от подобных ложных финтов.

Погосян снова начал посещать танцы. С беспристрастным лицом приглашал девушку, танцевал танец, в следующий раз приглашал другую.

Майские праздники продолжался три дня. Со второго на третье мая разразилась гроза с громом и молниями, которая могучими потоками очистила город от мусора гораздо лучше, чем все его жители, выходившие на Ленинский субботник 22 апреля.

За одну ночь на тополях главного проспекта расщелкнулись почки, запахло весенней свежестью и установилось теплая, летняя, двадцатиградусная погода.

Последний выходной Погосян пролежал на кровати в подавленном настроении. Разум закоренелого отличника подавал сигналы, что пора уже начать готовиться к экзаменам - остался последний месяц учебы. Но он их игнорировал, силы были только на то, чтобы лежать, да смотреть удрученно в потолок. Впрочем, вечером он спустился в холл общежития и танцевал там до двенадцати ночи. В двенадцать комендант приказала выключить магнитофон.

Девчонки побежали танцевать во двор между общежитиями, он пошел за ними. На асфальтовой площадке собралось многочисленная толпа студентов и подозрительных личностей. Мощные колонки, выставленные в окно четвертого этажа, извергали водопад танцевальной музыки. Было слишком темно.

Кто-то поджег содержимое мусорных контейнеров, в них полыхало большое пламя, едкий дым причудливыми сизыми петлями тянулся через танцевальную площадку. Пахло горящей городской свалкой. Погосян стоял в сторонке, где не было дыма, и внимательно рассматривал лица, насколько их можно было рассмотреть в мерцании красных бликов. Огонь полыхал адским багровым пламенем, сполохи его хорошо высвечивали фигуры.

Прошедшие дождь смыл остатки снега, но от промерзлой земли еще тянуло холодом, как из глубины деревенского погреба.

На нем был расстегнутый тонкий плащ с высоким воротником, модный два или три года назад и недостаточно согревающий для холодной майской ночи. Глядя на медленно танцующую толпу Погосян ежился, не испытывая ни малейшего желания присоединиться. Что здесь делать? Надо идти домой и лечь спать, чтобы завтра встать пораньше и начать учиться на полную катушку, ибо начался последний месяц семестра. Из динамиков неслось:

Good by, my love, good by!

Неподалеку топтались в сторонке три высокие девушки в похожих белых плащах, и ни одна, ни разу не танцевала за все то время, пока Юрик наблюдал происходящее, а только ждали приглашения. Так и не дождались.

Холодно - пренебрежительный скепсис равнодушия, с каким он разглядывал всех по очереди в багровом освещении, перед тем как уйти спать, сменился вполне благожелательным настроением.

Летучий голландец, давно упокоившийся в холодной глубине, вдруг дрогнул, и ни с того, ни с сего, под действием неизвестной силы, начал подниматься, легко развалив на стороны, занесший его борта донный песок.

Он протер глаза. Перед ним прямо под открытым звездным весенним небом располагалась танцплощадка, вдали полыхало зарево костров, у которых должно быть грелась стража средневекового города Борисова. Музыка плыла откуда то с небес, и в ритм этой небесной музыке жили перед его глазами множество счастливых людей. Когда в другое время можно увидеть на улицах столько спокойных, умиротворенных, довольных лиц вместе? Удивительно зрелище, прекрасное зрелище, что может быть чудесней?

Из хаоса обломков покоящихся на глубине, он в одно мгновение всплыл на поверхность под горячее солнце, и распустил паруса по ветру. Душа наполнилась горячим тугим зюйд - вестом, торопливо взрывая носом пенистую волну, заспешила напрямки к горизонту, где очень далеко белела вещая тучка.

Еще не летел летучий голландец, отнюдь не летел, - только набирал скорость. Погружался он долго, плавно, неделями и месяцами, можно даже сказать величаво, как танцевал единственный танец с голопузой коллегой в ресторане, медленно остывая по пути, и мрачнея день ото дня, зато всплыл наверх в одну секунду, отчего даже голова закружилась, вслед синим кругам дыма, петлями уходящим вверх из колодца внутреннего двора, заключенного между зданиями. Такое весьма редко случается с трезвым взрослым человеком на холодном ночном воздухе с горькой примесью дыма.

Он всегда влюблялся в лицо, или даже одно какое - нибудь случайно схваченное на ходу выражение лица, которое влетало в сердце резким уколом.

Теперь поразили глаза. Невероятные! Он мог поклясться, что никогда не видел ничего более совершенного, чем эти огромные темные медлительнные зеркала, отражающие одновременно и звезды и пламя костров, чего нельзя наблюдать вместе обычно. И с такими сногсшибательными глазами она стояла между двумя своими подругами, держа их под руки, и не танцевала! Никто ее не приглашал! Ему не поверилось. Высокую, стройную, темнокудрую красавицу с бесподобными глазами. Свинство. В светлом плаще и белых туфлях, самую заметную в этой толпе, девушку, в которую он уже успел влюбиться до беспамятства. Какое счастье!

Юрик молча возликовал. Вот оно, утраченное и вновь возвращенное блаженство бытия! Он обязан ей своей жизнью, как фронтовой медсестре.

Кстати, совершенно необязательно выражать чувства, особенно пока они еще бушуют внутри, как камчатский гейзер, открывшийся вдруг во втором часу ночи в малогабаритной квартире. Слишком восторженные поклонники отпугивают красивых девушек. Но еще более ему не хотелось потерять ее в многолюдной толпе, и он решил все же срочно ненавязчиво познакомиться и подумав так, подошел и сдерженно, коротко, без улыбки пригласил на танец.

Эта сдерженность давалась ему нелегко, кто - то будто поджаривал пятки. Душу разрывал страх, в предчувствии отказа, главным было не показать при этом своего разочарования, не испортить будущих отношений, понимающе улыбнуться и отойти. И больше сегодня не подходить. Хотя едва ли такое возможно вытерпеть.

Дарительница всевышнего счастья посмотрела налево-направо на подружек, которые тотчас отступили на задний план, и согласилась доверить свою ладонь с длинными, тонкими, явно замерзшими пальцами его горячечной руке.

Голос Дениса Русоса звенел совершенно необычайно, обещая сладкое, невероятно счастливое будущее всем присутствующим, а уж их паре просто даже навсегда. Что касается Погосяна, тот был в этом уверен на все сто процентов. Девушку звали Юлия. Она училась на экономическом факультете, жила в одном из тех общежитий, что окружали танцплащадку, по счастливому совпадению училась на третьем курсе. Точно предзнаименование.

- Мы окончим вместе, - сказал Юрик с воодушевлением, покраснел, но в темноте румянец не был заметен.

Ее бесподобные глаза завороженно смотрели куда-то за его плечо. Он быстро оглянулся. В той стороне не было ничего, кроме пламени костров и дыма.

Все, что могло выгореть в баках, выгорело, поэтому огонь угасал. Однако дым и сопутствующая вонь от этих эпидемиологических мероприятий только усилилась. Они танцевали три танца подряд, почти не разговаривая.

В два ночи магнитофон замолк. Народ посвистел, посвистел, но смирился. Так ни разу и не танцевавшие подружки опять взяли Юлию под руки и вся троица, не оглядываясь, заспешила в общежитие.

Он последовал за ними, прячась среди толпы. Ужасно потерять ее так сразу. В общежитии Юлия вошла не оглядываясь, никого не искала глазами, поэтому удалось проводить ее до второго этажа, куда она вошла, и он следом, краснея, как рак.

Вот сейчас повернется и спросит: "А вы что тут делаете? Зачем за нами идете? Мы вас не приглашали!". На его счастье троица торопилась домой без оглядки, даже у двери, когда вставили ключ. Ее подружки зашли первыми, она последней, изнутри щелкнул замок. Он заметил номер 17, после прошел мимо, прикоснувшись к крашеной поверхности двери пальцами и как - бы помахал на прощание. Волшебница спасла несчастного из мрака безнадежности. О, Юлия, Юлия, Юлия!

- Что - то ты сегодня веселый? - Отметил не спавший Шихман, у которого всегда на уме одно и тоже, - наверное у девчонок наелся до отвала? Или в лотерею рубль выиграл?

- В лотереи не играю.

- А я представь себе. С каждой степендии покупаю один билетик.

- Денежно - вещевая лоторея?

- Нет, ДОСААФ. Пусть даже если не выиграю, то деньги пойдут на оборонно - масовый спорт. Я в детстве, между прочим, юным пожарником был.

- Ты? -Юрик чуть не расхохотался, представив толстенную физиономию Шихмана в медной пожарной каске. - Бедняга. А я с такой девушкой танцевал! Даже представить невозможно!

- Да за версту видно, блестишь, будто все сало спер и под кроватью в одиночку слопал. Сколько танцев поимел?

- Все время танцевали, пока музыку не вырубили.

- Повезло. А вот со мной девушки больше одного танца не танцуют. Даже конфетки не помогают.

Юрик окинул взором приятеля, тот не выглядел убитым, просто констатировал факт. Конфетки "Взлетные" Толик выдавал по одной, после каждого танца, вытаскивая из заднего кармана джинсов.

- Ты кого угодно заколеблешь рассказывая про интегралы Лебега - Стильтьеса. - Дипломатично упрекнул он.

Шихман виновато почесал затылок, закрыл том интегрального исчисления и бросил его под кровать:

- А о чем еще то? Ты вот сегодня о чем говорил?

- Ни о чем не говорил. Я действовал.

Толик напрягся так, что кровать заскрипела, открыл рот, закрыл, даже немного побледнел.

- Действовал? Серьезно что ли? А как?

- Я ей пальцы грел. На улице холодно.

- Ишь ты ! Ладно, принимаю к сведению. Ну что, свет гасим?

- Гаси.

Как всегда замотавшись в простынь, Шихман резво попрыгал к выключателю, щелкнул, погасив свет и запрыгал обратно так громко рухнув на кровать, что проснулся Христенко.

- Кто там распрыгался, как слон? Можно и в лоб получить ненароком.

- Нет, ну что ты, - завопил из темноты Шихман, - слоны не прыгают. Слон даже бегать не может, заметь, всегда только ходит. Если слон побежит, то под собственной массой у него кости сломаются.

- Спи давай, слоновед, а то тоже побежишь у меня сейчас, и невзначай что себе сломаешь. Третий час ночи!

37.

На спецкурс Сахалинской по теории функций многих комплексных переменных в начале семестра пришло очень много народа. Занятия должны были проходить в маленькой комнатке кафедры.

- Что соскучились по бабушке что ли? - Удивлялась староста группы Оксана Белочкина, делая перепись населения.

- Да интересно было бы посмотреть, - бормотали студенты потихоньку, стесняясь шмыгаших по кафедре преподавателей, которые явно беспокоились за свои пальто и сумочки: оставить на хранение, как всегда, или забрать с собой на занятие, от греха подальше?

-Бабушка явно имеет успех, - отметила Грамм, - какие только механики к нам сюда не налезли в гости, и все дышут воздухом.

- Открой форточку, - посоветовал муж Марик.

- Кто в семье мужчина? Пойди и сам открой.

- У окна девушки в два слоя сидят, что мне на них лезть прикажешь?

- Вот что, девушки, - сказала Грамм, с интонацией много чего повидавшей замужней женщины, - вы сами откройте форточку, а то Глузману придется на вас залезть. Скажу по секрету, он ужасно неповоротливый мужчина.

- Я толстый и красивый, - весело провозгласил Марик старую холостяцкую фразу, с которой приступал к обольщению.

Бабушка ничуть не изменила привычкам, не смотря на свои семьдесят семь лет не вошла, а влетела на кафедру в черном костюме и озорной, белой в горошек, косынке, повязанной на шее.

Окинув взором студенток, пытавшихся отворить закрашенные фрамуги, обратилась весело к Марику:

- Глузман, чего же вы сидите? Помогите девушкам.

- Попытаюсь, - проскрипел Марик, поднимаясь.

- Попытка - не пытка, - как говаривал Берия, - согласилась Евстолия Николаевна, - вы, я вижу все очень выросли, возмужали, даже пополнели.

- Особенно некоторые, - Грамм глянула иронически на мужа, - даже в кровать не входят.

К маю от пришедших на первое заниятие студентов осталась четверть первоначального состава.

- Посмотрели и хватит, - резюмировала Грамм, взявшая на себя миссию классной дамы семинара, - пора и честь знать. Бабушка не только расссказывать, но еще и спрашивать любит.

Теперь, наскучавшись за трехдневные майские праздники, бабушка очень энергично начала занятие, буквально порхая возле доски, как юный весенний мотылек, и пытаясь передать каждому из присутствующего все свои знания до последней крупицы. Сформулировав очередную теорему, она тотчас смотрела в глаза Грамм, Глузмана, Погосяна, Чалиной ... и так всех по очереди ища понимания, или, наоборот, недопонимания.

- Вы, девушка, спите что ли? - Обратилась она к Чалиной, не находя в ней неких только ей известных эмоций, и округляя вопросительно голубовато - выцветшие глаза.

- Что вы, нет, я прищурилась просто, - испугалась Чалина. - Нет, нет, я все конспектирую, можете посмотреть.

Да, кафедра слишком уж мала, чтобы в ней можно было без последствий расслабиться. К тому же Погосян сидел за столом в первом ряду. Он обратил внимание на руки бабушки, кои оказались на его столе, - как обычно маленькие, высохшие, но покрытые вздувшимися коричневыми пятышками. Юрик поднял глаза, и на лице Евстолии Николаевны тоже нашел пятна. Это его весьма обеспокоило.

Однако бабушка вела себя совершенно обыкновенно, видимо пятна никак не были связаны с ее самочувствием. Во всяком случае, пока.

Изменения во внешнем виде лектора заметил не только он. На перерыв вон из аудитории рванули все без исключения, даже те, кто всегда на перемене пытался добиться объяснений непонятных мест, вроде Чалиной. Бабушка присела на стул передохнуть, и сидела явно удивленная тем, что сегодня ей никто не задает вопросов. Семинарцы тихо шушукались в коридоре: идти в деканат, или сразу вызвать скорую помощь:

- Все! Трупные пятна пошли, - с видом знатока объяснил причину Глузман, поправляя на голове прическу явно сократившуюся за последнее время стараниями Грамм, которая пошла учиться на курсы парикмахеров.

- Да, да, я тоже чувствую сладковатый запах, - сказала Чалина, - приторный такой ... Как моя тетка померла три года назад, у ней в доме такой же стоял. Как гроб вынесли и апосля пол с хлоркой вымыли, то сразу исчез.

Все замолчали и почему то посмотрели на старосту. Во - первых, потому что она - староста по определению, а во - вторых, Оксана Белочкина ночами подрабатывала санитаркой в больнице, и сама говорила, что по суднам и уткам стала большим специалистом. Белочкина сказала, что у нее нос заложен и никакого сладковатого запаха она не чует, но как человек реалистический предполагает у бабушки аллергическую реакцию.

- На что? - Поинтересовался Глузман, тревожно разглядывая свои запястья.

- Да хоть на тебя.

- Точно. Разве можно пятьдесят пять лет подряд изо дня в день с нашим братом мучаться? Конечно нельзя, вот организм и защищается, таким образом, от перегрузок.

- Уверяю вас, это трупные пятна, староста беги в деканат, а то помрет на втором часе, кто отвечать станет? - Продолжал настаивать на своей версии Глузман, - и пусть зачет нам сразу всем автоматом поставят, мы ведь почти все прослушали.

- Товарищи студенты, я вас жду, - раздался с кафедры живой и бодрый глас доцента Сахалинской, - продолжим наши занятия!

- Помрет на боевом посту, - буркнул Глузман и как всегда сильно ошибся.

Несмотря на пигментацию кожи, бабушка довела второй час до конца и на прощание еще слегка помучала Глузмана первой проблемой Кузена. Он еле-еле вырвался с кафедры, как только прозвенел спасительный звонок.

- Эти голоморфные функции меня заколебали, - заорал Марик в коридоре, - надоела математика, не хочу! Программистом буду!

- Молчи, а то забрею, - сурово пообещала мужу Грамм, - а не хочешь - заставлю.

- Киндер, кирхен, кюхен! - Отбивался, как мог, от жены Глузман, бегая меж кафедр.

- Наголо! - Настаивала Грамм, прищурившись на него, - и безоговорочно!

- А все - таки это трупные пятна! - Воскликнул муж, как Галелео Галилей, своим инквизиторам, резко получая по шее.

Эльвира в тот же день сдержала слово, побрила голову Глузмана наголо, в результате чего Марк стал напоминать тибетского ламу с неприлично голыми ушами, и новое его обличье вызывало жалость всего женского населения общежития, выражавшееся криками ужаса: "Марик, кто тебя?" Однако Грамм он больше нравился именно в таком "мужественном" виде.

- Явно арийские черты черепа, - сказала она, - а то я думаю все время, что это я в тебя такая влюбленная? Марик, дай сюда челюсть смеряю линейкой.

Марик отбился от жены и побежал по мужским комнатам общежития блатовать компаньонов, согласных тоже обриться наголо, причем совершенно за бесплатно.

- Во - первых полезно для волос, гуще будут расти, - уговаривал он встречных и поперечных, - во - вторых за бесплатно, а в третьих, представляете, придем завтра десять бритых, как зэки, и займем весь первый ряд на лекции научного коммунизма, лекторша зайдет, увидит, и брык с копыт! Отпад, полный отпад! Фирма гарантирует массу удовольствия! Идем по - быстрому, пока Элька согласная!

Мараня не говорил, что его жене надо набить руку в работе с машинкой, но все знали, что лектор по научному коммунизму обладала в высшей степени невосприимчивостью к поведению студентов. Ее ничто не могло вывести из себя. И ради того, чтобы увидеть какова будет реакция самой смирной преподавательницы, десять парней отдались таки за бесплатно Эле Грамм.

Погосян отказался от сомнительного удовольствия. Он помнил о Юлии, и ему жилось хорошо предчувствием новой встречи.

Таким образом, Грамм набила руку, расположив свой салон в холле четвертого этажа здания, который на один вечер стал чем-то средним между сельской овчарней в период большой стрижки овец, и призывным пунктом райвоенкомата. А преподавательница в обморок не упала, только спросила:

- Что, ребята, труба зовет?

- Не труба, а военка, - уточнил Марик, стал хватать по привычке прядь на голове, но пальцы ущипнули пустоту, что его смутило, и он замолк бессильным Самсоном.

Юрик потерял всякое терпение, ему просто необходимо было срочно увидеть свою новую знакомую Юлию.

Обдумав несколько более или менее стоящих вариантов: кино, театр, кафе, или концерт безумно дорогого приезжего ВИА "Веселые ребята", а может просто бесплатная прогулка в университетской роще, где расцвела черемуха, или короткий разговор в коридоре на общие темы, он остановился на совместном походе в кино. С одной стороны это не слишком навязчиво, ни к чему не обязывает ее, с другой стороны, даст понять, что заинтересован в ней основательно, и пришел с самыми, что ни на есть, серьезными намерениями. А главное, главное заключалось в том, что в кино можно было идти сегодня, да хоть прямо сейчас. Чего ждать то? Как говорится ждать да догонять - хуже нет. И Юрик срочно бросился покупать билеты в Дом Ученых.

Такая красивая, высокая, тонкая в талии девушка скорее всего предпочитает смотреть какие-нибудь интеллектуальные ленты, какими как раз и грешит Дом Ученых, где Тарзана показывать не станут, там что-нибудь этакое, из Феллини, или про обаяние франзузской буржуазии, до которого он был не большой охотник, куда приятней Бельмондо, но Бельмондо здесь также под эстетическим запретом, видно местные критики считают, что он недалеко ушел от Тарзана.

Зато зал маленький, уютный, кресла мягкие, билеты, конечно, кусаются как медицинские пиявки, полтора рубля - умереть не встать, день можно жить припеваючи, зато публика вполне приличная, вон какие дамы и сеньоры встали в очередь, такие уж точно не будут семечки во время сеанса лузгать, и шелуху через ряд кидать, чтобы скандальчик устроить и повеселиться.

Ему так приятно думать о ней, и будущем вечере, который они проведут вместе, что он снова, как на танцах, пришел в волнение самого высокого свойства.

Дверь открыла девушка. В коридоре темновато, на фоне света исходящего из комнаты она показалась ему знакомой, но не более: "Наверное одна из тех подружек, что так и простояли ни разу не потанцевав, - подумал он соболезнуя задним числом, - жаль, что никто не догадался пригласить их по разику из элементарной вежливости. Девушкам - очкарикам, как правило, не везет".

Но тут Юрик проморгался и понял, что перед ним сама благославенная высшими силами чудотворная Юленька, захваченная врасплох в домашнем халате и не очень похожая на чудесную ночную незнакомку. Они стояли друг напротив друга, молча рассматривали один другого в настороженном недоумении. Вот что значит теплый майский вечер, и танцы под звездным небом на фоне горящих костров!

Погосян понял, почему она не узнает его - вчера он был в плаще, а сегодня в костюме, так как на улице стало еще теплее. А на ней сейчас толстые очки с большими круглыми линзами, которых не было на танцах, а значит вчера она вряд ли по близорукости смогла его рассмотреть в полутьме. Поэтому и не узнает и не может узнать!

А он все равно влюблен, как в первый раз, и бесконечно рад этому обстоятельству. Ему жутко приятно видеть Юлию и находиться поблизости. Более того, он один знает чудесную тайну, что за этими очками скрываются огромные невыносимо притягательные глаза теперь еще более знакомой третьекурсницы Юлии.

- Вы к кому? - Спросила Юлия, запахивая халат на высокой груди и придерживая дверь рукой со знакомыми тонкими длинными пальцами, которые снова захотелось согреть.

В проеме тенью быстро мелькнула девичья фигура, и, кажется, в комнате кто-то что-то быстро шепнул, или ему только показалось: "Это он".

- Я к вам, - сказал Юрик, чувствуя, что уши у него пылают, как если б пришел с мороза, - хочу пригласить вас в кино.

По выражению глаз за стеклами трудно понять понравился он ей или нет, однако дверь раскрылась шире:

- Заходите.

Это сказано с теплотой в голосе, как старому знакомому. Она закутана в домашний халатик, как и две другие девчонки, но выше всех , тоньше, гибче и даже в очках гораздо привлекательней. Те потупились смущенно и, быстро вспомнив про какие - то дела, резво испарились из комнаты.

- У меня билеты на сегодня, в Дом Ученых, - заторопился рассказать и он, глядя на часы, и видя, что время действительно поджимает.

- На сколько? - Задумчиво удивилась Юлия, как бы решаясь, идти с ним, или не рисковать.

Он еще раз посмотрел на часы:

- Через полчаса начало.

- Ты с ума сошел? Когда же мне успеть?

- Да тут идти ровно десять минут.

- Выйди! - Широким жестом она указала ему на дверь.

В большом смущении Юрик замаршировал на выход. Ему показалось, что его прогнали навсегда. Поделом. Не будешь наглеть.

- Идите, - уточнила она, - и ждите в коридоре. Я постараюсь по-быстрому собраться, но в другой раз знайте, что, давая девушке десять минут на сборы, рискуете испортить самому себе предстоящий вечер.

От сердца сразу отлегло. Ничего - ничего, он согласен ждать в коридоре сколь угодно долго, тем более что это самый уютный коридор в мире.

Они сидели в темноте кинозала. Юлия смотрела на экран, Юрик на ее мерцающий голубоватый профиль и прекрасно знал, что стоит снять эти действительно великоватые очки с лица, как она вновь станет поразительно красивой, а по сути значит, она всегда самая красивая, просто не хочет открывать этого всем, и лишь ему одному доверяет полностью. Юрик восхищался четко очерченным призывно полуоткрытым губам и гладкостью щек.

Фильм был французский, с мистическим акцентом, главный герой, вполне нормальный молодой человек, кажется, студент Сорбонны впал в летаргический сон и теперь ходил, чем-то обеспокоенный, по темным коридорам, наполненным голубоватой мглой и множеством занятых собой людей, разыскивая свою недавно умершую мать, но встречая лишь знакомых, которые заводили его в комнатки, где разыгрывались сценки комедийного или фривольного содержания.

Причем иногда где-то совсем рядом раздавался голос матери, но слишком много было дверей и комнат, наполненных неизвестно откуда исходящим голубоватым потусторонним светом, таким же, как в зрительском зале, он каждый раз открывал не ту дверь и вновь попадал в очередную историю с неудачным любовником, сидящим на кровати и готовящимся застрелиться. Человек поднес дуло к виску, закрыл глаза, нажал трясущимся пальцем курок и в голове образовалось аккуратная черная дырка.

- Ой, - она испуганно схватила его за руку.

"Отличное кино, - подумал Погосян, овладев ее ладонью, и не выпустив до конца мистических скитаний несчастного француза.

Ладонь была влажной от вымышленых переживаний. Он стал играть пальцами ее руки, лежащей на подлокотнике кресла, то одним, то другим, это было гораздо более увлекательное и эмоциональное занятие, нежели мистическое кино. Здесь имелся свой язык взаимодействия, на котором можно выразить все живые чувства, которые испытываешь в данный момент и передать девушке. Некоторые он выдумывал в процессе общения.

Например, что выражает "Сплестись пальцами"? Кажется, это у японцев есть такое определение близости между мужчиной и женщиной, как "скреститься ногами", или "сплестись ногами".

Юлия почти не отвечала на его изобретения нового языка любви, однако после окончания сеанса так и не сделала попытку отнять свою правую руку, которой он так надежно овладел в густой темноте. Это стоило ей определенных трудностей в расчесывании волос одной левой.

На свежем воздухе, когда они медленно прошли в реденькой толпе интеллектуалов через запасной выход во двор в холодную ясную ночь под небо с миллиардами звезд, определяющими судьбу всех и их в том числе, но до поры до времени молчащими, к нему пришло осознание, что чувственные ласки, несомненно, доставляют местное наркотическое удовольствие, но по уровню действия куда примитивнее, чем вчерашний первый случайный взгляд, вызвавший столь глобальные внутренние превращения.

К тому же теперь было немного стыдно за свои происки, несмотря на то, что все завершилось вполне благополучно, теперь она сама взяла его под руку, будто делала это прежде сто раз. Они пошли рядышком с самым серьезным видом среди прочих добропорядочных и верно давно семейных граждан, как взрослые дяденька с тетенькой. Погосян надеялся, что она снимет очки после кино, ведь они идут рядом, под руку, но Юлия не сняла.

- Погуляем немного?

- Конечно.

Перейдя через пустынную центральную улицу, очутились возле желтой цистерны с квасом. Продавщица в белом халате и колпаке, как ни в чем не бывало, несмотря на глубокую ночь, обслуживала страждущих по обычной дневной таксе: стакан кваса - три копейки, большая кружка - десять.

Народу немного, одновременно топтались два - три человека, одни отходили в сторонку, другие просили налить стаканчик. Кроме элитных кинозрителей, любящих пообсуждать просмотренные ленты, к бочке подходили просто гуляющие в ночи пенсионеры и студенты.

Вспотевший в темноте кинозала от слишком приятных переживаний Юрик сразу выпил свой стакан и стоял ждал, когда допьет Юлия, следя за ней восторженными глазами.

С проезжей части к бочке свернул велосипедист с рюкзаком за плечами, по виду которого нетрудно было догадаться, что он крутит педалями не первый час подряд, и еще крутить ему и крутить.

- Почем у вас квас? - спросил он продавщицу.

- Три копейки стакан.

- Люди, дайте кто - нибудь три копейки, пить хочу очень, а денег совсем не осталось, - робким голосом заблудившегося в тайге учителя танцев попросил он, не обращаясь ни к кому конкретно.

Юлия тотчас порывисто дернула Погосяна за рукав и как-то слишком горячо и громко сказала:

- Дай ему, пожалуйста, я тебя прошу.

Юрик сам прекрасно понимает, когда человек нормально просит, находясь в стесненных обстоятельствах, а когда требует: "Дай сюда" и все тут. Поискав в кармане, он нашел подходящую монету, и в ответ велосипедист так возблагодарил, будто получил пожизненный пенсион, как минимум.

Они пошли к университету. Со слов Юлии, звучащих для него песнью песней, в которой слышишь в первую очередь мотив, а смысл только во вторую, а иногда и вовсе не слышишь, делалось ясно, что она отличная студентка, легко успевает по всем предметам, но занятия совершенно не оставляют времени на личную жизнь.

В то же самое время он был занят тем, что смотрел с близкого расстояния на ее серьезный профиль с красивой челкой, очень прямым, не большим и не маленьким, а в самый раз носом, ровным белым лбом, нежная кожа голубела в свете неоновых фонарей, как и привлекательные, серьезные губы. И представлял то, за что она бы убила его на месте, если узнала.

Он фантазировал на тему, какой она станет в старости. Это казалось ему очень важно узнать, ведь он хотел на ней жениться, причем жениться всерьез и надолго, один раз, но на всю жизнь. Жизнь прожить - не поле переехать, - была любимая поговорка его матери. Естественно, желательно знать, какова станет твоя красавица в возрасте этих, только что исчезнувших в темноте дам.

И захочется ли тогда гулять с ней вечером, вот так как сейчас, или он тоже предпочтет попить квасу в компании приятелей. Сейчас он хотел бы идти до бесконечности далеко, слушая ее мелодичный голос, любуясь красотой лица, под ручку, ощущая ее высокую грудь легко и мерно скользящую на каждый шаг под тонкой тканью плаща по его предплечью. Как все же хорошо, что сегодня он в одном костюме, и хорошо, что она идет так близко, доверяя ему.

Нет, пожалуй, если он женится на ней, то будет гулять с ней до тех пор, пока будут носить ноги, лишь бы чувствовать это волшебное прикосновение соблазнительной женщины. Если только женится. Да, он хочет на ней жениться, очень сильно хочет и это самое сильное в жизни желание владеет им все последние три часа их свидания. У нее такие необыкновенные инопланетные глаза, а чтобы передать легкие касания грудью, надо написать тысячу сонетов и все равно не опишешь, потому что ничего подобного ранее не происходило.

Будто звучит вся самая лучшая музыка мира и вся она доступна тебе в отдельности, а наслаждение суммируется.

- Что?

- Я все говорю, расказываю, а ты молчишь и молчишь, как воды в рот набрал и не проглотишь.

- Да нет, все в порядке.

- Тогда расскажи хоть, как учишься, а то я все уже выболтала про свою экономику.

- До тебя мне далеко, ну так, серединка на половинку, - почему -то соврал он, - в общем и целом тоже неплохо, стипендию получаю.

Боже, какая бесподобная грудь! Совсем рядом. Доступна ему. Да, он хочет на ней жениться немедленно. А талия? Его пальцы на всю жизнь запомнили эти необыкновенные изгибы за время танцев. Он не вправе упустить такое небесное сокровище и просто обязан сделать его своим собственным приобретением раз и навсегда, окольцевав райскую птицу в загсе.

Значит, жениться? Погосян сначала тяжело вздохнул, потом подумал и воспрял духом. Если рассуждать трезво и разумно, то для этого имеются все необходимые предпосылки. Он ее любит до изнеможения - это главное. Она к нему тоже неплохо относится, раз идет настолько рядом, что при шаге соприкасаются их ноги, и так весела. Это два. Все в мире не случайно, Юрик, ой, не случайно.

Что касается материального обеспечения, то он как-никак ленинский стипендиат, хоть соврал ей зачем-то сейчас, что еле - еле учится, а меж тем имеет сто рублей чистого дохода в месяц, не обложенного никакими налогами, кроме как комсомольскими и профсоюзными взносами. Это три.

Снять комнату обойдется рублей в сорок, а лучше хорошую, светлую в квартире со всеми удобствами и рядом с университетом за пятьдесят. Остается еще целая стипендия на жизнь!

Вдвоем жить выходит вообще гораздо экономней, все про это говорят, к тому же она, наверно, умеет готовить. Да нет, это совершенно необязательно, можно по-прежнему питаться в столовой, чтобы оставалось больше времени.

Главное, по приходу домой он будет запирать дверь на ключ и медленно раздевать ее, чтобы восхищаться беспредельно все оставшиеся часы этой девушкой, которая станет его женой. Вот сейчас она его еще раз коснулась, а он даже не может потрогать или погладить. Когда они станут мужем и женой все сделается доступным, даже нет, это станет его прямой обязанностью, называемой супружеским долгом. - Он вдруг рассмеялся, - какой дурак назвал долгом столь приятное занятие, которому лично он согласен всецело посвятить всю оставшуюся жизнь, женившись на Юлии. Во всяком случае, все вечера и ночи - это совершенно точно.

Нет, пока это невозможно. Он только на третьем курсе, пусть даже и в конце третьего курса, все равно остается ждать еще целых два года, да лопнуть можно! Зачем он сказал матери, что не будет жениться в университете? Причем неоднократно подтверждал такое собственное решение, которое стало своеобразным обязательством, ведь за язык его никто не тянул.

Отец женился рано, а вот он, умный, окончит университет, начнет работать, встанет на ноги, тогда и можно будет подумать. Но в то время он не был ленинским стипендиатом, даже не надеялся стать им!

Мама не будет возражать, если он к примеру женится в аспирантуре, а аспирант получает те же сто рублей, как он сейчас! Чего ждать? Надо поговорить с мамой серьезно, а это можно будет сделать только летом, значит еще по крайней мере четыре месяца они будут жить раздельно! Нет, так и с ума можно сойти недолго!

Юрик страдальчески вздохнул. Что за наказание?

После длинного корпуса старой больницы, с ободранными стенами, начиналась университетская роща. Ночью запах распускающейся листвы множества деревьев, кустарников и травы проникал сквозь ограду и распространялся по тротуару, заставляя редких в такой час прохожих ни с того ни с сего замедлять шаг и дышать полной грудью, смотреть сквозь решетку сада, где не было ничего видно, кроме непроглядной сплошной черноты.

- Зайдем? - Спросил Юрик, - погуляем еще немного?

Она будто ждала этого приглашения и сразу, не задумываясь кивнула, но когда стали проходить под старинной каменной аркой осевшей на один край, вдруг сильно споткнулась попав каблуком в трещину и ахнув, резко встала.

- Пойдем, - он потянул ее за руку, - там есть асфальтовая дорожка.

- Я знаю. Но слишком уж темно, вообще ничего не видно, даже друг друга. Какие белые ночи? Мне кажется зимой здесь и то было светлее.

- Конечно, здесь же снег лежал. Да нам некуда будет с тропинки сойти, она же одна, и как раз приведет к главному корпусу.

Легкий влажный порыв ветра, несущий в себе сладость забродивших под корой живых соков, опахнул им лицо, легко побеждая страх полной беспросветной темноты. Они двинулись в глубь рощи, стараясь попадать ногами на узкий асфальт. Почему то шопотом она спросила:

- Сколько сейчас времени?

- Половина первого.

Они двигались в полной темноте через кусты по вилявшей из стороны в сторону асфальтовой ленты, слишком узкой, чтобы идти вдвоем, то и дело то он, то она оступались в чавкающую почву.

- Все-таки Борисов - большое болото, - в сердцах сказал Юрик, - скоро здесь комары поднимутся, вообще жизни не станет.

- Неправда, здесь текла речка, вон там даже остатки каменного белого мостика есть, просто речку мелиораторы завалили и получилось болото.

- Так это белеют остатки моста? А я думал развалины какой-нибудь древней Помпеи, какая-то стена совершенно без дела стоит ни к селу ни к городу посередь поляны.

Юлия кралась рядом странными рывками, пригнувшись, и он никак не мог попасть с ней в шаг.

- Ни черта не видно, - сказал он извиняясь, - когда в очередной раз оступился в грязь.

- Тише, тише ты, - зашептала она , - чего раскричался? Услышат ведь, я и так от страха умираю.

- Извини. А что, мы от кого - то прячемся? Ау! Ау!!! Эй! Есть здесь кто?

Юлия тотчас вцепилась в лацканы его модного красивого, единственного пиджака, который он берег как зеницу ока, и принялась трясти так, что затрещали швы. Чтобы сократить обезумевшей девушке пространство степеней свободы, Юрик обхватил ее за талию и спину, прижав без объяснений к себе вместе с локтями, руками, головой, очками и даже ... губами. Они потеряли равновесие, качнулись из стороны в сторону и сошли с асфальта и забурились в какую-то грязь по щиколотки.

- Шел медведь по броду, - громко продекламировал Юрик.

- Что? - тоже громко спросила Юлия по-прежнему держась за лацканы, крепко сжимая их в кулаках.

Шел медведь по броду,

Встал на колоду - бултых в воду!

Вот уж он там мок - мок,

Вот уж он там кис - кис,

Вымок, выкис, высох,

Встал на колоду - бултых в воду!

- Чьи это стишки?

- Мамины. Т-с-с ...

В сплошной темноте, как казалось прямо на них мчался с шумом гамом целый табун рысаков. Топот шел такой, что даже болото под ногами сотрясалось. Юрик еще сильнее притянул подружку к себе и, найдя методом тыка лицо, поцеловал в губы. Осторожный поцелуй из темноты успокоил ее, по крайней мере лацканы Юлия отпустила и даже принялась разглаживать их ладонями, не забывая подставлять губы для очередного невидимого поцелуя.

Кто-то очень тяжелый, вращая ногами и руками промчался рядом по асфальтовой тропинке, с необыкновенным ожесточением, достойным другого применения молотя ночной воздух кулаками, обдав их горячим воздухом, как настоящий международный экспресс, пролетающий без остановки мимо маленькой сельской станции.

Юлия испуганно убрала губы, чтобы сказать: "Ах!", но он тут же снова нашел их. Второй локомотив прошел в след за первым с интервалом в две секунды. Спуская пары он взвыл на одной ноте, протяжно: "Урою, гаденыш!". Движение на асфальтовом полотне ночью оказалось весьма интенсивным. Поэтому они простояли еще с полчаса, окончательно утонув в болоте и длительнейшем поцелуе, который оказался самым приятным и единственно возможным условием счастливого существования в этой непроглядной тьме.

- Тебе еще страшно? - Спросил он в коротком промежутке.

- Да теперь то чего уж бояться бедной девочке, - последовал иронический ответ.

- Ну, мало ли?

- Мы, как два медведя, - сказала она, когда они вышли на освещенную аллею возле главного корпуса и присели на скамейку, - с одной колоды.

Он снял с нее туфли и очистил от грязи носовым платком.

- Все равно промокли насрозь, - пожаловалась Юлия, еле-еле натянув их на ноги.

На другом конце скамейки целовалась парочка.

При свете фонаря это показалось совершенно непристойным занятием. Только один раз, как двоюродный брат в щечку, он чмокнул ее перед входом в общежитие, а когда она исчезла за дверью, вздохнул и легко побежал домой. Голова пьяно кружилась, и весь мир раскачивался на этих майских качелях. "Женюсь, - подумал он как о решенном, - все равно женюсь. С ума сойти, как хорошо жить стало".

- А, пришел таки! - Раздался из душной темноты комнаты голос Христенко, когда Юрик тихо открыл и попытался раздеться и лечь в темноте никем не замеченный.

- Кто там? - пробормотал Шихман.

- Гроза невинных девиц, Юрик Погосян, - пояснил Соловейчик. - Э, да вы, батенька мой, большой повеса!

Шихман тяжело вздохнул и заворочался.

- Везет же людям!

- Не, все же ты южный человек, Погосян, - укорил Христенко, - без устали по девкам бегаешь! Побереги здоровье, а то помрешь от истощения.

- Я тоже южный, - пожаловался Шихман, - из Киева, южнее чем он, исторические корни вообще в Палестине зарыты, а девушки меня не хотят целовать. Хоть тресни!

- Сало меньше кушай. Тогда и трескаться не придется.

- Нет, без сала меня к девчонкам не потянет, я ж западный человек украинской культуры. И без того ограничиваюсь как могу. Сегодня вот с шести часов вечера ничего не ем.

- Толик, давай пожрем сала с хлебом, а то меня что-то качает, - предложил Юрик, - я включу свет, никто не возражает?

- Включай, включай, -Толик мигом подскочил с кровати и принялся натягивать штаны. - Хлеба нет, но не беда, сейчас к девчатам сбегаю за стенку.

- Толик, проси сразу булку, я тоже участвую, - Христенко сел на кровати и протер выпуклые глаза кулаками. - Соловейчик, ты как, подкрепляться будешь? - Я чайник ставлю.

- Конфет, печенье, сладости дают?

- Э, Шихман, попроси и сахару заодним от имени Соловейчика. - Христенко потер и руки. - Да, жаркий ты человек, Погосян, смотри как всех нас энергией зарядил, прямо все как огурчики повскакали, ну давай, рассказывай, чем у вас дело кончилось? Сладилось все?

- Вежливым поцелуйчиком в щечку.

Христенко посмотрел искоса, недоверчиво:

- А что ж тебя жрать потянуло в три часа ночи?

- А вас всех что потянуло?

- Романтика твоих ночных приключений. Да ладно, не бойся, отдадим тебе полбулки, нам же понятно с какого дела пришел человек, уважать надо, организм требует восстановления, как после сдачи крови. Да где же этот Шихман? Соловейчик, а ну сгоняй на кухню быстро, чайник поставь. Сладкий чай нам сейчас просто необходим, донорам вон кагор дают, да не помешало бы стаканчик пропустить, но ничего, на безрыбье и чай сладкий сойдет. Соловейчик, а ну одна нога здесь, другай там, кому старшие говорят? Чего моргаешь? Сам погибай, а пришедшего с ночного дела товарища выручай, разве тебе это полковник Иванов не еще объяснял? Ну ничего, время придет - объяснит по полной программе.

38.

Шукису надо было уехать по делу на праздники 8-9 мая, а зампобыту Мирон уже тихо укатил, и Шукис негодовал остро блистая проницательными глазами.

- Надеюсь ты не задумал дома Победу отпраздновать?

- Нет, не успею обернуться.

- Вот и молодец. Пойдешь на праздничную трибуну - постоишь 9 мая за меня на мавзолее. Пора уже мозолить глаза нашему ректору, пусть привыкает к новым кадрам, а то из года в год одни и те же морды с одной трибуны на другую перелазят, как брежневское Политбюро, ни дна ему ни покрышки.

Надо так надо. Интересно даже.

Маленькую переносную деревянную трибунку плотники хозчасти собрали за полчаса, прямо на входе в главный корпус. Обтянули кумачом. Чувствуя себя в группке начальства инородным телом Погосян держался слегка на отшибе, предпочитая соседство рядом с грудастым знаменосцем - девушкой в военной форме. А потом, когда отступать было некуда, он взбежал по трем ступенькам во след за всеми на трибунку, где хотел спрятаться во втором ряду, однако в профиль невозмутимая тростниковая кошка Белла Ивановна, не глядя, и все же точным движением сцапала за рукав пиджака и выволокла в авангард, установив крайним, рядом с собой.

- Диспозицию надо соблюдать, - прошипела она с ничего не значащим выражением лица глядя прямо перед собой.

Стоявший в центре низенький ректор, окатив его тяжеленным взглядом, не языком даже , а глазами выразив недоумение: мол а это еще что за субьект здесь объявился? С какой стати?

Все также бесстрастно, глядя в воздушное пространство, внучка красного мадьяра буркнула:

- Замшукиса, - чем разрядила обстановку.

Диспозиция расположения начальства соответствовала обычной. В центре их ряда, устремив взгляд к далекому горизонту, с непостижимо гордым видом стоял ректор университета, в виде прижизненного бюста самому себе. По правую руку от него высился сутулым Сусловым секретарь парткома университета, с расстрепанной иссиня - белой шевелюрой. Наверное очень веселый человек. Все время хмыкал, будто ему только что рассказали анекдот про Чапаева и он вот - вот расхохочется. За ним каменел мертволицый, прилизанный секретарь комитета комсомола, изображавший всем своим видом вечную память молодежи о павших.

Во втором ряду топтались три ветерана, а на отшибе стояла фигуристая девушка - знаменосец в солдатской пилотке, военной рубашке, туго обтягивающей большую грудь, короткой юбке тоже военного покрова, с голыми ногами, обутыми в солдатские ботинки. Она молодцевато держалась за древко бархатного бардового знамени. Коленки у девахи были такого коричневатого цвета, какие случаются и у Погосяна, когда он на карачках в трусах слишком старательно моет пол под кроватями.

Порывы весеннего южного ветра залетали под входную арку и трепали знамя. Стоящим рядом ветеранам университетский знаменосец был им не по сердцу. Старики бросали на коричневые коленки косые взгляды. Но видимо начальство девушка вполне удовлетворяла.

Перед трибуной выстроилась бравая шеренга офицеров военной кафедры. Далее, по дорожкам распределялись студенческие факультетские массы. Секретарь парткома сделал шаг к микрофону и скомандовал:

- Знамя вынести!

- К выносу знамени смир-ро! - Скомандовал главный полковник и девушка пошла с трибуны отчаянно чеканя шаг ботинками, враскачку, точно морской пехотинец, только что выброшенный с понтонна на берег и сразу попавший на парад.

Грудь ее играла под рубашкой в такт боевому маршу на радость воякам, вытянувшимся во фрунт, глазами так и евшим поедом знаменосца, руками придерживая фуражки, чтобы их не унес ветер. Пройдя почетный полукруг возле трибуны, девица взобралась на нее обратно с другой стороны, и два раза притопнув, встала на свое место.

Юрик увидел далеко, почти у ворот Юлию, подпрыгнул и замахал ей рукой, но тотчас Белла Ивановна рванула его за полу пиджака:

- Здесь вам не Красная площадь, а вы не Брежнев!

Но было поздно, студенческие массы ответно замахали руками, некоторые начали орать здравицы чего - насчет Победы. Порывы ветра сносили слова в рощу, разобраться в смысле выкриков было невозможно. Ректору пришлось поднять руку и тоже помахать, к нему присоединились все прочие обитатели трибуны, за исключением Юрика, который смущенно оправлял съехавший на сторону пиджак.

Секретарь парткома склонился к микрофону, по пролетарски запустив пятерню в свою белую вставшую дыбом шевелюру:

- Товарищи, митинг, посвященный годовщине Победы объявляется открытым. Слово ветерану войны, полковнику в отставке Митрофанову Геннадию Ивановичу. - И он опять весело хмыкнул.

Надев очки и звеня медалями на пиджаке, ветеран выдвинулся к микрофону, достав из кармана приличную пачку листков.

В это время порыв ветра так рванул вывеску с огромными орденами, висящими над входом в университет и над трибуной, что та сорвалась с одного крюка, хлопнула по стене, грозно заскрежетав.

Все кроме монолитного ректора и глуховатого ветерана опасливо взглянули вверх. Толпа тоже начала задирать головы, решив, что в честь праздника прилетят самолеты ДОСААФ и сбросят парашютистов прямо на рощу.

- Дорогие товарищи, - обратился отставной полковник к аудитории, - сегодня, в этот светлый праздничный день мы вспоминаем боевых друзей, павших в боях ...

Награды партии и государства университету, а тут были и два ордена Ленина, и Трудового Красного знамени, и даже Октябрьской революции приднялись в воздух и так шандарахнули по стене, что на головы начальства полетала известковая пыль и посыпалась штукатурка.

- Куда только АХЧ смотрит, - первым не выдержал секретарь комсомола, - на мертвецки каменном лице которого, появилось выражение чрезвычайного недоумения, - запросто свалиться может на голову. Интересно знать, они фанерные? Иди из листового металла?

- Мы всегда будем помнить, - продолжил чтение ветеран ...

Ордена печально заскрежетали и как-то все разом скособочились.

- Похоже металл, - сказал секретарь парткома, - крепеж хреново сделали.

- ... Под Сталинградом наша Красная Армия переломила хребет фашистскому зверю... - в подтверждение своих слов ветеран звезданул кулаком по трибуне. Раздался звук треснувшей или сломавшейся доски.

- Халтурщики, - не вытерпела Белла Ивановна, - ничего не могут толком сделать, гвоздя не умеют в стену вбить!

Юрик посмотрел на злобно - кошачий профиль и внутренне удивился: "Вот ведь Коминтерн белакуновский, захватит власть в отдельно взятой стране, перестреляет тыщи тыщ самого работящего, понимающего жизнь народа, чтобы легче ему наверху жилось, а потом сам же и злиться, что де оставшиеся плохо работают, некачественно, видишь ли!".

- У меня жена на девятом месяце, - сказал секретарь комсомола, - может мы все вместе, разом, отступим на пару шагов назад под арку?

- Оставим ветерана одного гибнуть? - Поинтересовался веселый секретарь парткома, снова хмыкнув самым ироническим образом.

Ректор наконец изменил положение головы. Он повернулся к весельчаку:

- Что это вы сегодня хмыкаете так странно?

- ... под Курском фашистская танковая армада получила по мордам!

- Нос заложило с утра. И закапывал, и лук нюхал, ничего не помогает.

Удар сверху потряс ректора настолько, что он потер лысину, стряхивая с нее мелкую известь, однако выражение лица осталось непроницаемым.

- Надо оканчивать митинг, - высказалась Белла Ивановна с самым разумным видом. - Дело может кончиться плохо для всех. На сколько минут у него выступление?

- На двадцать - тридцать.

- ... Непобедимая Красная Армия не позволила фашисткой сволочи прийти в себя и нанесла сокрушительный удар ...

- Нет, его не остановить, - печально засомневался в спасении комсомолец.

- Тогда выключьте микрофон. - Посоветовал ректор. - И по технической причине сократим митинг. Это конечно плохо, но гораздо хуже будет, если ...

Ордена мерзко затрепетали, встали на крыло, делая наглую попытку воспарить под небеса.

- Такой возможности не предусмотрено. - Отверг предложение секретарь парткома и хмыкнул, будто он этим чрезвычайно доволен.

- И напрасно, - отрезал ректор. - Режьте провод.

- Что вы? Начнется расследование, заинтересуются органы, все - таки политическое событие, - парткомовец так заволновался, что даже не хмыкнул.

- Режьте, черт вас побери, всю ответственность беру на себя!

- ...советский народ уверен - фашистская сволочь получит свое сполна!

- У меня ничего острого нет с собой.

- Эх, мужики, тоже мне! - Просвистела Белла Ивановна по галопагосски, - ничего никогда не могут, - вот вам перочинный нож, режьте, - и она сунула складешок Юрику в руку.

- Кого резать? - Испугался Погосян.

- Режь провод, - крикнул комсомолец, - что, не ясно что ли сказано?

Погосян перерезал провод у себя под ногами, от чего скрежет над головой только усилился. Казалось вот-вот их всех накроет большая орденская планка.

- Фашистский зверь будет уничтожен в своей берлоге! - Продолжал грозное выступление полковник в отставке. - Что? Что вы сказали?

- Геннадий Иванович, техническая поломка, микрофон не работает!

- Вот незадача, да ничего, я и так доору. Не впервой, на фронте батареей командовал!

- Не надо, Геннадий Иванович, Геннадий Иванович, не надо, - загомонили со всех сторон, а Белла Ивановна, вцепившись в звенящий китель фронотовика, как боевая подруга - медсестра, уволокла старого бойца в безопасное место под арку. Туда же в строгом боевом порядке отступила вся руководящая ячейка. Секретарь парткома быстро прокричал, что есть силы:

- Митинг, посвященный празднику Победы, объявляю закрытым. Знамя вынести!

- На вынос знамени смир-ро стоять!

Знаменосец ринулась вперед, чеканя шаг ко всеобщему удовольствию военных и гражданских мужчин.

Даже отставной полковник, только что с неудовольствием убравший листки в китель, разом приободрился, зачесал бугристый нос, когда знаменосец бойко промаршировала мимо: "Эх, хороша деваха, такую я взял бы ... с собой в разведку. Где мои полста лет?".

39.

Шукис попросил дежурства с ребенком вне графика - они с женой собрались пройтись по магазинам: "В кои - то веки, сто лет уже вместе не выбирались". Просил в самых униженных выражениях, но твердо и неотступно, особенно когда почувствовал, что у Погосяна имеются свои планы на вечер.

Юрик от неожиданного предложения изменился в лице, но пришлось уступить начальству, зря только поморщился, это доставило Шукису лишнее удовольствие. Любит ломать под себя, и на этот раз внимательно сощурился, но запомнил, он все запоминает, и при случае обязательно подколет. Ну и черт с ним.

Однако Юрику действительно очень нужен этот вечер, в семь они с Юлией собирались сходить в кафе, а затем погулять. Делать нечего, отложили встречу на более позднее время, приблизительно на девять часов. И семинарские занятия пришлось высидеть как на иголках, и с ребенком понянчиться.

Жена Шукиса вернулась в половине девятого, кивком головы освободила его.

Кафе "Студенческое", при ближайшем рассмотрении, оказалось плохо освещенной подвальной комнатой. Даже залом помещение назвать невозможно, размеры не позволяют.

По периметру этой серой кубической комнаты в полутьме сидели люди, лиц которых почти не видно за клубами густого сигаретного дыма.

В центре одна - единственная люстра, прямо под которой за пустым столиком расположились две сильно накрашенные девицы, лет по тридцать с гаком, истощенного вида со злыми вытянутыми лицами, забросив ногу на ногу, параллельно друг дружке, и выставя острые коленки, с самым, что ни на есть вызывающим видом.

Конечности девицы имели предлинные, однако, весьма исхудалые, далеко не лучших, весьма подержанных форм. Обе какие-то чересчур острые: острые каблуки, острые концы самих туфель, острые коленки, острые локти, острые носы и острые концы сигарет, торчащие изо рта. Обе курили, облокотившись на стол, где стояли две пустые чашки, и валялась общая пачка сигарет. Располагались они почему-то лицом к двери. Каблуки их туфель, как руки бабки Синявки, дотягивались почти до порога, согласно сказочным постулатам, их следовало не перешагивать, но обходить.

Юрик с Юлией обошли эти кочережки и направились к стойке, являющий собою обыкновенный гастрономовский застекленный прилавок, привычно пустой, за которым сонно хлопала сильно накрашенными глазами продавщица лет пятидесяти, декорированная под девочку - проказницу в затейливый голубой передничек белое платьице с рюшечками и с огромным голубым бантом на голове. Ее помятое, усталое лицо особенно резко контрастировало с вечной гладкостью нейлонового банта.

- В одиннадцать кафе закрывается. Чего вам? - Выговорила она с таким выражением, будто пришли известные в городе пьяницы, которым только налей, потом не выгонишь до утра.

Юрик здесь впервые. Кроме кофе, пирожных самого залежалого вида и коньяка, судя по надписям на витрине, ничего другого здесь нет. Юлия села за свободный столик в центре, тоже хорошо освещенный, соседний с двумя девицами, которые недовольно рассматривали вновь прибывших. Похоже, те кого-то ждали, а пришли опять не к ним. Определить это чувство разочарованием неверно, скажем так, за облаками сизого дыма от сигарет Мальборо сверкали разгоряченные глаза двух раненых пантер.

- Две чашки кофе, два пироженных, а вина хорошего у вас нет?

- Только коньяк.

- Тогда по пятьдесят грамм коньяка два раза и две шоколадки.

- Минимальная порция сто грамм.

- Хорошо, две по сто.

Однако Юлия не оценила его решительности.

- Зачем ты взял столько коньку? Я лично пить не собираюсь, давай тебе перельем. - И вылила почти все в его стаканчик, сделав его полным, а остаток в свой кофе. -Здорово придумала?

- Да. Слушай, тебе эти тетки незнакомы, которые на нас таращутся?

- Впервые вижу. Скорее их можно называть бабушками, если судить по костяным ногам и морщинам. Может твои знакомые?

- Бог миловал.

Глядя, с какой скоростью он проглотил пирожное, Юлия только покачала головой и спросила:

- Ты сегодня ел?

- Ел. А ты была здесь прежде?

- Нет. Но не фонтан, да ведь?

- Да уж точно. - Он отпил еще коньяку и откусил кусочек шоколадки. - Чего все в кафе рвутся? Дым коромыслом. Музыка орет, говорить невозможно, освещение ужасное, коньяк с шоколадом тоже мерзость. Бордель короче.

- С тетеньками.

- С бабушками. Старыми заслуженными большевичками с дореволюционным стажем.

Они вместе засмеялись, глядя прямо на девиц, и те почему - то отвернулись. Погосян решил покончить с коньяком. Он отхлебнул ровно половину и проглотил, остально вылил в кофе. Коньяк ударил в голову не хуже водки почти сразу же.

- Знаешь, что я хочу сказать? - Спросил он, действительно распираемый желанием признаться во всем тут же и сразу.

Конечно, это было действие коньяка. На самом деле ничего подобного он не собирался говорить ни сегодня, ни завтра. Он не такой дурак, чтобы признаваться в любви.

- Что ты хочешь сказать?

Горя желанием исповедаться в чувствах и сдерживаемый слабеньким чувством самосохранения, Юрик багрово покраснел, поставил стакан и помотал головой, как бы набираясь сил для речи.

- Хочу сказать, что у тебя глаза ... такие глаза .... Ни у кого таких нет. Вот и все.

Взял кофе и стал пить его, глядя прямо в очки, под которыми выразительно сияли глаза, которые он только что, абсолютно справедливо мог бы назвать прекрасными. В затхлом прокуренном подвале не место для признаний. Юлия сидела молча. Было похоже, что она ждет продолжения, но Юрик замолчал всерьез. Он понял, что страшно опьянел, а тут еще и барменша взялась посматривать в его сторону, хотя ничего предосудительного Погосян еще не совершил. На пол не валится, не бузит. Слишком быстро выпил коньяк? А может и не посматривает, но Юлия точно смотрела ехидно.

- Пойдем на танцы в горсад?

- На танцы? - удивился Погосян, пытаясь найти под столом свои ноги. - В горсад? А что здесь разве нельзя танцевать?

- Нет, здесь не танцуют. Пойдем в горсад, еще успеем. Там здорово.

- Ну ладно. - Собравшись с силами Юрик рискнул, и у него получилось на слабенькую четверочку, зато без посторонней помощи. Они выбрались на свежий воздух из подвала, наполненного дымом и, наконец, отдышались. У Погосяна сразу перестала кружиться голова, он слегка протрезвел.

- Как хорошо на улице. Слушай, сто лет не ходил ни в какие кафе, и теперь еще сто лет не пойду.

- Почему? - Удивилась Юлия, - там было очень мило.

- Ладно, вперед в горсад, - взял ее под руку Погосян, сообразив, что билеты на танцплощадку не должны стоять больше полтинника, а от кафе у него остался еще целый рубль.

У входной арки в горсад Юлия сняла очки, протерла их платочком и опустила в карман плаща. Музыка гремела на всю катушку. В кассу стояла длиннейшая очередь, и они пристроились в ее конец, где сосредоточились вежливые молодые люди и девушки, спокойно сносящие, что у окошка толпа бурлит, и туда, как на пятачок перед хоккейными воротами, время от времени, врываются новые команды, пробиваясь к окну с использованием грубой силы, расшвыривая в стороны менее крепких претендентов. Юрик сразу понял, что стоять в хвосте бесполезно. Он сказал об этом Юлии.

- Так сходи к кассе, попытайся там раздобыть билеты. - Она чуть подрагивала своей тонкой талией, которую он придерживал руками, в такт музыке:

One way ticket,

One way ticket ...

-Хорошо, попробую.

И начал медленно, бочком - бочком, протискиваться к кассе, пристав сзади очередной разгоряченной команды, работающей на всю ивановскую локтями.

- А ты куда прешь? - обернулся пихавшийся впереди парень без шеи, зато с загривком, состоящим из множества складочек. - Тебе чего, студент? А ну пошел! - И он так сильно толкнул пятерней прямо в лицо, что Юрик вмиг слетел с ног. Вся компания весело заржало, хохотали и в очереди.

- Ишь ты как студента Кабан укатал! Нахальный студент попался, а ну ползи отсюда, а то по ушам схлопочешь!

- Вы с ним поосторожней, это ж чурка, сейчас за нож схватится. Они без ножа не ходят.

Стукнувшись опять затылком, тем же самым местом, что об кровать, когда они с Шихманом изучали приемы самбо, Юрик потерял ориентировку. Лежал на асфальте хоть и в сознании, но даже не думая вставать. Вокруг столпились какие-то пьяные парни и девицы. "Сейчас запинают", - подумал Юрик равнодушно, но его легко подняла за шиворот чья - то мощная рука, возможно того самого Кабана, встряхнула и поставила на ноги. "Стоять!"

- Спасибо, - поблагодарил Юрик.

- Нет, это студент, - уточнил кто-то. - Просто выпил и обнаглел маленько, а ну иди отсюда, наука, и шоб я тебя больше никогда не видел!

Осознав, что сопротивление бесполезно и не законно, Погосян с проштрафившимся видом вернулся в конец змеиной очереди к Юлии, которая отрешенно смотрела куда то своими чудесными, полными звездного света, очами.

- Уже достал? - Радостно вспыхнув спросила она, повернула к нему голову, когда он подошел и тронул ее за рукав.

- Да нет, там давка страшенная, целыми отделениями бьются стенка на стенку, - ответил Юрик, радуясь, что она ничего не видит, - да ты не расстраивайся, посмотри, что творится за решеткой площадки, там даже приткнуться негде, не то что танцевать. Какие это танцы? Натуральное столпотворение.

Юлия мгновенно надела очки, и быстро понеслась вон из горсада, с оскорбленным видом. Погосян стыдливо пытался прицепиться к ее руке, но был решительно отвергнут, и семенил немного сзади с виноватым видом: сгорбившись и опустив голову.

- Мужиков не только у нас на экономфаке нет, одни только экономисты, но и у вас на мехмате, видно тоже одни математики, - бросила она ему через плечо. - Не провожай меня, пожалуйста, и так времени нет, надо срочно готовиться к занятиям.

Погосян молча кивнул, он был жутко подавлен, и все же доплелся следом до двери ее общежития. На пороге притормозил и спросил в спину:

- Ну, пока?

Юлия уже взялась за ручку дверей.

- Пока. - Медлила, не открывая, обернулась к нему, - ладно, пойдем, зайдешь.

Первой зашла через тамбур в фойе, там резко сразу свернула направо. Дверной тамбур выступал на метр в фоей, между ним и другой стеной находилось окно. К стене был приставлен лист фанеры для каких-то хозяйственных нужд. Они оказались в маленьком тупичке с окошком и подоконником, на котором имелось одно сидячее место и одно стоячее. Или два стоячих.

Юлия присела на подоконник. Он встал перед ней с покаянным видом, глядя поверх головы сквозь пыльное оконное стекло на улицу. В пятидесяти метрах находился двор другого общежития, где они совсем недавно, в начале мая танцевали. Без всяких билетов, в дыму от горящих мусорных бачков. Вот тебе и ticket! Да, с ticketом вышла большая конфузия.

Из фойе кто - то быстро подошел к их убежищу, заглянул и отпрянул. Женский голос разочарованно прошептал:

- Занято.

- Только что было свободно, - недоумевая произнес мужской. - Я к тебе сейчас вот проходил.

- Так надо было занимать.

- Как?

Вопрос прозвучал громко и раздраженно. Однако Юлия подняла голову и улыбнулась Юрику, подмигнув. Здесь они выиграли партию! Увели местечко прямо из - под чьего - то носа! Все - таки Юлия - удивительная девушка, как она любит побеждать во всех играх без исключения!

Почувствовав перемену ее настроения, и с благодарностью осознав, что опала закончилась, он протянул к ней обе руки и, обняв под плащем за талию, притянул к себе. Она встала. Но целоваться была явно не настроена, опущенной головой ткнулась ему в щеку, он тотчас ощутил запах ее мягких волос и замер, стараясь сохранить полноту счастья в неприкосновенности от всего постороннего мира. Она положила свои ладони ему на плечи, как в танце.

Пусть не удалось потанцевать, но не все потеряно, будет еще и завтра и послезавтра. Если уж так необходимо, он просто сбегает пораньше в горсад и купит билеты без всякой свалки и мордобоя.

Он осторожно придерживал ее за талию.

Блузка сшита из очень тонкого искуственного материала, который с необыкновенной легкостью катался по поверхности гладкой кожи, будто был сделан из микроскопических стекляных шариков в несколько слоев. Когда верхний под ладонью оставался неподвижным, нижний легко скользил по телу.

Он провел руками вместе с блузкой, двигась от узких бедер к спине. Затем поехал по твердому животу вверх, пока руки не уперлись в неизведанные большие округлые холмы, по которым блузка, увы, не каталась, ей мешала грубая прослойка лифчика. Он осторожно потрогал препятствие, вздохнул и вновь стал спускаться вниз.

Юлия молчала, по прежнему глядя вниз, и сомкнув кольцо рук на его шее, прислонившись головой к щеке. Куда она смотрит? Должно быть на его руки, находящиеся в свободном поиске. Ну, раз она все видит и продолжает стоять, значит не будет сильно возражать, если его ладони проникнут под самокатную блузку, где между ним и ей наконец то не останется никаких вещественных преград. О, сладкий миг! Теперь их ничто не разделяет, абсолютно ничего ... кроме тончайшего слоя воздуха толщиной в какой - нибудь миллиметр.

Преодолеть его всего страшнее. Но вот пять подушечек пальцев правой руки и пять левой совершают нежное касание и тут же взлетают и касаются в другом месте, начинаются приятные странствия, когда ладони парят над ее голым телом под блузкой, и под плащем, когда они застыли обнявшись у окна и пережидая временное отсутствие музыки, чтобы продолжить танцы. Не прекращается танец ладоней, состоящий из длительных парений и кратких посадок. Ладони могут касаться даже грубой материи холмов, но это их не удовлетворяет. Они улетают на спину, где начинают фокусничать с застежкой.

Застежки специально делают так, чтобы они не поддавались посторонним ладоням.

Пережив разочарование ладони улетели снова отдыхать на холмы, где происходила энергетическая подзарядка воодушевлением, и со второго раза застежка пала. Юлия хотела что-то сказать, губы ее шевельнулись, но не стала, отвернулась в сторону. Следом что-то еще произошло, натяжение в отношениях окончательно исчезло. Стало возможным вздохнуть свободно полной грудью.

Благодаря первым же точечным прикосновениям, сладким, как лесная земляника, прояснилось, что и без лифчика исследуемые объекты сохраняют прежнюю, весьма необычную форму в виде полных жизни конусов, направленных остриями в его сторону.

Юрик осторожно подвел под них ладони снизу и чуть - чуть приподнял, для только, чтобы ощутить в полной мере невесомую тяжесть особой женской антиматерии, которая его безмерно восхищала. Материя эта в ощущении была необыкновенно воздушно мягкой и гладкой, за исключением двух особых точек на вершинах конусов, которые в прикосновениях пальцев выказали себя твердыми маленькими горошинками. Он несколько раз вскользь специально дотронулся до них и они еще сильнее отвердели, превратившись сначала в круглые жемчужинки пуговиц, а после сделавшись совсем гладкими кнопками. Кнопками от звонка над дверью. Даже двух звонков сразу. Зачем два звонка над одной дверью? - Спросит кто -нибудь. О, для полноты счастья. Ведь у человека две руки.

Д-зззз-нь! Д-зззз-нь!! Откройте, пожалуйста!

Он стал нажимать указательными пальцами на эти две кнопки звонка, утопляя их в конусах, с нижайшей просьбой принять его.

Д-зззз-нь! Можно войти? Д-зззз-нь!!! Я войду? Очень тихо, незаметно. Никто даже не увидит.

Юлия вскинула голову, возникли долгожданные чудесные глаза без очков, и полуоткрытые для поцелуя, влажные губы. Теперь прощение было полным. Они простояли тесно прижавшись друг к другу до полночи, практически без движения. Только Юрик время от времени звонил, осторожно топя круглые головки кнопок пальцами в податливой горячей глубине, до самого основания конусов, настоятельно требуя впустить его в гости насовсем, навсегда, и ему молча обещали открыть, говорили, что они не против, более того, очень - очень за, но сегодня едва ли получится. И как в воду глядели.

Около двенадцати ночи вахтерша решительным тоном потребовала от всех посторонних немедленно покинуть пределы общежития, и катиться на все четыре стороны, в результате чего им пришлось очень быстро расстаться.

40.

В последнее время Погосян часто, ни с того ни с сего, столбенел на ровном месте, будто обмирал, чему не в малой степени способствовала ранняя летняя жара, наступившая в этом году чуть не с середины мая, но отнюдь не погода являлась главной причиной этого рассеянного состояния. Надо честно признаться, что томление пограничное с обмороком являлось свыше по его же собственному желанию. Стоит подумать об Юлии, вспомнить о ней, представить, и вот, пожалуйста, мы уже ничего более не соображаем, у нас солнечный удар в легкой форме. Стоим, но шатаемся.

Во время оного Погосян ничего не видел, не слышал, и, разве что, не валился на пол, сосредоточенно представляя себе чудесную девушку Юлию, и испытывая при сем ощущение подобное тому, которое переживала лабораторная крыса, со впаянными в ее мозг проводками, ведущими к нервному центру удовольствий, которой, дабы замкнуть цепь и получить наслаждение, надобно только нажать на педаль задней лапкой, что она и делала в своей клетке круглыми сутками, не обращая внимания на еду и питье, пока не сдохла во имя науки.

Следовало сказать, что в отличие от счастливой крысы, Погосян все же изредка пил и ел, и даже занимался общественной работе в профкоме. Как раз вступила в решающую фазу работа по смене профбилетов, он привез коробки с будущими документами из типографии и складировал в кабинете у стены штабелем.

По распоряжению председателя Шукиса, билеты были роскошного красного цвета, со зловещим оттенком, чисто у силовых органов, будто венозная кровь вытекшая из серьезной раны, и смотрелись билеты в руках очень внушительно.

- Вот как раз то, что нам было надо! То, о чем мне днем мечталось и ночью виделось, - обрадовался Шукис, - вот это да, вот это я понимаю! Сильно!

Он так разволновался что, взяв билет, не захотел больше возвращать его на место:

- Поношу немного у сердца. У сердца поносить, все равно, что прежде в церкви освятить.

Треснул с размаха Юрика по пиджаку, тем самым заново причисляя его в свою ближнюю гвардию, и прощая за отказ от вступления в антисоветскую подпрольную организацию. -Эх, брат Юрис, мы с тобой таких дел наворотим! Чертям жарко станет!

Приблизив к уху нос, шепнул: "Ты - наш человек, такой мне и нужен. И не дурак, раз не побежал стучать, и не идиот, чтобы согласиться. Идиотов не терплю".

"Интересно, - подумал Погосян, - откуда он знает, что я не побежал стучать?"

Белла Ивановна вдруг повернулась к Щукису:

- Кстати, - сказала она приятным голосом, - в ту ночь в Ипатьевском доме не было никаких красных латышских стрелков, зато там были наши красные мадьяры. И сам Имре Надь, ставший впоследствии главой правительства Венгерской Народной Республики.

- С чего вы взяли?

- Из документов, любезнейший!

Шукис вдруг сделал властное лицо, давая понять Юрику, что время неформального общения закончилось, аж побледнел весь, перейдя на вы:

- Погосян! Срочно приступайте к оформлению документов. Время осталось мало, сегодня или никогда! Самым неотложным образом объявить на всех факультетах, чтобы профорги сдавали списки групп вместе с фотографиями и старыми билетами на обмен. Погосян, головой мне отвечаешь! А если какая группа не сдаст во время, то в полном составе не будет допущена до сессии! Передай им, в полном составе, разбираться не будем! Вот так и не иначе. Работайте, я всегда на связи!

После столь подробного наставления наследник красных латышских стрелков покинул профком бравым шагом, оставив Юрика наедине с Беллой Ивановной и сидевшей перед ней вконец расстроенной старой знакомой. Радио было включено. Излияния текли самотеком - шопотком, подчас переходящим во взвизгивание:

- ... черного, понимаете, это ужас, ужас, сын в страшном гневе, психанул, ушел от жены, кровь то африканская горячая бунтует, требует развода. Бедняжечка звонит нам каждый день вся в слезах, клянется, что ни с кем, ни сном не духом. Муж на что кремень, и то растаял, меня посылает в Новосибирск, езжай говорит, поговори с ним, скажи, в жизни всякое бывает. А что я ему скажу? Что? Лучше бы мы тогда все вместе врезались в столб!

- Нет.

- Что нет?

- Нет. Езжайте и признайтесь сыну.

- А муж?

- А причем здесь муж?

- Он же узнает и тогда ...

- Нет. Сын ему не скажет.

- ?

- Он не его сын, а вы ему все равно мать. Зачем ему выдавать родную мать чужому человеку?

Любительница черного цвета промокнула платочком лицо. Белла Ивановна смотрела как всегда твердым, презрительным и слегка злым взглядом в упор.

- Ой, спасибо, завтра же еду.

- Мм-мм.

И работа по смене документов дружно закипела. Привыкшие к легкой необременительной жизни, профорги забегали со списками по деканатам, ибо требовалась печать и роспись декана, и пустая прежде комната профкома наполнилась людьми, стенающими и просящими принять документы не от всей группы, а для начала у некоторой ее части.

Но красный стрелок Шукис неумолим, как его предки в подполье Ипатьевского дома, требовал железной дисциплины и подчинения от своей профсоюзной армии, будто она тоже стала политическим авангардом пролетариата. У Беллы Ивановны в срочном революционном реквизировали на нужды реорганизации все стулья, за исключением двух - ее и клиентки.

Составив их один к другому в ряд, за них усадили девочек с филологического факультета, обладавших лучшими почерками в университете.

Им пообещали зачесть автоматом общественно - политические дисциплины, и радостные, они строчили с утра до вечера. Кроме обеспечения газировкой - две бутылки на нос, Шукис пообещал выписать матпомощь в размере пятидесяти рублей на сестру, а это вам уже не игрушки. Девочки старались, но у них от старания и боязни совершить ошибку, был такой исхудалый вид, что Погосян в конец обнаглев, попросил для них еще и обеденные талоны на время работы. Шукис стал гонять желваки по щекам, но подумав, и на это согласился.

Билеты с номерами от 1 до 10 он зарезервировал для почетных людей.

Нумер третий был вручен районной начальнице Маргарите Бекбулатовне Гомак, после встречи с которой Шукис прибыл поздним вечером, когда профком опустел, веселый и немного на взводе.

- Знаешь о чем меня спросило начальство, после получения почетного билета нумер три? Не знаешь? Она спросила: "Что я у тебя третья по счету?" Представляешь, кадры? - Потом серьезным голосом распорядился, - работу оставляю на тебя, уезжаю в Москву на неделю. Надо ТАМ вручить билеты. Все ясно?

Погосян кивнул, вопросительно глядя на Владимира Оттовича. Но тот лишь слабенько, будто с похмелья осклабился, потом прищурился по ленински, как здорово умел:

- Любят старичье всякие орденочки, документики почетных членов собирать. А нам постоянно наводить мосты и усиливать позиции в Москве, на самом верху. И это удобный случай, которого нельзя упустить. В таком деле кто поспел, тот два съел.

- Да, - согласился Погосян, - кто раньше встал, того и тапки.

- Молодец, с понятием. Документ сделайте по первому разряду, вот фотография нашего всесоюзного секретаря, вот его данные в билет под номером 1, впишете, наклеете, печать поставите так, чтобы все высшим классом. Лично вручу! В лепешку расшибусь, но без аудиенции не уеду, чего бы это не стоило. Да, кстати, подпиши- ка матпомощь для поездки, сам понимаешь, кроме этих корочек надо сибирских подарков доставить в барские палаты.

Отзвонив по телефону два дня подряд на Москву, он улетел, строго настрого запретив своим замам говорить, где он есть: "Это не профсоюзное, это партийное поручение. Между нами, профессиональными революционерами, говоря".

Конец мая Погосян большей частью проводил именно в профкоме, с бригадой девочек. Выдавал им чистые билеты, списки групп, фотографии, принимал готовые документы, на запорченные составлял акты.

Как-то само собой получилось, что среди девчонок выделилась одна самая активная, которая имела наверное большое пристрастие к канцелярско - кадровой работе, ставшая связующим звеном между остальными девчонками и Юриком. Ей он передовал талоны на всех, с ней поддерживал разговор, когда остальные ожесточенно скрипели перьями, короче она стала его временной секретаршей.

Секретаря звали Люба. Высокая, сухощавая, в очках, очень трудолюбивая с таким обыкновенным лицом, которое трудно запомнить, даже если перед тем проговорить с ней три часа подряд, сидя друг против друга. На Любу он надеялся как на себя. Вообще говоря, у них получился весьма слаженный коллектив, которым Погосян гордился, считая его своим первым организаторским достижением. И все же, глядя на сутулые плечи, сидящих перед ним девченок - писарей, он все время вспоминал Юлию, тихо млел, мечтая о скорой женитьбе.

Вечером они с Юлией ходили гулять в университетскую рощу. Там опять буйно расцвела черемуха, главный проспект утопал в белом кипени, ярко сияющей в свете неоновых фонарей. На пешеходных дорожках фонарей не было. Зато их склоненные друг к другу головы задевали распустившиеся кисти белых сладко - дурманящих головы соцветий.

Они бесстрашно забрались в самую, что ни на есть чащобу, рядом со старинной стеной библиотеки, кругом царила полнейшая тьма благодаря тому, что ночное небо плотно закрыли в три слоя тучи, кроны сосен и черемух. Жаркие поцелуи в темноте, объятия, среди белых букетов довели обоих до полного неистовства.

- Погоди. - Затаив дыхание он снял с нее очки, она подняла руки сбросила блузку, следующей на очереди был лифчик, от которого тоже быстро избавил Юрик.

- Ой, - удивленно воскликнула Юлька.

Оказывается, он заключил ее в объятия вместе с пушистыми ветвями, а Юлия оказалась самым главным невидимым цветком в огромном сладостном букете. Он осторожно разъял руки. Ничего не было видно, только чувствовалось близкое дыхание. Дурманящие пушистые ветви качались повсюду, казалось ее полуобнаженное тело плавает между ними, колышется и неведомым течением может быть в любую секунду унесено куда - то навсегда. Он торопливо прикоснулся к нему, пробежал кончиками пальцев по шее, рукам.

Юлия стояла забросив руки за голову, вся вытянувшись вверх. Луч воображения выжег в памяти контур фигуры по нескольким точкам прикосновения. Он замер восхищенный. Кто-то сдержанно кашлянул совсем рядом.

Юлия бросалась напролом сквозь заросли, испуганной ланью, натягивая через голову быстро блузку вместе с осыпающимися на кожу цветками черемухи, Погосян за ней. Они выскочили на освещенный асфальт и начинали целоваться здесь, у всех на виду. Впрочем, кто это видел? Все те же прогуливающиеся парочки, что сами то и дело останавливались для долгих объятий?

Последний раз они поцеловались уже перед дверью ее общежития, в окно было видно, что их место занято, но Юлия не уходила, стояла надув припухшие губки, молча, непонятно кося в его сторону, после самого последнего прощания. Он тоже молчал, в благоговейном восторге глядя в ее лицо, решив запечатлить этот миг в памяти навсегда. Наконец, не поднимая глаз, она спросила шопотом, будто не слишком надеялась на положительный ответ:

- Может все - таки вернешь?

- Что?

- Ну ... очки хоть ...

- Ах, извини, конечно, - он достал из карманов очки, потом осторожно свернутый комочком лифчик и вернул хозяйке.

Юлия тотчас упорхнула за дверь.

Погосян радостно улыбнулся своему воспоминанию, встретившись глазами с какой - то из девчонок, она ему ответила быстрой неуверенной улыбкой и продолжила писать, по - близорукому низко склонившись над очередным профсоюзным билетом.

Зато вся последущая ночь была каким - то ужасным, нескончаемым кошмаром вожделения. Он вскакивал несколько раз с постели и, схватив со стола графин, жадно пил холодную воду прямо из горлышка, вода била фонтаном в лицо, бежала по горлу, груди. Но это не могло остудить пылающее тело. Может, опять клопы пробили линию обороны? Юрик включил свет и тщательно исследовал простынь, не найдя на ней самого маленького клопика или капельки свежей крови от придавленного врага.

Только несколько смятых черемуховых соцветий на подушке, которые принес на голове из рощи, умирая, пахли особенно сильно. Он не смог их выбросить, заложил в книжку, на память.

Христенко раскрыл один глаз, тупо, без выражения глядя в потолок, будто не проснувшись.

- Ба-бу-бы? - И не дождавшись, пока Юрик ответит, продолжил, - да, сейчас бы я на любую согласился, черт, чирьи замучали, - указательным пальцем осторожно дотронулся до распухшего колотушкой багрово - фиолетового носа, - слева один неделю сидел, сидел, раздулся, созрел, думаю - ладно - скоро пройдет, ни фига, теперь справа другой присоседился.

- Заколебали вы меня, - буркнул Соловейчик, - никакого покоя нет. Пять часов ночи, между прочим!

- Что прям таки на любую бы согласился? - заинтересовался Шихман, - и старуху тоже?

- На любую. Как в песне: "Ты погоди, она же пьяная, и глаз подбит, и ноги разные, она ж одета как уборщица, - а мне плевать, мне очень хочется!". Нет, хорош валяться, надо вставать. Пойду снег погребу, - он начал вытаскивать из - за своей кровати лопату.

- Обалдел что -ли? Май месяц, какой тебе снег?

- Ну, метлой помету, какая разница? На улице сейчас хорошо, прохладно.

- Ох, и получишь ты, когда - нибудь, бутылкой из - под советского шампанского по голове, раз не дашь людям спокойно утром спать.

- Я тихо. Это лопата гремит, а метла ших-ших, ритмично, вместо колыбельной как раз сойдет. - Христенко потянулся: "Эх, ба-бу-бы!", оделся и действительно ушел мести асфальт. А Юрик то думал, он шутит. Обалдеть!

- Болван, - сказал Соловейчик ему в след, - вот я на днях в университетском туалете, на стенке надпись видел гениальную: "Онанизм - это оргазм во всю Вселенную".

- Это не ты, Соловейчик, по вечерам в университетской роще девочек пугаешь?

- Нет. Да с чего ты взял? Я и не думал даже ничем подобным заниматься.

Шихман хмыкнул:

- А кто койку трясет, как будто землятрясение начинается, каждую ночь ровно десять минут, глубоко удовлетворенный ты наш?

- Да пошлите вы, - Соловейчик зарылся глубоко под одеяло и подушку.

- Эхма, - вздохнул Шихман почти с неподдельной грустью, - Юрик, скажи правду, ну почему меня девушки не любят?

- Женись - полюбят.

- И жениться не хотят, дурочки.

- Что, предлагал уже, что ли кому?

- Нет, просто чувствую, что не хотят, чего зря предлагать. Да и пошли они все, мне учиться надо еще черт знает сколько.

- Спать надо, - крикнул из-под подушки Соловейчик, - чего борзеть то?

Погосян ухмыльнулся. Вдруг в профком заглянуло знакомое лицо, никогда здесь прежде не бывавшее, и от того явление это показалось ему странным настолько, что в первую секунду он не решился его признать в качестве Юлии.

Но это была действительно она. Их встреча назначена на четыре часа перед дверью главного корпуса, но она пришла сюда. Миры любви и работы вдруг пересеклись в реальности, до этого они сосуществовали одновременно только в голове.

- А, вот значит, где мы трудимся, - сказала Юлия смело входя в комнату, и здороваясь одним кивком со всеми сразу, в том числе и Беллой Ивановной. - Я так по тебе соскучилась. - Она сделала три быстрых шажка, будто кто толкнул ее из коридора в спинув спину, и взяла его за руку.

Девочки, поднявшие было головы, открыли рты, но немедленно их закрыли и снова врубились в работу, как шахтеры - стахановцы Кузбасса в угольный пласт.

Меж тем Юлия поправила ему галстук, тронула плечо, провела пальцами по лацкану пиджака. Похоже, ей нравилось его трогать и просто касаться. Ему было и приятно, и немножко стыдно перед коллективом. Он порозовел от радости, круто замешанной на смущении.

- Девочки, я увожу вашего начальника, вы не возражаете? Вижу, что нет.

- Я им не начальник, - застеснялся Погосян.

- Все равно увожу, - рассмеялась Юлия беззаботным смехом отдыхающего человека.

Одна Белла Ивановна изучала гостью бесстрастным и тяжелым взглядом хладнокровного пресмыкающегося, гипнотизирующего добычу, это была ее обычная практика. Однако та решительно не выказывала никакого желания гипнотизироваться.

- Нам пора, - она крутанулась на месте, вздымая платье вокруг стройных бедер.

Белла Ивановна аж заморгала часто - часто, будто ее обидели. Никто не имел прав фокусничать здесь, в ее присутствии! Если бы она была хамелеоном, то немедленно поменяла окраску от возмущения.

- Идем же, Юрик, а то солнце сядет, или тучи придут, и все, тогда не позагораешь! - Говоря это Юлия не переставала его теребить, а также не думая отпускать захваченную в плен руку.

- Сейчас, погоди.

Он быстро выдал девушкам обеденные талоны, взял сумку, попрощался и вышел, пропуская вперед подружку.

Юлия тотчас повисла на руке и больше ее не отпустила. Всю дорогу они прошагали под ручку, прямо как женатые граждане, и ему было несколько непривычно кивать из такого положения встречным знакомым. Встретилась староста группы, которая церемонно раскланялась, затем еще девушка, которую он не знал, но каждый раз кивал при встрече в общежитии с улыбкой и теперь тоже кивнул, но без улыбки.

Выглядит Юлия очень радостной, просто летит с высоко поднятой головой в новом летнем, пляжном платье, какого он еще на ней не видел, с глубочайшим вырезом на груди. На этот вырез взгляды встречных мужчин налетают, как корабли на рифы. Сплошные пробоины и кораблекрушения вокруг, как у мыса Горн. Нет, вечером гулять все же лучше с точки зрения сопровождающего уже тем, что темнота скрывает несомненные женские достоинства от посторонних глаз, и делает их же легко доступными для ближнего.

Неужели его любит такая шикарная красавица? Отпад, полный отпад.

Они оказались в Лагерном саду на высоком берегу реки, склон которой порос дикой чащей кустарника и деревьев. Вниз уходила тропинка, теряясь среди бурелома, ниже виднелись какие-то старые шалаши, сделанные из сухих веток и обугленных досок, которые обычные отдыхающие, желавшие насладиться водной гладью с близи, спускаясь вниз, осторожно обходили. Говорили, что в этих шалашах летом живут бездомные.

Юлия подошла к краю асфальта, бросила вниз критический взор, и тотчас отошла.

- Нет, туда не пойдем. Купаться же мы все равно не будем? Только загорать, а загорать можно прекрасно и здесь на газоне, давай - ка расстелим покрывало.

Действительно, студенты сидели с конспектами прямо на траве веселыми компаниями, кое - кто был раздет по пояс, а кто и вообще по - пляжному в плавках. Несколько парочек лежало на покрывалах, подставив солнцу белые спины. Около них по асфальтовым дорожкам прогуливались прочие отдыхающие в костюмах. Но Юрик в парке никогда не загорал, предпочитая делать это возле воды.

- Юля, пойдем спустимся к речке, там можно отыскать такое красивое местечко ...

- Пляжа все равно нет, вода грязная и холодная, к тому же сто метров вниз, а потом сто метров вверх лезть, нет, давай здесь располагаться. Комары вроде бы еще не летают?

Погосян с ней согласился, хоть и без большой охоты. Естественно, внизу тоже никаких пляжных кабинок и в помине нет, но хоть раздеться можно в кусты зайти. Они расстелили покрывало, взявшись с двух концов. Да вроде и тут ни до них никому дела нет. Вот важный, представительный старичок сидит в шляпе на ближней скамеечке, читает себе газету, ни на кого не смотрит. У его ног они и постелились.

И все же Юрик вздрогнул, когда Юлия решительно взялась за подол платья руками крест накрест и одним движением сдернула его через голову, представ в открытом купальнике на всеобщее обозрение. Похоже было, что вздрогнул не один он. Старичок опустил газету на колени, посмотрел на молодых соседей и тяжко вздохнул, вроде соболезнуя. Про газету и думать забыл.

Юлия оказалась в узеньких плавочках, высокую грудь слегка прикрывали два матерчатых треугольника. Взяв светлую косынку, она повязала ею голову. Погосян стоял рядом в костюме, начищенных штиблетах, при белой рубашке и галстуке, понимая, что такого быстрого переодевания у него явно не получится.

- Ну что же ты не раздеваешься? Так и будешь загорать в костюме? Я ложусь, - сказала Юлия, и действительно легла на покрывало, оставя для него место рядом. Опять, - подумал Юрик, созерцая чудные пропорции, - опять сегодня не заснуть до пяти часов утра.

Место рядом с его красавицей все еще было свободно. Раздеваться в общественном месте, не предусмотренном для этого? Что за ерунда! Однако, как вдруг сильно возросло число гуляк мужского пола на соседних дорожках! Нет, все - таки придется.

Сначала галстук снять и в карман, чтобы не напоминать народу лектора института марксизма - ленинизма, затем пиджачок аккуратненько сложим и на газетку рядом. Так. Ну вот, вполне весенний вид, может так остаться? Юлия посмотрела на него и усмехнулась. Да, предстояло самое трудное - расстегнуть при всех ширинку брюк. Он присел рядом и снял туфли, потом рубашку, задумался, а черт с ним, была не была, скинул штаны. Но как должно быть костляво он выглядит рядом с гладким совершенным телом Юлии, которое можно смело брать за абсолют современной красоты, и на которое опасно глазеть. Впрочем, проходившие мимо по асфальтовой дорожке все же глазеют. А чего не глазеть, коли открыто выставили на показ?

Погосян понимал, что лежа рядом, они представляют собою очевидный, совершенно наглядный, а может быть даже и назидательный контраст. От этого несоответствия он несколько опечалился и принялся читать журнал "Юность" прямо с последней страницы.

Юлия открыла том "Бухучет в промышленности", однако ее пальчик незаметно для всех и очень упорно тыкался в его ребра в попытках вызвать смех, и это в значительной степени примиряло с собственной бледностью на фоне весенней зелени лужайки. Юрику было щекотно, однако он крепился, не желая отодвигаться, потом все же захихикал.

- Читаешь что - нибудь веселое? - Как ни в чем не бывало, спросила она, пододвинувшись, прислонившись плечом, и обняв за нагретую солнцем спину прохладной рукой. -Давай вместе посмеемся. Ой, посмотри-ка, что это у тебя?

- Где?

- Косичка выросла, как у девочки. - И тихонько прикоснулась нежной грудью к горячей коже.

Юрик быстро оглянулся, посмотрев вопросительно ей в глаза. Юлия тоже смотрела прямо в глаза очень вопросительно, гладя по голове:

- Колобок, колобок, я тебя сейчас съем.

- Не ешь меня, при всех я несъедобный.

- Нет, съедобный, вкусненький, миленький, вот только, - она вздохнула, -тощенький очень. Мало тебя, боюсь на обед не хватит.

- Может на ужин сгожусь? Смотри, что пишут, какая в скором будущем жизнь хорошая настанет. Допустим, понравился какой-нибудь девушке артист Аллен Делон, она сразу идет в магазин, покупает себе мороженное "Аллен Делон", съедает его и ложится спать. И пожалуйста, ей снится Аллен Делон собственной персоной ...

- Замороженный?

- Нет, обыкновенный, с голубыми глазами. Как будто приходит к ней в гости и ...

- А я подумала, - замороженный в сосульку.

Юлия принялась смеяться над замороженным Делоном, которого хочет девушка из будущего, она смеялась, сотрясаясь телом, и заодно сотрясала Погосяна до самых основ. Не могла остановиться. Хохотала грудным смехом, и видимо настолько ей жестко было это делать на твердой почве газона, покрытого лишь одним тоненьким покрывалом, что продолжая смеяться, осторожно взобралась на Погосяна, и растянулась во всю длину, отчего и Юрика, вслед верхнему этажу, стал сотрясать нервный, немножко придушенный смех. "Как бы нам только сейчас не войти в резонанс".

- А вы чего уставились? - Вдруг, оборвав грудной хохот, неожиданно грозно спросила Юлия двух парней, присоседившихся было на скамейку к пенсионеру, - и не стыдно? Взрослые люди, а все шляются без дела, как недозрелые подростки, подглядывают.

Парни тотчас поднялись, и перешли в другое место. Пенсионер с газетой немного поколебавшись тоже испуганно соскочил с места, и, всхрапнув, как при пробуждении всхрапывает человек, медленно удалился, держа газету перед собой, будто читал на ходу.

Наверное, Юлии понравилось лежать сверху. Она разнеженно мурлыкала на мотив "Шербургских зонтиков" куплет по французски, после чего принялась кусать его за шею и трогать языком мочки ушей. Потом спросила:

- Чего крутишься? Не нравится что ли? - Прошептала тихо в щеку, - хочешь, лифчик сниму?

- Нравится, - согласился приятно подавленный Юрик, - но лифчик не надо, я все равно не увижу ничего, а чувствую и без того в подробностях, вот потеряю последнее терпение и утащу кого - нибудь под гору в шалаш, тогда узнаешь, где раки зимуют!

- Правда? Ой, мужчина, я вас боюсь!

Она все же оттянула в сторону лифчик, приподнялась и тихо, осторожно прикоснулась оголенной грудью к его спине, потом начала медленно опускаться, вдавливая себя все сильнее в него, пока Юрик не ощутил маленькие твердые горошины, на которых лежала принцесса. Горошинки катались по спине вверх - вниз, туда - сюда и вместе с ними, как на колесиках каталась принцесса. Да, раньше он любил Юлию всей душой, а теперь еще и всем своим чрезмерно мужественным телом восхитился.

Резинка лифчика щелкнула на место и Юлия скатилась с него, заглянула в лицо.

- Ах, какой ты Юрик помятый у меня. Слушай сюда: "В парке культуры и отдыха лежал помятый молодой человек в одних плавках", - это прямо про тебя сказано. Перевернись, а то сгоришь.

"Сгоришь тут с вами , - подумал Юрик, - со стыда".

- Пусть спина загорает.

- Да, солнышко сегодня что-то не очень, надо пораньше приходить. У тебя завтра снова общественная работа на весь день?

- Билеты меняем университету. Еще дней пять толкотня будет, вплоть до начала сессии.

- Тогда успевай до трех часов окончить всю свою работу, пусть девочки сами пашут, они у тебя толковые, а сам в три - ноль - ноль приходи в мою комнату, хорошо?

- Приду, - кивнул Юрик, по интонации поняв, что на пляж они завтра не идут, ограничатся комнатой. И это будет бесконечно прекрасное ограничение, от которого, в силу своего слишком бурного воображения, он воспламенился еще сильнее.

    ..^..

Сезон нежных чувств. Книга 2

Ссылки: Написано - и с плеч долой! Сергей Данилов на сайте "Самиздат"