Сергей Данилов

Сезон нежных чувств. Книга 2

Сезон нежных чувств. Книга 1

1.

Человек предполагает, а райком располагает. В тот день судьба Погосяна оказалась в руках деятельницы райкома профсоюзов Маргариты Бекбулатовны Гомак, которая в среде вышестоящих сил имела кличку "Королева Марго", а нижестоящие называли меж собой просто Мегерой.

Мегера позвонила в одиннадцать часов, требуя к барьеру по перетягивания каната Шукиса. Белла Ивановна передала трубку Погосяну.

- А где Шукис? - Вскричала Бекбулатовна так, что Погосян вынужден был отнести трубку от уха на полметра.

Начальник перед отъездом строго - настрого наказал никому не говорить, куда он направляет стопы, а в случае чего, если пристанут с пистолетом, сказать, что поехал хоронить родственника. Следуя этой версии, Погосян констатировал:

- Родственник у него скончался. Поехал хоронить.

- С кем я говорю? - С ходу озлилась и без того раздосадованная Мегера.

Погосян догадался по наглости общения, что имеет дело с начальством среднего руки районного уровня, но все же не смог избежать искушения и безопеляционно спросил:

- А я с кем?

На том конце провода похоже подавились от неслыханной наглости.

- С Гомак!!!

- Боже мой, Маргарита Бекбулатовна! - Извините, что не узнал, богатой будете! - И заорал опять же прямо в трубку: - Тихо всем! Мне из райкома товарищ Гомак звонит!!! Прекратить разговоры! Белла Ивановна, вас что, не касается?

Девчонки вылупили на него глаза, и он подмигнул им весело. Белла Ивановна и так молчала, глядя удавом прямо в зрачки доцента Коцебу, проводя сеанс лингвистического программирования. Доцент Коцебу думала, что она плачется в жилетку по женской линии, на самом же деле Белла Ивановна программировала ее в свою подданную. Но Погосян добился воплями необходимого результата, доцент перестала жаловаться шопотом, и в комнате повисла требуемая зловещая тишина.

- Слушаю вас, Маргарита Бекбулатовна!

- Почему от вашего университета нет студенческой команды на профсоюзных соревнованиях? В одиннадцать часов начало стартов, а команды все нет! Вы что там с ума посходили все? Вот что я вам скажу, как вас ...

- Погосян, товарищ Гамак! Мы разберемся со спортсменами и сделаем необходимые оргвыводы!

- А -а-а-а ... мальчик ... Вот что, выводы буду делать я! А ты мальчик, бери себя за шкирку и дуй куда хочешь, но чтобы к одиннадцати команда участвовала в стартах! Я вам не девочка сама везде бегать! - С этими словами Мегера бросила трубку.

- Да уж, что не девочка, в этом никто и не сомневался, - Погосян тоже положил трубку. - Девчонки, - обратился он к своим писарям, - начальство требует кровью смыть свой понос, и шлет на передовую, защищать спортивную честь альма матер. Сегодня на стадионе "Трудовые резервы" на нее кто-то опять посягает. Есть среди вас спортсменки?

Филологини скромно потупили глаза. Сплошь божьи одуванчики.

- Тогда работайте ударными темпами в тылу. Обеденные талоны у вас на руках, выполните дневной план, и можете быть свободны. За командира остается Любаша.

- Если есть дневной план, то значит существует и ночной? - Спросила одна из девушек, с самым наивным выражением.

- Вы лингвисты - вам видней.

- Еще вопрос можно? - Это уже его главная работница подняла худую ручку, состоящую из двух косточек, различимых невооруженным глазом (которые он изучал на уроках биологии в школе, но сейчас не мог припомнить названий), и расхлябано потрясла ею.

- Конечно.

- Юрик, вас вчера жена забрала от нас?

Вот, талоны явно пошли на пользу. Люди окрепли, набрались сил, и стали интересоваться личной жизнью шефа. А сначала анемичные были, с голубыми лицами, с ходу падали на стулья и молча строчили, строчили, ни на что постороннее не реагируя.

- Пока нет, но судя по тому, как разворачиваются события ... в общем, девушки, скажу честно, я был бы счастлив.

Нет, он конечно не ждал аплодисментов, но хотя бы вежливо улыбнуться можно начальству, которое живет в предвкушении большого личного счастья? Нет, нет и еще раз нет! О, эта вечная антипатия между секретаршей и женой действует даже там, где нет ни той, ни другой, а лишь возникает некое абстрактное подобие отношений.

По дороге на стадион он забежал переодеться в общежитие, и приискать парочку - другую спортсменов. Спортивная общественность их комнаты была представлена одним Шихманом, который лежал явно объевшись поперек кровати, выставя удовлетворенно - толстое пузо, и с суровым видом читал книгу о блокадном Ленинграде.

Шихман сразу усомнился в своих спортивных возможностях, однако Юрик его уговорил.

Они попали на стадион, когда сборная университета не только нашлась, но и начала выступать, однако Стальной Конь записал их участниками - Шихмана по виду определил в толкатели ядра, Юрика поставил бежать стометровку. "В зачет все равно не попадете, а для массовости как раз".

На соревнованиях оказалась такая куча спортивного народу, что Погосяну пришлось два часа ждать своего забега. Шихман в это время развлекался, как мог: выпросил ядро, и разучивал в сторонке технику броска. Поглядеть на его ужимки и прыжки народу собралось даже больше, чем у ямы с опилками, где все время сбивали планку профсоюзные "высотники".

Юрик засиделся на старте. Разогнувшись, увидел впереди лишь спины всех участников забега с наскоро пришпиленными номерами, за исключением, разумеется, своей собственной. А ведь в этом первоначальном забеге бежали отнюдь не светилы местного спорта, а такие же зачетники, как и он сам. Какого спрашивается черта?

Внутри полыхнула неспортивная обида, от которой он подскочил в воздух и завис там, лишь изредка касаясь земли.

Вот таким же точно образом бегал однажды в детстве с приятелем возле озера. Правда босиком и по проселочной дороге. Уже и не вспомнить, отчего тогда припустили, но кажись приятель похвастался, что бегает быстрее, и действительно, он всегда обгонял Юрика, но только не в тот раз. По мягкой, как мука высшего сорта пыли, лежавшей толстым слоем на обочине, Юрик делал с ним что хотел, то замедляя шаг, давая шанс догнать, то включая такую скорость, о какой сам не подозревал, и легко уходя вперед, к горизонту, по нескончаемой дороге, будто нажимал педаль газа на автомобиле.

Теперь получилось еще раз. Тут его хватило ровно на сто метров, он легко обогнал соперников на одном вдохе, снова пролетев по воздуху, и совершенно раскрепостившись.

Подошел к судейскому столу узнать свое время.

Стальной Конь посмотрел без большой любви:

- Сто седьмой? А чего на старте ж... поднимал, как беременный гиппопотам? Радикулитом не страдаешь? Нет? Ну, слава богу. Да какой там результат, в тройку попал и радуйся. У тебя же первый разряд?

- Второй, - обеспокоился Юрик, поняв, что его с кем - то путают, и сразу отошел в сторонку.

- Для второго неплохо отработал, - гаркнул Стальной Конь, - на старте не спи больше.

Погосян кивнул и направился к толкателям. Там дела шли своим чередом: Шихман обнажился до нижнего белья, состоявшего из черных сатиновых трусов до колен и растянутой майки поверх, и ходил задумчиво, положив пухлую щеку на ядро, от чего последнего практически не было видно, иногда подпрыгивая на одной ноге.

- А я уже пробежал, - похвастался Погосян, - между прочим, первый в своем забеге.

- А сколько еще забегов будет?

- Черт его знает.

- У нас три броска полагается, и главное в этой науке с круга не свалиться.

- Ты поосторожнее, не травмируйся опять.

- А фигли ботик потопили? Пусть не лезут под горячую руку, - и он принялся прыгать с ноги на ногу, - главное в этом деле, размяться надо как следует.

Когда объявили следующий забег для Погосяна, тот решил не сидеть на старте, включаться сразу на полную катушку. Но в низком стартовом напряженном положении сердце замельтешило не в своем ритме, забилось не в такт, а тут щелкнул пистолет, и он побежал осторожно - осторожно! То, что все прочие удрапали далеко вперед, нисколько не беспокоило. Хотелось пойти и сесть на скамейку, что он и сделал, для убедительности захромав. К нему подошла врачиха.

- Что, потянул?

- Да, - согласился Юрик.

- Плохо разогрелся, - констатировала женщина в белом халате, и вернулась к своему столику.

В это время и Шихмана, наконец, пустили сделать первый бросок из бетонного круга. Тот вышел с солидным чемпионским видом. Юрик даже повеселел, глядя на него, помахал приветственно рукой, а Шихман потряс двумя толстыми волосатыми ручищами всему стадиону, как олимпийский чемпион совершенно не спортивного вида, с толстыми короткими ногами, здоровенным пузом, который облепила еще большая огородная майка, будто каждый вечер он выдувает по трехлитровой банке пива.

Довольно лихо раскрутился на одной ноге фигуристом, и швырнул ядро почему - то практически вертикально вверх, а сам согнувшись в три погибели, и прикрыв башку руками кинулся, куда глаза глядят, чтобы ядро не треснуло по спине, как прошлый раз кровать. От ядра успешно убежал, а первая попытка дала результат два метра с копейками и заступ из круга.

- Слышь, Толик, кончай выступление, скажись нервно - больным, и валим отсюда, мне уже давно пора идти.

- Ну уж - нет уж. Я им швырну, как надо, у меня еще две попытки.

- Да видел я твою попытку, как ты от ядра бегал, весь стадион от хохота слег. Физику забыл что ли? Снаряд летит дальше всего, если его бросать под углом сорок пять градусов, а ты вертикально вверх зафинтилил.

- Да? Заметано! Я же по твоей просьбе сюда пришел? Так что будь добр, болей, ори: "Толик, давай!". Я люблю, когда за меня народ болеет.

Второй раз Шихман прыгал, как при замедленной съемке, может быть и правильно, но ядро никуда не улетело, шлепнулось практически рядом.

Неунывающий толкатель снова приперся на трибуны: одеваться и ждать третьей попытки.

- Толик, я пойду, ладно? Пяти метров тебе в век не кинуть, а меня девушка ждет.

Толик насупился.

- А кто орать будет: "Толик, давай!"? В следующий раз ори, понял? Как начну вращаться сразу же ори: "Толик, давай!", иначе не по товарищески.

- Ладно. Если успеешь до половины третьего выступить. А в половине третьего ухожу, ясно?

Как назло Шихмана пригласили на круг именно тогда, когда Юрик уже имел полное право уйти.

Толик вышел на круг, снова помахал пустым трибунам, Юрик стоял у крайней скамейки, готовясь заорать, что есть мочи, после чего по-быстрому драпать. Шихман требовательно посмотрел на приятеля и согнулся в устрашающей позе, явно собираясь одним ударом размозжить всю судейскую коллегию, сидящую за столиком.

Со страху не успеть на свидание к милой Юлечке, Юрик заорал, будто его неудачно зарезали. Шихман раскрутился по широкой орбите, но удержался, не вылетел из круга, зато ядро шмякнулось за десятиметровым кругом, напугав контролера, не ожидавшего такой прыти от странного неспортивного атлета.

От радости толкатель подпрыгнул, рявкнул: "А фигли ....", и снова стал размахивать руками на все стороны. Но Погосян этого уже не видел, набрав скорость, он пулей пролетел ворота стадиона.

Главным сейчас было не опоздать, на душ и переодевание не осталось времени.

Дверь в комнату открылась сразу, как только он подошел и стукнул.

- Привет.

- Откуда такой взмыленный? - Удивилась Юлия.

- Бегал стометровку на профсоюзных соревнованиях.

- А по виду так марафонскую дистанцию на зачет сдавал.

- Куда пойдем? Может в кино? Я бы сгонял за билетами и переоделся.

- Нет уж, мне кажется ты на сегодня набегался, сядь, передохни лучше. - Юлия вернулась к двери, и два раза щелкнула замком.

- А где твои девчонки?

- Девчонки как раз и убежали в кино, у них сеанс на три часа.

- Ясно, так что, мы будем совсем одни?

- Ах ты догадливый какой, прямо на удивление смышленый молодой человек мне попался, - она села к нему на колени и обняла за шею.

Он обвил рукой талию. Поцелуй продолжался минут десять, за это время Юрик успел расстегнуть халат и пропутешествовать пальчиками от шеи до пяток, дабы успокоиться: все ли на месте? Все оказалось на своих природных местах и в наилучшем бодром состоянии.

- Ты сводишь меня с ума, - простонала Юля.

Конечно, сходить с ума - приятное занятие, но Юрик не хотел бы сходить с ума сейчас до конца, он взял ее за руку и сжал, пытась собраться с мыслями.

- Я хочу попросить тебя об одном одолжении.

- Большом?

- Не очень, но чрезвычайно для меня важном. Давай как-нибудь сходим вместе в ювелирный магазин, поможешь выбрать одну вещицу?

- Какую? - Она поцеловала его в нос.

- Секрет пока.

- Ах, ты мой богатенький Буратинушка, ну какие могут быть у тебя секреты от меня, когда я вот она, вся твоя? Ладно, ладно. Тогда для кого? - И снова поцеловала в нос.

- Маме золотые сережки хочу подарить.

- Маме?

- Да.

- А что, у нее нет?

- Были, но она их продала. - Юрик не стал уточнять, что продала их мама, готовя его к отъезду в Борисов на учебу, еще перед первым курсом.

- Ну, ты молодец, хороший сын, однако, надеюсь, не маменькин сынок? Поднять любимую двушку, и поносить на ручках можешь?

- Да запросто.

Он встал, держа ее на руках и слегка подбросил. Юлька еще крепче вцепилась в шею и согнула ноги в коленях, чтобы ему было удобней держать, но все же Юрик переоценил свои возможности, недооценив вес любимого человека, - красивого ношения на руках не получилось. Он сделал три неуверенных шага по комнате, оказался возле ее кровати, и отпустил осторожно на постель.

Юлия подложила руки под голову и лежала, глядя ему в прямо глаза в расстегнутом им халате, и том маленьком купальном костюме, в котором ходила вчера загорать. Сколько можно терпеть?

Он сорвал с нее лифчик и прильнул к груди губами, одновременно пытаясь одним движением развязать узелки на кедах и стащить их. С одним это вышло, но на другом узелок крепко затянулся, пришлось помучаться с расшнуровкой, жутко краснея, прежде чем желанный миг настал.

Кеды сброшены, олимпийка тоже, тенниска полетела куда - то следом и он своей голой разгоряченной грудью поспешил прижаться к ее большой, нежнейшей, ждущей встречи груди, и поймав жадно встречающие губы губами стал целовать. Наступило такое счастье, что лучше и быть не может.

Это кажется странным, что вчера в парке ему было тяжело, когда она лежала на нем. Очень приятно, но тяжело, и честно говоря, хотелось сбросить. А вот сейчас он лежит на ней целиком и полностью, совсем не маленький мальчик, а она не пытается выскользнуть, как делал он, а еще обхватила руками вокруг спины, сплела их там, и страшно сильно притягивает к себе, будто старается смять обоих, как два горячих куска пластелина в один, и вылепить что-то новое.

В дверь постучали особенно громко, так обычно долбятся, когда среди ночи приходит комендант общежития с представителем деканата и милиционером вдобавок, дабы произвести паспортную проверку на предмет обнаружения не прописанных в комнате граждан. Юлька сильно оттолкнула его от себя. Затормозил только у стола.

- Одевайся быстро! - Прошипела она, как кошка неслышно вскакивая с постели, и буквально на лету расправляя то, что оказалось смятым, бросая ему из своего полета откуда то взявшиеся тенниску, олимпийку, ну а за кеды он схватился сам. Конечно, они оказались толком не расшнурованными, а попробуйте - ка враз обуться в такие запутанные кеды, когда это смертельно надо. Тем более, Юлия стоит у дверей в халате, уже застегнутом на все пуговицы и следит за его неудачными попытками уничтожающим взором.

Тот треск, с которым он запихнул ноги в проклятую спортивную обувь запросто могли услышать в коридоре. А что делать? Не подняв головы, завязал крепко накрепко, рискуя оторвать шнурки, и распрямился во весь рост по стойке смирно, сверкая блестящими глазами на темно - малиновом лице, но тут же быстро сел на стул и сложил ручки на коленках, как в детском садике, перед фотографированием.

Сурово молчащая Юлька с бледными носом и щеками, тихо крутнула замок и резко отворила дверь, ничего предварительно не спросив.

- Не займешь соли? - Спрашивающая осталась невидимой для Юрика.

- Займу. -Последовал весьма сдержанный ответ. И точно, взяла с подоконника пакет и отдала весь в коридор.

- Я сейчас же занесу, у меня суп варится, а соль кончилась.

- Хорошо.

Дверь закрылась, но Юлия осталась стоять на том же месте, не меняя положения тела. Только опустила голову и кусает губу. Ждет.

Что же сейчас произойдет? А вдруг она потом забеременеет?

Наконец соль вернули.

С тем же хмурым лицом Юлия подошла к своей кровати, села, потом легла, расстегнула пуговицу за пуговицей халат, лифчик оказался надетым:

- Ну что же ты? Давай быстрее.

Он снова скинул олимпийку, тенниску, подошел, вздохнул тяжко, посмотрев на смертельно завязанные кеды.

- Быстро развязать не получится, узлы затянулись.

В этом было невозможно признаться даже себе, но он не желал ее теперь, как только что, всего минуту назад. Вообще не хотел, и казалось странным, совсем нерадостным, что Юлия так ждуще раскинулась своим удивительно красивым телом по кровати. Стыдно даже предположить, что не только ей придется сейчас заголяться до конца, но и ему надо стягивать спортивные трусы. Что за идиотизм открывать интимные места у другого человека, потом у себя, а если посмотреть со стороны трезвым взглядом на последующий процесс, то и вовсе одно скотство получается. Он понял, что не хочет ее. Еще может, но уже не хочет. Сладостная мечта превратилась в негатив, сделавшись чем -то вроде дикого нецивилизованного извращения, которое придется совершить, потому что все к тому идет семимильными шагами и отступать поздно. Нельзя отступать. Это никогда не простится. Заметив его смущение, она подняла голову, посмотрела вниз на кеды:

- Ладно, не снимай, иди сюда, ложись. Подстели что - нибудь, вон хоть газету. - И раздвинув ноги, показала место, куда следует положить - меж своих голых пяток.

Пребывая в легком, звенящем трансе, Юрик взял с тумбочки помятую газетку, аккуратно постелил в конец кровати, куда было сказано, прочел заголовок: "Вперед к новым свершениям!", расправил получше, чувствуя как она нетерпеливо наблюдает, и с тяжеленным многопудовым стыдом опустил одну коленку меж ее раздвинутых, страшно оголенных ног, по - настоящему теперь голых, а не просто для соблазна, оглянулся назад, чтобы кед попал на газету, потом установил вторую, и осторожно возлег на нее, с холодным ужасом осознавая, что не только не хочет, но уже и не может. И хорошо, что она пока в трусиках, а он даже в тренировочных штанах. Привычным движением избавил девушку от лифчика, Юлия сразу облегченно вздохнула, и в ироническом тоне, подавляя усмешку, спросила:

- Ты, наверное, с меня и трусики снимешь?

- Наверное, нет, - выдохнул Юрик, отводя взгляд, но пытаясь говорить в том же ироничном ключе, снова погладить ее грудь, потными от переживаний руками.

- Нет? - Переспросила Юлия очень удивленно.

- Сегодня нет. - Повторил он. Сейчас нет, как - нибудь потом, в будущем.

От потных рук на белоснежной груди образовались катышки. Она не замечала этого.

- Извини, - сказал он, убирая руки. - Кажется, я запачкал тебя.

Она не поняла и переспросила, расширив глаза:

- Что?

Он указал на грудь.

- Боже мой, ты руки не мыл со стадиона? - Рассердилась Юлия, расширив свои изумительные глаза.

- Нет, извини, я не успел. - Понимая, что все окончено, оперся руками о кровать и легко соскочил своими дурацкими кедами с газетки на пол.

Юлия с равнодушным видом застегивала халат на все пуговки лежа, и глядя на стенку.

- Ладно, иди, сейчас все равно скоро девчонки прибегут. Да мне и позаниматься надо, завтра два зачета, один правда автоматом должны поставить, но бог знает, что преподавателю взбредет в голову. Иди.

Обиделась. Погосян хотел рассказать о своих планах, что собирается поговорить с матерью этим летом и тогда они смогут пожениться по - настоящему, но в голове было пусто, холодно, он не стал нарываться, - Юлия потянулась к книжке, лежавшей на прикроватной тумбочке. Коротко попрощался: "Пока" , открыл замок и вышел, аккуратно прикрыв за собой дверь. Газетка осталась лежать на кровати типографским пятном несмываемого позора.

Гнетуще дурацкое состояние. Она точно решила, что он импотент, какой стыд, какой ужас! Хотя ... второй раз, шурша кедами по газетке, ему точно уже расхотелось и слава богу, что она его выпнула до того, как он бы окончательно припозорился, может поняла, что угар прошел? С одной стороны, конечно, слава богу, что все так окончилось, а с другой только и остается, что найти какое - нибудь подходящее тихое местечко и аккуратненько там повеситься.

2.

После первого сданного в июне экзамена по математической статистике Юрик внезапно обнаружил, что в городе расцвела сирень, причем благодаря жаркой погоде расцвела она повсюду разом, и все улочки - закоулочки наполнилось ее приторным ароматом, будто разбрызгали тысячу флаконов с одноименными духами.

Он пригласил Юлию погулять в честь того, что зацвела сирень, к тому же как оказалось, что она тоже только что сдала экзамен, и даже, представьте себе, уже второй и оба на отлично.

Сирень цвела за заборами частных домишек, выпуская наружу кисейные ветви, парусила огромными сиревыми парусами в палисадниках, просто на газонах, в парках и особенно бушевала в университетской роще.

Как назло всюду полно народу, все скамейки перед главным корпусом заняты, везде сидят студенты с книжками и конспектами, естественно ни черта не учат, а только орут, объедаясь дешевым мороженным по тринадцать копеек, да хохочут.

Кроме того, что все скамейки заняты, так еще по самым потайным тропинкам шарятся компании, расуждающие о ферромагнитных сердечниках и Льве Толстом, а задумчивые очкарики с конспектами, хоронясь в кустах, вслух бубнят про идеализм Платона и о марксистском понимании диалектики Гегеля. Остаться с девушкой наедине хоть на одну минутку, чтобы среди бела дня ощутить на губах летучий поцелуй, решительно негде.

Напрасно избегали все закоулки, ничего не нашли и остановились у левого крыла главного корпуса, где широкая асфальтовая пешеходная дорога делает последний, гибкий поворот, перед тем, как разделиться веером в разных направлениях. Люди окружали их стаей перелетных птиц, летящих во всех направлениях.

Посреди большого зеленого поля здесь рос огромный многолетний куст сирени, похожий на огромный шар, покрытый махровыми букетами цветов, а так же множеством бабочек, пчел и шмелей, кружившими, жужжащими, перелетавших с цветка на цветок, и с кисти на кисть. "Для них - этот куст - целая Вселенная, - подумал Погосян, - эти то не обращают внимания друг на друга". А тут кажется, что все смотрят на них, даже каменная баба издалека, а страстный поцелуй первый, после давней разлуки, требовал уединения.

Жизнь действительно прекрасная и собачья одновременно. И тут они с Юлией посмотрели друг на друга, им одновременно пришла в голову простая идея, взявшись за руки, они обошли куст и, оказавшись с другой его стороны, тотчас бросились друг на друга, так яростно, что вначале крепко стукнулись зубами.

Отсюда их не видели посторонние, бегающие и гулявшие по дороге с рассеянным видом иностранных туристов - делать им нечего, сидели бы дома!

А вот через окна здания, изнутри, все, конечно, было прекрасно видно, но это ни капельки не смущало, желание было столь высоко, что они не обратили на окна ни малейшего внимания. Им то наблюдателей не видно! А значит, их как-бы и нет.

Старинные стекла имели цвет темный и выглядели непрозрачными как зеркала, отражающие ландшфт рощи, цветущие заросли сирени, стриженые зеленые лужки и голубое небо. Побросав сумки на траву, они насладились долгожданным, изумительным поцелуем.

Она охватила руками его шею, Юрик обнял ее, и крепко прижал к себе: наступил сладостный момент близости, поцелуй длился минуту и две и пять и десять. В течение всего времени молодой человек напирал на девушку изо всех сил, но она не двигалась с места, а лишь прогибалась гибкой тростинкой назад, и настала мгновение: вот - вот взмахнет руками, и упадет на траву.

Чтобы не упасть обоим, пришлось прекратить натиск, поддержать ее за спину, но этого оказалось недостаточно, для сохранения равновесия, пришлось поднять правую ногу. Ее левая тут же, не желая рассоединяться тотчас вытянулась следом, они образовали некое балетное па, продолжая целоваться, однако в это мгновение раздались сильные удары в раму, с оглушительным треском огромное окно первого этажа разломилось створками, на зеленую травку посыпались кусочки застаревшей краски и дерева.

В окне сгрудилась куча народу, которая кричала нечто громкое, хлопала в ладоши и свистела.

- Ну ладно, будет смешить людей, - Юлия подхватила сумку, и дернула Погосяна за собой, - идем отсюда быстро!

Скорым шагом они обогнули главный корпус, мимо физкультурного зала прошествовали с гордо поднятыми головами, полные достоинства и уверенности в себе, потом спустились по деревянной лестнице слева от второго корпуса на дорогу, которая, петляя, уходила в сторону старого стадиона на Московском тракте.

Вновь повеяло исторической родиной: Грузино - Кавказско - Армянскими горными кручами. Машины здесь не ходят. Студенты после начала сессии тоже забыли дорогу на стадион, неплохое местечко для того, что бы приостановиться и отдохнуть ...

Почему не поцеловаться прямо сейчас? Куда она так торопится? Главное молча. Летит стрелой. А он за ней.

То, что их могут увидеть снизу, где за болотом растянулась длинная улица с редкими домишками, и большими огородами - ну и подумаешь!

Юрик попытался затормозиться в исторически радостном месте, как никакое другое оно подходило для приятнейшего в мире занятия, однако Юлия тянула его вниз по дороге, туда, где стояли серые домики, и хоть редкие, но все же шлялись по улицам маленькие людишки. Что там делать - то?

Они свернули с дороги на немощеный тротуар, и пошли по улице, где на взгляд Юрика делать им было совершенно нечего. Вдруг Юлия дернула кожаную веревочку с узелком на конце, свисающую с низенькой, сбитой из реечек калитки, та со скрипом отворилась.

- Здесь моя бабушка живет, - сказала она без улыбки с сосредоточенным видом игрока ведущего сложную партию вслепую, - давай, заходи быстро!

Погосян крайне удивился. Про бабушку он ничего прежде не слышал. От калитки они прошли к невзрачному, обшитому теми же узкими реечками домику с завалинкой, крыша которого была покрыта рубероидом. Во дворе вдоль забора росли три куста смородины, стояла ржавая бочка для сбора дождевой воды с крыши, сильно пахло куриным пометом, приглядевшись, он точно увидел, что в ведре рядом с бочкой заквашено это драгоценное огородное удобрение.

Юлия быстро сунула руку в какую - то щелку над крыльцом меж неплотно прибитыми досками, и выражения лица из озабоченного стало радостным.

- Бабульки нет, наверное, по магазинам пошла, в очередях стоять, а это надолго. Назанимает с утра очередей, а потом бегает целый день меж ними, проверяет, колбасу в магазине на площади только после обеда привозят на час продажи, килограмм сто, не больше, а масло сливочное в другом магазине за два квартала. -Она сунула ключ в дверную скважину, дверь застонала, как тяжелобольная.

- Заходи по - быстрому!

Юрик испуганно сглотнул слюну: у него точно выработался отрицательный рефлекс на открывание чужих дверей в отсутствии хозяев.

Пригнув голову, нырнул следом под низкую притолоку в темные сени, потом по узкому, заставленному всевозможными вещами коридору, прошли в маленькую старушачью спальню, об одно подслеповатое окошко, плотно завешанном шторками, с накрытым домотканым рушником вместительным сундуком, и, главное, с железной крашеной - перекрашеной кроватью в углу, на которой высилась правильная пирамида подушек и подушечек, все в разноцветных наволочках. Над кроватью в углу голубым огоньком светилась лампадка. Пахло чужим, душным, церковным.

Юлия принялась решительно сбрасывать подушки с кровати на сундук. И одновременно она трясла ногой, пытаясь сбросить туфельку. Юрик смотрел как при этих энергичных быстрых движениях сотрясается ее икра и чувствуя горячее раскаленное желание, стремительно охватившее изнутри. Теперь она точно будет его, никуда не денется!

Почему надо предварительно уведомлять мать о принятом им решении? Совершенно необязательно. Известить ее можно летом, в спокойной обстановке, постфактум, ведь даже если Юлия и забеременеет, то ребенок родиться все равно не завтра, не летом, а только через девять месяцев, а к тому времени вопрос с браком будет решен, он уверен, что положительно, мать согласится, у ней нет ни малейших причин для отказа. А в сентябре ребенку будет только четвертый месяц, собственно ничего не будет заметно, когда они зарегистрируются. Летом она приедет к нему в гости, как невеста, но все равно они будут вместе, навсегда вместе! Она его! Какое счастье!

Второй туфель улетел каблуком в беленую стенку и отбил кусок штукатурки, хорошо, что не попал в окно, хотя оно весьма предусмотрительно занавешано. Юлия рванула вверх платье, которое пошло не так, он кинулся на помощь и помог стянуть его через голову. По полу что-то покатилось, толи пуговица сломалась, толи еще что-то пластмассовое или костяное, потом он понял, что очки, не обращая на это внимания Юлия бросилась к нему с поцелуем мягко, но сильно прижимаясь грудью, все еще стиснутой тугим лифчиком, снимать который входило в его почетные обязанности, и заглядывая в лицо своими чудными бархатистыми и такими страстными очами. Все было решено. Сейчас или никогда.

Не закрывая глаз при безумно горячем поцелуе, он ловко расщелкнул защелку на спине. И тут же прихватил тесемки в кулак, не давая лифчику сползти, - в длинном коридоре, по которому они только что бежали, и откуда проникал свет в эту затемненую комнату, мелькнула чья - то совершенно ненужная в данный момент тень.

- Кто-то идет, - сказал он, насильно отрываясь от ее губ, севшим голосом.

Со скоростью явно превышающей все известные пределы, сброшенное платье было с треском надето прямо на расстегнутый лифчик, найдены очки и все подушки одновременно, как в цирке у жонглера воспарили в воздух, и одна за одной поплюхались на кровать, выстроившись там правильной пирамидой.

- Юлька, ты что ли? - раздался уже совсем поблизости старушачий голос.

- Я, - ответила Юлия деловито, как ни в чем не бывало.

Пошла навстречу из комнаты. Он потный, бардово - красный, будто только что разрезанный пополам, и на скорую руку сшитый на машинке, а вдобавок с угоревшей головой, бочком двинулся следом. В темноте коридора они наткнулись на ссохшуюся старушонку с маленьким морщинистым личиком в виде треугольника, ограниченного черным платком. Темное одеяние и платок делали ее похожей на монашку и ничем, абсолютно ничем не походила старушка на высокую, статную красавицу Юлию.

- Опять парня привела, - всплеснула руками бабка, хлопнув по тощим мощам, - это ж чо ты с нами делаешь? Я вот отцу то все расскажу, больше молчать не стану! Хватит!

Склонив голову несколько набок в бабкину сторону, не отвечая ей, Юлия быстро - быстро проскочила мимо, Юрик успел сказать: "Здравствуйте", попытался улыбнуться бабушке своей возлюбленной, и драпанул следом сгорбившись, втянув голову в плечи, как будто опасался, что в след что-нибудь кинут тяжелое.

Бабка не кидалась и больше ничего не говорила, а семенила следом до самой калитки.

Оказавшись на улице, Юлия вчистила обратно в гору с неменьшей скоростью, чем когда спешила сюда. Погосян бежал рядом. Это походило на позорное отступление и переход Суворова через Альпы одновременно.

- Послушай, давай поженимся в сентябре ... или в октябре? Ты не против?

- Почему? - Движение маленького отряда в гору замедлилось.

- Что почему?

- Почему обязательно надо ждать осени, занятий, когда впереди два свободных летних месяца?

- После экзаменов мне надо домой, спросить разрешения у матери. Тебе тоже надо будет посоветоваться со своими родителями. Вообще то мы с матерью договаривались, что я не буду жениться до окончания университета, но теперь, с учетом повышенной стипендии, обстоятельства изменились в лучшую сторону. Мы сможем снимать комнату, или профком выделит нам комнату в общежитии. А в июле - августе можно подзаработать денег на свадьбу.

Юлия удивленно расширила глаза:

- Ты будешь спрашивать у матери разрешения жениться?

- А ты разве не будешь у своих родичей спрашиваться?

- Поставлю в известность. Пусть готовят свадьбу.

- Так значит, ты согласна?

- Что согласна?

- Выйти за меня замуж?

- В принципе да, только не понимаю, зачем ждать так долго. И вообще я не считаю, что родителей надо спрашивать, жениться нам или так вместе спать. Любовь - это наше с тобой дело, и ничье больше. По любви можно хоть сейчас пойти и расписаться. - Не заметив на лице Погосяна согласия, продолжила, - Но ты учти, терпеть не могу малохольных маменькиных сыночков, у них одно на уме всю жизнь: "А мама сказала то, а мама сказала это". Мама для них первая и последняя законная инстанция, держаться за ее подол будут до пенсии. С таким великовозрастным дитем все равно каши не сваришь.

Знаешь, анекдот даже есть: после первой брачной ночи молодой муж ползает по постели и что-то ищет. Новобрачная курит сигарету в форточку и спрашивает: -Что ты там потерял? - А мама говорила, что на простыни должно быть красное пятнышко. - Передай своей маме, что у меня белокровие.

Юрик весело захохотал.

- Надеюсь, ты не из тех маменькинких сынков, которые по утрам ползают с увеличительным стеклом, изучая простынки? - Спросила Юлия, дождавшись, когда он прекратит смеяться.

- Я? Нет. В смысле еще ни разу не ползал.

- Мою бабку тоже слушать не стоит. Всегда норовит мне какую - нибудь пакость устроить, характер такой, поздно перевоспитывать на старости лет. Специально про парней сказанула, что бы нас с тобой развести. По ее мнению, я обязана жить при ней и никуда не ходить, сидеть в духоте и слушать преданья старины глубокой. Благодарю покорно, пожила на первом курсе, больше ни за какие коврижки не соглашусь, довольно с меня, общежитие в сто раз лучше. Так говоришь, ни разу еще?

Юлия насмешливо скосила фиолетовый глаз на смущенного кавалера, который отрицательно помотал головой. Вздохнула и замолчала.

И молчала весь оставшийся путь до общежития, внимательно разглядывая асфальтовые трещины под ногами. Задумчивость ее была настолько глубока, что Юрик не решался завести новый разговор.

- Вот что Юра, - сказала она официальным голосом, - давай встретимся завтра, я еще подумаю над твоим неожиданным предложением, и завтра тебе отвечу, хорошо?

- Хорошо.

Она не пригласила зайти вместе с собой, и он побежал в профком, еще раз проверить все докуметы по проведенной билетизации. Со дня на день должен был приехать шеф, надо было доложиться об успешном завершении операции.

Открыл профкомовскую дверь и глазам своим не поверил, такая предстала умилительная картина: Шукис сидел перед Беллой Ивановной, на месте ее постоянной клиентуры, и разговаривал самым, что ни на есть любезным образом.

- Здравствуйте, - второй раз за один час вымолвил Юрик с ошарашеным видом.

Белла Ивановна, как всегда в таких случаях, бросила точный взгляд прямо ему в переносье, после чего отвернулась к окну, давая понять, что заметила вошедшего.

- А, это ты, ну, привет, привет, - Шукис лениво щурясь протянул квадратиком ладонь, после чего вновь обратился к своей конкурентке, и продолжая уговаривать, что им на данном этапе необходимо объединять свои усилия, и что многолетний опыт Беллы Ивановны есть бесценная сокровищница для всего профкома, из которой он собирается черпать еще многие годы. Короче шеф лил елей на голову Черчиля самым щедрым образом, ни слова не говоря о Москве, но мягко ненавязчиво улыбаясь, что не производило на мастера гипноза ни малейшего впечатления.

Юрику Шукис подал сигнал сидеть и ждать его. Битых два часа пришлось слушать чертовски медоточивый голосок начальства. Аж противно, как внутривенное вливание. Наконец тот слез со стула, ибо пришла настоящая клиентка, и ему ничего не оставалось, как освободить место.

Юрик доложился чин чинарем о блестящем завершении обмена билетов, но Шукис только вяло махнул пальчиками, мол, потом, да и неважно. Оставалось дивиться - шефа в Москве точно подменили. Они вышли из профкома и двинулись к общежитиям.

- Все полетело к черту, - сказал Шукис, нервно закуривая. - У Черчиля косматая рука наверху, мне только слегка намекнули, насколько косматая, и не рука даже, а нога, причем женская, что сразу поплохело. Честно говоря, не ожидал от нашей старухи такой подлянки, просто черт знает, что на свете делается, Распутин в юбке, да и только. Я бы с такими связями давно в Политбюро сидел. Так что нам трогать эту кучу нельзя, а то запах пойдет сильный. Придется жить в дружбе и сотрудничестве, черт бы побрал этот профсоюз, нелигитимная огрганизация, кругом одни блатные. А куда деваться? Блат выше наркомата.- Он задумался. - Ладно, как говорил Ильич, мы пойдем не таким путем, не таким путем надо идти. Так говоришь, обмен документов нормально прошел?

- Все в порядке.

- Так это плюс. Молодец, потом расскажешь в подробностях, я сегодня с самолета, устал, как цирковая мартышка в очках и сразу к Черчилю на прием - грехи замаливать. Теперь ведь надо будет строить какие - то отношения c этим мадьярским контингентом, ничего не поделаешь, придется терпеть, петь дифирамбы и здороваться по утрам. Кстати, тебе она отвечает?

- Нет.

- И мне нет. Значит и впрямь солидные связи имеет. Так бы и убил дуру за хамство. Ты еще забеги обязательно до своего отъезда, кой - какие дела есть на перспективу.

Шукис тяжело согнулся в пояснице, и мельтеша ногами как старик, перебежал по разметке перехода через дорогу перед самым носом автомобиля. Вот как Москва может выбить из колеи человека, что он начисто забывает о собственной безопасности.

Все утро следующего дня Погосян чистился и принаряживался, готовясь к решающей встрече. Руки у него неудержимо тряслись, как у горького пьяницы. Ситуация напоминало сватовство, где он выступал и в роли свата и жениха одновременно.

У бабок, торгующих на трамвайной остановке цветами из своих мичуринских садов, купил роскошный букет белых пионов и точно секунда в секунду стоял, стучался в притягательную дверь на втором этаже.

Несмотря на точность прибытия, в комнате кроме Юлии находились обе ее соседки, которые явно не собирались никуда уходить, - сидели за столом и готовились к очередному экзамену. Юлия указала ему на стул, сама же села на свою кровать, с самым домашним видом.

- Я хочу тебя спросить, как ты представляешь себе нашу жизнь после окончания университета?

- Обыкновенно. Окончим, значит, и если не поступим в аспирантуру, то вернемся домой, устроимся там на работу, и будем жить - поживать, добра наживать.

- У твоей мамы?

- Конечно, а где же еще? Да ты не бойся, нет абсолютно никих причин для беспокойства, поверь мне, у нас в доме две комнаты, мама в одной, она нормальный, хороший человек, мы в другой, все автономно, места всем хватит.

- Ага, стукаться на кухне задами. Ты должен уяснить сразу, что я буду во всем выступать против твоей мамы и в первую очередь потребую, что бы мы сразу жили с ней раздельно.

- Но понимаешь ... Она у меня не очень молода, ... здоровье неважное ... скоро совсем состарится, что будет делать одна в разваливающемся домике?

Юлия посмотрела на него долгим, немигающим взором, как Черчилль на своих клиенток.

- Чтобы сохранить хорошие отношения с родителями, надо жить с ними раздельно. Желательно в разных городах.

Вообще - то странная выходит история, еще минуту назад он и думать не думал о матери, как - то некогда было, но стоило Юлии поставить вопрос ребром, как все внутри, гораздо более глубокое, нежели любовь, более важное и насущное, вдруг возмутилось.

- Нет, я так не согласен. Будем жить в моем доме, вместе с моей матерью. Она тебе понравится. Со временем получим благоустроенную квартиру и переедем туда все вместе.

- Она мне не может понравиться.

- Не говори так, ты ее не знаешь.

- Она мне не понравится, я это знаю, - Юлия встала с кровати, подошла к двери, открыла ее и встала возле, указывая рукой на коридор.

- Уходи.

Это уже походило на спектакль с двумя зрителями. Зрители ждали финала.

Юрик встал и вышел. Дверь закрылась.

Пошел по коридору обычным шагом, каким ходил всегда, потом свернул на лестничную площадку, спустился на первый этаж, дошел до вахтерши, пожилой, огромных размеров тетки в стеганной безрукавке и домашнем байковом халате, в платке и толстых очках от дальнозоркости, сидящей за столом с газетой, рухнул на соседний стул. С совершенно непроницаемым лицом под грузом огромной тяжести, которую нес от комнаты Юлии. Вахтерша оторвалась от газетки, недоуменно посмотрела в его сторону поверх линз и продолжила чтение.

Его будто оглушило. Мысли все разом пропали, в голове ровный монотонный шум и ничего более. Не хотелось ни вставать, и куда - нибудь идти, ни даже думать.

Вахтерша перестала обращать на постороннего внимание: сидит и сидит себе, ждет кого - то, наверное. Иногда она делала тщетные попытки наводить порядок, требовала предъявить документы, но приходящие спокойно проходили мимо. Некоторые доставали какие-то корочки. Некоторые только обидно улыбались.

Покричав для вида, бабка затихала, снова бралась за пожелтевшую в пятнах газету "Известия" месячной давности. Она походила на всю систему законов страны: требовательных и строгих, которые большей частью никем не исполняются. Органы орут, что все про всех знают и видят, а народ тащит напропалую, что - где плохо лежит, тем и выживает только. Система действительно это знает, и не двигается с места: всех пересадить никаких тюрем не хватит.

И он тоже не двигался. Сидел и смотрел прямо перед собой, как пустой игрушечный болванчик. Почему так? Болван и ничтожество, которое можно пригласить, а потом выгнать в шею. И ладно. И пусть себе. Все объяснимо с элементарной простотой: ей нужен был другой человек, не он, Юлия ошиблась, приняв его за другого. Это бывает. Но что же ему теперь делать?

Ничего. Ничего не делать. Сдам последний экзамен и домой.

Так он, извините, все еще сдает экзамены? Просто удивительно, что когда мир кругом рушится на глазах и разбивается вдребезги, некоторые по - прежнему учатся. Привычка - вторая натура. Он станет вечным студентом. Будет весь седой ходить на лекции. И преподаватели будут рассказывать первокурсникам: вон видите тот человек, который поседел в один день из-за несчастной любви, это наша древняя университетская достопримечательность.

Оглушенный Погосян пробыл на вахте несколько часов, на улице уже стемнялось, было около двенадцати ночи. Старуха перестала клевать носом, начала недовольно поглядывать в его сторону, - дескать, хватит, посидел, пора и честь знать!

Ей надо затворяться, да укладываться на боковую, сдвинув стулья и соорудив неважнецкое лежбище. В семьдесят лет она вынуждена спать на стульях. Вот дожила бабка, так дожила!

Вдруг мимо по коридору знакомой горделивой походкой прошла к телефону Юлия. Набирая номер она не выглядела слишком удрученной, да и разговаривать стала веселым голосом, совсем как из прежней жизни. Юрик глядел на нее тускло, без всякого выражения, он не понимал о чем разговор и даже не прислушивался.

Тем временем Юлия обернулась к вахте лицом, бросила случайный взгляд, который угодил прямо на него.

Лицо ее сразу приняло надменный вид молодой вдовы получившей по завещанию миллионы, после чего скончавшийся старик воскрес, и даже приперся в гости, говоря, что он так пошутил. Резко отвернулась, со значением повесила трубку и решительными крупными шагами прошла мимо, доказывая, что удаляется от него навсегда. Уходит, делаясь все меньше и меньше. Когда стала почти незаметной, он вдруг вспомнил главное, что как будто вспоминал и никак не мог вспомнить сидя здесь, - у него же не выполнено самое важное дело, которое не терпит никаких отлагательств. До отъезда надо обязательно купить подарок маме.

Погосян тотчас встал и вышел вон. К большой радости старой пенсионерки - вахтерши.

3.

В магазине стоял таинственный полумрак, у входа дежурил милиционер, который, как показалось Юрику, смерил его подозрительным взглядом, а Юрик раскрыл рот и не знал, куда ему идти.

По всему периметру зала толпилось в три слоя граждане большей частью солидного возраста, и солидной комплекции, со светящимися глазами и лицами. Привычной очереди, как в гастрономе, здесь не было.

Вновь прибывшие сначала пристраивались к третьему слою, постепенно проникали во второй, затем в первый, оказываясь, наконец, у вожделенных стеклянных прилавков с драгоценностями.

Юрик последовал общей закономерности, и с высоты своего роста понял причину счастливого свечения лиц граждан. Витрины с драгоценостями освещались изнутри, и этот свет просто таки одухотворял покупателей. Однако из третьего ряда не было видно, что там рассматривают граждане первого ряда. Когда он пробрался к прилавку, занимая постепенно освождающиеся места, стало ясно, что попал не туда; на черном бархате светились кулоны разных форм, цветов, с разными камнями, некоторые были очень притягательны, но ему то нужны серьги.

В другом месте народа было больше всего, он отстоял там минут пятнадцать и, находясь во втором ряду, осознал, что здесь предлагают только кольца, снова сменил место на соседнее, где довольно легко пробился к наборам серебрянных ложек, ножей и рюмок с позолотой, которые продавались по очень дорогой цене, и не были ему нужны, так же как и кольца. Да где же мамины сережки?

Юрик покосился на милиционера, который в тот же момент зыркнул на него. "Эге, кажется, меня уже принимают здесь за карманника". К сережкам попал только после цепочек. А попав, вцепился в прилавок и не поддавался, когда его пытались оттеснить и слева и справа тетки, считавшие, что кроме них никому другому здесь делать совершенно нечего. Как бы не так.

То, что ему захотелось купить, он увидел сразу, и уже не мог отвести взгляда от большущих фигурных золотых сережек, с красными лучистыми камнями. Они лежали на черном бархате королевским подарком и сверкали меж своих собратьев, затмевая их полностью. Конечно, стоили они прилично, но приблизительно такие деньги Юрик и намеревался потратить. Все сошлось воедино, он потребовал показать изделия, продавщица не в пример более вежливая, нежели в гастрономе, дала одну штуку. "Беру", - сказал он, хотя в руках и без спецосвещения сережка не выглядела столь великолепной, как на витрине.

Ему выписали квитанцию, которую он оплатил в кассе, а заодним приобрел и черный футляр в виде ларца, размером с ладонь, с красным бархатом внутри, куда феноменально красиво улеглись тяжелые серьги - теперь ставшие самыми настоящими фамильными драгоценностями.

Стоило нажать невидимую кнопочку, крышка футляра откидывалась, и блеск золота попадал прямиком в его сердце. Юрик был на седьмом небе от счастья, представляя, как подарок увидит мать. Вот обрадуется! Он не позволил себе даже улыбнуться, но, проходя мимо милиционера, еще раз остановился, и специально нажал на кнопочку. Милиционер тотчас дернулся посмотреть, после чего весь сразу, начищенными сапогами, мундиром и фуражкой с кокардой, равнодушно повернул в сторону, теряя к студенту всякий интерес.

"Ага, теперь он принял меня за богатенького армяшку", - подумал Погосян, мстительно громко защелкивая футляр и засовывая его подальше во внутренний карман пиджака. Дело сделано! И какое дело!

К экзамену Юрик тоже предпочел готовиться у себя в комнате, что бы иметь приятную возможность через каждые двадцать минут устраивать прелестную пятиминутную переменку. Тогда доставал из - под подушки футляр с драгоценностями, нажимал кнопку: щелк! И с красного бархата в грудь вливалась волна радости. Как же она обрадуется, боже мой! А уж как он счастлив, словами не передать!

На волне такого приподнятого состояния духа, Юрик блестяще сдал последний экзамен, и уехал домой, не заходя на прощание к Шукису. Придумает еще какое-нибудь подпольное задание, ну его.

Дома он бросил чемодан у крыльца, пробежал по огороду, сорвав огурчик в пупырышках прямо с грядки, ополоснул его в бочке, съел и пошел в дом ждать возвращения мамы с работы.

Он заранее все продумал. Вручение подарка должно произойти в его комнате, за столом с праздничной скатертью. Пустая цветочная ваза не отвечала его понятиям о гармонии торжества, он срезал с маленькой клумбы последние, мелкие, оцветающие пионы, и поставил вазу с цветами в центр стола. С детским нетерпением еле - еле дождался маму с работы и сразу попросил занять свое место на стуле. Сейчас состоится небольшое волшебство. Настала минута его торжества!

- У меня есть для тебя сюрприз, - нарочито ровным голосом произнес Юрик, вытаскивая из недр чемодана футляр, и располагая его на стол специально таким образом, чтобы вечерние лучи осветили содержимое в лучшем виде, когда крышка откроется.

Мама не без удивления следила за всеми этими приготовлениями.

- Да? И что это?

- Сейчас увидим!

Он нажал кнопочку, как представлял и репетировал это сто раз в общежитии. Солнце блеснуло на золотом узоре, красном бархате и засветилось гранатовым живым цветом в гранях камней так, что лучшего освещения и не придумать.

- Примерь. Это мой тебе подарок.

- Откуда ты это взял?

- Ах ты, боже мой, да купил в ювелирном магазине. Деньги накопил со стипендии, еще и осталось.

- Это слишком роскошно для меня, - сказала она, робко беря одну сережку, вдевая ее в мочку уха. - Какая тяжеленная, здесь же килограмм золота!

Надев вторую, она подошла к зеркалу, недоверчиво заглянув в него.

Юрику и без зеркала сделалось ясно, что он купил слишком роскошное украшение. Если бы мама была яркой жгучей брюнеткой, армянкой, гречанкой или цыганкой с чувственными губами, горячими черными очами, то да, они пошли бы ей. Но на ее маленькой голове, с блеклыми седоватыи волосами, тонкой сухой кожей и многочисленными морщинами на шее, тяжелые золотые серьги не смотрелись.

Оба поняли это, но вслух восхитились и отображением в зеркале и самими сережками. Мать надела их на следующий день на работу, чтобы похвалиться подарком сына. Кому еще сын - студент покупает золотые серьги со своей стипендии? Только ей. И только раз она в них вышла в свет, после чего положила на место в футляр.

А через неделю спросила Юрика, не будет ли он против, если она поменяется сережками с одной яркой коллегой, которой те весьма приглянулись, на другие, поменьше, с камнем александритом. Ведь ее камень - александрит. И те другие украшения все равно будут навсегда считаться подарком Юрика маме.

Он с жаром согласился. На завтра в ее ушах оказались скромные, почти незаметные сережки с розоватыми камушками.

- Да, эти тебе больше подходят, - согласился Юрик, - я купил слишком большие и без александрита. Блестели очень красиво на витрине.

Июль месяц он прожил дома отлично. Домашних дел, как всегда, было по горло.

4.

Свой работой по домашнему хозяйству он был доволен, а вот качеством отдыха нет. Опять не было в жизни главного. Не было любви, она сгорела за те часы, когда Юрик сидел на скамье рядом с вахтершей. Ее ниокуда и не предвиделось, если лежать у себя в огороде на сарае и загорать.

Здесь разве что соседка - жена служившего в армии солдата подбежит и плесканет ковш холодной воды к нему на крышу сарая, где он загорал, после чего с хохотом убегает прятаться в высокую картофельную ботву. Но браконьерствовать в тылах советской армии Юрик считал ниже своего достоинства.

Ему было скучно, грустно и настроение день ото дня становилось все минорнее, не помогало ни созерцание с детства родной природы, ни купание в солнечной воде, ни загар, ни хорошая погода. Душа укладывалась в зимнюю спячку, перепутав сезоны.

Оставалось полмесяца свободной жизни, а он уже предчувствовал свою осеннюю депрессию, и двухсеансные сидения по вечерам в Доме офицеров, дабы заглушить тоску и никого не видеть, и жуткое одиночество на лекциях в аудиториях. В ожидании этого гнусного состояния его начинало до срока подташнивать, как забеременевшую, в предчувствии огромного живота. Нет ничего противней грязной, холодной и одинокой осени в Борисове. Юрик лежал на сарае, уткнув нос в пахнущий нефтью горячий рубероид, а близкая осень уже грозила засохшим листом, павшим с тополя на крышу от жары и безводья.

Влияние весеннего взлета, вызванного знакомством с Юлией, окончательно потеряло силу; он и так слишком долго планировал с необыкновенной гималайской высоты чувств, пока не ткнулся в землю. Дальше начнется сползание по наклонной плоскости в грязную канаву подлейшей тоски.

И он пошел в гости к однокласснице Вике. Штатная домоседка Виктория, как ей и полагалось негласным законом, пребывала дома.

Погосян прошел следом за ней в комнату, сел на другой край дивана и подумал, что у Вики появилась новая черта в общении: ровно она чего - то стеснялась, явно чувствуя себя не в своей тарелке. Будто ждала кого-то, кто придет и застав ее с Погосяном рассердится, нет, не рассердится, но все равно их отношения как-то изменятся, и ее это беспокоит каждую минуту.

Менее всего он хотел бы портить чьи - то планы, потому спросил сразу и без обиняков:

- Если к тебе кто - то должен прийти, говори сразу без всяких яких, я ведь проходил мимо, и забежал просто так, без всякого дела. Могу потом зайти, в другой раз, время еще будет.

- Нет, ничего.

Ручка закрытой двери повернулась, в комнату вошла девушка с пышной копной влажных волос, сказала "Уф!" и стала расчесываться их у зеркала, опустив голову вниз. Юрика она заметила минуты через две, когда он покашлял.

Вика медленно улыбнулась тонкими губами.

- Катя, познакомься, это мой одноклассник Юрик, Юрик, это моя подруга Катя. Прошу любить и жаловать.

- Я с большим удовольствием, - обрадовался Погосян.

От девушки исходило благоухание чистоты и невинности. А также хорошего импортного шампуня. Но притягательностью красоты она не отличалась, имея круглое лица, на котором зеленели в прищур умные глаза и остренький нос. Белесые брови, ресницы и множество полувыведенных веснушек дополняли вполне заурядную картину. Пожалуй, волосы лучше всего, - подумал Юрик, - даже влажные пушистые, вьются и редкого естественного светло - серого цвета, а так ничего особенного. К сожалению.

Видимо и девушке Кате Юрик не понравился, она продолжала расчесываться, не обращая на него особого внимания.

- Юрик учится в Борисовском университете, - поспешила сообщить Вика, - не женат, а Катя учится в нашем университете, филолог - литератор, собирается изучает творчество Булгакова. Не замужем. Будьте знакомы!

- Будем, - сказал Юрик. - Но, честно говоря, не слышал про такого писателя.

- И не читал "Мастера и Маргариту"?

- Нет, не читал.

- Сразу видно, - математик, - выправила положение культрегер Вика, - ты его подтяни, дай почитать.

"Нет, не мой типаж, - подумал Юрик, - не влюблюсь, нечего и начинать, думать даже не стоит. Но что - то в ней все же есть. А что - непонятно. Впереди четырнадцать дней, день отъезда - день приезда, так и вообще двенадцать. Напроситься что ли в гости, на Булгакова? Сделать это с помощью Вики оказалось легко, ибо она явно хотела выпроводить Погосяна вон. Почему? Изменились некоторые обстоятельства? Да какая ему разница?".

С Катей они вышли вместе.

И как-то само собой подразумевалось, что идут прямо к ней домой за "Мастером и Маргаритой" неизвестного писателя Булгакова.

5.

Катя жила в центре, в новом девятиэтажном кирпичном доме, стены которого выложены плиткой. По сравнению с обычными панельными многоэтажками с промерзающими швами, это не дом, а кремлевский дворец.

Они вошли в лифт, отделанный пластиком, а не стружечными плитами, как в панельках на окраине города. Катя находились близко, но ее волосы уже не пахли той свежесть чистоты, как после душа.

- Хороший у вас домик, - сказал он.

- Да, новый, - согласилась Катя, - поэтому все время перебои с горячей водой, и приходится ходить в душ к знакомым.

- А сколько комнат в квартире?

- Четыре.

- А семья большая?

- Тоже четверо: папа, мама, сестра и я. Сестра еще учится в школе и в балетной студии.

- Ясно. А нас двое. Мать и я. Кстати, и комнаты тоже две. В таком шикарном доме, как этот, дают квартиры только большим людям. У вас кто большой человек, папа или мама?

- Мама работник культуры, а папа директор завода, того самого, где папа Вики главный технолог.

- Значит, дали папе.

- Нет, не дали, он сам себе выбрал. В молодости папа хотел стать летчиком, но стал инженером. И до сих пор очень жалеет, не смог пройти комиссию по здоровью.

В прихожей с ними поздоровалась белокурая, высокая женщина лет сорока, мать Кати, которая приветливо посмотрела на Юрика, словно искала в нем сходства с кем - то, и вроде бы даже нашла чуть - чуть, затаенно улыбнувшись, пригласила проходить в катину комнату, а когда они вошли, заботливо прикрыла за ними дверь.

Комната была наполнена новыми современными вещами, там стоял мягкий раскладной диван, большой книжный модульный шкаф - стенка, комбинированный с платьевым шкафом, на отдельном столике большой музыкальный центр "Вега". Поверхность письменного стола, на котором находилось множество книг, тетрадей, ручек и фломастеров, тем не менее, являл собою воплощение абсолютного порядка, но трельяж был обвешан мягкими игрушками, какими - то открытками, подарочными сувенирами, большая розовая хрюшка и коричневый плюшевый медведь сидели по углам дивана, и сразу делалось ясно, что комната девичья.

Нет только соответствующего запаха духов, одеколонов, туалетной воды, и отсутствовали миллионы флаконов, коробочек, пузырьков с лаком, как у той же Вики, и это удивительно.

Юрик взглянул на ее лицо, и тут только понял причину естественного вида своей новой знакомой, которая, казалось, делала все, чтобы остаться неприметной: не пользовалась ни тушью для ресниц, ни тенями для век, ни губной помадой, ни лаком для ногтей, являя собой пример действительно натуральной блондинки, а поэтому выглядела весьма скромно.

Можно было предположить, что дамские аксессуары спрятаны где - то в укромненьком местечке, а она сама просто не успела нарисовать свой образ, и благодаря такому случаю, ему и удалось лицезреть ее действительное лицо. Однако полное отсутствие помадно - одеколонного запаха в девичьей говорило, что это не так.

Оказавшись в комнате, Катя сразу же достала из ящика кипу отдельных больших листов. Книга оказалась распечатанной на ЭВМ; все одинаковыми подслеповатыми буквами, имена собственные тоже не выделялись заглавными буквами. И очень приличного толщины.

- Самиздат?

- Вроде того. "Мастера" печатают с шестидесятых годов, но очень небольшими тиражами, у букинистов он стоит бешеных денег, а такая машинная распечатка обходится гораздо дешевле.

- А нельзя ли свернуть все это дело в ненужную газетку? У меня с собой нет никакой сумки.

Катерина взглянула на него весьма критическим взором и осталась недовольна:

- Я не могу отдать эту книгу с собой. Это мой единственный рабочий экземпляр. Можешь читать его здесь, за столом, пожалуйста, садись и читай сколько угодно. -Она включила проигрыватель, взяла пластику: - Баха слушаешь?

- Да.

Поставив пластинку, Катя взяла с полки книгу, карандаш и ... привычно легла на диван, открыв нужную страницу. Лицо ее хмурилось. Карандашик скользил по строчкам.

Короткая джинсовая юбка, обнажила колени и бедра, которые не имели идеальных удлиненных форм, как у Юлии, но выглядели весьма гладкими, крепенькими, и такими исконно молочно - белыми, что, похоже, пляжное солнце никогда не пигментировало их кожу.

Погосян вздохнул, уселся за стол и принялся читать распечатку. Прямо как в читальном зале научной библиотеки. Переворачивая хрустящий, захватанный десятками рук очередной лист, каждый раз кидал любопытный взгляд на ее ноги. Потом сделал себе перерыв. Встал поближе, у книжных полок, делая вид, что детально разглядывает корешки книг.

Катя достала с кресла плед и накрылась им до пояса.

Юрик понял, что его засекли, но продолжил молча рассматривать комнату, переходя от предмета к предмету. Когда пластинка доиграла до конца, перевернул другой стороной, обеспечив себе хоть какое - то дело.

В дверь коротко стукнули, и сразу вошел чернявый, высокий, с большими залысинами мужчина, по - спортивному поджарый, без малейшего намека на живот, но весьма начальственного вида. У Юрика не возникло ни малейшего сомнения в том, что перед ним находится отец Кати - директор завода, который одним коротким взглядом оценив производственную ситуацию, откашлялся и сурово произнес, обращаясь к дочери:

- К тебе человек пришел, чего разлеглась как корова?

Та бросила возмущенный взгляд, открыла рот, вспыхнула, но ... ничего не сказала в ответ. Села на диване, краснея все сильнее, пока лицо в какие -то пять секунд не сделалось бордовым от возмущения. Меж тем, выразив то, что думал с поистине директорской прямотой, и не дожидаясь возражений, папа вышел вон.

Юрик сел за стол, продолжив чтение текста, набитого кем - то второпях, с большим количеством опечаток. Следуя указаниям старшего поколения, Катя осталась сидеть на диване с книгой в руках.

Через час в комнате появился еще один человек - чернявая девочка, с очень смуглой кожей и диковатыми темно - карими глазами. Вернее сказать она вбежала сразу на середину комнаты на носочках, и уставилась на Погосяна, будто он был собакой неизвестной породы, и она не знала, что от этой собаки можно ждать. Или сейчас бросится и укусит, или замашет хвостом, предлагая поиграть?

- Это моя сестра Лидия, - устало прокомментировала появление нового лица Катерина, - я говорила, она учится в балетной школе, поэтому у нее такая странная походка.

- Почему ты про меня всем рассказываешь? Я про тебя никому ничего не рассказываю, между прочим. И не странная, а нормальная. Ты брала мою линейку?

- Нет, не брала.

- Я все равно проверю.- Лидия выдвинула верхний ящик стола, порылась в нем, с брезгливой миной отбрасывая предметы, потом средний, тоже все перелопатила, надув губки навела полный беспорядок в нижнем, и заглянула под столешницу.

Не найдя ничего опять приняла балетную позу, стоя посредине комнаты и оглядываясь по сторонам.

- Скажи честно, где спрятала, не то я здесь все переверну вверх дном.

- Уйди, у меня от тебя голова болит.

- Прямо так уж и от меня! -Девочка сделала странную штуку ногами, мельтеша икрами и пятками мелко - мелко, начала перемещаться к двери, за которой и пропала.

Катерина посмотрела ей вслед, потом на Юрика и слабо, обреченно улыбнулась одними краешками губ, словно завтра ей предстояло умереть от чахотки и она об этом давно знает. Лицо ее неимоверно осунулось по сравнению с тем, как он увидел ее розовой, выходящей из душа.

- Слушай, ты ложись, я пойду, - сказал он, - потом как -нибудь приду в гости, и дочитаю, ладно?

Она кивнула головой и тут же схватилась за виски.

- Голова раскалывается.

- Прими таблетку.

- Кончились все таблетки.

- Давай, зайду в аптеку, возьму каких тебе надо.

Она удивленно посмотрела, подумала и согласилась.

- Купи аскофен пару стандартов.

Страдальчески морщась, проводила его до дверей, попросив у матери денег на лекарство.

- Да у меня есть, - неуверенно сказал Юрик, до того ни разу не покупавший аскофен.

- Вот уж нет, денег мы вам дадим, - радостно сказала мама.

- Куда собираетесь? - Поинтересовался из кухни папа.

- Юра сам сходит для Кати в аптеку купить лекарство, - с некоторой гордостью объяснила мама, будто о необыкновенном подвиге.

- Вот и отлично, - обрадовался папа, - пусть заодним принесет нам пивка, - как тебя? Юра? Юра, возьми вот банку трехлитровую и сетку.

- Не бери у него банку, пусть сам идет за своим пивом, - сказала Катя, страдальчески держась за виски.

- Вот интересно, - изумился папа, появляясь из кухни с тарой, - тебе значит - так иди, а мне нет? Заодним же, я не посылаю его специально, а только заодним, здесь рядом, пять минут и полную банку в ларьке нальют.

- Действительно, мне не трудно, - подтвердил Юрик, беря банку в сетке.

- Ну и зря, - сказала Катя, - совершенно необязательно им пиво покупать. Они уже сегодня выпили достаточно.

- Ну что поделаешь, окончилось раньше времени, - пояснил папа и вернулся на кухню, где собщил кому - то, - сейчас принесут свеженького.

Лекарство Юрик купил в первой же аптеке, с пивом случилось затруднение. Его не было в ближнем ларьке, а другие он не знал, потому что в этом районе за пивом ранее не ходил. Поехал туда, где должно было быть точно, там оказалась очередь. Пришлось стоять полчаса.

- Пиво будешь пить с нами? - Спросил папа сам открывший дверь.

- Нет, спасибо. - Юрик отдал лекарства и сдачу маме, Катя еле - еле вышла из своей комнаты, помахал ей рукой и повернулся уходить.

- Приходите к нам еще, будем ждать, - сказала мама мило улыбаясь.

Погосян кивнул, а про себя подумал, что больше к ним не придет, ничего особенно интересного в том Булгакове нет, так себе текст.

Действительно, зачем к ним идти? Чтобы снова встречаться с папашей - грубияном? Мамаша ничего себе, приятная тетенька, улыбка у нее милая, и Катя, похоже, в нее пошла, по крайней мере, внешне - серебристая блондинка, а сестра в папу, брюнетка с фокусами. Все равно счет 2:2, и главное к ней его ни чуть - чуть не тянет.

Ни к самой Кате, ни просто в гости ради общения, хотя без всякого сомнения в голосе можно сказать, есть что-то в этой девице особенное, какая-то простодушная открытость и прямота.

В принципе он рад, что на свете существует такая нормальная порядочная девчонка, но дружить с ней исключительно ради ее прекрасных душевных качеств - увольте, не входит в его намерения. А значит, прощайте Катя, мы с вами больше не увидимся! А как многозначительно посмотрела Вика им во след. Как сваха на своих больших должников. Вот дура! Но он пока еще не дурак! Никогда!

Сказав так сам себе, дома он развеселился окончательно, поставил под иглу виниловую пластинку, где заунывно - трагический ВИА стонал: "Никогда - никогда, никогда - никогда, никогда - никогда ... ", и сам гнусаво ему вторя запрыгал по комнате козлом, отчего игла поехала по пластинке, а Юрик, подскочив последний раз повыше, улетел на свой диван и в полете даже сцепил ручки на груди самым примерным образом и закатил глазки.

Гип - гип, ура! Как говорится все хорошо, что хорошо кончается, а здесь даже начаться не успело. Девушки с мигренью и прежде никогда не входили в круг его интересов, не войдут и впредь!

День прошел отлично. Опять позагорал на крыше, где его облила холодной водой из ковшика неуемная соседка с веселыми глазами, купался в душе и бочке, несмотря на август, - жара стояла как в июле, поливал огород и лопал без счету помидоры с кустов и огурцы с грядки, пополняя запас витаминов для будущей долгой борисовской зимы.

Но ближе к вечеру у него возникло тревожное ощущение невосполнимой потери, которое к следующему утру четко определилось: он так и не прочитал роман Булгакова! Хотя, если подумать, эка невидаль! Можно потом как - нибудь прочесть в библиотеке, к тому же фельетонный стиль произведения ему не по душе, так писал в местной областной газете завзятый фельетонист Райхлин, бросаясь словечками, словно кирпичами в чужие окна. Однако стоило перевернуть газетный лист, как все напрочь вылетало из головы: и про что писал Райхлин, и на какую тему, а Берлиоз с Бездомным так впечатались в память и ожили в мозгу, что ему просто необходимо было дочитать начатое до конца!

И потом, не в характере отличника Погосяна оставлять даже самых мелких дел недоделанными. Поэтому через день он собрался, и снова поехал в гости по известному адресу в деловом, а не влюбленном настроении.

"Если папаша опять привяжется с пивом, резко пошлю на фиг, - подумал Юрик, сочиняя фразочку по убойней, - скажу: извините, сегодня не в настроении за пивом бегать. И за водкой тоже! А что? Посмотрим, как директор проглотит. Лично ему, Юрику Погосяну даже интересно прозондировать номенклатурного работника на предмет язвы желудка".

На этот раз Катя встретила его, будто хорошего старого знакомого, голова у нее явно не болела, она лучисто ему улыбнулась, тотчас провела в комнатку, закрыла дверь, усадила на диван, сама села рядом и стала показывать семейные альбомы с фотографиями. Нет, все-таки любила она носить короткие платья дома. То, что было надето сегодня, тоже открывало ноги высоко, но когда на бедрах лежал альбом видны были одни коленки, на них Юрик в основном и глядел.

К фотографиям из прошлого он остался равнодушен, кивал головой, слушал, да в основном помалкивал, один только раз черт дернул для проформы ткнуть пальцем в одну фотку, где Катенька была сфотографирована в обнимку с молодым человеком в зимней шапке - ушанке.

- А это кто?

Катенька сбилась с не слишком сложного повествования и ужасно покраснела. Юрик подумал, что она краснеет гораздо сильней, чем он, и в замужестве ее очень легко будет контролировать, все эмоции у нее тотчас выплывают на лицо. Она пыталась что-то сказать, у нее перехватило горло, как на морозе и получилось нечто нечленораздельное. Он хотел перевернуть страницу, но она не дала. Справилась с волнением:

- Один знакомый, мы с ним дружили в десятом классе, Володя зовут.

"Ясно, - подумал Юрик, и скорей перевернул лист от греха подальше. - Мне то что? Мне - ничего". Но дальше тоже оказались фотографии с тем же молодым человеком, в разных положениях. И еще несколько листов подряд, видно действительно, дело было серьезное.

У Кати опять испортилось настроение. Она сидела болезненно нахохлившись, пока альбом не захлопнулся. После этого вздохнула, но не с облегчением.

- Так я почитаю книгу? - Спросил Юрик, направляясь к своему месту за столом, где по - прежнему лежала кипа листов, явно нарушая своим присутствием заведенный идеальный порядок. Ага, раз не убирала, значит ждала.

Она рассеяно кивнула, продолжая сидеть на диване, в обнимку с альбомом.

Юрик перестал ее замечать, с размаху погрузившись в роман, как в большую ванну с прогретой за день солнцем водой.

Он не замечал, что девушку продолжало что - то беспокоить. Катя убрала альбом в шкаф, взяла книгу и простой карандаш, открыла, посидела немного, снова закрыла и скользнула по Юрику смятенным взглядом. Тот сидел сосредоточенный и отстраненный от всех. Ей показалось, что он сердится на нее.

- У нас с ним все давно окончено, - сказала она.

- С кем? - Юрик еще более нахмурился, что его отрывают.

- С Володей, ну тот, на фотографиях. Мы начали дружить с ним, когда я еще училась в десятом классе, а он вернулся из армии, и это продолжалось два года.

Сделав понимающее лицо, Юрик пожал плечами. Его это не касалось.

- В десятом классе все дружат. Я тоже дружил, что с того?

Катерина оживилась:

- Ну и чем у вас кончилось?

- Собственно ничем не кончилось. Подруга юности веселой благополучно вышла замуж и родила ребенка. Потом развелась. Се ля ви.

- И какие у вас сейчас отношения? - Выждав некоторое время, когда он снова уткнулся в распечатку, спросила она.

- Никаких. В смысле нормальные, товарищеские.

- Мы собирались пожениться, - сказала Катя глуховатым тоном, - а он вдруг уехал жить в другой город. К бабушке. Поссорился с родителями и уехал.

Погосян вспомнил Судакова, с трудом сдерживая улыбку. Мысль, что какая - нибудь девушка тоже может тужить по Вите, никогда бы не пришла ему в голову без дополнительного постороннего воздействия. Такого как сейчас. Мир оказался полон бабушкиных внуков и маменькиных сынков, куда не плюнь, попадешь или в одного или в другого.

- Сначала мы переписывались с ним, потом, как это обычно случается, он стал писать все реже и реже, потом я одна писала, а он не отвечал. Через некоторое время пришло вдруг письмо, только не от самого Володи, а от его бабушки. Она слезно жаловалась, что внук сильно пьет, нигде не работает и не учится, ведет бездельный образ жизни. Она просила меня помочь, а что я могла сделать, находясь за тысячу верст? Поехала к нему, помогать.

Юра, ты не представляешь, какие удивленные глаза сделала та бабушка, когда увидела меня! Будто и не писала никакого письма, будто я сама приехала от нечего делать, ах, что говорить? Я почувствовала себя дура - дурой, и в тот же день ушла обратно на вокзал. Целый год потом не могла избавиться от воспоминаний, зато хоть письма писать перестала. А так, наверное, до сих пор бы писала, пыталась наставить на путь истинный.

- Все проходит со временем, - попытался быть мудрым утешителем Юрик, - и хорошее и плохое.

- Нет, - не согласилась она, и показала на висок с голубой ленточкой вены, - у меня лично все остается вот здесь, до самой последней мелочи и это жутко мешает. Я не умею забывать. Я все, все помню, решительно все, от самого начала и до конца.

"С этой девушкой не стоит иметь дел, слишком уж переживательная особа". Юрик кивнул и снова уткнулся в Булгакова, он спешил прочесть все за сегодняшний день, чтобы больше не возвращаться, и гнал галопом по европам. Лишь просматривая по диагонали места про Древний Рим, предпочитая новое время и уже поздним вечером со страшным облегчением отбросил в сторону последний лист распечатки.

Кати в комнате не было, она то уходила, то возвращалась, один раз предлагала пойти толи пообедать, толи поужинать, но он отказался, не желая становиться здесь "своим", аккуратно сложил кипу, передал Катерине, поблагодарил, глянул на часы и ужаснулся, потом в окно, там было темно.

- Забыл, мне надо огород полить! - И устремился в прихожую. Катя молча провожала до дверей своей комнаты. Как и в первый день, он прижалась к косяку и молча глядела, как гость торопливо обувается.

Из кухни появилась мама со своей очень впечатляющей улыбкой, скорее не заведующей местной культурой, а прямо народной артистки.

- К нам приехала замечательная балетная труппа из Киргизии, Катя купила билеты, а папочке нашему некогда, может вы, Юрик, составите нам завтра компанию?

Он вопросительно посмотрел на Катю, та отстраненно кивнула, ощутив на себе его взгляд, коротко подтвердив информацию.

- Хорошо, во сколько будет спектакль?

- В семь вечера, вы приходите сюда к половине седьмого, отсюда близко, вместе и пойдете.

- Спасибо, буду в половине седьмого.

Распрощавшись, вышел в прохладу площадки и у лифта понял, что с Катей придется встретиться еще раз. Это не вызвало в нем досады, одно легкое удивление. Зачем это я? -Подумал он, хотя от него в данном случае ничего не зависело.

6.

- Куда наглаживаешься? - Поинтересовалась мама, заметив его приготовления к походу на балет.

- К Кате. Недавно познакомился, учится в университете, тоже окончила третий курс. Некрашенная блондинка, приличная семья, сестра - балерина. Кстати, сегодня идем с ней на приезжий балет из Киргизии. Я посмотрю, если понравится, сходим с тобой потом вместе.

- Ты даже Майю Плисецкую по телевизору смотреть не хочешь.

- Что сравнивать? Толи пожилая Плисецкая по телеку, а то молоденькие гиргизки живьем.

- Вот папаша вылитый! Даже смеется так же, ох, глаза бы мои не видели!

Возле катенькиного дома прямо на тротуаре расположилась новая блестящая лаком "волга", которая полностью перегораживала пути пешеходам.

Дорога после ночного дождя стала грязной, машина вьехала для стоянки на тротуар. Около бордюра еще можно было бочком проскользнуть, однако водитель курил развалившись на подушках с важным видом, и для собственного удобства раскрыл дверцу, а чтобы ее не захлопнул кто, выставил на асфальт ногу в начищенной туфле. Это была ведомственная машина райкома или горкома партии или блатного директора магазина.

Прохожие осторожно обходили машину, выпрыгивая козликами через лужу на проезжую часть и обойдя машину по грязи, чертыхаясь, возвращались на тротуар. Отставив далеко на улицу руку с сигаретой, шофер мизинцем стряхивал на них пепел. Он явно возил очень большого начальника, раз не боялся ГАИ и парковался на тротуаре, что простым смертным автолюбителям строго запрещено.

"Что будет, если взять и сильно захлопнуть дверцу?", - небольшой мордобой, который для него обязательно окончится пятнадцатью сутками как минимум, а может и годом условно, а там автоматом отчисляют из университета и все, даже если морду набьют ему, а не он. Машина то начальника. Равенство у нас исключительно на первомайских транспарантах, но отнюдь не в органах милиции. Так что себе дороже.

Юрик сдержал неуемный мстительный порыв и попросил по - хорошему:

- Вы заняли весь тротуар, будьте так добры, прикройте дверь.

- Что больной что ли? Обойдешь, не облезешь.

Помечтав немного о маленькой магнитной бомбе под бензобаком, Юрик следом за всеми спрыгнул на дорогу своей сверкающей обувкой, которую начистил для балета, прямо как балерун. От проезжающего горбатого запорожца увильнул, но от грязи не уберегся, долго топал на асфальте, перед тем как зайти в подъезд. Холуй снисходительно наблюдал за ним из салона, пуская колечки дыма на улицу.

В прихожей стояли готовые к отплытию Катя с маман, но откуда - то доносился голос сестры, что бы ее немного подождали, она скоро! Катя была в строгом сером костюме, простом, но очень элегантном, в нем она казалась взрослее своих лет, и походила на молодую учительницу на выпускном школьном балу, которая с полным на то основанием может запрещать старшеклассницам пользоваться косметикой, так как сама ею не пользуется. Юрик с удовольствием посмотрел на свою девушку, право, с такой леди не стыдно показаться в обществе.

- Как вы подходите друг другу, - произнесла мамаша, - просто чудесная пара.

Сестра мигом выскочила в прихожую:

- Кто это здесь чудесная пара, дайте посмотреть. - Посмотрела, но ничего не сказала.

Возможно не нашла слов. Катерина скромно потупившись коснулась пальцами его рукава, как бы прося не обращать внимания.

Вчетвером они спустились на беззвучном лифте, а выйдя из подъезда мамаша сказала:

- Папа выделил нам свою служебную машину по такому случаю.

- С Рудиком? - Обрадовалась Лида.

- Конечно с Рудиком, он же ее водит.

В костюме и при галстуке, словно он тоже собрался в театр, Рудик элегантно открыл заднюю дверь для дам. Юрика он в упор не узнавал, или сделал вид, что не узнал. И сев на переднее сиденье, тот решил ему напомнить.

- У вас не найдется чистого платочка? - Спросил, как ни в чем не бывало.

Рудик тотчас вытащил из нагрудного кариана.

- Рудик неудачно припарковался, - объяснил Юрик спутницам, поднимая ногу и обтирая туфель, - прямо поперек тротуара. Пришлось обходить его по дороге, а там, сами понимаете, грязь.

Оберев второй башмак, вернул платочек Рудику, с удовольствием ощущая, что ответные маленькие гадости делать много приятней, чем даже подкладывать бомбочки под бензобак.

Рудик принял платок, не моргнув глазом, закинув его в бардачок. Он поправил зеркало заднего вида и весело помахал девушкам.

- Водила, - скомандовал Погосян, - ладошки клади на баранку и поехали. Махать будешь в заводской самодеятельности, причем в свободное от работы время. Нам в драмтеатр. Надеюсь, дорогу знаешь?

Рудик помрачнел, но смолчал. Наконец то они тронулись.

- Маргарита Сергеевна, можно я вас ждать не буду, а смотаюсь друга свозить в ЗАГС?

- Конечно, Рудик, подъедешь потом, к окончанию. Девочки, во сколько закончится балет?

- В девять.

- Нет, минут без пятнадцати девять.

Понимая, что сейчас начнется дискуссия, Юрик определил регламент голосом, не приемлющим возражений.

- Рудик подъедет в половине девятого, если что - подождет.

Заднее сидение промолчало.

Поняв, кто в салоне хозяин, со следующей просьбой шофер обратился непосредственно к Погосяну:

- Я уже опаздываю, можно здесь вас высажу, а то придется разворачиваться и потом сложно парковаться на площади.

- Будь добр, доставь нас до места, припаркуешься на площади, где положено. Пора поучиться делать это правильно, а то привык вставать поперек пешеходных дорожек.

У Рудика побелели костяшки пальцев, так сжал он руль, а ничего не поделаешь, пришлось таки запарковаться у Драмтеатра.

-Чтобы в половине девятого был как штык на этом же самом месте, - сказал Юрик на прощание и невежливо хлопул дверью, не дождавшись ответа.

- Ты прямо, как папа, - сказала Катя. При этом было не вполне ясно, осуждает она его или восхищается.

- Да, Юра настоящий мужчина, умеет настоять на своем, - подхватила маман уже с очевидной похвалой. - Рудик этот совсем от рук отбился, чуть что так сразу: "ждать не могу, надо ехать заправляться". Почему то всегда на нас заправляется. Пользуется тем, что папе не говорим, тот бы ему быстро хвоста накрутил.

Только Лида, блеснув восточными мстительными глазами промолчала, она была явной поклонницей Рудика. По мнению Юрика, она походила не на балерину, а на цирковую наездницу, было в ней много горячего и рискового.

- Вы балет Хачатуряна "Танец с саблями" не танцуете? - Спросил он.

- А кого мне там танцевать?

- Гордую черкешенку, которая одим взглядом побеждает всех саблистов разом.

- Что ж, придется ехать в Москву, знакомиться с Хачатуряном, или может он ваш родственник? Замолвите словечко?

- Юра, вы не знаете, почему интелегентным людям так трудно жить? - спросила маман. - Но тут же сменила тему, указывая под потолок, - это самая большая театральная люстра из хрусталя в Сибири, между прочим, делали в Германии, правда грандиозное производит впечатление?

- Если грохнется сейчас, мало никому не покажется, - резюмировала Лида, и тут он был с ней полностью согласен. Люстра производила громоздкое впечатление тяжеловесной ненадежности. Народ под ней не останавливался, предпочитали глазеть со стороны, а лучше даже с балкона второго этажа.

- И паркет новый великолепен, и мрамор, правда?

- Да, паркет хорош, - согласился Юрик, чувствуя, что по работе мамаша имеет непосредственное отношение к ремонту рассадника культуры областного масштаба.

- Какие сюда деньги вложены, - восхищенно сказала она, - представишь, и ужас охватывает.

Все десять минут до спектакля они прогуливались по ковровым дорожкам, скрадывающим шаги, парами: Маргарита Сергеевна с Лидией, а Юрик с Катей. Очень близко, но уж конечно не под ручку, как все прочие.

Гуляя, Юрик чувствовал себя чудовищно воспитанным интеллегентным человеком. Не пылал жаром как печка, мысленно не раздевал свою подругу и не восхищался грудью и прочими частями тела. Даже в голову не приходили такие мысли.

То же самое в зале, где он предупредительно уступил даме подлокотники, не забрал ее руки по самую грудь и не старался поприжать ножку своей коленкой. Нет, ничего такого.

Пожалуй, впервые в жизни, сидя рядом, ему было очень просто сохранять рафинированную воспитанность со знакомой девушкой, с которой оказался рядышком в темноте. С Катей он ощущал себя женатым человеком примерно пятнадцатилетней выдержки. Далеко позади остались три пятилетки совместной жизни, в своей половине уже нечего искать нового, все давно известно, к тому же благодаря хорошему воспитанию и благородству натуры, сюрпризы не грозят.

А он еще удивлялся: как это могут спать муж с женой рядом? В одной постели? Оказывается - можно и очень даже спокойно сидеть и не желать ничего кроме интересного зрелища. Но его то, как раз, и не показали.

Сцена оказалась не присопособленной для таких прыжков, оркестр из глубины ямы привыкший играть, чтобы не перекрывать голосов актеров, не мог затмить страшного грохота ног по резонирующим доскам сцены. Получилось то, что должно получиться, когда в театре драмы дают балетную постановку. В воздух поднялись клубы пыли, хорошо видные в синем свете прожекторов.

- Ничего страшного, - успокоила всех Маргарита Сергеевна после окончанию спектакля, - к тому времени, как наша Лида окончит балетное училище, и станет прима балериной, мы обязательно построим у себя Театр оперы и балета. Проект уже имеется.

Они вышли из театра, оглушенные дробными па - де- де, сели в машину, которая довезла их до дома. Юрик проводил дам до квартиры, но заходить не стал, сказал на площадке "до свидания", после чего сразу пошел домой с ощущением полностью выполненных и перевыполненых обязательств по культурной программе.

Теперь уже ничего не мешает расстаться навсегда.

- Ну что, понравился балет? - Спросила по возвращению мама.

- Пыль и грохот под фанфары. Хватит с меня всех этих театров, надоело.

Однако через день он пригласил Таню в кино, в качества ответного жеста доброй воли. Они же не взяли с него денег за балетный спектакль. Потом она позвала его сходить на выставку современной живописи, с которой они ушли вместе в гости на квартиру молодых художников - мужа и жены. Это были катины знакомые.

- Ты подружился с новой девушкой, или по - прежнему с Катей? - поинтеросовалась как-то мать.

- С Катей все ходим.

- Ну и как она тебе, нравится?

- Какая - то слишком ортогональная, правильная тоесть. Если сказать откровенно, то как девушка, она мне совсем не нравится.

- А как кто нравится?

- Как необременительный и приятный спутник.

- Смотрю я на вас, мужчин и вижу, что мало среди вас умных людей, а все больше какие - то дуралеи. Нравятся вам вертихвостки, которые водят вас за нос, обманывают на десять раз и смеются над вами, вот тогда вы бегаете за ними высунув язык. Их вы добиваетесь, прямо из кожи вон выскакиваете. А нормальная достойная девушка вам не подходит, так как себя не рекламирует, не оголяется, вино с вами не пьет, не курит.

- Ну почему ты так говоришь?

- Да потому что знаю.

Когда Юрик уезжал в Борисов, Катя попросилась прийти проводить его на вокзал.

- Вообще - то мама пойдет меня провожать, - сказал он, но если хочешь, тоже приходи, окажешь моральную поддержку.

С матерью у них с детства не заведено было целоваться, ну а с Катей тем более, с чего это вдруг? И говорить совершенно не о чем, поэтому надсадно улыбались и смотрели по сторонам, как отъезжающие студенты веселились большими толпами, бренькали на гитарах, орали песни и хлопали друг друга под локоть со всего размаху, играя в "жучка".

Он попросил их идти домой, но они встали у того окна, где было его место, и ждали отправления поезда с почти одинаково горестными глазами.

Юрик махал им рукой: "Идите, чего стоять ждать? Хватит, сколько можно?". И поезд, как назло, попался слабосильный: все гудел, дергал вагоны, а с места никак не двигался.

Они почти одинакового роста, обе неяркие белесые блондинки, только мать похудее из-за болезни. Когда поезд тронулся и тихо поехал вдоль перрона, обе стали махать руками, все уменьшаясь, пока не слились в одну неопределенную точку.

На этот раз Юрик ехал в Борисов с твердой целью заняться наукой по - настоящему. Деваться некуда - четвертый курс, пора брать Грум - Канавина за глотку и требовать с него тему диплома.

7.

Все свалились в комнату с вещами и чемоданами в один последний день перед занятиями, и казалось, что здесь встал на постой цыганский табор.

На столе самое походное домашнее угощение, какое может быть только раз в учебном году, пироги, бутылка с домашней наливкой, наконец - то кивский торт! Целый, невредимый, не обкусанный острозубыми девицами!

До чего же сытный и ароматный запах стоит в комнате! Аж жить хочется! Кровати не заправлены, матрацы побросаны как попало, а бис с ними, все торопливо уселись за стол в предвкушении пира горой.

- Мужики, дайте я расколюсь, вам как родне, - объявил Христенко с загадочным видом беря бутылку в руки, - представьте себе, сегодня ночью в поезде, с такой чертовкой познакомился, что ни словами сказать, ни пером описать. - Он зубами вытащил пробку из бутылки, и стал плескать густую темно - рубиновое вино по стаканам.

- Вишневка? Я по запаху чую - вишневка!

- Украиной пахнет, - сказал Шихман довольно, - так где ж ты ее ночью надыбал ту чертовку?

- Где - где. Говорю же русским языком - в поезде! Где ж еще?

- Ну, допустим, я в самолете прилетел, там тоже девочки были - первый класс! Но я на своем месте сидел, и только облизывался.

- Не, тут все как в волшебной сказке. Представьте себе ночь, поезд разогнался - летим через тайгу сломя голову, только колеса успевают на стыках вздрагивать. Сижу на нижнем боковом сидении, жду пока все пробегают на ночь глядя, успокоятся, спать залягут, тогда можно и мне на боковую идти - все нижнее сидение мое, пацан с которым вместе ехали, к себе на верх забрался. Сижу, уже голова падать начала на грудь, за окном полнейшая чернота, ни звездочки, ни огонька, народ утихомирился, захрапел местами, освещение потушили, только ночники еле - еле тлеют. Кругом осоловелость, сопение и храп с причмокиванием, как у нас в комнате после двух сковород картошки с салом, голые пятки торчат прямо в морду, если по проходу идти.

Перед тем как встать, чтобы матрац раскатать, да постелиться, посмотрел вверх, кабы головой в чьи пятки не угодить. А с ближайшей второй полки, которая торцом то ко мне выходит, представьте себе, мужики, на меня ... глаза смотрят! В упор, не мигая, черные таки, круглые. Как на расстреле!

Я вставать начал, но под их напором меня прямо об стенку как шибанет, пал на место. Смотрит! У меня весь нос от сквозняков опять распух, чирьи уже чешутся внутри, а она смотрит как зачарованная, будто совсем даже не меня, а горное озеро на Тянь-Шане видит.

- Эх, везет же некоторым! Даже в занюханом плацкарте. - Расстроился Шихман, - а тут и в самолете никто внимания не обратил. Хотя нет, тоже было дело. Одна красивая стюардесса идет по проходу своей фирменной аэрофлотовской походкой, ножками виляет, виляет, и этак друг за дружку ими цепляется, я к ей со всем своим расположением разулыбался, она вдруг ко мне наклоняется с загадочным видом, тоже улыбается, и говорит: "Вам пакетика не требуется?". Нет, вы представляете? Наглость какая!

- Ты обалдел?

- Да я просто в транс впал! Ну, неужели у меня морда такая, что перепутать можно, когда я ножками восхищен, а когда ... извините, - Шихман замотал головой от огорчения.

- Тогда давайте по - второй вдарим. Наше счастье, что Соловейчик смылся, он бы сейчас со страху забился под кровать, и мяукал оттуда дурным голосом. Предлагаю тост:

- За глаза с верхней полки.

В дверь постучали, и сразу вошла одногруппница Шихмана Немцова Светлана.

- О! Толик! Толик приехал! - Попыталась передать всем своим гибким телом искренний восторг. - Иду, слышу - голос, вроде он, мой любимый, дай, думаю, зайду! Я по тебе так соскучилась, ты просто не представляешь!

Шихман расцвел.

- О, и тортик мой любимый привез, а что в гости не приглашаешь? Фу, бяка, как это называется?

- Да я ...

- Так, внимание, товарищи! -Подскочил со своего места Юрик, - в виду приближения природно - народного катаклизма, предлагаю немедленно разделить торт согласно числа жильцов, прописанных в данной комнате!

И пользуясь тем, что на Свету Немцову напал столбняк, и она застыла на секунду в протестующей позе, а Шихман опять провалился в спасительный транс, он схватил не мытый с прошлого учебного года нож, и резанул торт пополам. И еще раз пополам - получились четыре одинаковых части.

- Вот, а теперь, Толик, можешь отдать свою четвертинку в фонд голодающих однокашниц, или вернее сказать, однотортниц.

- За кого вы меня принимаете? - Ненатуральным голосом изумилась Немцова, - да ноги моей здесь больше никогда не будет!

И она красиво удалилась. Как стюардесса.

- Светик! ... Семицветик! - Исторг вопль прямо из души Шихман, - погоди!

Он попытался рвануться следом, но Христенко с Погосяном вовремя схватили за руки и усадили на прежнее место.

- Остынь! За святое пьем: за науку!

- За баб - с!

- За девушек! - Откорректировал Толик, - спугнули вы мне Светку, а ведь почти сама пришла, залетела к нам, как синичка в форточку! -Но выпив уже не пытался бежать, а стал кушать зажмурившись сразу из двух рук два пирожка, один с капустой, другой с картошкой. -Черт, вкусно как, - сейчас запою. Слушайте все, как поет пьяный, несчастный Шихман. Юрик, ты подпевай, за компанию и уксус сладкий.

Мотив "Варяга" всегда доводил их до слез, потому что пели эту песню только основательно подвыпив.

Раскинулся график по оси абсцисс

Вдали интегралы мерцали,

Студент не сумел интегралы те взять,

Ему в деканате сказали:

Далее заорали все хором и очень весело:

Анализ нельзя на арапа сдавать,

Бахметьев тобой недоволен,

Изволь - ка критерий Коши доказать,

Иль будешь с мехмата уволен.

Студент как осиновый лист задрожжал,

Сознанье его помутилось.

Продвинувшись боком к доске,

Он упал - сердце больше не билось.

К ногам привязали ему Фихтенгольц,

В матрицу труп завернули,

И тихо молитву прочел деканат,

В слезах - теорему Бернулли.

Напрасно старушка ждет сына домой

Ей скажут - она зарыдает

А синуса график волна за волной

По оси абсцисс пробегает.

Шихман попытался заорать: "Ты ж мени пидманула, ты ж мени пидвела", но ему не дали, сначала просто зажав рот, а потом логично пояснив, что Светка в соседней комнате не так поймет. И Толик мигом угомонился.

- Что же ты предпринял, после того как обалдел? - Продолжил опрос счастливчика - Христенко Погосян, - рассказывай подробно, как бил клинья, как чего, не тяни резину.

- Какую там резину, когда на тебя такая женщина смотрит!

- Точно женщина? Как догадался?

- Видите ли было темно, но приблизительно лет ... этак ... тридцать есть, а глаза черные, с огоньком, и молодые - молодые!

- Эх, Валера, Валера, опять тебя на старушек тянет, ноги то у нее хоть не разные?

- Нет, тридцать лет - это самый шик. - Опротестовал Шихман. - Давай, давай, продолжай, ужасно любопытный случай.

- Ага, клинический, лечить вас пора от некрофильства.

- Короче, встаю я во весь рост, и мое лицо оказывается напротив ее, глаза в глаза, рот в рот, одернул рубашечку и сообщаю деликатно: "Разрешите представиться, Валерий Христенко, студент университета, 4 курс".

- Обалдуй, зачем про курс то сморозил? Будто на работу устраиваешься, в дворники.

- Я в смысле, что не третий уже.

- Да откуда ей знать? Сказал бы - так и так, по специальности - математик.

- Я - механик.

- Вот и отлично, она подумала бы, что ты гаражом заправляешь, и мигом безо всяких лишних уговоров затянула к себе на полку.

- Нет, на верхней полке неудобно.

- Эй, чего препираетесь? - Остановил разбор любовной партии Шихман, - пусть Христенко скажет, что там на самом деле было. Поцеловались вы рот в рот в конце то концов? Или дали друг другу глаз в глаз?

- Экий ты Толик скорый, поспешишь - людей насмешишь. Тут она садится на полке, представьте женщина вся в черном, свешивает ноги вниз, слезть собирается, а все смотрит, не отрываясь, и огонек горит отблеском от ночника в зрачках.

- А почто в черном? Мужика схоронила? - Не удержался, ввернул противный Погосян

- Ну, хоть поцеловал ей ножки? - Шихман облизнулся и одним махом всосал маленькую лужицу пролитой на столе вишневой настойки. -Хоть одну ножку поцеловал? Ну, пальчик?

- Ты, наверное, еще не наелся, на возьми лучше пирожком закуси, - присоветовал Погосян.

- Нет, только я протягиваю руку, в смысле предлагаю руку помощи, чтобы ей удобней было спускаться со второй полки, - это ... Юрик разлей остаток, что - то во рту от волнения пересохло, давайте выпьем за ...

- За вдов в черном?

- За роковых женщин с черными сияющими глазами.

- Из этого множества исключаем один элемент - Светку Немцову, совершенно бесстыдную, наглую, бессовестную пожирательницу киевских тортиков.

- Нет, извините, у Светки глаза не черные. - Сразу возразил Толик.

- А какие?

-В каждой отдельной ситуации другие.

- Значит, и черные иногда бывают, и исключительно в тех случаях, когда лопает чужой торт. Ты, Толик, с ней поосторожней, такая разденет, разует и в Африку голым пустит.

- Да перестаньте вы! Дайте я дорасскажу! - Возмутился Валера. - И вот, протягиваю я правую руку, как истинный джентельмен, про сердце и говорить нечего - стучится изо всех сил, наружу просится, а она, представьте себе, протягивает навстречу сразу обе руки. Дескать, сними меня отсюда!

- И ты поволок ее к себе на лавку?

- Фу, Толик, - поморщился Христенко, - мы же здесь о высоких отношениях разговор ведет, о рождении необыкновенного чувства, а ты все ...

ужасно портишь. Лучше ешь чего - нибудь и молчи. Да, помалкивай в тряпочку, не то я за себя не ручаюсь, понял? Кстати, ты же в этом году на военку идешь? А я там уже второй год парюсь, старослужащий ракетных войск, так что при мне ты вообще молчать должен, и под козырек брать.

Вспомнив некстати про военную кафедру, Христенко расстроенно посмотрел в окно, за которым ярким золотым костром пылали верхушки тополей, далее взгляд его пробежал по серым, плохо побеленым стенам, и поставил стакан на стол.

- О! Надо сегодня не забыть плинтуса намылить и ножки у кроватей, а то сожрут нас клопы этой ночью после такой голодухи.

Толик исправно помалкивал, входя в роль молодого бойца, востороженно моргая глазами.

- Вот и дело вам на вечер, чем сидеть без толку, дурацкие разговоры вести. Эх, сбиваете вы меня на прозу жизни! Короче, пьем за нас!

- За нас! - горячо поддержал рядовой состав комнаты. - За тех, кто в море! Кто всегда в море, как мы!

- Короче братцы, смотрю, а она сидит ... толстая, как кадушка. Но! - Попрошу учесть, складок на боках не наблюдается, платье все аккуратно обтягивает, культурно между нами мальчиками говоря, просто женщина в теле. Это бывает. Мне лично - нравится. А глаза и вовсе молодые, и лицо тоже без единой морщинки, у толстушек всегда мордашки полненькие, симпатичные. Подхватил под коленки одной рукой, другой за то место, где талия должна быть, и на свою нижнюю полку в проходе эвакуировал.

- Ловок! Прямо без обуви?

- Да нет, притащил и туфли, посидели, немного поговорили. Работает на заводе кем - то, я не разобрал название специальности, с мужем не живет, ушел он от нее, а ребенок есть.

- О, это серьезно.

- А что вы с ней дальше делали?

- Что, что, - вдруг застеснялся Христенко, - много знать будете - скоро состаритесь. Процеловались часов до трех ночи, потом я ее обратно на верхнюю полку доставил, а сам спать лег.

- И только то? - Поразился Шихман, - после всего этого?

- А что тебе еще?

- Не фига себе, он еще спрашивает, что? - Возмутился Толик, - да если бы я ехал на твоем месте, я бы ...

- Скормил бы весь торт целиком? Она и так толстая.

- Ну и что толстая, я тоже толстый, кому какое дело? Давай мне адрес ее, я к ней в гости пойду и скажу, что Христенко ехал на моем месте. У тебя есть ее адрес?

- Дала. Да я сам сегодня к семи часам в гости к ней приглашен, зачем ты мне там нужен?

- Вот черт, опять облом. - Шихман переложил свою четвертинку торта на тарелку и побежал сдаваться Светке.

Быстро вернулся без торта, но по-прежнему грустный. Светка угощение приняла, но для полного прощения его оказалось явно недостаточно.

Весь последующий вечер, после того как Христенко собрался и ушел весь из себя праздничный к одинокой женщине с ребенком, Шихман не находил себе места. Он то убегал куда - то из комнаты, то появлялся вспотевший, красный, запыхавшийся, кричал: "Что, наш хохол не вернулся?", услышав отрицательный ответ, хмыкал и размышлял вслух: "Конечно, нашел себе местечко, чего ему возвращаться? Ему и там хорошо".

И снова убегал, больше обычного отклячивая крупный зад, который за каникулы значительно увеличился в размерах, и в новых джинсах выглядел сильно перенакачанным футбольным мячом. Через десять минут бедняга возникал в дверях с тем же вопросом:

- Христенко не вернулся? Вот гад! Не знаешь, он собирался покупать цветы?

- Понятия не имею, - отвечал Погосян.

- Всю обедню испортит, - морщился Шихман.

Какую обедню, и какое отношение имеет к организации обедни имел Толик, оставалось совершенно непонятным.

Христенко вернулся со свидания далеко за полночь, но отнюдь не под утро, как все надеялись. Местное общество, взбудораженное приездом, встречами и обнаглевшими вконец клопами, еще не спало.

Свет горел. Его включил Соловейчик, который стоял над своей кроватью, и лупил по матрацу от души:

- Что, попался? Ага! Это тебе не абитуру жрать, здесь вам не равнина, здесь климат иной! Получай! А еще хочешь, фашистская морда? А вот тебе! Получай! Получай! Получай, гад!

В самый разгар борьбы дверь отворилась, и бочком - бочком, тихо проскользнул Христенко. Прямо у двери стал раздеваться, складывая одежду в шкаф, чего обычно не делал.

- Ну что? - Подскочил со своего лежбища Толик, - как дела?

- Да как сказать ... - неопределенно проронил тот.

- Да прямо, прямо говори, свершилось?

- И еще как. К ней муж вернулся. Сегодня. А я как раз в гостях был.

Христенко встал фасом к публике, и все увидели стандартный фонарь под левым глазом.

Шихман рухнул на свою койку, обхватил живот и принялся хохотать громко и неудержимо.

- Что это с ним? - Поинтересовался Христенко, взяв на столе зеркало, и весьма озабоченно принялся разглядывать свое лицо.

- Да так, нервное, уж очень он размечтался вместо тебя сходить. Теперь радуется, что не повезло. - Погосян отвернулся к стене. - Давайте спать, а? Мне завтра рано вставать. Гасим свет, а?

- Получай, гад! Фашист! Ублюдок! Счас я тебя по стенке размажу!

- Молодец, Соловейчик, - похвалил Христенко, - боевое у нас нынче пополнение будет. Наверняка командиром отделения назначут, орешь ты как настоящий комод. И взводным бы назначили, да ростом не вышел.

Когда же все окончательно улеглись, и снова выключили свет, в темноте раздался ровный задумчивый голос: "А все к лучшему. Она мне с самого начала не очень нравилась, уж слишком полная женщина, к тому же в возрасте".

Но никто ему не ответил.

8.

Четвертый курс на картошку не посылали, но каждый день отправляли в колхозы первые курсы со всех факультетов.

Шукис назначил Погосяна курировать отправку, ибо оплата транспорта, а точнее городских автобусов, производилась из профкомовских средств, поэтому и путевые листы должно было подписывать профкомовское начальство и печать ставить. Этим начальством оказался Погосян.

Колонна из нескольких автобусов, снятых решением горкома с городских маршрутов, каждое утро формировалась на университетской аллее поблизости от главного корпуса.

Вчера Юрик уже отпускал машины. Как и полагалось, пришел в восемь утра, а все закончилось в одиннадцать - для него, а для тех цыплят, которых повезли в деревню, все еще только начиналось.

Взрослые водители относились к Юрику безо всякого уважения.

- Кто тут путевки подписывает? Ты что ли? Давай, подписывай!

Но Юрик обязан был подписывать только перед самой отправкой, когда первокурсники займут свои места, и их проверит по спискам сопровождающий преподаватель. Тогда двери закрывались, Юрик подписывал путевку, ставил печать и автобус мог ехать. Но до этого три часа все толкались у главного корпуса, собирались, ждали опоздавших. Водители хотели, чтобы им все подписали заранее, чтобы у них не болела голова. Юрик, следуя инструкции, подписывать заранее отказывался, и на него сердились.

- Из молодых да ранних, - этот всю жизнь в галстучке проходит и ни разу не снимет, - говорили друг другу шоферы так, чтобы ему было слышно.

Оставалось только поругать себя, что вырядился в костюм, вечную свою белую нейлоновую рубашку и галстук, когда даже деканы пришли в штормовках, линялых трико с пузырями на коленках, и драных кедах.

На ошибках учатся.

Сегодня он оделся уже по - рабочему и даже купил в магазине пачку "Беломорканала", который никогда раньше не курил, но который бесконечно смолит бездельничая шоферня все те три часа, когда толпа собирается. Сегодня им нечего будет сказать. Так-то. Все происходило как вчера. В восемь часов вереница автобусов уже выстроилась изгибающейся гусеницей по главной аллее. Хмурые водители собрались кружком и пару раз пытались атаковать Юрика, но тот отвечал кратко, выпуская дым через нос:

- Время придет, подпишу, не бойтесь.

- Да подписывай, куда я уеду что ли без студентов?

- И я тоже никуда не денусь.

- С вами тут заржавеешь, пока вы соберетесь.

Они отстали. Сказать относительно его галстука было нечего, хотя настроение это им не улучшило. Юрик курил одну папиросу за другой, не заметил, как извел полпачки.

Вдруг его мотнуло в сторону и ударило об крашенную известкой колонну на фронтоне главного корпуса, что на мгновение он потерял сознание и очнувшись, почувствовал, что сползает по колонне вниз. Ноги не держали тела.

"А вот надо было подписать, пока мог. Сейчас я им едва ли подпишу их путевки", - подумал он озадаченно.

В ушах звенело. Кругом было темно как в тоннеле, далеко впереди одно светлое пятнышко зрения. Он навел пятнышко на шоферов, те сидели на корточках друг напротив друга, кружком, как замерзшие воробьи.

Он сполз на корточки до самого предела, пытаясь удержаться в этой позе, привалившись к колонне. Только бы не упасть! Он старался изо всех сил. Его замутило запахом "Беломора", из пальцев выпала папироса. Юрик достал пачку и кинул в урну. Все кругом качалось. Его лихотило, будто только слез с головокружительного аттракциона. Он понял, что отравился и ждал, что будет дальше. Если упадет сейчас при всех, то поднимется очень большой шум, такой большой, что не хочется про это и думать.

Самостоятельно после падения встать вряд ли сможет, будет качаться и снова падать. Вот тебе, скажут люди и профкомовское начальство! С утра то каков, - лыка не вяжет.

Попрут из профкома и с Ленинской стипендии. Нет, надо терпеть, сидеть так. Минут десять он просидел в совершенно невменяемом состоянии, если бы кто - нибудь в это время подошел и спросил что-нибудь, он не смог бы даже ответить. Ему казалось, что многие находят его поведение странным. На него точно смотрели удивленно. Он видел их лица в дальнем конце тоннеля, только не мог определить, на него они удивляются, или на кого-то другого.

Как только в глаза вернулся большой свет, наполненный миллиардами плавающих амеб, он стал пытаться встать, опять же используя колонну, как направляюший вектор движения. Теперь вверх. Полез вверх, стирая штормовкой известку, и в конце концов распрямил ноги.

Появилось много воздуха для дыхания. Мир перестал качаться. Вернулся многоголосый шум и смех толпы. Юрик больше не боялся, что упадет, и не сможет встать, поэтому сделал шаг и сел на ступеньку перед корпусом. Здесь можно сидеть, с нее он не свалится, а стоять еще не хватает сил. Кто чиркнул спичкой за его спиной и закурил. До него донесся ужасный, отвратительный запах табака, у него перехватило дыхание от этой мерзости, он схватил себя за нос, и попытался дышать ртом.

- Что трудна Погосян руководительская ноша? - Похлопал его по плечу замдекана Рутман, - ничего, ничего, привыкай. В аспирантуре полегчает. - И побежал сбивать группы первокурсников поплотней, что б никто никуда не отлучался. С минуты на минуту начнется посадка.

К нему подошел радостный доцент Грум - Канавин.

- Вижу вы все горите на общественной работе, как - нибудь найдите время на наш кафедральный семинар заглянуть. Да, пора и за математику браться, четвертый курс как - никак! Семинар как всегда в пятницу, в половине седьмого. Есть какие - нибудь сдвиги за лето?

- В чем?

- В математике конечно, в чем же еще? - Мелким сухим смешком рассмеялся Грум, - большому кораблю - большое плаванье. Я жду от вас интересной работы, все надеюсь. Так что не обманите моих ожиданий, молодой человек.

- Но вы же еще не дали мне тему работы? -Тупо удивился Погосян.

- А самостоятельность где? Впрочем, если вы так желаете, дам вам и тему, коли за ней дело стало. Но об этом надо говорить отдельно и довольно продолжительное время. Давайте вот что, - он задумчиво нахохлился, - давайте встретимся в воскресенье у меня на даче, поговорим на свежем воздухе обо всем подробно, обсудим пятничный семинар. Вы оденьтесь как сейчас, и если в воскресенье не будет с утра дождя, то я вас подберу на машине по дороге на дачу где - нибудь здесь, на остановке университета, часиков в десять утра. Согласны?

- Конечно. С удовольствием.

- Это хорошо. Только вот что, не сидите голубчик так на камне, это очень опасно для здоровья. Значит, до воскресенья. - Он отошел, оставив Юрика обрадованным и взволнованным.

Шеф дает ему тему! Наконец - то пришла пора врубиться в математику по-настоящему, что - то даже уже не верится. Судьба наградила его за то, что он устоял, удержался, не свалился в обморок. А если бы свалился, то все тотчас повернулось бы по - другому, и Юрик ни минуты не сомневается, что та иная сторона жизни была бы весьма и весьма непривлекательной. От радости он подписал шоферам путевки раньше времени. Куда они денутся? Отправив автобусы, вернулся в общежитие.

В комнате был один Шихман. Он делал приседания и наклоны, "чтобы согнать жировую массу", при этом сильно вспотел, пыхтел, казалось, что в комнате работает небольшая ветряная мельница.

- Тебе письмо.

- От кого? - Удивился Юрик, который не привык получать почту, да и сам писал маме не слишком часто.

- От какой-то Кати. - Шихман перестал махаться. - Я принес, вон на столе лежит. В этом году тебе, наверное, первому пришло, ящик на входе еще совсем пустой, почтальон на стол одно письмо бросил. Смотрю - тебе. Смотрю - от девушки! От Кати!

- От Кати? А ну - ка.

Юрик быстро вскрыл конверт, откуда как теплой волной его окатило: "Здравствуй, Юра!". Письмо было на четырех страницах.

"Здравствуй, Юра! Вернулась с вокзала и решила сразу тебе написать...", - прочел раз, другой.

В ее изложении летние события, такие заурядные в его памяти, выглядели фантастически счастливыми, и теперь, читая и будто слыша ее голос, он не мог не согласиться, что все действительно было очень здорово в августе месяце, и поход на балет и их нечаянная встреча у Вики, и особенно самиздатовский Булгаков, распечатанный принтером ЭВМ социалистического содружества ЕС-1022, оказывается на заводе папы, того самого папы, что сказал: "Чего разлеглась, как корова? К тебе человек пришел!", и который выглядел сейчас не хамом, но чуть ли не провозвестником какой-то необыкновенно интересной новой эры в ее и его жизни.

М-да. Он тут же написал ответ. На одном листе, но с обеих сторон. Сбегал на почту и сбросил там в ящик, откуда корреспонденция забирается дважды в сутки, причем до второго "забора" оставался всего - навсего час, он испытал радость, что успел. Вот Катенька удивится, когда получит! Не в меньшей степени, чем он сегодня. Жаль, что не попросил у нее фотокарточки, захотел увидеться, раз - посмотрел, а так хочешь увидеться - раз и делается немного тоскливо.

Юрик бухнулся на свою кровать, положил катино письмо на грудь и закрыл глаза, пытаясь представить ее в воображении.

- Симпатичная эта твоя Катя? - Как бы между прочим спросил Шихман.

- Ты бы с ума сошел, когда б увидел. Мы с ней в августе познакомились. Она меня провожала на вокзал.

- Везет же некоторым.

- А что тебе сказала Немцова в ответ на четвертинку торта?

- Сказала, что я провинился, и она переводит меня в свой штрафной батальон.

- Точно батальон? А не полк?

- А какое мне теперь не все равно, в штрафниках?

9.

Зеленый москвич притормозил перед Юриком, ожидавшим на остановке в условленном месте, передняя дверь открылась.

- Садись, - пригласил водитель, одетый в старенькую курточку и кепку, измазанную пятнами известкового цвета, с длинным козырьком, из-под которого торчали знакомые очки. По ним Погосян признал своего научного руководителя.

В свою очередь тот внимательно оглядел его одежду. Юрик вписался в салон, говоря всем сразу: "Здравствуйте". На заднем сидении пребывали еще два одетых по - рабочему человека: женщина и девчонка с вредным выражением лица, очень похожая на Грум - Канавина.

- Здрасьте, здрасьте, - ответила девчонка за всех тем нахально - презрительным, противным голосом, который прорезывается у тринадцатилетних единственных дочек - любимиц, не имеющих ни в чем отказа.

- Долго ждал? - Проявил заботу Грум.

- Нет, - успокоил его Юрик, - только что подошел.

- Самосвал уже поехал в сад, они знают место, сами свалят раствор, - вступила в разговор женщина, как будто отчитываясь перед Юриком.

"Какой такой раствор?"

- Да, нам сегодня должны привезти наконец - то раствор, хотим вокруг домика дорожку по периметру зацементировать, чтобы сточные воды не разрушали фундамент.

- Папа, эта дорожка отмостками называется, - поправила вредная девчонка.

- Да, да, конечно. Я забыл вам представить, это мой дипломник Юрий Погосян, а на заднем сидении обитают моя жена Земфира и моя дочь Аннет.

- Прямо все кругом твои, - съехидничала Аннет, - хорошо устроился.

- Ну, дорогая, знаешь ли ... - начал было длинную речь Грум, но жена перебила:

- Вы, Юрик, не поможете нам сегодня раствор перетаскать и разложить вокруг домика? Опалубку мы сколотили, нужна теперь просто большая физическая сила.

- Конечно, с удовольствием. - Он то предполагал, что надо будет копать картошку. Нужна физическая сила - дело ясное. Салахов тоже помогал сколачивать стеллажи для библиотеки своего научного руководителя, почему бы ему не потаскать раствор для отмосток? Юрик успокоился и повеселел. Цель жизни на предстоящие несколько часов была предельно ясна.

Когда москвич подкатил по высокой, еще зеленой траве улочки садоводческого товарищества мичуринцев к своему участку, самосвал уже разворачивался в обратный путь. В сколоченном из больших досок коробе, на постеленный внутри полиэтилен была низвергнута куча раствора, часть которого вывалилась на траву рядом.

- Не могли попасть, что ли? - С недовольным видом обходя короб задала вопрос скорее самой себе жена Земфира.

- Что мы, снайперы? - Хохотнул шофер из окошка кабины, беря бумажки от Грума и небрежно сунув в карман спецовки. В кабине кроме него никого не было. О себе он говорил во множественном числе.

- Ничего, ничего, все в порядке, - закивал с улыбочкой Грум, - до свидания вам и огромное спасибо!

Самосвал дал по газам, Грум лихо отпрыгнул из сизого вонючего облака.

- За что спасибо? Деньги получил полностью, без вычетов, а работу сделал кое - как. Везде и всюду у нас одни халтурщики работают, рабочий класс называется. Работать не умеют, а хамить - пожалуйста. Давайте начинать быстрей таскать, а то раствор застынет.

Грум - Канавин принес носилки и лопату, Юрик накидал в них раствора с горкой и они потащили к домику, Грум, как хозяин, впереди, Юрик позади по протоптанной в траве дорожке, запинаясь за выкрашенные в зеленый цвет водопроводные трубы.

В траве-мураве чирикали стаи воробьев, с треском склевывая последний осенний урожай семян. Домик был новенький, обшитый вагонкой, имел веранду с резными столбиками и наличники на окнах, стоял пока не крашенный, но уже очень симпатичный.

- Мы на месте старого поставили этот, - похвасталась с довольным видом Аннет, - дедушкин сарайчик совсем завалился, а у этого даже фундамент есть, вот!

Вокруг дома по периметру была сколочена опалубка для отмостков, в одну доску высоты, внутри которой лежал слой гравия и металлические прутья. Земфира лопатой, а Аннет гладкой дощечкой разравнивали раствор в опалубке и хлопали по нему, пока он не затекал во все неровности и не становился сверху гладким. Научный руководитель со своим дипломником таскали без отдыха целый час, а куча почти не уменьшилась, хотя сначала показалась Юрику совсем небольшой.

Через час Грум - Канавин совершенно выбился из сил. Случилось это как - то сразу. Его сильно зашатало из стороны в сторону, он начал тяжело дышать. Уже не мог доносить раствор до конца - на половине дороги они отдыхали, поставив носилки на землю, и стоя на своих местах, как запряженные.

- Стоим, - командовал Грум, - опускаем! Пальцы сами разгибаются, совсем не держат, - объяснял он далее, - боюсь вырвуться носилки.

Земфира глядела на них, опершись на лопату, не выдержав, крикнула:

- Что - то вы мужчины больше отдыхаете, чем работаете. Канавин, может мне тебя подменить? Ты прямо как кляча заезженная выглядишь, от тебя пар идет.

- Скажешь тоже, не женское это дело раствор носилками таскать.

- А что делать прикажешь, если ты уже почти умер, ждать, когда совсем свалишься? Отдохни на моем месте с лопатой, а мы с Юриком потаскаем.

Грум молча схватился за поясницу. Ни на кого не глядя, поменялся с ней местами. Похоже ему действительно очень поплохело, как тогда Юрику при отправке в колхоз от беломора.

На этот раз Юрик специально набросал раствора не с верхом, а поменьше. Женщина все - таки, хоть на вид и очень энергичная.

- Еще, еще, - скомандовала Земфира, - такими порциями мы до темноты не управимся.

Он кинул еще пару лопат, и они потащили. Погосян впереди, Земфира следом, конечно, она тоже запнулась о трубу, хотя как хозяйка должна была бы помнить, где водопровод проходит, и в результате такой забывчивости они метров пять скокали по - козлиному, чтобы не грохнуться вместе с носилками и раствором. В результате еле - еле дотащили, даже Юрик запыхался.

- Нет, все, еще немного, и у меня вены на руках выскочат, - сказала Земфира Юрику, озабоченно разглядывая свои запястья, и сгибы локтей, придется обратно запрягать Канавина.

Однако тот имел вид совсем несчастный, даже не мог хлопать лопатой по раствору, по - прежнему держался за поясницу, страдальчески морща лицо.

- Радикулит опять сломал.

- Вот и приехали, что теперь делать прикажете?

Все смотрели на Погосяна, вдруг оказавшегося главным строителем.

- Может у вас есть большие ведра? - Спросил Юрик, в два ведра почти все равно, что носилки неполные. Я бы пока потаскал ведрами, а там видно будет.

- Конечно есть, только очень большие.

- Да все равно. -Потом отмоете от раствора и все дела.

Он принялся таскать раствор ведрами в одиночку, бегая как заведенный.

Еле волоча ноги, Грум скрылся в домике, Аня и Земфира разравнивали отмостки а он таскал и таскал, и конца этой груде не было, ни края. Зато дорожка на глазах удлинялась, и домик приобретал какой-то более рекспектабельный вид. "Но неужели без нее нельзя обойтись?", - недоумевал Юрик, чувствуя, как под тяжестью сжимается и кряхтит собственный позвоночник.

Земфира неутомимо тыкала лопатой раствор, который постепенно смешиваясь с гравием и железной арматурой, становился бетоном.

- Может передохнем? - Спросила она как-то по приятельски, - пойдем чаю попьем, у нас плита с газовым баллоном в домике, так что чай быстро вскипит. А раствор этот польем водой и накроем чем - нибудь.

- Нет, лучше не останавливаться, раз в ритм вошли. Потом сил может вообще не хватить.

Земфира не стала спорить. Юрик схватил ведра и побежал к куче, куда перебазировалась помогать вездесущая Анька, уже вооруженная совковой лопатой.

- Ставь сюда ведро, я теперь нагребать буду! - Сказала она командирским голосом, похожим на мамин, когда та разговаривает с Грум - Канавиным. Однако нагребать не очень получалось. Юрик не торопил, терпеливо ожидая, как дело окончится полным фиаско и лопата добровольно будет ему возвращена.

- А ты сильный, - говорила Аннет, борясь из последних сил с совковой лопатой, - сильней папки. Он себе опять радикулит потянул, значит на сегодня больше не работник. Ладно, давай, неси, - указывая на неполные ведра, - а то тоже радикулитным станешь мне тут.

С такими ведерками Юрик полетел по дорожке стрелой, делая это играючи. Прилетел к Земфире, опрокинул в опалубку одно ведро, она тут же начала тыкать в раствор лопатой, держа ее обеими руками, отчего грудь под тугой тенниской запрыгала вслед резким движениям. Тенниска женская, с большим вырезом. Второе ведро опрокинул прямо ей под лопату, выбил его, и не до конца разогнувшись, посмотрел за вырез. Благодаря продолжению энергичной деятельности груди взлетали и бултыхались, возможно они не такие упругие и молодые, как у Юлии, но тоже очень большие. Он вытер пот со лба рукавом, продолжая жадно смотреть.

- Ой, чего то я сжарилась совсем, - сказала Земфира, снимая с себя куртку и кинула ее в сторону на колышек. Снова взявшись за черенок лопаты, она успела посмотреть в его сторону, заметить взгляд поглощенный вырезом. и чуть заметно благотворительно улыбнуться.

- Что, устал?

Он отрицательно потряс головой. Слов просто нет.

Земфира продолжила свои движения лопатой, она несколько худее, тоньше и мускулистей, нежели Юлия. Видимо, сказалось строительство дачи, да и другие работы по саду. Относительно этой худобы, ее бюст смотрелся еще более внушительно. Если у его бывшей подружки груди имели беломраморный цвет и на вид казались беломраморно - твердыми, как у манекена в магазине готового платья, то здесь напоминали созревшие золотистые плоды, так и просясь в руки. Несмотря на то, что движения лопаты были вверх - вниз, плоды еще сталкивались внутри между собой, и разлетались в стороны, выбиваясь вверх из-под выреза футболки, будто ими жонглировали.

Внезапно Юрик ощутил в руках, ногах и спине громадный прилив, невесть откуда взявшихся сил. Он повернулся и резво побежал обратно за раствором. Земфира перестала взбивать бетон, обернувшись во след ему со странной, очень спокойной, почти незаметной улыбкой.

Аннет ворочила лопатой, утопив ее глубоко в растворе, а теперь пытаясь вытянуть обратно.

- Что, достать не можешь? А ну, погоди маленько, - Юрик отодвинул плечом девчонку и в два приема накидал раствора с верхом.

- Так не честно, - заныла она.

- Зато быстро.

Он сбегал десять раз, оттащив двадцать ведер на той волне пришедшей силы, и только после этого, вывалив очередные ведра опять немного постоял - посмотрел на работу Замфиры, которая повернувшись к нему, чтобы лучше было видно, говорила что - то, чего он решительно не слышал, продолжала месить раствор лопатой вверх - вниз - вверх - вниз.

И снова, раздувая ноздри, Погосян кинулся на сражение с бесформенной кучей, захлестываемый девятым валом чувств и третьим дыханием. Десять ходок, двадцать ходок, тридцать ходок, снова сдох, что его уже не испугало. Своей деятельностью Земфира умела зарядить его на новые подвиги.

На веранду вышел Грум - Канавин с подвязанным впереди маленьком разноцветном фартуке.

- Скоро обед будет готов!

- А мы тоже скоро кончим! - Воскликнул радостно в ответ Юрик, пробегая мимо уже с наполненными ведрами.

- Правда? - Удивился руководитель, - вы поосторожней, как бы чего не надорвать, не нарушайте технику безопасности, пожалуйста.

Юрик, не слушая его, мчался к Земфире. Она как раз разглаживала поверхность отмостки гладкой дощечки, стоя к нему задом, гибко согнулась до земли в пояснице, с прямыми стройными ногами, сильно обтянутыми трико. Под мышками расплылись темные пятна пота. Между футболкой и штанами оголилась полоска нежной кожи, она была двухцветной - одна загорелой, уже спинная часть, а другая очень белая, скрытая во время работы на участке под плавками. Он поставил ведра как можно ближе к ее ногам и стройным молодым икрами, тоже скинул куртку и с каким - то вожделением бросил так, что она покрыла ее куртку сверху.

- Жарко как! - Вытряхнул ведра и убежал.

Даже не повернувшись в его сторону, Земфира снова взялась за лопату.

Аннет уже скребла по сусеку неполное ведро и еще четвертинку ведра, а Юрика вдруг покинули все силы разом, он едва дотащился до места, как старая коняга на скотобойню, вытряс и бросил на земь, даже не посмотрев, чем занимается Земфира. Больше его это не интересовало, так сильно ломило руки, а запястья казались выкрученными каким-то садистом на триста шестьдесят пять градусов.

- Все, последние. - Прокаркал он пересохшей глоткой, подбирая свою куртку, тяжелую, как матрац.

Впрочем, буквально через пять минут у него нашлось достаточно сил, чтобы потолкаться с Анькой у рукомойника. Рукомойник стоял в стороне от крыльца. Аннет тоже просунулась мыть свои руки и задорно толкнула его задом, потом он ее, потом она набрала воды и вылила него, потом он плеснул на нее, и та заверещала сиреной патрульной машины ГАИ.

- Мама!!! А что Юра не дает мне умываться!!!

Земфира вышла на веранду.

- Аннет, будь добра, не приставай к мальчику, он сегодня все вывез на своих плечах, сделал главную работу, так что дай ему умыться, а пока вытряси его куртку.

- А я что, не работала что ли, в тенечке сидела? - Возмутилась Аннет. -Ну ладно, давай сюда свою куртку, работник.

- Почему дорогая? Все мы ему помогали, в меру наших женских сил.

- Не надо трясти, пусть цемент засохет, потом легче отвалится. - Юрик пошел к яблоне и подвесил куртку на ветке под солнышко.

Яблони стояли уже почти голые, желтые листья усыпали пристволовые круги, издавая сладковатый запах. Было очень тихо, если не считать хлюпанья Аньки и ее же сморканий. Везде над головой светлело усталой голубизной осеннее небо с ярким, чуть тепленьким солнцем, которое отражаясь в падшей листве, создавало праздничное золотое свечение на всю округу.

На самой верхушке деревца одиноко висело красное маленькое яблочко.

Заметив его, Юрик даже рассмеялся от радости:

- Аннет, хочешь ранет?

Анька плеснула в него водой из ладошек в последний раз, потому что на этом вода в умывальнике кончилась.

Подобрав помидорный колышек, Юрик кинул его вверх, задев только соседнюю ветку, но видно яблоко держалось из последних сил, еле-еле, и от сотрясения свалилось вниз вперед палки.

- Ну, хочешь ранет или нет? - Переспросил Юрик.

- Давай.

С яблочком Анька разделалась быстрей, чем белка с орехом, раз - и косточки выплюнула.

- Дети, идите кушать, - позвала Земфира, - все готово, папик накрыл нам праздничный стол.

- Лимонад к конфетам не забыли?

- Нет, не забыли.

- А мороженое?

- Мороженное потом, после обеда, на веранде.

- Мама, знаешь, а Юра только что меня соблазнил в нашем саду, возле умывальника.

У Юры и мамы в такт расширились и округлились глаза, они посмотрели друг на друга очень удивленно и с опаской.

- Что такое ты говоришь?

- Нет, правда - правда не вру. Он с верхушки ранетки сбил палкой яблочко и дал мне. Я съела. Ведь Адам Еву тоже соблазнил яблоком адамовым? Значит я теперь соблазненная?

- Ты все перепутала, не Адам дал яблока Еве, а змей. Да ведь, Юрик?

- Я не знаю, не читал, но слышал, что наоборот, Ева Адаму яблоко дала, а то застряло у него в горле, поэтому появился медицинский термин "адамово яблоко".

- Еще он меня обзывает Аннет - ранет.

- Детский сад, чистый детский сад. Тебе уже четырнадцать лет исполнилось, а ты все как в песочнице выясняешь отношения. Идите садитесь кушать.

Дача состояла из веранды, кухни с желтыми бревенчатыми стенами и большой комнаты с дверью на веранду и старинным столом горбатым посередине.

У стола выточенные массивные ножки красного дерева. На скатерти стояли две плетенки с хлебом, на одной лежали маленькие пластики черного бородинского, на другой пышные белые от каравая. В большой треснутой тарелке остывала круглая вареная картошка, на селедочнице красная рыба, в вазе помидоры и сваренные вкрутую яйца.

Когда обед был окончен Грум - Канавин скованно поднялся со стула, не до конца распрямившись дошел до дивана, осторожно водрузился на него, беря папку с бумагами.

- Сегодня я дам тебе тему диплома, - заявил он торжественным голосом, - рановато, конечно, в начале четвертого курса, зато будет достаточно времени над ней хорошенько подумать.

Медленно достал из папки листочек, на которой была записана всего одна строчка.

- Это функционал над функциями класса ОМЕГА для которого надо определить границу.

Он тяжело перевел дух.

- Спасибо, - сказал Юрик, - я постараюсь найти границу побыстрей.

- Запомни, - снисходительно продолжил Грум - Канавин, - если только удасться определить хотя бы маленький кусочек границы области - это уже кандидатская диссертация. Тебе придется много считать, очень много, и скорее всего ты получишь не решаемое современными методами дифференциальное уравнение. Решить его -настоящая сверхзадача.

- Ого! - Восхитился студент.

- Юра, если ты покушал, пойдем со мной, - дернула его за руку Аннет, - я тебе сад должна показать. А то работал - работал, а сада так и не видел.

- Дай Юре отдохнуть, пожалуйста.

- А может он со мной лучше отдохнет, чем с тобой!

- Да? Возможно. Что ж сходите, погуляйте по саду. Жаль, что там сейчас никакой ягоды не осталось, картошку и ту выкопали. Одна грядка с морковкой. Морковку не потопчите.

Анька сразу потащила его в кусты крыжовника:

- Смотри, вот дедушкина беседка. Ее дедушка самолично строил.

Беседка состояла из двух почерневших лавочек буквой "Г" и навесиком над ними.

- Мамин папа, мой дедушка был математик, доцент как и папа. У нас все доценты - дедушка, бабушка, мама и папа, кроме меня конечно. Я доцентом ни за что не буду, не барское это дело. Я стану профессоршей.

- Хочешь сказать, профессором?

- Отнюдь. Профессоршей, женой профессора. Здорово?

Она вскочила на скамейку:

- Подойди ко мне.

- Что?

- Повернись спиной.

- Зачем?

- Ну, повернись, что тебе трудно что ли?

- Скажи сначала зачем.

- Я сегодня дико устала. Покатай меня, пожалуйста, по саду на горбушке, а за это я буду тебе все показывать.

- Размечталась, может еще иго-го при этом покричать?

- Если очень захочешь

Он повернулся спиной, Аннет обхватила руками за его шею и, подпрыгнув, вцепилась пятками в бока.

- Можешь взять меня под коленки руками, а то неудобно болтаться. Не бойся, я ведь еще маленькая.

- А потом скажешь, что соблазнял несовершеннолетнюю, хватал за коленки. К тому же, - он подбросил ее, - не такая уж ты и маленькая.

- Н-но! Поехали! Вон туда вези, там ранетки растут желтые, после мороза они делаются сладкими как мед и прозрачными ... нет, еще не сделались. - Она зажевала одну ранетку, другую сунула в рот Юрику, - поехали дальше. Видишь, там крыжовник страшно колючий, к нему лучше не приближаться, там малина, там смородина, на малине может еще ягода быть, поехали туда. Хочешь, страшную тайну расскажу?

- Давай.

- Только ты, чур, никому. Это наша секретная семейная тайна. Моя мама была Грум, а папа просто Канавин, поженились и тогда стали оба Грум - Канавиными. Но это еще не тайна, это присказка такая. А тайна в том, что мой папик тоже возил моего мамика по саду на горбушке после их знакомства, когда в первый раз приехал сюда. Здорово, да? А теперь ты меня. Здорово? Значит, мы с тобой тоже поженимся, и станем Грум - Погосянами, ведь папик был дипломником моего дедушки, а ты папин дипломник. Я знаю, ты перспективный.

- Все понял. Куда тебя дальше везти?

- Поглубже в малину давай заедем? А скажи честно, ты меня сейчас ощущаешь ... всю?

- Что?

- Ну, меня чувствуешь, как мужчина? Грудь мою?

- Не ощущаю - с.

- А у мамика грудяки видал какие? Блеск, да? Все мужчины сразу обращают внимание. У меня такие же будут, спорим на десять рублей? Это наследственное, по женской линии передается из поколения в поколение. У нее самая красивая грудь была еще в школе, а потом в университете, понял? Вот сейчас ты на 4 курсе, а мне как раз 14 лет. Через три года мне будет семнадцать, тогда посмотришь. Ты, кстати, уже в аспирантуре будешь учиться, а я тебя буду по рукам бить, пока не женишься, здорово? Мамик била по рукам папика даже когда он женился, говорит по забывчивости. Наверное, путала с кем - нибудь посторонним. - Анька весело расхохоталась.

- А ну, слазь, - Юрик перестал поддерживать ее ноги и распрямился.

Но та крепко держалась руками за шею, стонала, хныкала, но не отцеплялась.

- Ой, миленький, не бросай девушку одну - одинешенькую на погибель страшную, хоть до скамеечки то довези дедушкиной.

- Здесь падай.

- Ну и дурак. Не хочешь - как хочешь. Не достанется тебе тогда ничего: ни сада, ни меня с шикарной грудью, ни аспирантуры. Дай руку, ну дай сюда, бука - бяка, не бойся! Пойдем мороженое кушать. У нас холодильничек маленький есть автомобильный, сейчас мамик десерт подаст. Идем.

Получив заветную бумажку с настоящей задачей дипломного уровня, Юрик чувствовал себя настолько замечательно, что абсолютно ничто не могло вывести его из равновесия. В голове его зароились множественные надежды и мечты. Сбылось! Теперь все зависит от него самого, его таланта, упорства и работоспособности.

С завтрашнего дня он начнет пахать по восемнадцать часов в сутки! Он добъется всего, что наметил давным - давно, ибо всегда добивался в жизни того, чего хотел. Страшным трудом, но добивался. Так случится и на сей раз, не может быть по - другому! Он решит эту задачу, найдет всю границу комплексной области функционала, в результате чего у него появится задел сразу на кандидатскую диссертацию!

После мороженого, которое кушали все вместе, сидя на веранде, благо комаров в сентябре нет, Юрик еще долго гулял с притихшей Аннет по саду просто так, не таская больше сапрофитку на себе. Она сама таскалась следом, как привязанная. Нашел в зарослях малины ветку, увешанную огромными, фиолетовыми от спелости и давности висения ягодами. Положил в рот - а вкус то уже винный. Но Аньке ужасно понравилось, и она высосала одна за другой все ягоды, поднимая их в руке и провозглашая: "За нашу роковую любовь!", а последней вымазала лоб и щеки, как американский индеец племени навахо.

Перед отъездом Земфира обрызгала всю отмостку водой из лейки, чтобы цемент схватывался постепенно, и как можно дольше, покрыла ее старым полиэтиленом, снятым с теплиц.

- Главное, чтобы заморозки не ударили. - Беспокоился Грум - Канавин, расхаживая следом за женой, по-стариковски придерживая себя за поясницу, обмотанную платком.

- На три дня передали прогноз хороший. Так что не переживай, теперь бетон схватится так прочно, что отмосткам не будет сноса все сто лет, пока будет стоять этот дом, - с гордостью сказала Земфира, со значением посмотрев на Аннет, будто передавая ей некую эстафету.

Юрика высадили возле общежития с благодарностями Земфиры и ее же приглашением заглядывать к ним домой, "а то бедная Аннет будет скучать". Грум - Канавин устало засыпал за рулем, сама Анька чего - то дулась в углу сидения, не желая прощаться, но потом вдруг, когда москвич тронулся, послала через закрытое окошко воздушный поцелуй.

10.

Он с удовольствием расстался с семейством, и устремился в общежитие, где прямо у входа находился почтовый стол, на который почтальонка обычно сваливала всю корреспонденцию, а потом неизвестные доброхоты раскладывали по ящичкам с буквами алфавита, согласно фамилиям.

Почты с утра явно прибавилось, писали родители первокурсников, беспокоясь о своих чадах, а их письма никто не забирал, и в результате они валялись с каждым днем все сильней разлохмачиваясь.

Письмо от Кати он увидел сразу, но все равно руки затряслись, пока разрывал неловко конверт. Тут же у входа не удержался, прочел. Из письма следовало, что она еще не получила его письма, и просто написала вдогонку своему первому посланию.

В комнате он сел и еще раз подробно, с наслаждением перечитал все, что она написала от первого до последнего слова. Там не содержалось ничего такого, чего он бы не знал или не видел, но все в ее изложении выглядело настолько интересно и увлекательно, что он опять пожалел, что не перевелся учиться домой.

Жил бы сейчас дома с мамой, учился в одном университете с Катей, это казалось непостижимой сказкой. Непостижимой в том смысле, что он не мог понять, почему до сих пор не сделал ничего, чтобы воплотить эту сказку в жизнь. А теперь получил вот уже дипломное задание, и значит надо его сделать, хоть кровь из носу.

Он перечитал еще и еще раз, быстро запомнив письмо наизусть.

- От нее? - спросил, вежливо улыбаясь Шихман.

- Да.

- Ясно тогда. Есть будешь?

- У Грум - Канавиных накормили.

- Это хорошо, когда хорошо кормят нашего брата. А грех подневольного студента голодом морить, верно?

- Конечно.

Вдосталь начитавшись катиным посланием, и приобретя новый блеск в глазах, он подскочил с кровати, набросал в сумку побольше книг и конспектов, взял драгоценную бумажку с задачей и спустился в читальный зал.

Сел в половине десятого вечера, а очнулся только в три ночи. В зале не осталось ни одной живой души.

Для решения он выбрал старый, верный метод, которым родоначальник местной школы чуть было не превратил 18-ю гипотезу в теорему со своим именем. Метод предполагал произвести огромное количество вычислительной работы.

Весь стол был завален исписанными листами, и на последнем, перед ним лежало полученное дифференциальное уравнение, размером в полстраницы. Он смотрел на него с восхищением. Это уравнение в неявном виде содержало решение - граничные функции, которые дают искомые граничные точки! Но оно было слишком сложное, и вряд ли решаемое аналитическими известными методами. Может попытаться пробить через операционное исчисление, которое только - только начинает читать им Инга Михайловна Поляковская? Или на ЭВМ численным методом? Но в последнем случае это уже не математика будет, а нечто другое. Он собрал листки, их набралась приличная стопа.

Какой удачный день сегодня! Неужели это он произвел все эти вычисления всего за один вечер? С ума сойти! Нет, все - таки есть в нем, несмотря на сомнения, что - то эдакое, определенно сидит талант математический. Смотрите - ка, что отчебучил! Получил уравнение за несколько часов. Надо будет проверить его хорошенько, как бы не допустить ошибки, как безвременно погибший профессор. Возможно, удасться сжать. Привести к решаемому виду, хотя бы через какие-нибудь эллиптические интегралы?

Интересно, а почему руки дрожжат, как у завзятого пьяницы?

Юрик поднялся из-за стола, сгреб бумаги со стола в сумку, и прошел пустынными коридорами в свою комнату, где все давно спали, а некоторые даже довольно похрапывали, сейчас и он отойдет. Осталось раздеться и лечь. Разделся и лег. Что дальше? А, закрыть глаза. Закрыл глаза. Теперь надо уснуть. А как? Какова методика засыпания? Он забыл ее. За стеной, у которой спит Шихман, громко играет музыка, там шум и гам, очередной праздник, а Шихман дрыхнет, не смотря ни на что. У Юрика за стеной тихо, там кровать Светки Немцовой, ох и противная баба Светка, но хорошо хоть тихая по ночам, когда спит зубами к стенке, и с этой стороны не донимают так, как с другой. Чу?

Музыка вообще гремит не переставая, нет сегодня он не заснет, надо что-то делать.

Юрик оделся, вышел в коридор и постучал в соседнюю комнату. Там царило веселье, и на его стук долго никто не выходил, потом появился типус с младшего курса, в растянутой майке, этакая здоровенная бездельная харя, которую он как-то разбирал на УВК за неуспеваемость. Неужели до сих пор этого двоечника не отчислили? Что за бардак?

- Народ, нельзя ли потише, пятый час ночи, сколько можно веселиться?

- Сколько можно, столько и нужно. - Дверь захлопнулась перед носом.

Разгневанный Погосян лег на место, горя от возмущения: набить надо было харю, как следует, что бы знал, как со старшими разговаривать! Нет, ты посмотри, в конец народ обнаглел и распустился.

Ему показалось, что заснул он на одну секунду, и вот надо вставать и топать в школу на семинар товарища Кима, доцента корейской национальности. Если где-то в другом месте вам и удасться с полчасика поспать на паре, но только не у Кима, который не смотри, что в очках, - все видит, что делается на самой последней парте в его амфитиатре, и обид от невнимательности не прощает, начинает высказывать прямо на лекции, тут уж не до сна станет.

А народу к нему все равно ходит много, потому что зачет ставит не глядя, а на экзамене никто ниже четверки не мог еще получить. Одним словом очень неоднозначный человек, шиворот навыворот, из тех, кто жестко стелит, а спать довольно таки мягко.

А главное Ким прирожденный артист. На лекциях его буйная фантазия бьет ключом прямо по мозгам слушателей.

То он носится, как метеор, у доски большими скачками, туда - сюда, то вдруг замрет и прислушивается: черные пряди расспыпались по лбу, галстук съехал набок, но не думайте, что устал. Молчит полминуты, разглядывая всех сквозь щелочки век, молчит минуту, а потом вдруг как заорет:

- Возьмем единичку!

Ах, бог ты мой, да бери ты ее, жалко что ли, вот напугал как, аж сердце в груди затрепетало, забилось синицей о стекло. Погосян подставил под голову руку, а то падает, собака такая свинцовая, на грудь, хоть что ты с ней делай и глаза слипаются.

- Возьмем единичку! - Визжит Ким, и как будто уже тащит нечто большое с себя ростом, обнимая руками, толи пьяную третьекурсницу в постель, а та упирается, то ли правда бутафорскую фанерную единицу на сцену народного корейского театра. - Берем единицу, здоровенную такую, - в третий раз вскрикивает он, машет рукой над головой и изображает эту единицу уже из себя самого: вытягивается к верху, ножки вместе, руки по швам, ботинки в разные стороны, голову направо, а для студентов - налево.

- Имеем единичку! - Ликует Ким, замирая на месте в виде большой единицы, а девушки на первых партах смущенно переглядываются, ибо слово "иметь" в последнее время стараниями Марика Глузмана приняло извращенный смысл.

Да и сам Марик хмыкает и требовательно глядит на свою законную жену Грамм.

- Слышь, - говорит он, - Ким то совсем сдурел однако, единицу уже имеет принародно.

Звуки тайного смеха доносятся до сознания доцента, и он настораживается:

- Что, кто - то хочет продолжить за меня?

- Благодарим покорно, извращениями заниматься, - громко шепчет Глузман на всю аудиторию, и тут Рифкат начинает сдавленно хохотать, пропуская через ладонь, сжимающую рот, странные зверюшечьи писки.

- Прямо артист Москонцерта, - констатирует Грамм невозмутимо и довольно громко, не обращая ни на кого внимания. - Чего он здесь только делает за кафедрой, ездил бы по стране, изображая арабские цифры и их интимную жизнь, стриг бы сумасшедшие бабки, не хуже Аркашки Райкина.

- И прологарифмируем эту единичку натуральным образом, - опять чувственно вскрикивает Ким, так что вся аудитория вздрагивает, большей частью уже от смеха, - а Глузман успевает вставить ультразвуковым шопотом: "В качестве натуральной оплаты!".

Процесс натурального логарифмирования несчастной единички доцент показывает высоким прыжком вверх, причем он не просто так подпрыгивает, а очень высоко, и что самое замечательное, в высшей точке полета вдруг дважды, очень звучно прищелкивает туфлями друг об дружку. Погосян поневоле тотчас вспоминает киргизский балет дома в Петровске, и балеруна Травкина, который так же вот подскакивая, стукал ножками, исполняя фигуру, кажется называемую па-де-де.

Черт возьми, да он же еще не ответил на второе письмо Кати, надо бы не забыть сделать это сегодня же, а лучше даже прямо сейчас взять и написать. Но, к сожалению метод виртуальных сфер, который читает столь странным образом доцент Ким, очень близок его дипломной задаче, и если аналитически решить полученное ночью уравнение не удасться, то надо будет искать другие подходы, возможно через виртуальные сферы с проколотыми на полюсах особыми точками. А поэтому надо слушать. И смотреть.

После тех блестяще исполненных щелчков туфлями в воздухе друг о дружку, аудитория точно начала догадываться, что стройную как кипарис единичку, с носом влево, уже того, прологарифмировали самым, что ни на есть натуральным образом, и летит она несчастная вниз, уже совсем иная, чем прежде, не такая стройная, а как бы округлившаяся и с заметным пузцом.

Приземлилась же вовсе на раскаряку, ноги коленками в разные стороны торчат, как у наездницы и руки округло соединены на животе.

-У нас будет? - Вопрошает громогласно Ким вдохновенно высоким голосом, и счастливо смеясь, оглядывая ряд за рядом своих многочисленных почитателей, - у нас будет нулик! Абсолютный нуль, если хотите!

- Шут гороховый! - Громко аттестует Грамм.

Глузман дует в ее сторону, как на убегающее с плиты молоко.

- Джокер! - Подсказывает Рифкат, - с чего нуль то стал абсолютным? С какой такой радости?

- Он физикам матанализ читает, - пояснил Мурат, - от того срывается в физическую реальность, местному контингенту очень нравится.

- Ах, нет, конечно, нуль находится в знаменателе, значит мы где? Мы с вами находимся где? - Излучает свет тихим сиянием очков доцент Ким благодарно глядя на Сабирова Рифката.

- Известно где, - намекает Мараня, заводя глаза под потолок.

- Правильно, на простом полюсе.

- Царствие нам небесное!

Все смеются, а больше всех Ким, тот просто покатывается со смеху у доски.

Старушка Сахалинская тоже не считает за грех повеселиться, читая за кафедрой, но там меж делом, а тут один сплошной водевиль с перерывом на переменку!

На большом перерыве между сменами Погосян поспешил в профком на дежурство.

- Здрасте вам!

Белла Ивановна многозначительно пялится в окно. Женской паствы у нее сегодня нет, один Шукис мается по комнате со зверским видом. А с него исповедь получить все равно, что с козла молока. Однако он налаживает мосты и задает товарищу Куну вопросы на засыпку:

- Белла Ивановна, как вы думаете, с точки зрения всенародного здоровья рыбный день в общественном питании улучшает статистику борьбы с онкологическими заболеваниями или только с сердечными?

Белла Ивановна отрывает взгляд от оконной рамы, загадочно смотрит на коллегу и в свою очередь задается вопросом:

- А вы как считаете?

- О, я считаю, - радуется Шукис, - что самым значительным образом.

И он впадает в трансовое состояние, когда лицо его остается замороженным, и только рот извергает фразы бесконечного ядовитого монолога о полезности простипомы и минтая для советского человека, и относительной вредности жирной свинины, которую хряк Хрущев вздумал выращивать, как на конвейере, и настроил по стране огромные бетонные сараи, в которых мясо получается золотой по себестоимости, потому что бетон зимой отапливать - себе дороже.

Эти монологи могут длится до вечера, - Шукис наводит мосты, но Белла Ивановна бурит его своими ледяными глазками, и ничего не отвечает. Пока к ней не приходит какая-нибудь дамочка, после чего Белла Ивановна вовсе перестает замечать коллегу, целиком и полностью фокусируясь на низовом профаппарате.

К Юрику тоже приходят профорги групп, которым он выдает карточки. Пришла его летняя секретарша Люба, с острым хрящеватым лицом, в костянных очках, села напротив и осталась разговаривать надолго.

Юрик понимает, что она по-прежнему считает его своим начальником, а не калифом на час, коим он был на самом деле, это было бы приятно, коли она была бы чуточку привлекательней. Он помнит, как эта девушка отсекла от него прочих писарей и ввела иерархию управления, став между ним и прочими передаточным звеном. Она умеет это делать. И вообще она блестящий исполнитель, а как преданно смотрит сейчас из-под очков своими небольшими сильно подведеными глазами.

"Нет, ты этого не сделаешь! - Уверяет он себя твердым голосом. - Ни за что и ни при каких условиях, посмотри на ее ноги, сорок второй размер, не меньше. - Затем менее уверенно, уже просит, - ну может быть все-таки не надо?"

Однако, несмотря на собственные внутренние мольбы, не обращая внимания на Беллу Ивановну и Шукиса, быстро и со знанием дела мысленно раздевает прилежную, добропорядочную девицу, обнажая все, что его интересует перед свои трезвым взглядом, и тут же заставляет самостоятельно одеться.

"А я говорил тебе, не надо этого делать, - уже посмеивается человек разумный, живущий где-то возле левого глаза, - но ты никогда меня не слушаешь. Сидишь здесь дурак - дурачком, в то время, когда у тебя куча дел настоящих, надо заниматься задачей, надо изучить виртуальные сферы, и исследования операций тоже и кучу других дел. Что ты собрался быть красным стрелком Шукисом? Надо двигать науку по восемнадцать часов в сутки, а не дурью маяться".

И тут ему в голову пришла замечательная мысль.

- У тебя сейчас есть свободное время? - Спросил он Любу сурово, за то что та не оправдала его интимных надежд.

- Да, конечно, - ответила девушка, делая удивленное лицо, будто не верит своим ушам.

- Ты замечательно поработала летом, правда, мне очень понравилось. Я хочу привлечь тебя к работе в профкоме, на общественных началах конечно, как и я здесь. Ты не против?

- Нет, не против.- Счастливо улыбнулась Люба, а он понял, что для этого она и ходит сюда - получить желанную общественную нагрузку в хорошем месте.

- Вот сейчас я дежурю, выдавая карточки, а мне позарез надо бежать в райком. Не смогла бы ты заменить меня тут до четырех часов? Начальству я тебя прямо сейчас представлю, как своего кандидата в заместители?

- Да, - сказала прирожденная секретарша, - хочу. - И посмотрела на Юрика столь преданными глазами, что он снова засомневался в правильности понимания условий.

Тогда еще более усложнил задачу, раскрывая всю тяжесть безвозмездного общественного ярма.

- Понимаешь, талонов на обед нам здесь никто не дает, это только на время акции вам выделяли, а мы работаем абсолютно бесплатно. Так что извини, чего нет, того нет.

- Да что ты, Юра, я и не думала, - с жаром отринула его сомнения Любаша. -Я согласна на любую общественную работу в профкоме.

"Общаги что - ли не дали?"

- Тогда у тебя найдется время с двух до четырех в понедельник среду и пятницу?

- Конечно.

Он пожал ей влажную ладонь, представил Шукису, сказав, что это его проверенный в акции актив, которому он полностью доверяет данный участок работы.

- Под твою личную ответственность, - пристально, по большевистски, сверкнул стальным глазом Шукис, все прекрасно понимая. И сам ненароком уже защурился балтийским бароном, прикидывая, а не взять ли ему такую добрую, славянскую девушку сразу в свое домашнее хозяйство, на барщину, приглядывать за ребенком?

Вот тебе Любаша и Юрьев день.

Ознакомив секретаршу с тетрадями, которые нужно вести, и не медля ни одной лишней секунды, Юрик благополучно слинял из профкома с сознанием четко реализованного управленческого решения. Что, разве не правильно подобранные кадры решают проблему экономии времени для своих руководителей? То - то и оно.

11.

Прошел месяц сосредоточенной работы по заданной Грумом задаче, однако результаты оставались практически в том же виде, как после первых часов вычислений.

Через неделю он нашел одну ошибку в расчетах, в результате чего уравнение стало еще длиннее. Оно достигло восемнадцати строчек на странице и не поддавалось ни одному, из известных методов интегрирования дифференциальных уравнений. Таким образом, старый добрый подход, разработанный мэтром Жихаревым тридцать лет назад, результата не дал. Погосян оказался в тупике.

А может это и хорошо? Если бы фунционал подходил под метод, его бы давно решили, тиснули статейку в университетских Трудах "Об одном функционале на классе ОМЕГА", и на том успокоились. Но видно тоже зубы обломали. Теперь же появились новые методы, кои надо испробовать, в том числе параметрический, который всучил ему в качестве курсовой Грум, да и акробатический писк научной мысли в виде виртуальных сфер, излагаемых товарищем Кимом, что продолжал куклой на ниточках скакать у доски, недурно бы пустить в ход.

Кроме посещения веселых и не очень семинаров, Юрик набрал в читальном зале пирамиды литературы и погрузился в эти сферы без остатка. Задачу он решит, в том сомнений нет, не мытьем, так катаньем. Времени только может не хватить, вот в чем беда.

Он пошел в деканат к Рутману просить свободного расписания на весь четвертый курс, что бы не бегать по всем лекциям и семинарам, вроде педагогики высшей школы, а посещать лишь те занятия, кои ему действительно необходимы. А прочие потом сдать в сессию в обычном порядке.

Рутман разгладил пушистые усы, положил перед ним листок.

- Кому - кому, а уж вам, товарищ Погосян, деканат свободное посещение занятий, конечно, разрешит. Пишите заявление, где укажите предметы, которые будете посещать, и те, что нет.

Вопрос по времени и в этом направлении был снят.

К тому же у него свободный понедельник и выходной - воскресенье, а читальный зал научки работает без выходных. Теперь и по времени все складывается более, чем отлично. Остается получить результат. Блестящее решение. Пусть просто решение. Ну хоть какой - нибудь частный ответишко. Не может же быть у него полного, абсолютного провала? Или может?

Если он с восьми утра честно парится в читалке над кипой книг, выбегая наружу только для посещения спецкурсов? По дороге в общежитие и в столовой неотрывно думает, как бы приспособить хоть что-то из прочитанного к своей задаче, в общежитии снова уходит в читальный зал и мучается там до двенадцати ночи, потом приходит в комнату и ложится, но все равно не может уснуть, а все думает - думает непрерывно, так что голова вот - вот сломается. Ставки сделаны, он бросил на задачу все свои ресурсы, до последнего часа, до последней минуты. Осталось работать, работать и работать. И будь, что будет!

Но чем больше Юрик читал и думал, тем более напрашивался вывод, что данная задача не просто пожелтевший вчерашний день, она прямо таки из прошлого века!

С этим можно было бы смириться, если она являла собой забытый нерешенный вовремя вопрос, надобность в котором отпала, но интересный хотя бы в исторической ретроспективе. Отнюдь. Таких функционалов можно насочинять на классе ОМЕГА десятки и сотни, никаких перспектив, или развития идей, решение не несло. Оно было труднодостижимо, и никому не нужно, ни в теоретическом, ни в прикладном смыслах.

Юрик сказал об этом Грум - Канавину, тот ответил дежурной фразой, что никто не знает, какой результат фундаментальной науки потребуется светлому будущему.

Под таким соусом можно заниматься действительно всем, чем угодно и задача Юрика была ничем не хуже исследований клейновых групп тех же объектов, свойства которых изучают математики одного с ними направления в Новосибирске и во всем остальном мире.

Но иногда ему казалось, что задача все же имеет смысл.

Она походила на маленькую свалку отходов между домами, куда хозяева всех окружающих огородов выбрасывают через забор ненужные, старые вещи: ржавые водопроводные трубы и батареи местного отопления, бабушкину швейную машинку, ржавую кровать, прохудившуюся стиральную машину, сгоревший запорожец, и много чего другого, совсем не употребимого.

Ему предлагалось всего - навсего проделать с этой свалки проулочек к дороге. После чего сюда потянуться на своих латаных автомобильчиках любители всяких ржавых, никому вроде бы не нужных железок, мастера на все руки, просто поисковики антиквариата, и растащут ее в какие-нибудь полгода дочиста, и снова там будет пустырь, потом найдется чудак и посадит сад.

Такая картинка была ему больше по душе, тем более, что некоторые основания для нее имелись.

Отчет по курсовой Грум совместил с городским семинаром.

На семинаре опять выступил доцент Абрикосов, рассказав решение одной маленькой, но чрезвычайно обаятельной, по его словам, задачки.

Рассказывал он действительно очень вкусно, будто сооружал неизвестное местному общепиту блюдо итальянской или французской кухни, сыпал словечками, как приправами и поливал винными соусами, добавлял приправ из трюфелей. Блистал черными глазами на благодушном приветливом лице, изрезанном крупными морщинами, будто шеф-повар элитного ресторанчика, вышедший с кухни к посетителям, и приглашающий всех отведать новое и чрезвычайно деликатесное блюдо.

Грум сосредоточенно слушал, нос его торчал серьезно, был нацелен на вопрос и критику.

Но у Абрикосова все в полнейшем ажуре: каких - нибудь пятнадцать минут, и еще одна теоремка на классе звездных функций явлена свету, теперь можно публиковать в болгарском математическом журнале, или в венгерском или польском, и зарплата в два - три доллара обеспечена и список работ расширился. "Этак скоро товарищ Абрикосов Эйлера у нас перегонит", - шутят слушатели семинара над плодовитостью своего коллеги.

Один Грум - Канавин, как секретарь семинара и ответственный за его статус, по окончании пытает Абрикосова у доски в подробностях гораздо дольше пятнадцати минут. Тот с шуточками проясняет любое место, куда ткнет палец секретаря, и сам признается, что специально здесь собаку зарыл, требуя, чтобы все присутствующие заткнули носы, ибо сейчас он будет по просьбе группы товарищей откапывать ее останки обратно для эксгумации.

Все то у него верно и очень легко получается. Даже Юрику подозрительно делается. Он бьется - бьется над своим фунционалом, как лбом о стену и ни черта, а тут сплошной фокус: айн - цвай - драй, и пожалуйста вам - белая голубка, посланница мира с пальмовой ветвью изо рта порхнула, причем как бы из вашего собственного, хотя вы ее туда уж точно не заглатывали. Груму ничего не остается, как заполнить очередную карточку с достижением их блестящего семинара.

После того, как все математики известные, и неизвестные никому даже в пределах города Борисова разошлись, вдосталь накачавшись головами над международным положением, Юрик с Грумом сели читать курсовую - разбор монографии академика по параметрическому методу.

В монографии много неясных переходов от одного интеграла к другому, и в задачу Юрика входило все разложить по полочкам, разжевать эти интегральные переходы до консистенции рисового отвара.

У него все сложные места в подробности изложены на отдельных листочках уже по всей книге, Грум рассматривает их, тоже шевеля бровками вверх - вниз, и в результате они на первой странице сидят чуть не час времени. Все на факультете знают, что у доцента критический настрой ума, и он видимо считает своим долгом каждый раз засвидельствовать его по - новой.

- А тут, откуда что берется? - Тычет он пальцем в одно место.

- Это Степан Степанович, формула интегрирования по частям используется. Вот это в качестве "U", а то в качестве "V" используем. Я вот здесь сбоку подписал, что есть что.

- А дальше? Что к чему?

- Дальше просто замена переменных, тоже все описано.

- Ну что же, неплохо разобрал, неплохо. Так, с интегральными преобразованиями все ясно, а вот скажите мне, откуда он эту вещественную положительную функцию взял, нормированную единицей, которую под интеграл засунул. Ведь весь метод держится на ней, откуда он ее придумал? Не было - не было, вдруг раз и поставил, как -то это странно. Как он ее догадался взять? Откуда в голову пришло? Если бы мне пришло, я бы поостерегся такими конструкциями заниматься, вдруг здесь все же есть подвох? Манускрипт получился толстенный, вы все проверили?

- Да нет конечно, только интегральные переходы.

- Все проверьте. До последней буквочки, один знак может стоить жизни, а затем используете в своей работе, коли с уравнением ничего не выходит.

Юрик уже понимает, в чем разница между Грум - Канавиным и академиком, в той самой маленькой вещественной функции, которую один додумался сунуть под интеграл, а этот даже если бы и додумался, то побоялся бы поставить, на всю жизнь напуганный историей родоначальника школы.

- Работайте тщательней, - говорит Грум вставая из-за стола, на прощанье, - на листочках вставки делать не пойдет, переписывайте весь текст книги и вставляйте свои комментарии по ходу дела. Потом отдайте перепечатать машинистке и в переплет. Два экземпляра.

Погосян вылупил глаза: "Да он что, с ума сошел, это ж бешеных денег стоит!".

- А вы как думали, молодой человек? В науке нет царских путей, только кропотливая ежедневная черновая работа приводит нас к успеху.

"Да и та не всегда", - подумал Юрик.

- Аннет все про вас постоянно спрашивает, - как-то косо улыбнулся вдруг Грум- Канавин, - приглашает на Новый год 31 декабря в гости. Как, не против? Будет время поговорить заодно и по вашей задаче.

- С удовольствием, - кивнул Юрик, - форма одежды рабочая?

Грум поднял голову, открыл рот и засмеялся: "Го-го-го! - Да вы шутник, однако!".

12.

- Эй, Рюрик, минуточку внимания!

Погосян крутанул головой туда - сюда, надеясь встретиться с неизвестно откуда возникшей одноклассницей, - в школе у него была кличка Рюрик.

Вокруг клубилась толпа студентов, вырвавшихся на перемену. Темноватые коридоры второго корпуса порой очень странно отражают звуковые волны, здесь все время стоит гул под потолком, будто находишься с толпой экскурсантов в древних пещерах, где тысячи лет тому назад жрецы наделали специальных звукопроводов для обмана первобытных верующих.

Сами жрецы заперлись за дверьми многочисленных на этом этаже физических лабораторий, где круглыми сутками ставят как хоздоговорные, так и прочие разные эксперименты. Что там, в еще большей темноте происходит - неизвестно никому, за исключением двух - трех волосатых личностей в дырявых свитрах и джинсах, даже руководство лабораторий о том ни сном, ни духом не осведомлено.

- Рюрик, ниже гляди.

Он посмотрел ниже и действительно, чуть ли не у себя подмышкой обнаружил девчонку в круглой детсадовской шапочке, завязанной на длинные тесемки с пушистыми шариками на концах.

- Ан ... нет? Что ты здесь делаешь?

- Что, совсем тупой или притворяешься? Тебя жду, разумеется. Ты мне срочно нужен.

- Постой - постой, а как ты меня нашла?

- Да запросто. Дядя Рутман сказал номер группы, в которой учишься, мы вместе посмотрели расписание и вычислили, где ты можешь сейчас находиться. Остальное дело техники.

- Дядя Рутман?

- Дядя в переносном смысле. Он меня на демонстрациях на шее носил, когда у него еще своих детей не было.

- Ясно, товарищ Грум, у вас очень большая ездовая практика. Так, и что дальше? Зачем я вам понадобился?

- Да ну, какая там большая. Вот у мамика - да! Она в детстве вашего нынешнего факультетского декана объезжала, представляешь, да? Тоже на демонстрациях первомайских. А понадобился ты мне ... Ой, Юрик, ты же мне просто ужасно необходим сейчас! Эта мамик держит меня совсем за Золушку! Представь себе такой ужас, сегодня утром дала убойное задание купить на базаре елку для Нового года. Ты же знаешь, у папика чуть что - спина, тяжелее авторучки ничего поднять не может, поэтому вся надежда на тебя, - она хитро подмигнула левым глазом, потом для убедительности еще и правым. Но осознав, что Юрик не склонен веселиться, дополнительно пронизала взрослым взглядом. - Ты же не оставишь бедную женщину одну наедине с проблемой?

- А кто здесь женщина? Это что ли мы? - Он подхватил рукой один пушистый шарик и кинул Аньке прямо в лоб, от неожиданности она открыла рот. -Нет, я лично не вижу женщины, одну только Ранетку в кислом варенье.

- Женщины надоели, старый козел? - Двинула его в бок ребром ладони Грамм, вышедшая из аудитории класса, - теперь на малолеток потянуло? Стыдно, товарищ!

Сказала негромко, но все же несколько человек оглянулось. В основном девушки.

- Не с такими же тетками как вы, ему иметь дело, - отрезала малолетка.

- Короче, - отмахнулся от поклепа Погосян, - девушка, вы знаете, что скоро сессия? У вас же, как у наследственного доцента, должен в организме биологический будильник на сессию звонить. Так вот, я бы с удовольствием помог, разумеется, но сейчас никак не могу, потому что мне надо идти и учиться. В читальном зале книги подняты, на столе лежат, надобно их прочитать. Ясно?

- Так ты их сходи и опусти. - Сориентировалась мудрая школьница.

- Ага, для того я их выписывал, поднимал, чтобы сейчас опускать, не прочитав.

- Ну, Юрик же, солнышко ясное, Новый год на носу уже скоро, как нам быть без елки? Ты же придешь к нам на Новый год?

- С какой стати?

- Я тебя приглашаю к себе на Новый год, понятно?

- Ладно, давай так договоримся: елку помогу притащить, а на Новый год не иду. Идет?

- Давай. Это еще лучше в сто раз. Что стоишь? Идем сдавать твои дурацкие книжки.

Аннет выказала себя вполне деловым покупателем, разгуливая меж лесных красавиц, сваленных с грузовика у ограды Центрального рынка. Гуляла прищуренная, гуляла приглядываясь, потом вдруг потащила его куда-то в сторону, где стоял здоровенный парень в серых пимах и рыжей куртке пожарника. Из - под ушанки диковато светились красивые, малознакомые глаза. Похоже, что Юрик встречал его раньше среди старшекурсников, но давно. Верно, отчислился человек, подался в пожарники. С мехмата народ уходит пачками. Парень ходил с настоящим продавцом в валенках возле елок, толи помогал, толи просто так встретил знакомого, да разговаривал от нечего делать.

- Вот эту давай купим? Это же пихта?

- Это сосна, - объяснил Юрик с сарказмом, - в квартире она не будет пахнуть лесом.

- Зато на ней шишки смотри, какие зеленые и смолой даже на морозе пахнут!

Бывший математик перестал разговаривать с продавцом, почесал ногтем до багрянца промерзшую щеку, поросшую иголками не меньшими, чем на сосенке, глянул на них из - под густых бровей своими удивительными глазами местного таежного берендея, и медленно, с чувством проговорил:

Рассыпалось небо хлопьями.

Я рад тебе. Ты мне рада.

Мы вместе. Еще не поняли

Вполне, что так надо.

- Как чувствовала, что здесь будет интересно, - обрадовалась Аннет, - вы что, поэт?

- Я Владимир Брусьянин, - сказал парень очень просто и окончательно, без пояснений. - Так то девочка.

Что было в прошлой жизни, он уточнять не стал. Надо было исходить из реальных финансов, и Юрик попытался выяснить эту составляющую:

- А собственно говоря, у тебя, девочка, деньги есть?

- Много. Пятнадцать рублей.

- Ну вот, на эту сумму можно купить настоящую елку. Мамик ведь елку просила?

- Елку. Только мало ли чего там мамик попросит? У мамика запросы знаешь какие? Выше крыши! Здесь нам решать, как захочем, так и заворочим. Я рада тебе, ты мне рад?

- Слушай, давай как - нибудь по - быстрому сообразим. Лично я голосую за красивую елку. А ты можешь просто прислушаться к мнению старших, пока собственные мозги не выросли.

- Мозгов у меня полная коробушка. Со временем не мозги, а груди растут, и стану я через пару лет девяносто - шестьдесят - девяносто, здорово? Тогда ты меня зауважаешь, разговоры начнешь разговаривать о Сервантесе и Борхесе с умным видом, и на философские разные темы, на художественные выставки начнешь приглашать, да будет поздно, мне расхочется. У вас почем елка ... сосновая?

- Пять рублей.

- Беру, - гордо сказала Ранетка.

- Я тебя возьму сейчас сам, - сказал Погосян, ухватив за воротник, и волоком волоча неповоротливую девочку в сторону настоящих еловых елок, где народ быстро расхватывал, что получше. - Здесь покупай, что хочешь, поняла?

- Когда - нибудь я тебе страшно отомщу, понял? Часика эдак через два. Ух ты, какая пушистенькая вот эта! А почем такая елочка будет?

Леспромхозовец в дохе до пят примерялся:

- В ней метр восемьдесят будет, значит согласно расценкам двадцать рублей.

- С ума сошли, что ли? У меня всего пятнадцать.

Юрик вздохнул, и пошел дальше, но Ранетка остановила:

- Ты куда?

- Смотреть другие.

- Да он отдаст за пятнадцать, да же, дядечка?

- Что я вам метр отпиливать буду? С комля, или может верхушку?

- Нет, отпиливать не надо, может скинете пятерку?

- Девочка, мы государственные елки продаем, из леспромхоза, а не ворованные, в горпарке срубленные. Вы разницу понимаете?

Юрик добавил пятерку, и они купили елку по твердой госцене.

- Забирайте, товарищ Погосян дерево, - скомандовала Аннет, - и несите на себе осторожно, денег у меня больше нет, так что пешком пойдем. Все равно с такой елкой в троллейбус не пустят. Идите себе потихоньку, нам прямо и прямо.

Когда поднялись на третий этаж, и дверь после затяжного звонка открылась, Аннет заскочила в квартиру, возбужденно прыгая и махая шапкой:

- Мамик, мамик, смотри я кого притащила: и елку на Новый год, и Юрика.

Юрик отметил про себя, что на площадке перед дверью она стояла совершенно спокойно. По изумленным глазам мамика ему сделалось ясно, что та ни сном ни духом не ведала про всю их елочную компанию.

- Аннет, зачем вы купили так рано? Она вся обсыплется на балконе до Нового года, и на какие деньги?

- Деньги накопленные, и ничего не рано, мы ее сейчас прямо установим в ведро с водой и аспирином, и она будет до самого Сторого Нового года жить - поживать и добра наживать. Юрик нам пообещал к тому же установить елку. Надо будет отодвигать стол, а кто будет его двигать? Юрик, ты не стой столбом, раздевайся, и за работу - тащи елку вон в ту комнату.

Квартира у Грум - Канавиных чрезвычайно солидная, профессорская, четырехметровой высоты, лепниной и гипсовыми розетками по потолку, тяжелыми шторами на всех дверях, заставлена настолько плотно массивной темного цвета мебелью, что не то елку поставить, пройти негде.

Но под руководством Аннет задвинув пять - шесть предметов гарнитура в угол, совместными усилиями ляльки, мамика и Юрика, место для пышной лесной красавицы нашлось в самом центре. При необходимости здесь же можно поводить и небольшой хоровод вокруг деревца, персон эдак на шесть.

В перевернутую табуретку поставили ведро с водой, в нее елку на растяжках, всю эту конструкцию задрапировали картоном, толстым слоем ваты. Внизу на страже выставили Деда Мороза, с мешком подарков через плечо.

- Здорово как! - Восхитилась Аннет, умело завязывая губки бантиком, - мамик ты свободен, дай только нам ящик с игрушками, мы сами украшать будем. Нет, там должно быть где-то в кладовке целых два ящика, еще ведь гирлянды электрические, звезда, а сама пока приготовь нам обед, мы кушать хотим. Я все помню, - пригрозила она пальчиком Юрику, - давай первым делом звезду на верхушку установи. Лезь, я буду помогать.

Помогала она своеобразно. Тыкала указательными пальцами под коленки сзади, когда он залез на стул, кричала: "китайский бокс, китайский бокс!", и прыгала вокруг козленком.

- Анька, дура, на тебя упаду! Сейчас звезду ставлю и ухожу, надоело!

- Да? Вот интересно посмотреть, как ты грохнешься мордой в иголки, - продолжала она свои черные дела.

Юрик старался. Как - никак обещали накормить домашним обедом, но когда слез, то первым делом, без всяких церемоний, влепил Аньке в лоб щелбан. Та жутко обиделась:

- Ты ничего не понимаешь в китайском боксе.

- Давай - ка развешивай лучше игрушки, чем боксировать, полезней будет для общества.

- У меня заболела голова. - Она схватилась за лоб и хлопнулась на тахту, - ты сделал мне сотрясение мозга, а это травма, между прочим!

- Впервые слышу, что у Ранетки бывают мозги. Что такой сорт вывели новый, ранетка с мозгами? Я что - то раньше только про зеленый горошек мозговых сортов слышал и все.

- К тому же ты оскорбил меня на базаре, таскал за воротник, а я помниться кое-что обещала за это сделать, и сделаю, понял? Нет, ладно, не бойся, делать ничего не буду, но за это покатаешь меня вокруг елки на горбушке, идет? Это такой подарок мне сделаешь к Новому году. Давай будешь моим персональным коньком - горбунком?

Как раз в этот момент Юрик прицепил к ветке красный перец:

- Вы, девушка, со временем кремлевской мечтательницей станете, не иначе.

- Ах вот так, да?

- Да, именно так!

- Ну ладно, ладно, мы еще посмотрим, чья возьмет!

Он стала подкрадываться сзади, с невинным видом пастушки, разыскивающей отбившегося от стада ягненочка, а выбрав момент, кинулась как тигр к нему на спину, однако Юрик увернулся, и наездница налетела на елочные иголки.

Потом она сказала: "Я Тарзан", и влезла на табурет. Но Юрик отошел наряжать противоположную сторону новогоднего дерева. Лялька - Ранетка поволокла табуретку за ним следом, причитая:

- Ну почему ты не хочешь меня покатать, конек - горбунок? Так ведь не честно, мы так не договаривались. Постой смирно минуточку, одну только минуточку.

- Что не договаривались - это точно. И вообще скажу сразу, а то может ты не в курсе, на меня где сядешь, там и слезешь.

Она нахмурилась, расстроилась, аж глаза заслезились, но своих попыток оставлять не пожелала. Ходила следом, пытась запрыгнуть на шею. Потом сделала трюк. Перестала таскать тубаретку, влезла на бюро, и оттуда сиганула по воздуху, как белка - летяга, намертво обхватив его горло руками, и воткнув пятки с размаха в живот. Чуть шею не свернула.

Юрик подхватил ее за коленки, и грохнулся спиной на весьма мягкую тахту.

- Ну, ты, мерин! Мамик! - Заверещала наездница, - на помощь, наших бьют! -Но все равно изо всех сил держалась за шею мертвой хваткой, не желая с ней расставаться.

- В чем дело, дети? Здрасьте вам! Они уже дерутся на дедушкиной любимой тахте! Аннет! Юра! Не слушаетесь, да? Ну, берегитесь!

Мамик кинулась к месту сражения, тоже схватив руки дочери, и попыталась их снять с шеи Юрика:

- Лялик, перестань! - Стали тянуть вместе.

Юрик снова увидел прямо перед глазами два прыгающих золотистых плода.

Хватка Лялика просто железная, какая случается у некоторых душевно больных, за что их держат в смирительных рубашках.

Юрик разорвал удушающее кольцо на шее, вместе с двумя пуговицами на рубашке.

- Ах, какой пушистенький! - Восхитилась Земфира. - И погладила обильную растительность на груди.

Возможно, в целях самозащиты, а скорее всего целенаправленно, пользуясь моментом, в попытке осуществить угнетенное желание и любопытство, тот протянул руки вверх и свободно растущие у самого носа плоды попали в его полное распоряжение.

Увы, удовольствия от этого не получил ни малейшего. Они оказались переспелы и жидки, как полупустые бурдюки с вином, висящие на обоих боках ишака. В них не было ни молодости, ни ожидаемой упругости, ни прелести, ни радости жизни, ничего кроме неожиданного, грандиозного разочарования в виде слишком уж скорого наказание за грех. Руки мигом слетели с них, словно опасаясь незавидного соседства.

Припечатаная к дедушкиной софе Аннет, распластанная под Юриком Аннет снова заверещала:

- Ага, все - все расскажу! Я все видела! Видела, за что Рюрик схватился!

- За что? - Удивилась мамик Грум - Канавина, рапрямляясь над диваном и мимолетно одергивая кофточку, притопляя груди поглубже, но те не желали утопляться, выныривали из укрытия поплавками.

Юрик вскочил, пытаясь соединить две части рубашки, а юная девица все еще лежа оправила юбочку, в полете оказавшуюся на ее собственном животе. Некоторое время все были заняты собственными проблемами. "Не хватало, что бы сейчас зашел папик", - подумал Юрик.

Но на счастье общества у дедушкиного дивана, занятый трудами праведными, папик пока с работы не вернулся. Мамик пришла в себя первой, она подобрала пуговицы от рубашки, дала гостю нитку с иголкой и сказала пройти в соседнюю комнату, что бы там снять рубашку и пришить пуговицы, которые, как известно, на себе не пришивают. Чем он не преминул воспользоваться, и оттуда услышал разговор на пониженных тонах между матерью и дочкой.

- Вечно тебе лялик все кажется. И вообще чего ты тут устроилась с мальчиком на диване?

- Папику расскажу все.

- А если я Юрику про Колю расскажу?

- Ну и рассказывай, подумаешь, - Ранетка вскочила с дивана, и прошлась, судя по звону игрушек, мимо елки.

- Мала еще мамику родному и любимому обструкцию устраивать!

- А чего ты выставляешь свою витрину? Скоро на пенсию, а она обнажается до пупа перед всеми!

- Я тебя в угол поставлю!

- Папику расскажу!

- Не сметь с матерью разговаривать! - Уже громко в голос сказала Земфира.

Юрик посчитал, что пора раскланиваться.

- Я пойду, пожалуй, мне пора, - сказал он, направляясь в прихожую.

- И до свидания, - сказала Аннет.

- А обед - то почти готов! Пойдемте кушать!

- Нет, спасибо, не хочется.

- Пусть идет в свое общежитие, - согласилась Ранетка, - идите Юра, идите. Как будете нужны другой раз чего - нибудь таскать, мы вас обязательно пригласим.

- Аннет! Поставлю в угол!

- А что я такого сказала? Человек хочет уйти, я не могу его задерживать, или ты мамик, не хочешь, что бы Юрик уходил от нас вообще? Так прямо и скажи.

Хозяйки встали друг против друга в угрожающих позах, и Юрик спешно покинул квартиру, застегнув неоторванные пуговицы на лестнице, а оторванные припрятав в кармане. Он благополучно пришил их дома. Причем когда пришивал, качал головой укоризненно, точно старая бабка с клюкой на завалинке, разглядывающая праздную молодежь на гулянье.

13.

25 декабря на последнем занятии по методу виртуальных сфер случилась неприятность, - доцент Ким запутался в теореме и так глубоко увяз, что перестал приседать, взмахивать руками и даже подскакивать у доски, как обычно.

То, о чем он рассказывал, не понимал уже никто, за исключением Юрика и двух - трех человек одной с ним специализации. Большинство решило, что теорема доказана, и, поставив в тетради значок Ч.Т.Д., тихо посиживали, надеясь, что Ким сейчас соберет зачетки, поставит всем пропуск в сессию и отпустит с миром.

Меж тем доцента Кима обуревали собственные проблемы: профком обязал быть его на Новый год Дедом Морозом, ездить по сотрудникам, имеющим маленьких детей с подарками, и как человек совестливый, исполнительный, он принялся отращивать бороду, чтобы заранее приспособиться и привыкнуть к новому предназначению своему. Однако у него выросло всего пять волосков, которые при достижении достаточной величины он приобрел привычку теребить, чем и занимался теперь, стоя у доски, вылитый мудрец Конфуций.

Наличие бороды изменило хореографию его лекций но, к сожалению, дурно сказалось на их качестве. Ким опять потерял нить рассуждений, которую прежде легко находил в полете, а теперь только морщился от боли, пытаясь выдрать с корнем волоски бородки.

Юрик давно отыскал в библиотеке тоненькую книжку, по какой доцент слово в слово читал свой спецкурс, и потому не конспектировал его лекций, просто сидел, смотрел в свое удовольствие.

- Ишь, как морщится, знать не хочет нам зачеты сегодня ставить, - высказала предположительную причину заминки Грамм, - да все одно придется. Марик, приготовь свою зачетку и мою возьми, как только объявит, первым беги к столу, сечешь масть?

- Дураку ясно, - отозвался Марик, принимая низкий старт, то есть положив кудрявую голову на стол, и слегка приподняв задницу над скамьей.

- Что - то я тут зарапортовался, - признался Ким расстроенно, - что нам дальше делать надо, кто знает?

- Зачеты ставить, - деловито подсказала староста, - как - никак последнее занятие сегодня.

- Да при чем тут зачеты, когда теорема не доказана? Кто мне поможет у доски?

Такое развитие событий было для Кима исключением из всяческих правил, прежде он никогда не вызывал добровольцев - танцевал сам. И в рядах возник шум недовольных.

- Вот склеротик, - пожаловался Марик, шлепая растолстевший после женитьбы зад обратно на скамью. - За что таким доцентам зарплату только платят? Братцам - вьетнамцам, понимаешь, со стипендии безвозмездную помощь оказывай, братцам корейцам - зарплату ни за что плати, хорошо хоть с братцами - китайцами расскандалили, а то совсем без штанов бы остались.

- За что я буду вам зачеты всем ставить, если нет никого, кто может разумное слово сказать по теме? - Обиделся доцент и резко подпрыгнул от возбуждения. -Балласт мне здесь не нужен.

Староста умоляюще посмотрела в сторону спецов.

- Я могу, - сказал Юрик.

- Идите сюда.

- Иди к доске, иди, - понеслось со всех сторон.

- Да. Помоги человеку кончить, раз он сам не в состоянии. -Развеселился Глузман, но Грамм треснула его по затылку, требуя рабочей тишины.

- А что? - Возмутился Марик, - чего он нам зачеты не ставит? Балласт, видишь ли ему мешает, тоже мне, подводник нашелся, капитан Моринеску.

Юрик взял тряпку, стер последнюю строчку не из той оперы, написанную Кимом. Потом забрал из его руки мел, подписал две строки, подавляя желание тоже подпрыгнуть и постучать в воздухе ботинками. Дурной пример заразителен.

- Вот, - обрадовался Ким, что я от вас ждал, то и требовалось доказать! А вам, молодой человек, ставлю отлично без сдачи экзамена. Давайте мне свою зачетку. Остальным сдать зачетные книжки через старост, поставлю зачет.

- А может всем сразу и экзамен? - Предложил Глузман, - чего тянуть кота за хвост?

Но Ким Ир Сен сделал каменное лицо вождя народа.

Зато поставил Юрику в зачетку "отлично" и пожал руку. Потом сел на стул, зевнул, не прикрывая рта, и начал расписываться в других зачетных книжках.

По расписанию экзамен по спецкурсу Кима стоял последним - 22 января. Значит, 18 числа он будет свободен. Может вообще сдать все сессиию досрочно?

С такими мыслями Погосян пришел на лекцию к Груму на кафедру, и у него тоже принялся "работать" - быстро отвечать на все вопросы, которые только тот только успевал задавать. А вдруг и тут повезет?

Народу у Грума немного, всего на два человека больше, чем обычно. Это Латыпов с Сабировым пришли посмотреть, послушать.

Грум решил, что они ищут себе научного руководителя, расцвел, и читая, обращался исключительно в их направлении. На своих семинарах, в отличие от Кима, шеф задавал вопросы через каждые пять слов, таков у него был стиль ведения, а отвечать на них обычно полагалось Юрику, ибо девчонки предпочитали помалкивать. Поэтому на очередной вопрос по ходу лекции Погосян собрался ответить, но был резко остановлен.

- Да погодите вы, - вдруг окрысился на него с непонятной злобой Грум, пусть люди скажут. - Под людьми он имел в виду Латыпова и Сабирова. И тут же милосердно и вопросительно расцвел лицом в их направлении.

И такая ненависть, такое презрение в глазах за очками, Погосян прочел в свой адрес, что поневоле сжался, опустил взгляд, потух, и ушел в себя. С удивлением разглядывая портрет злобного Грума, врезавшийся в сетчатку, он не знал, что делать с этой ненавистью, видимо давно накопившейся, и рванувшей наружу в столь безобидной ситуации.

"Черт, наверное, Ранетка разболтала", - подумал Юрик, - иначе откуда столько злости? Он решил помалкивать в тряпочку. Это не составило труда, хуже с тем, что происходило внутри. Ненависть Грума преобразовывалась в его собственную к Груму, он стал видеть только плохое, что было в этом человеке.

- Да, да, я вас слушаю, - обратился Грум - Канавин к Латыпову с Сабировым с медово - льстивой улыбкой.

Подлиза. Прилипала. Хочет найти талантливого ученика вроде Сабирова, присосаться к нему, и ляпать работки в соавторстве.

Однако Мурат сказал какую - то алгебраическую мысль явно мимо вопроса, а Рифкат ответил столь же медоточивой улыбкой и молчанием.

На самом деле появление алгебраистов на семинаре имело иную подоплеку. Их молодой руководитель посоветовал друзьям сходить послушать семинар и прицениться к 18 - й гипотезе, и может взять ее в качестве дипломной работы, чтобы попробовать, пока есть время, порешать алгебраическими методами, благо известные граничные функции имели исключительно целочисленные коэффициенты.

Но ни Латыпов, ни Сабиров не посещали семинар изначально, и естественно не знали ничего, что помогло бы им отвечать на вопросы Грума, поэтому тот напрасно улыбался, растягивая выбритые до синевы щеки, и умильно вжимая скошенный подбородок в морщинистое горло: гости помалкивали, а Латыпов даже стал писать по арабски на листочке, вместо того, чтобы преданно конспектировать мысли преподавателя, как делали другие слушатели спецкурса. Он уже решил не ходить больше на грумовский семинар.

- Что это вы тут рисуете? - Миролюбиво поинтересовался Грум.

- Да так просто, - ответил Мурат без тени смущения, не обременясь особенно объяснениями.

Делать было нечего. Грум принялся читать дальше, но на вопросы его теперь никто не отвечал. Погосян вспоминал о злобном выражении лице и даже не поднимал глаз. Как Грум не требовал ответа, он упрямо смотрел в тетрадь, солидаризуясь в молчании с девушками. Даже когда Грум подходил к его столу, останавливался и спрашивал в упор. В аудитории повисала тягостная пауза. Помолчав, отвечал сам и продолжал читать дальше. Как и Ким, он поставил зачет поголовно всем на этом занятии, но Юрика притормозил, оставив его книжку последней.

- Ну, как там поживает наша задача? - Спросил, как ни в чем не бывало, сводя губы к носу и доверчиво показывая два передних зуба.

Юрику, все еще помня о злобном оскале, эта улыбка показалась насквозь фальшивой. Он пожал плечами.

- Без особых достижений. Бьюсь лапками в молоке на одном и том же месте.

- Надо думать, читать больше.

- Надо, - согласился Юрик без всякого воодушевления.

Грум - Канавин поставил зачет и отдал книжку, кося на Юрика странным стекляным взглядом из-за очков.

"Какую - то подлянку сейчас преподнесет", - подумал Погосян, стараясь быстрей засунуть книжку и уйти вон, но только успел взяться за ручку дверей, как тот догнал игривой фразой:

- Аннет приглашает вас к нам встречать Новый год.

"Ага? Ой, какое счастье!"

- Спасибо. Передавайте дочке большой привет, пусть у нее в новой четверти будет больше пятерок. Сожалею, но уже договорился встречать Новый год у тетки.

- У вас есть родственники в Борисове? - Почему -то удивился Грум.

- Да. Теток штуки четыре и пара - тройка дядек по матери.

- О, да вы богач, - с легкой иронической ноткой в голосе развел руками Грум, - ну что же, в таком случае, конечно. -И сощурился пронзительно, точь в точь участковый: - А почему в общежитии живете?

- Чтобы не обременять.

- Весьма разумное поведение с вашей стороны. Что поделать, не смею более уговаривать. - И в тоне Юрик уловил некоторое облегчение. Ясное дело, самому Груму Погосян сильно не нравится, но эти женщины, он вынужден потакать их желаниям, слаб человек, а тут так благополучно все устроилось!

Юрик вышел с кафедры с твердым желанием сменить научного руководителя. Его тошнит от этого человека, он не хочет иметь с ним никаких дел. Если на факультете никто не согласиться, надо ехать в другой университет, возможно даже в Москву, в МГУ, если будет руководитель оттуда, Грум и вякнуть не посмеет, деканат тоже, только имя нового руководителя должно быть громким, вроде Шифрина Владимира Борисовича, автора толстенного, как монография, учебника.

Желание было столь неудержимо горячим, что по сравнению с ним намерение скорее ехать домой поблекло, и отошло на второй план.

Дом, мама и Катечка никуда не денутся, они хорошие, верные и постоянные, а тут надо ковать пока горячо. Ах, как сильно, оказывается, ненавидит его Грум, боже ты мой, но за что? За жену или за дочку? Или за обеих вместе? И за что конкретно? За то, что стареющая матрона выставляет на обшественное обозрения оголенную грудь, считая ее идеальной, и достойной восхищения, а у второй наметился зуд созревания, и при этом неутолимое наследственное грумовское желание оседлать мужскую особь, и поскакать в свадебное путешествие?

Единственная положительная идея пришедшая к нему в голову при посредстве научного руководителя, это уйти на Новый год из общежития к Лизоньке с Васенькой. Ночные шумы общежития его по - прежнему донимают, он понимает, что со всеми не надерешься и терпит. Ясно, что психической здоровье его самого обветшало, но теперь, когда занятия уже закончились, а сессия начнется только после грандиозных праздников, начался такой повсеместный балдежь, что хоть бегом куда глаза глядят подальше от этого общежития!

На Новый год он уйдет отсюда! Можете перехать жить на квартиру? Или вообще отчислиться из университета? Далось всем это высшее образование! Что ждет его после окончания? Язва от буфета? Расстроенные нервы? Работа школьного учителя в неистерпимом аду среднего районного образования? Первые пять лет за сто тридцать рублей, потом с набавкой десятки за каждую пятилетку стажа, и так аж до двухсот рублей к пенсии. А если он пойдет рабочим на стройку, то сразу сто восемьдесят, через пару лет его назовут кадровым рабочим и будут покупать за двести пятьдесят - триста, дадут казенную квартиру, только пожалуйста, выступи на собрании с каким-нибудь почином к очередной дате. Ах, тоже маразм соцсоревнования, как и везде!

Что его останавливает? Чистая работа? Этот вечный большевистко - интернациональный змеюшник из Беллы Ивановны и Шукиса разве имеет право называться чистым?

Мечты о настоящем научном творчестве? Да. Но где оно? Он ничего не смог пока достигнуть, успехов нет, он в тупике даже занимаясь зеленой от древности как плесневелый сыр, задачкой, которую подбросил Грум из старых запасов. И что там впереди - неизвестно, скорее всего то же самое - отсутствие результата. Весьма вероятно, как не прискорбно это звучит, что он бездарен в математике, ведь нет фактов, говорящих об обратном. Хорошо было рассказывать чужие теоремы, или лихо решать стандартные задачки, что совсем не то же самое, чтобы доказать хоть самую маленькую теоремку самому.

Черная невисть выплеснувшись на него одним - единственным взглядом Грума, теперь теснила душу, пинала ее изнутри, вызывая раздражение и недовольство собой, Грумом, его женой, дочкой, соседями и даже самой наукой математикой и университетом в целом. Захотелось уйти отовсюду, сразу и навсегда.

Он пришел в комнату, достал из чемодана пачку писем от Кати, попробовал перечитывать одно за другим, пока не успокоился настолько, что смог пойти позвонить Лизоньке, и снова напроситься в гости на Новый год.

- Хорошо, приходи. - Разрешила Лизонька. -Мы то с Василием 31 - го уходим к нашим, у Валиньки все свои соберемся, но ты приходи и ночуй, пожалуйста. Телевизор показывает, еда есть - живи не хочу, правда ведь? И нам куда как надежней на тебя комнату оставить, чем пустую.

- Я приду, - обрадовался Юрик.

Вечером 31-го он проводил Лизоньку с уже хорошо поддатым Васютой, закрылся в комнате, и до половины двенадцатого читал книжку, пытаясь пристроить метод виртуальных сфер к своей задаче. За полчаса до Нового года постелил на полу матрац, выключил свет и лег спать, размышляя о собственных странностях: почему то, что для другим самый радостный день в году, самый грандиозный праздник, а для него самое скучное время.

Это не помешало быстро уснуть и проспать до самого утра, когда вернулись измученные до синевы под глазами хозяева. Он сдал ключи и поехал в общежитие.

Там в девять утра стояла мертвая тишина, как на поле Куликовом после сражения, и даже еще тише, в виду отсутствия ворон.

Выспавшегося и бодрого Погосяна уже ничто не раздражает - ни битое стекло под ногами в коридорах, ни раковины в умывальнике, ни кухни и туалеты. Все что могли сделать в невменяемом состоянии плохого, люди уже сделали, и теперь спали беспробудным сном. Мир вашему дому! После очередной войны.

Он трезв, светел душой и готов к сдаче сессии в рекордно короткие сроки, а также к поездке в Москву! Там обязательно найдет самого Б.В. Шифрина, поговорит с ним, и тогда прощайте товарищ Грум - Канавин, извините, коли что не так, неувязочка вышла, ищите себе другого дипломника.

У него все получилось. За первую же послепраздничную неделю были сданы играючи все экзамены, и куплен плацкартный билет на верхнюю полку.

Он забрался на нее и проспал трое суток под умиротворяющий стук колес после этой, что ни говори дикой нервной перегрузки, которую сам себе устроил по собственной инициативе.

Перед самой Москвой начались долгие стоянки в урбанизированных прериях, заваленных ржавым металлоломом. Погосян терпеливо лежал и смотрел в мутное стекло на поезд, стоящий на соседних путях. Рядом на верхней полке сосед тоже туда смотрел. В свою очередь на них из супротивного поезда моргали люди. Двадцать минут. Полчаса. Час.

- Чего ждем - то, господи?

- Экспресс пропускаем.

Увидев громаду здания университета вблизи, Юрик ощутил в полной мере всю необъятную глупость своей поездки, поэтому на семнадцатый этаж на лифте не поехал, а пошел пешком. Пока шел, обдумывал сценарий будущей беседы, если конечно она состоиться, если профессор не болен, не в отпуске, и не на конференции в Праге. Ничего толком не придумал, но здорово запыхался.

На кафедре будущего научного руководителя не оказалось.

- Еще не появлялся, - сказали ему про Шифрина, как про самого обыкновенного человека, а не автора университетского учебника.

- А будет сегодня?

- Обещал.

Сам Шифрин обещал быть! Однако Погосяну здорово везет! Юрик принялся расхаживать по близлежащим коридорам, и ожидать ученого с большой надеждой и не меньшим сомнением. Коридоры на удивление пустынны. Где весь народ? Только на окне сидели двое и беседовали негромко между собой.

Преподаватель - прилизанный жгучий брюнет, черней Юрика, тонкий, изящный человек, говорящий тихо, но четко и какими-то изысканно правильными фразами. Студент, или скорее уже аспирант по возрасту, тоже изъяснялся тихо, был по современной моде лохмат, время от времени пытался что-то изображать на бумажке огрызком карандаша. Юрик долго гулял мимо них. Они беседовали, не обращая на него ни малейшего внимания, потом аспирант ушел, а препод окликнул Юрика.

- Вы кого - то ждете?

- Шифрина, - ответил Юрик, почему - то надеясь, что это и есть сам Шифрин, - я приехал из борисовского университета, хочу попроситься к нему в дипломники.

- Вы договаривались о встрече?

-Нет, приехал на авось.

- Борис Владимирович еще не пришел?

- Нет, жду.

- Если хотите, то я могу взять вас к себе.

Это была внеплановая удача, к которой Юрик не подготовил сценария. Он даже не представлял, кто перед ним находится, но скорее всего, тоже величина отнюдь не маленькая, судя по вежливости и скромности в обращении, уж не менее, чем доктор наук и профессор, действующий живой математик, коих в Борисове днем с огнем поискать и немного найдешь.

Но так растерялся, что впал в немоту.

- Если вы решили конкретно к Шифрину определиться, то конечно, вам лучше подождать его, - пришел на помощь препод. - Шифрин - это величина всесоюзного значения.

- Да, - кивнул невменяемый Юрик, понимая, что удача уже проскользнула мимо, - я подожду еще немного.

Преподаватель кивнул на прощание, и уехал на лифте, а он остался ждать и прождал еще два часа, пока с кафедры не ушли ее последние обитатели.

- Сегодня Шифрина не будет, - пояснили они, закрывая дверь на ключ.

Юрик поехал обратно на Казанский вокзал, где купил билет до Петровска на тот же вечер, и поехал обратно снова на верхней полке, только на этот раз боковой, стараясь побольше спать, и поменьше думать на тему: "какой же я потрясающий дурак!", пытаясь заслониться пословицей про то, что бог не делает, все к лучшему.

С чем бы он пришел к самому Шифрину? Ни работ, ни статей, ни участия в научных конфенциях с докладами, ничего реального на руках нет, натурально чистый нуль. Не считая злосчастных пятерок в зачетке. А чего они стоят по большому счету? Абсолютно ничего. Так что Грум - шеф для него вполне достойный, и следует соизмерять свои желания и достижения, по одежке протягивая ножки.

Что там говорила Земфира прошлый раз в саду? Когда он особенно сильно засмотрелся на ее фигурные достижения? А, да, вспомнил, весной предстоит бетонировать дорожку от двери домика до туалета. Но почему он не согласился стать дипломником того московского препода? Почему? На этот вопрос возмущенного разума самому себе ответа не находилось.

Поезда из Москвы вкусно пахнут мандаринами и колбасой, которые в свободную продажу поступали только в столице Родины. Тысячи командировочных закупают подарки с главной витрины социализма, и в сумках, рюкзаках на горбушке, целыми чемоданами развозят по всем уголкам необъятной страны, где в магазинах нет ничего кроме хлеба, минтая и "Завтрака туриста".

"Колбасные поезда" вызывали справедливый гнев москвичей к иногородним. Страна самым наглым образом растаскивала их московские деликатесы по черт знает каким - то своим смоленским и рязанским углам, создавая в столичных магазинах дикие очереди.

И все третьи полки их поезда тоже плотно заставлены сумками с мароканскими апельсинами, отчего, если закрыть глаза, очень легко представлялся оазис с пальмами, цитрусовыми деревьями и фонтанами. Сытный запах докторской колбасы колбасы только усугублял атмосферу африканского благоденствия.

Сосед снизу постелился почти сразу, как только поезд тронулся. Получив от проводницы постельной белье, он залег всерьез и надолго, видно, в сласть набегался человек по столице, в поисках заказов для родственников, сослуживцев и знакомых, поэтому Юрик ехал почти не спускаясь вниз, чтобы не беспокоить зря человека.

Через сутки тихий сосед вдруг поднял страшный дебош, стал кричать, охать, вызвал проводницу. Оказалось, он в сутолоке перепутал сумки и одну, с апельсинами, опустил в естественный холодильник под пол, а докторская колбаса, напротив, оказалась в жаре на третьей полке. Результаты спешки выглядели просто ужасно - апельсины замерзли в камень, колбаса за сутки позеленела, и сразу начала издавать трупный запах, будто неделю назад скончалась. Тоже позеленевшего от таких бедствий пассажира отпаивали валидолом, уговаривая всем вагонным сообществом, что, мол, ничего, все перемелется и мука будет. Бедняга слег, валялся внизу трупом, держась за сердце, Юрик снова старался его не беспокоить, тихо жил наверху.

Однако к концу поездки настолько отлежал себе бока, что вынужден был спрыгнуть ночью вниз, что бы хоть немного постоять в проходе, когда все угомонились, заснули, и он не будет мешать прохожим, весь день только и снующим туда - сюда до туалета и обратно. На уровне вторых полок вагона стояла духота, а внизу было немного попрохладней. Свет горел еле-еле, сумрачно, почти ничего не видно, народ спал тяжело храпя, устало, будто уже при смерти.

Юрик заглянул в соседнее "купе", где на нижней полке ехала девушка в больших очках, с которой днем они пару разу невзначай столкнулись взглядами. Один раз девушка ему улыбнулась. Короче, несмотря на все свое обожание писем от Катеньки, он эту девушку днем заприметил, а сейчас еще раз хотел на нее посмотреть, как она тут себя чувствует? Вдруг не спит и есть место, где можно сесть рядом и посидеть часок - другой?

И сразу понял, почему это все мужчины без исключения и старые и молодые, ходившие умываться с полотенцами на шее в конец вагона, проходя возле ее полки резко тормозили, будто наталкиваясь на невидимую преграду.

Незнакомка лежала во весь рост, так что присесть, увы и здесь было негде. Лицо ее пребывало в черноте тени от верхней полки, очков она не сняла, под голову смело закинула обнаженые руки. Весьма удивительно, что смотрела прямо на него, и даже вроде усмехалась без всякой дневной скромности, как бы бросая вызов: "А вот не подойдешь ведь!".

Погосян растерялся, отвернулся, выждав некоторое, достаточно длительное время, и вновь посмотрел. Девица лежала в той же откровенной смелой позе с закинутыми за голову руками, и призывно смотрела на него. В очках огоньками блестели отблески лампочки. Простыня самым подробным образом облегала живот и ноги. Одна согнутая в колене упиралось в перегородку, а босые пальчики другой свешивались с полки и белели из-под простыни, покачиваясь в такт колебаниям всего вагона.

Ее толстая, как дубовая рассохшаяся кадушка, соседка спала на противоположной скамье, отвернув лицо к переборке, издавая тяжелый сиплый храп.

"Неужели подойду? - Подумал он с холодным умственным возмущением, - когда я еду домой, и к Кате? Но это уже ни в какие ворота не лезет! И что, неужели, в самом деле подойду? Вот стыдоба то где!

Но стыдобы как раз и не ощущалось. Не осталось никакого другого, более насущного чувства, кроме горячего желания подойти, присесть к ней на постель, взять за руку, а может и не брать даже, но случайно, ненароком положить ладонь поверх тонкой простынки на еще более призывно раскинувшееся тело, чем было у Юлии тогда, когда меж ее ног на кровати еще не лежала мятая газета.

Соседка храпит на всю ивановскую. Шерстяное одеяло вместе с байковым теплым халатом сползли с огромного желтого бедра, увитого синими венами. Через пять минут нового "стояния", он нырнул головой под полку, где осторожно, но совсем безбоязненно присел на конец полки, на которой спала бабка, и куда не доставали ее толстые ноги. Наискосок от девушки в очках, лежавшей в откровенной позе, и глядевшей на него столь призывным взором с порочной, все понимающей усмешкой.

Угол зрения изменился. Оказалось, что девушка смотрела вовсе не на него. И даже не смотрела. Глаза под очками закрыты. Она спала.

Погосян тотчас поднялся, отошел к своей полке, не в состоянии просто так взять и заскочить обратно на полку, когда тут такое ...

Когда сердце резко отрывочно колотится. Юрик оправдывался перед собой тем, что если уснет, то с ней может произойти нечто ... нехорошее, мало ли тут бродит всякого народу: самые, что ни на есть оторви и выбрось. Это будет отвратительно, если что случится. Какая страстная у нее поза, как разметалась во сне, интересно, что ей сниться?

А какое собственно ему до всего этого дело, когда он едет в Петровск к своей Катерине? "Не сторож я женщине чужой". Ах, если бы хоть раз так же Катеньку возжелать, как сейчас эту незнакомку!

Но Катя бы точно не разметалась подобным скандальным образом на нижней полке плацкартного вагона, на виду у всех проходящих с полотенцами на шеях мужчин. Она на такое не способна, Юрик в этом полностью уверен.

Даже он не видел ее в подобной несвойственной позе, и вряд ли доведется увидеть, с чего бы вдруг? И это очень хорошо. Поэтому он думает о ней весьма и весьма платонически, мечтает, как они будут гулять по заснеженным улицам под фонарями, глядя на танцующий в желтом и голубом свете снег. А с этой охота немедленно сорвать прилипшую простынку, и броситься вниз, как в омут - будь что будет, кошмар какой - то ночной. Нет, к черту!

Он уткнулся лбом в свою постель, и стоял некоторое время, пытаясь остыть.

На длинном ночном перегоне поезд разогнался и летел на страшной скорости сквозь тьму, спящие пассажиры стали раскачиваться поперек своих полок очень сильно, рискуя свалиться на пол.

Не выдержав, снова обернулся. Бабка тоже качалась здорово, даже храпеть перестала, но спящая в страстном сне сильнее всех. Неведомая сила сминала ее увесистыми равномерными толчками туда - сюда, туда - сюда почему - то не поперек, как всех других, а вдоль матраца, будто невидимый, но очень здоровенный мужчина уже совершал над ней насилие, а голова в очках моталась по подушке из стороны в сторону, словно бы девушка отказывалась верить, что подобное может с ней случиться.

Даже если она лежала так не специально, а просто спала, разметавшись по нижней полке, все равно, несомненно, ее сонное тело неосознанно, очень сильно жаждало плотских утех.

Это сквозило во всех линиях, раскинувшегося перед ним в податливой позе тела. И производило на него даже более сильное впечатление, по сравнением с тем, как если бы она лежала сейчас совсем голая, разнежившись, с возбужденно - высокими сосками, но вне этого совокупного вагонного раскачивающего движения. То было бы совсем иное, вполне терпимое художественное воображение, картина Версальского дворца, по сравнению с тем, что испытывает он в данную минуту, при виде одной - единственной беззащитно тонкой лодыжки, свисающей с постели, и ритмично колеблющейся в такт сотрясениям вагона! Будто половой акт уже происходит, или очень желателен, нет, просто необходим в данный текущий момент.

Кому?

Уж во всяком случае, не ему. Да и не ей!

Маленький сгусток будущей жизни, оторвавшись от двадцати тысяч других таких -же, движется внутри женского организма, и управляет окружающей средой таким образом, чтобы продлить свое краткое земное существование, приближающееся к концу еще лет на семьдесят - восемьдесят. Ставка слишком велика - или скорое, никому не ведомое исчезновение, или долгая - долгая жизнь, как дар, который необходимо завоевать любой ценой за эти несколько последних минут.

Для этого он заставил женщину впасть в глубокий сон, сродни потери сознания, сделав ее беззащитной.

Для этого же заставил раскинуться безмятежно и страстно, как никогда бы не посмела себе позволить она сама, даже если намеренно поставила своей целью кого - то соблазнить. А если бы и позволила, все равно не смогла бы найти единственно верного сигнального жеста. Зато теперь пребывает в позе, немедленно требующей мужчину. Любого прохожего. Счет пошел на минуты. Любого? Даже его?

Сигнальная система выживания вида сработала мгновенно, ее тело передало ему открытым текстом сообщение: надо, срочно, давай быстрее, помоги же! И вот, пожалуйста, Юрик тоже страшно возбудился.

Все действует на бессознательном уровне и верно и правильно.

Вот он уже и глаз не может оторвать, ноздри раздулись, задышал шумно, как под наркозом, перестал моргать, еще секунда и сознание погаснет, после чего кинется вперед выполняя команду, поданную мизерной клеткой из глубины постороннего живота:

- Давай, давай же, скорей, так надо! Это необходимо, ну, быстро!

Начала действовать логика экстремальной ситуации: неважно, что будет потом, как это будет выглядеть со стороны, важно сделать это сейчас и немедленно. Как если б он увидел, что рядом тонет человек, или валяется на рельсах, перед приближающимся вагоном. Что тут думать? Надо выдергивать из - под колес. Главное не думать и не рассуждать. Это смертельно опасно. И ему тут тоже думать было нечего, скорее, скорее, он давно к этому готов!

А где-то далеко, совсем слабо сопротивляется тухнущее, отключенное инстинктом сознание:

- С ума сошел? Тюрьма, нары, параша, вся жизнь насмарку!

В то время как дрожжащее от внутреннего напряжения женское зовущее приближается, увеличивается в размерах, затмевая все вокруг, ближе, жарче, отчетливей соблазн желания, пока не остается одно это тело:

- Надо! Скорее, давай, бери! Вот она я!

Все понеслось вихрем, зажмурив глаза качнулся вперед:

- Держись!

Малопонятный приказ выполнила правая рука, сжав изо всех сил прохладный никелированный поручень, помогающий взбираться на вторую полку.

В одну секунду все было кончено. Цивилизация исчезла, будто и не было ее никогда. Слепой от безумства Юрик бросился вперед, не ощущая никаких преград, никаких препятствий перед грядущим райским блаженством, полетел с закрытыми глазами, чего тут, всего то два шага и сделать, небось не промахнется! Один бросок остался до полного счастья. Только забытая правая продолжала крепко держать поручень.

Но что значит какая-то там рука против всего прочего сошедшего с ума организма? Который бешенно рвется к дико сладкой жизни. Ноги взбрыкнули по чужой команде, и все - оторвали ручонку напрочь.

Его крутануло в сторону. Ничего не видя перед собой, Юрик летел вперед счастливый, повинуясь превосходящим силам инстинкта. И по - прежнему ничего не соображая, не понимал, что летит он не на безумно соблазнительную девушку в очках, что в двух шагах раскинувшись ногами ждала его пришествия, а прямо вдоль по вагонному коридору, пока не шмякнулся о выходную дверь. Больно! Потом яркий свет возле туалета, дверь в который раскрыта и качается на полном ходу. В нос ударил трезвящий запах - параша!

Что, уже? Пришла расплата? Так скоро?

Рванул следующую ручку, кубарем влетел в заинденевелый тамбур, хватая ртом морозный воздух, и ошеломленно оглядываясь кругом: что? где он? Почему все не так?

Страшный холод мгновенно доказал, что разговоры про минус сорок не блеф проводницы, которая весь вечер то и дело бегала подкидывать уголь в печку. Стены тамбура обледенели, на окнах внешних дверей нарос толстый слой сплошного льда. В мгновение ока разжаренный человек выстыл до самых костей.

Представил себе вид сверху, как поезд, громыхая колесами, несется в полнейшей тьме по двум узеньким полоскам металла через бескрайние таежные просторы, занесенные сугробами до верхушек елей, сквозь черноту ночи и ничто во всем свете не может спасти их, случись вдруг крушение.

Если какой - нибудь один, из десятков тысяч стыков между рельсами, проложенными через мерзлые болота, разойдется немного более положенного, уйдет в сторону, выпираемый подземной линзой льда, то их судьба будет решена тут же, быстро и без малейшего снисхождения.

В одну секунду поезд с грохотом уйдет под откос, в урман, исчезнув в глубоких снегах на дне какого-нибудь лога. Три секунды и тишина. Как будто их и не было никогда на свете. Раненые замерзнут в глубоком снегу через полчаса после крушения, остальные не продержаться в такой мороз и часа. Им никто не успеет помочь. А на скольких подобных стыках подпрыгивает ежеминутно разогнавшийся поезд, надеясь, что все они окажутся в полном порядке? Что скажет теория вероятностей? Какова возможность успешного исхода такой гонки через тысячекилометровую застывшую тайгу в сорокоградусный мороз?

Он подивился, что, несмотря на все эти лязги и грохот раскаленных морозом железных соединений, они еще не развалились. Ни они, и никто другой: не слетели с рельс, не разрушились, не замерзли, а несутся, несутся часами на страшной скорости по нежилым пространствам, без остановок, сломя голову дальше и дальше, по великой, надежной Транссибирской магистрали, проложенной русским человеком через эти бескрайние заснеженные тысячи и тысячи километров! И укладываются в график!

Это поистине удивительно! Удивительно, что все живы и здоровы, и даже дрыхнут на своих полках, местами пытаясь размножаться, не подозревая в какое геройски - рискованное мероприятие пустились!

Юрик рванул дверь в обратную сторону, и вновь оказался в маленьком до тошноты вонючем, но теплом пространстве перед туалетом, скорее назад, обратно в духоту, жару отпительной системы и разгоряченных сонных тел.

После воображаемой катастрофы, приведшей к гибели их состав, и поголовно всех пассажиров, без всякого исключения, разыгравшейся, как по нотам в его мозгу, поистине самым удивительным было видеть, что никто ни о чем таком даже не подозревает.

Во внутренней жаре вагона все выглядит очень надежным, как наверное и есть на самом деле, если каждый день и в течение многих лет по николаевской магистрали мчатся бесчисленные составы поездов, а про ужасные катастрофы никто и слыхать не слыхивал, даже по сарафанному радио.

К тому времени Великий управитель жизни прошел свой короткий внутренний путь до конца, и утерял власть над случайными прохожими, необходимую для того, чтобы обрести человеческое лицо, в данном случае оказавшуюся немного недостаточной. Никем более не управляемая женщина смирно свернулась калачиком, лицом к стенке, укрывшись поверх простыни еще и шерстяным одеялом. В таком виде она потеряла всякую притягательность.

Он попробовал заскочить на свое места с пола, уперевшись руками в верхние полки, и застонал от боли. Толи растянул где правую руку, толи вывихнул случайно, так бывает иногда: ни с того - ни с сего заболит так, что стакан не поднять. Вот черт, совсем не ко времени. Надо ж наверх забираться, а запястье будто раскрошилось на отдельные жилочки.

Вскарабкался таки Юрик еле-еле на свою полку, согнулся там в три погибели. Из окна, затянутого кожаной шторой, среди жары, нещадно дует острая, как нож, струя холода. И прямо в бок садит. Вот Сибирь, каторга проклятая, а? Он повернулся другим боком. Все равно дует. Нет, собачья жизнь!

Больная, но привычная к работе правая рука нащупала ненужное в духоте второго яруса шерстяное одеяло, еле - еле свернула комком и заткнула им место, откуда сифонило. Можно спать дальше.

14.

Поезд выскочил из арктического пояса высокого давления и сразу же попал в пургу. На вокзале в Петровске света белого не видно. Зато тепло. Всего минус десять.

Утреннее небо розовато - серое, и прямо с него, длинными многочислеными шнурами, стегает щеки снег. Серыми влажными снежными перинами засыпан вокзал, площадь перед ним, трамвайные остановки и сами красно - желтые вагоны трамваев облеплены снежными зарядами, будто на небеса взобрались мальчишечьи ватаги, устроили сверху беспощадный обстрел города снежками.

Вместе со снегом сочится нежно - розовый, будто закатный, свет, хотя нет ни полоски на небе, и оно ничем не отличается от земли - тот же самый серый снег летит и тут, и там.

Юрик так соскучился по Кате, что прямо с чемоданом зашел в едва открывшийся с утра кинотеатр, купил два билета на одиннадцатичасовой сеанс, оттуда поехал домой, оставил вещи, а уже в десять был у нее в гостях.

Она очень обрадовалась, почти как мама. Это было видно без увеличительного стекла: глаза засияли, взяла за руку, провела к себе в комнату и там рассмешила его, изобразила балетную ходьбу мелкими шажками с выбрасыванием коленок в стороны, от окна направилась к нему, расставив руки - крылья, как подраненая лебедь и вытягивая шею.

- Браво! - Рассмеялся Юрик, - ты по стопам сестры тоже в балетной студии танцуешь?

- Собираюсь, - она тут - же перестала мельтешить ногами, остановившись посредине комнаты. - Ты совсем, на каникулы приехал? Когда?

- Сегодня утром. Собирайся, мы идем в кино на одиннадцать часов, вот билеты.

Тут она обрадовалась еще больше:

- Не представляешь, как я люблю гулять по городу в метель!

- Одевай тогда валенки, везде сугробы по колено.

Однако она предпочла зимние сапожки, пальто с норковым воротничком и норковую же шапочку.

В кинозале батареи раскалены, как полагалось бы на лютые крещенские морозы. Жара страшная. После сеанса они выпали с толпой на улицу мокрые, словно вылупившиеся из яйца цыплята, и решили немного прогуляться по сугробам, что бы остыть. Странствуя без цели, зашли в магазин под шпилем, единственное место в городе, где можно попить настоящий кофе, стоя за высокими столиком с мраморными круглыми столешницами. Цена весьма подходящая - рубль за маленькую чашечку, отчего желающих пробиваться сюда по сугробам нашлось не слишком много.

Весь сеанс Катя просидела в норковой шапочке, женщинам можно не снимать головные уборы в зале. Когда задние ряды требуют, то впередисидящие мужчины, как правило, снимают шапки, но женщины - ни за что.

А здесь, в кафе она сняла и положила на подставку под столиком вместе с рукавичками. Вид у нее сделался смешной, она посмотрелась в зеркальце, и принялась смеяться, сначала держа в руке чашку, а потом вынуждена была поставить ее на стол, чтоб не расплескать кофе, и смеялась, закрыв лицо ладонями. Потом вдруг взглянула очень кокетливо. Значит, мы и так умеем!

- Весна еще не пришла, а я вся рыжая от веснушек!

- Обворожительная девушка!

Две студентки, пившие кофе стоя за соседним столиком тотчас обернулись на эти слова, ища глазами, кого там назвали обворожительной и как надо выглядеть, чтобы быть таковыми.

- Тс-с! - Поднесла палец к губам Катя, - нельзя так говорить.

- А что, тайна?

- Нет, сглазишь.

Девушки не нашли ничего для себя примечательного и отвернулись.

Юрик рассказал ей про замерзшие в поезде апельсины и то, как это ужасное событие подкосила их владельца.

- Он свалился с температурой, представляешь, килограмм десять мароканских апельсин замерзла в камень, это же какую очередь он за ними выстоял! Сколько денег отдал! И колбаса вареная тоже вся испортилась.

- Надо было копченую покупать.

- Что смог достать, то и купил. Так вот этот сосед валяется на скамейке в жару, чуть не бредит, кто-то аспирину дал, а проводница предложила в качестве льда ко лбу замороженные апельсины прикладывать, но больной не позволил: еще чего! Я из-за них и болею! Глаза бы мои на них не смотрели!

Он вспомнил про вагонную девушку в очках, свое к ней желание и сразу замолчал.

Напротив магазина на стене художественной галереи висела афиша выставки картин Рериха.

Катенька не могла пройти мимо. Не то, что бы она потащила его за шиворот на выставку. Просто взяла крепко под руку и повела просвещаться.

Они долго ходили вместе по огромным залам с лакированным паркетом, разглядывая развешанные по стенам огромные полотна, изображавшие каменистые горы Алтая и Гималаев, вечные снега и ультрамариновое небо.

Катя шопотом говорила, что чувствует, как от картин исходит энергия Космоса. Юрик не чувствовал. Полагал, что горы со снежными шапками напоминают сливочное мороженое в стаканчиках. Наверное, Рерих в жаркой Индии мечтал о холоде. Но спорить с Катей не стал.

Они зашли снова к ним домой, и он остался в гостях до позднего вечера, пока в комнату не постучала, и не вошла катина мама, спросив:

- А не пора ли Юре домой?

- Нет, - я остаюсь здесь жить, - пошутил Юрик.

Мама широко распахнула рот, будто захлебнулась, потом нашла в себе силы улыбнуться, и ему стало ясно, что такие рискованные шутки она не приветствует.

Перед самым расставанием, когда он уже обулся, оделся, натянул шапку и переступил с ноги на ногу, репетируя отход, между ним и Катей возникла странная пауза. К тому времени мама уже попрощалась, и исчезла на кухне, папа давно спал, а Катенька, одетая в короткую джинсовую юбку и матросскую тельняшку, сложив руки на груди, стояла у двери своей комнаты, и смотрела на него изподлобья, но не грозно, а скорее задумчиво.

"Поцеловать ее на прощание? Слегка, в щечку?".

Мысль возникла как бы из ничего, не имея под собой никакого базиса, поэтому он идею тут же отбросил, спросил:

- Ну, пока?

- Пока. - Согласилась Катя, качнувшись, и делая шаг к двери, что бы закрыть за ним. Она выглядела слегка рассеянной, будто постоянно думала о чем-то постороннем, что ее тревожит.

Вот тут - то, уже выходя, и краем глаза следя за ее движением, он и осознал, что на самом деле произошло утром. Когда Катенька смешным образом устремилась к нему балетной перебежкой, расставив руки, как птица, бегущая по земле, расставляет крылья и также вытянув шею. А он то подумал, что она пародирует свою сестру - балерину, и засмеялся. Вот черт! Она же птичкой прыгала поцеловать его! А он развеселился так некстати!

- У Кати был? - спросила мама.

- Да, - нахмурился он.

- У нее тоже сейчас каникулы?

- Ну конечно, у всех студентов поголовно сейчас зимние каникулы!

- Чего ты кричишь?

- А что глупости спрашивать?

Мать обиделась и ушла в другую комнату. Он лег спать, решив, что завтра не надо ходит к Кате, чего каждый день таскаться, надоедать? Спать не хотелось. Он включил проигрыватель. поставил пластинку Высоцкого, и та, повращавшись, шипя и хрипя заезженным боком, выдала:

- Почему все не так?

Вроде все как всегда...

Юрик выключил проигрыватель. Достал из чемодана письма, с которыми не рискнул расставаться, поехав в Москву, начал перечитывать, однако ожидаемого успокоения на сей раз это не принесло.

Зато стало понятно в чем дело, полгода переписки сформировали совершенно особенный образ Кати, более идеальный и возвышенный, чем бывает обычный человек, а теперь, когда вернулся и встретился с ней, то нашел прежнюю Катерину, которая не соответствовала излишне возвышенному внутреннему представлению, и получалось, будто не к той приехал. Это его злило и расстраивало.

Лицо слишком простое, не такое умное и красивое, как ее письма, ноги самые обычные, не длинные, как полагается иметь по современной моде. На картины Рериха восторгается, потому что все восторгаются и говорят: "Ах, как это эстетично. Ах, Агни - Йога, Агни - Йога!". Все подряд твердят одно и тоже. Мода очередная. И он тоже поклонник моды, на длинные ноги.

А с другой стороны, как можно требовать, что бы человек отрастил себе более длинные ноги? Может попросить ее надеть туфли на каблуках, и накрасить, как полагается, лицо? Но раньше ему ведь нравилось именно то, что она не пользуется косметикой и абсолютно равнодушна к шмуткам. Его восхищала ее простота и естественность. Зачем же теперь потребовался весь этот дурацкий антураж? Неужели для того, что бы он захотел ее, ей необходимо намазаться? А ведь точно, он не хочет с ней даже целоваться, не то, что наброситься, как хотел предшествующей ночью на ту вагонную очкастую девицу, разбросавшую свои конечности как попало. Нет, не то, что бы совсем не хочет, он не против при случае поцеловаться, но стремиться к этому точно желания нет.

Вполне достаточно прогулок и разговоров, походов в кино, театр, да хоть в библиотеку. Хорошо, когда она рядом, тогда других ему уже не надо. Но раздевать свою милую Катюшу, набрасываться с поцелуями, помилуйте, да что за святотатство? И в голову не придет.

Значит, он ее не любит?

Получалось, что так. Хоть с косметикой, хоть без косметики. Она ему немного нравится, но любить ее он не любит. Юрик решил не ходить к ним денек, проверить свою догадку. Может и вправду пора притормозить?

Полдня продержался нормально, потом снег прекратился, и он решил прогуляться по городу, в результате дотопал до катиного дома. Отступать некуда. Вперед!

Она усадила его на диван и стала показывать альбомы с семейными фотографиями, которые он еще не видел. Когда слишком много альбомов, это тоже плохо.

- А вот Марина.

- Очпрятно!

- Нет, правда, она мне тетка, но мы все зовем ее по имени, потому что она моложе мамы. И она хромает. Ей несколько раз делали операции, но она все равно хромает.

- Жаль.

В альбоме уже другие лица. Катя молчит, думает. Потом вдруг какой-то южный город, фонтан, опять знакомое лицо. Катя оживляется.

- Марина поехала в Грузию в отпуск, там у нее живет подруга по институту. Она к ней и поехала, и, представляешь, за ней вдруг начал ухаживать красавец - грузин, красиво стал ухаживать, по-настоящему, просто на руках носил, сделал предложение выйти за него замуж. Она думала, что он шутит, а он и правда женился.

- И что же дальше?

- Да все прекрасно, живут в Тбилиси, двое детей, муж по - прежнему носит ее на руках и любит безмерно. Как сказка, правда?

И Юрик и Катя посмотрели на фотографию тети Марины несколько дольше обычного, с разными выражениями лиц.

- И вообще почему - то грузины очень любят блондинок, и в частности русских женщин, - Катя посмотрела на него с вопросом, - я знаю уже несколько случаев, когда совершенно неприметная девушка выходит в Грузию замуж за такого красавца, что просто удивление берет.

- Может в гарем берут четвертой женой?

- Грузины христиане. Армяне ведь тоже?

- Кажется.

В голосе ее слышалось действительно большое удивление и надежда, что Юрик сейчас ей все объяснит. Ведь он по паспорту армянин, тоже кавказец, почти что грузин, а она блондинка. Но Юрик лишь озабоченно вздохнул.

По тому, как оживился ее обычно ровный голос, при разговоре про свадьбы, ему стало понятно, что Катя очень сильно мечтает выйти замуж. Хоть за армянина Погосяна, возможно по любви, а может просто пора по годам. Ну что ж, дай бог.

- Я обещал матери, что не буду жениться во время учебы. - Он явно хотел уклониться от темы, но не тут то было.

- Год можно и подождать. -Легко согласилась Катя, делая превосходный ход.

- Неужели? - Это даже не защита, так, доигрывание проигранной партии.

- Конечно.

Но целоваться то можно и до свадьбы. И сколько угодно! Целоваться с Катенькой оказалось весьма приятно. Она не пользовалась никакими духами, просто лицо молодой девушки очутилось совсем близко, как здесь не ощутить легкого воздушного восторга. Но как только он попытался воспользоваться руками, как она тотчас выскользнула из объятий, взяла учебник, уселась читать:

- Столько задали на каникулы, что не знаю даже, как успею все проанализировать. Ты сейчас идешь домой или попозже? Возьми что-нибудь с собой домой почитай.

И все никаких эмоций. А ведь, между прочим, получается, что он пообещал ей жениться через год. И воздушный экстаз еще продолжается. Юрик помаялся по комнате, вытащил из первого ряда книжку, сел за стол с обидой во взгляде открыл первую страницу.

Вдруг, бац, скользящий поцелуй в ухо! Катенька, вы дрессировкой зверей в школьном цирке не занималась? И снова они целуются, обнявшись на диване, как настоящие помолвленные, у которых свадьба состоится через год по обоюдному согласию.

Главное - никто извне не мешает заниматься этим часами. Раз заскочила сестра - балерина, сделала глаза плошками, но тут же вылетела, вспорхнув пушистой балетной юбочкой и сказав: "Ой, извините!". Стоило ей повторить данный финт, как Катя точнехонько щелкнула в спину бичем:

- Что ты разбегалась? Не видишь, я с мальчиком? Боже мой, непонятно что ли?

- Вижу. - Ответила сестра из соседней комнаты язвительно, давая понять, что у нее еще мальчика нет, и ей очень интересно же посмотреть, чем занимаются взрослые девушки с мальчиками, оставаясь наедине. Но в комнату больше не влетала, даже по ошибке.

Нет, у Катеньки отличный талант для школьного зверинца. Если она не была дрессировщицей, лишь потому, что не было в их школе самого цирка, а талант - вот он, пожалуйста.

Мама, та чрезвычайно осторожно подходит к двери на цыпочках, тихо, как огромная настоящая тигрица, скребется одним ноготком, но не заходит, а из коридора говорит умоляющим голосом:

- Катенька, поздно, одиннадцать часов уже, Юрику далеко идти по темноте. Сейчас столько швали всякой развелось на улицах!

И уходит.

Это прелестно. Еще один маленький поцелуй, на прощанье. Она уже у дверей, открывает их. Он выходит и одевается, школьница - балерина проносится мимо фурией в комнату сестры, неизвестно зачем, успев дерзновенно и диковато скосить глазом молодой необъезженной лошадки. Представление окончено. Папу даже не выпустили из клетки, поэтому он давно дрыхнет у себя на диване.

Юрик уходит, предварительно обстоятельно попрощавшись со всеми, кто считает нужным показаться в прихожей и засвидетельствовать. Не испытывая ни малейшего неудобства перед родственниками, так как поцелуи были легки, нежны, они почти не касались друг друга, но почему то в голове все время стоит легкий звон и уши закладывает.

Как будто он медленно летит на воздушном шаре, а лицо обдувает ветер и оно не горит. Отчего так? Юрик идет домой пешком по заснеженныи улицам, стараясь как можно больше срезать расстояние, ибо трамваев в это время почти нет, а стало быть, и ждать - морозиться нечего, местами проваливаясь в сугробы по колено, набирает в ботинки снега и все время думает про это. Это не от поцелуев. Это началось сразу, как только он приблизил свое лицо к ее достаточно близко. Он и поцеловал в первый раз от того, что это настроение возникло, от радости и с благодарностью.

Он пришел на завтра, и все повторилось в точности. И продолжалось весь день до вечера, а точнее опять до одиннадцати часов, когда к двери тихо подошла катина мама и постучала.

И так до конца каникул.

15.

Оказалось, что спецкурс по аналитической теории чисел будет читать не кто иной, как сама горячо всеми любимая бабушка, Евстолия Николаевна.

Глузман узнал об этом лишь у двери кафедры общей математики, где по расписанию назначалось проведение занятий.

- Как? - Задергался Марик в священном трепете, - а разве она тот раз не умерла? У нее же того, трупные пятна высыпали ... Что? Да я сам видел! Красные, на руках и лице!

- Да заткнись ты, Марик. Счас как тресну, - замахнулась староста сумкой.

Как всегда в таких случаях Марик вжал голову в плечу, выставил локти, отпрыгнул в сторону:

- Э-э! Поосторожней! Что это вы? Я ж не против, пусть живет, если ей так нравится, но лично мне что-то не хочется посещать этот семинар. Староста, слышишь? Я пас.

- Тогда вали отсюда, - предложил Погосян, - все равно в этом деле ничего не соображаешь.

- Это очевидно, но не обязательно. Главное, программистом денег получать буду больше, чем вы, школьные учителя. Я бы вас всех поголовно в деревню сослал, сейте там свое дробное, вечное. А как семинар называется, девушки?

- Аналитическая теория чисел.

- Красиво. Красиво, черт возьми, в дипломе смотреться запись будет. Программисту теорию чисел за подло не иметь в корочках. Будущий начальник отдела кадров какого - нибудь НИИ в Москве прочтет, и сразу дико заинтересуется: неужто в медвежьем Борисове кто-то что - то понимает в принципе, что это такое? Никогда, дескать, не поверил бы. Сам то он ни бум - бум! Ну что же, берем, берем молодой человек, и сразу старшим инженером, нам специалисты по теории чисел как раз, ой как треба. Кто скажет, почему начальники отделов кадров - одни хохлы? Хочу в закрытый московский НИИ с кремлевской отоваркой, - Марик прищурился и чувственно чмокнул воздух губами.

- Ох, Марик, птичка ты божия, - деликатно погладив ладошкой по его теплому клетчатому пиджаку, - пропела Чалина, приводя однокашника в чувство. - Все - то о высоком мечтаешь, чего - то хочешь невероятного достичь.

- Хотеть не вредно, вредно не хотеть. Эй, староста, ладно, так и быть, пиши меня в список, посижу с вами, поприсутствую, заодно буду азонировать атмосферу своим дыханием.

Старинная дверь кафедры общей математики легко отворилась и на пороге показалась бабушка, ради премьерного выхода принарядившаяся с обычной тщательностью в черный парадный костюм с белым накрахмаленным кружевным воротником ручной работы, серебрянной брошью с жемчужиной в центре. Туфли черные лаковые, из довоенной моды, тоже с брошками. Прическа из седых волос как всегда безукоризненна.

- Прошу заходить на семинар, молодые люди, - известила она, сверкая круглыми детскими глазками

И студенты из коридора вошли в маленькую комнатку кафедры, причем девушки сразу оккупировали крайние к окнам два стола, самые удаленные от доски, и даже притащили туда дополнительные стулья. Но Марик их растолкал и уселся в самую народную гущу, чтобы стать как можно незаметнее, ибо с первого курса всем прекрасно известна дурная привычка бабушки, задавать вопросы по ходу лекции. "Это ж, сколько ей может быть лет, а?", - раздался из женской гущи мужской взволнованный голос.

Отойдя к доске, бабушка зорко осматривали лица входящих, шевелила губами, будто вспоминая имена и фамилии, но вслух ничего не говорила, а только милостливо улыбалась всем с одинаковой сердечностью, независимо от прежних экзаменационных прецендентов.

Никаких трупных пятен, про которые вспомнил Марик, не было в помине. Бабушка была не только жива - здорова, но и в отличном настроении, бодра и свежа, как цветущий миндаль. Ее маленькое доброе личико светилось счастьем, что семинар пользуется столь очевидным успехом.

- Здравствуйте, Евстолия Николаевна, - почему - то приседали на входе девушки, возможно припоминая, что бабушка окончила женскую гимназию еще до революции.

- Здравствуйте, - сказал Латыпов, безбоязненно усаживаясь на первый стол, напротив доски и надевая тюбетейку. Конспектировал он карандашом, записывая очень редко какую-нибудь единичную основополагающую фразу или формулу, сидел скромно потупившись, и большую часть времени каллиграфически разрисовывал справа налево большие поля тетради арабскими письменами. Он предложил тюбетейку и Рифкату, но тот отмахнулся, и почесал свои жиденькие, длинные соломенные прядки:

- У меня чакры должны быть открыты для потоков вселенского разума.

- Здравствуйте, - кивнула бабушка всем, - можете не вставать, у нас пока тесновато.

- Здравствуйте, Евстолия Николаевна!

- Здравствуйте, бабушка.

- Внуков у меня пока нет, - уточнила доцент, - да и детей тоже, товарищ Глузман.

Тот понял, что рассекречен, и показал лицо весельчака из дамской среды, где вроде бы так удачно замаскировался.

- Вот, берите пример, - обратился он к соседкам шопотом, - а то все вы только и мечтаете замуж выскочить, да детей нарожать. Что б у меня ни-ни!

- Ты это Грамм своей скажи!

- Нет, Грамм - вопрос отдельный, обжалованию не подлежит.

- Прошу тишины, - бабушка остановилась у доски, - сегодня у нас большая тема: целые функции конечного порядка, а в начале говорить мы будем о бесконечных произведениях и формуле Вейерштрасса. Введем понятие бесконечного произведения ...

- Боже мой, - схватился за нижнюю челюсть Глузман, будто его усадили в зубоврачебное кресло, - как мне все это надоело!

Погосян сидел за одним из двух первым столов напротив доски. Сабиров взирал на доску с восхищением, открыв рот, блестя крепкими зубами, то и дело поправляя сползающие очки. Если бы Мараня сквасил подобную физиономию, то лишь для того, чтобы изобразить полного идиота от математики. Но Рифкат действительно восхищался, следя за разворотом событий на доске и вовсе не для того, чтобы потрафить бабушке. Просто ему сам процесс познания доставлял удовольствие и все тут.

Чего Погосян про себя сказать не мог. Когда он вбирал себе в голову новую, слишком сложную информацию, перемалывая ее мозгами, у него, почему то, на лицо выползало хмурое, подозрительное выражение, почти как у его шефа Грума - Канавина, ищущего повсеместно ошибки. С кем поведешься, от того и наберешься.

У бабушки отлынивать на первом ряду нельзя, бегая у доски она каждому заглянет в глаза трижды на одной фразе, и каким - то ей одной известным способом определяя, понимает товарищ или уже ни бум - бум. А если у многих ни бум - бум, то значит пора объявлять перерыв.

Торопясь в буфет за пирожками, первым на перемену выскочил Глузман, и быстро ускакал вниз по истертым гранитным ступеням лестницы, каратистки долбая ребром ладони перила лестницы, отчего чугунные решетки гудели попеременно на третьем, втором и, наконец, первом этаже.

Следом пошли скромняги - девушки, церемонно минуя бабушку, они опускали очи к долу, всем видом своим давая понять Евстолии Николаевне, что у них вопросов пока нет, а бабушка всех провожала ждущим взглядом, но поняв, что никто разговаривать ней не хочет, вымыла руки от мела тут же в кафедральной раковине и вытерев платочком, присела на стул у доски - отдохнуть.

Мурат преспокойно остался на своем месте, полностью углубившись в рисование непрерывных арабских письмен: завитков, точек, финтифлюшек, делая это со столь восхищенно - созерцательным видом, что бабушка явно несколько раз порывалась спросить его, чем он занят, вытягивала шею, но так и не собралась с духом.

Юрик вышел с кафедры следом за Сабировым.

Возле деканата стоял Горганадзе со своим новым аспирантом Живагиа, окончившим тбилисский университет, и ранее приезжавшим в Борисов на день математика по комсомольской путевке горкома комсомола.

Тогда он как раз купил за бешанные по местным меркам деньги пиджак замдекана Мартова, но снять его с плечей местного руководства так и не решился. И хорошо, что не решился. Зато познакомился с Горганадзе, и тот пригласил его к себе в аспирантуру, предложив тему "Вавилонская клинописная математика на территории социалистических республик Закавказья".

На радость секретаря парторганизации, Живагия оказался кандидатом в члены КПСС, а к тому же односельчанином двоюродного брата жены секретаря кутаисского горкома партии, таким образом, Горганадзе лично стал его руководителем и по научной и по партийной линиям, взяв в плотные воспитательные клещи.

- Политинформация, - поучал он молодого члена несколько громче, чем требовала аккустика старинного здания с царски закругленными потолками, - это главное направление партийной идеологической работы на данном этапе новейшего партийного строительства. И вы, как молодой кандидат в члены партии, должны понимать в первую голову.

- А во вторую голову, - шепнул Сабиров Погосяну, - что должен понимать молодой твердокаменный большевистский член?

- Вторую голову этого члена ничему не надо учить, ибо там работает безусловный рефлекс.

Сказав чудодейственно - политическую фразу, Горганадзе посмотрел в упор на своего подопечного, надув по обыкновению щеки для придания физимономии большей солидности.

Черные глаза Живагия тем временем джейраном скакали по всем выпуклостям фигур девушек, захороводивших парами и одиночками вокруг партийных функцинеров.

Горянка, комсомолка, спортсменка Гоцуева встала непосредственно напротив новоиспеченного аспиранта, умело отставя одну ногу очень сильно в сторону, отчего шерстяное платье немедленно обтянула необыкновенно стройную фактуру тела, м-а - пэрсыка, даже в условиях трудной снежной сибирской зимы климате быстро поспевшего для замужней жизни. (Прошлый год она пыталась дипломироваться, но ее вдребезги разгромили на защите, и бедняжка не могла сказать ни одного пояснительного слова по теме доклада. После такого позора деканат перевел ее снова на четвертый курс -пройти педагогическую практику необходимую учителям школ, будущие учителя не писали диплом, а сдавали госэкзамены).

Однако влекущий запах гор перебила тишайшая Роксана, так встряхнув под носом молодого перспективного коммуниста копной белокурых волос, что он тотчас прилип к ней взглядом, но не очень надолго, потому что и другие девушки ходили мимо, и у каждой свои достоинства, просто глаза разбегаются!

Четвертый курс для студенток - время многочисленых свадеб и природа требует свое, ибо возраст ни с того ни с сего из юности, вдруг, разом перепрыгивает сразу на третий десяток! Кому как не математичкам в первую очередь становится известным столь грозный придупредительный счет.

Молодой коммунист растерянно запрыгал взглядом по фигурам, выбирая, с кем познакомиться первой. Но потехе была отдана лишь перемена, и девушки стройно продефилировали мимо взволнованно дышащего носа Живагия, вернулись на кафедру к бабушке, под ее защиту.

- Послушай, ты как-то говорил мне, что сидишь над 18 - ой гипотезой, как у тебя сейчас дела? - Ни с того, ни с сего поинтересовался Сабиров.

- Никак, давно бросил. Сейчас простейший функционал на том же классе функций ОМЕГА не могу одолеть уже несколько месяцев.

- Жаль. А я решил таки за нее взяться. Что - то она мне жутко понравилась, - при этом он посмотрел на пустой угол за шкафом в коридоре так же, как аспирант Живагия вслед исчезнувшим в кабинете девушкам.

- Попробуй. В принципе то ничего ведь не теряешь. Я спасовал, потому что и знаний маловато было, да и понял, что на старых путях там все исхожено на десять раз, как в лесу на грибных местах. А что, Мурат начал арабские первоисточники алгебры изучать, тоже к Горганадзе подался?

- А? - Сабиров с удивлением посмотрел на Юрика.

- Ну что он все по - арабски пишет?

- Ах это, нет. Это он суры из Корана пишет. Ему очень нравится их переписывать наизусть вот и все. Только ты никому. А то узнают эти все горганадзе, вой сразу поднимут.

- Ты посмотри, какой полиглот, а? Польский изучил, теперь арабским овладевает, молодец.

Рифкат равнодушно кивнул, и вновь воззрил в угол радостным взором, вероятно размышляя о 18 -ой гипотезе. Было удивительно видеть, как его умное лицо аскета иногда приобетает черты полного инфантелизма.

На пороге кафедры возникла староста и прошипела:

- Мальчики, вы совсем обнаглели что ли? Бабушка вас стоя дожидается!

16.

В профкоме Юрик стал появляться очень редко. Там все в порядке.

На его месте, к огромному его удовольствию, сидит Люба и работает с очередным профоргом по наклейке марок. Зато у окна напротив Беллы Ивановны уже привычной фигурой приклеился Щукис и мирно с ней собеседует. Тихо, как лучший клиент. Чистой воды чудеса.

Увидев Погосян, слегка приподнялся на стуле:

- А вот и он. Богатым будешь, хотя куда уж богаче быть, чем ленинскому стипендиату? А? На каникулах прохлаждался? А человек тут за тебя без выходных вкалывает, Любаша то наша красавица какова, трудоголик просто! И даже на каникулы не поехала, вот это я понимаю, человек! Хорошо кадры подбираешь, молодец, хвалю. Но пора и тебе за дело браться. Во - первых надо составить форму для соцсоревнования между студенческими группами к шестидесятой годовщине годовщине Октября - раз, затем отчетно - выборное собрание на носу. Кто у нас главный организатор? Ты! Изволь, вкалывай, дел по горло. Давай сейчас в столовую сходим. Любовь, - обратился он к общественнице, - ты не забудь сегодня к нам вечером, ждем, поняла? Белла Ивановна, еще увидимся, не прощаюсь.

Погосян понял, что Щукис хочет с ним переговорить наедине и действительно, едва они вышли из профкома и очутились в людском потоке, как тот взял его за рукав пиджака и резко притянул к себе:

- В столовую не пойдем, здесь постоим у скамейки, садиться не будем, холодно, надо здоровье беречь, немного осталось. Значит диспозиция такова. Белла Ивановна в нынешней ситуации, к сожалению, непробиваемая баба, мы ее оставляем на время в покое. Но только на время. Поэтому план атаки меняется. Ты мне должен сейчас сказать, пойдешь ли со мной в одной команде на операцию, или все еще наукой пленен?

- Наука для меня предпочтительней.

Щукис кивнул.

- Ладно. Тогда я дам тебе еще год подумать в новом составе профкома, но уже не замом председателя, а рядовым членом. Согласен?

- Да.

- Зам предом поставлю твою креатуру Любашу, она баба пахучая, в том смысле, что пашет и пашет и на любое дело согласна. Так что, извини. Ей я уже выделил небольшую зарплату, у нее ведь нет ленинской стипендии, сам понимаешь. А тебе придется, и на следующий год на общественных началах побегать.

- Ничего, побегаем. - Обрадовался Погосян, что отбился от дела, на которое намеревается идти Щукис. Наверняка собрался валить свою райкомовскую бабу Бекбулатовну и лезть на ее место.

- Ладно, может на пятом курсе до тебя дойдет, от чего отказываешься. Форму соцсоревнования делай, напиши заявку в типографию университетскую и размножь в количестве пяти тысяч экземпляров. Дуй, не стой. Дело как раз по тебе.

Погосян улыбнулся так же весьма прохладно. Небрежно сунул листок в сумку.

- Задолбили народ этими соцсоревнованиями, правда же?

Шукис нахмурился, ничего не сказал, наверное опасаясь быть записанным на магнитофон. Он резко отвернулся и пошел в столовую профилактория, где всегда питался по талонам диетического питания.

Судя по расписанию занятий, спецкурс по аналитической теории чисел для 4 курса был последним прибежищем бабушки на преподавательском поприще. Четыре часа в неделю - это все, что у нее осталось в жизни к семидесяти семи годам.

Не мудрено, что каждый раз она спешила на эти занятия, как пятиклассник на Новогоднюю елку в Дом пионеров. Несмотря на хмурую, ненастную погоду, бабушка и на второе занятие явилась для всех примерно веселой, жизнерадостной, оптимистичной настроенной и находила причину посмеяться буквально во всем. В отличие от серьезного и сосредоточенного Мурата Латыпова в его шитой золотыми нитками тюбетейке со строгим спокойствием сидевшего на первой парте, и как всегда рисовавшего арабскую вязь на полях тетради.

Рифкат во все глаза смотрел на веселую бабушку и рот его был открыт, как у ребенка, которому фотограф пообещал, что вот-вот вылетит птичка. Предмет аналитической теории чисел очень для него важен, в связи с последними изысканиям в отношении 18 - ой гипотезы, он сидит судорожно вцепившись в авторучку, готовый впитывать знания и конспектировать их.

Вот бабушка побежала вдоль столов, знать набирает уже разгон для лекции, как черная курица с белым воротничком, быстро заглядывает в глаза слушателей и их раскрытые на столе конспекты - к Погосяну, Рифкату, Мурату, вот увидела суры Корана и сразу полюбопытничала:

- А это что за арабески? - И тихонько меленько засмеялась, потряхивая седой красивой прической.

Мурат головы не поднял, а лишь брови. Зато Рифкат тоже глядит в его тетрадь и смеясь повторяет: "арабески", "арабески", " какие у тебя арабески, на заглядение!".

Девушки сидевшие на заднем плотном ряду, без столов, которые конспектируют на коленках, подложив портфели тоже фыркают, а Мараня лезет через них открывать форточку. Он вообще в толстом вязанном свитре и ему "невтерпеж".

Губы Рифката раздвигаются вовсе до ушей, он смотрит на бабушку, заливаясь тихим внутренним смехом, выдыхая: "ха - ха-ха" и бабушка смотрит на него и не может удержаться , вторит дребезжащим старушачьим голоском: "хи-хи-хи".

Но вот махнула на Рифката кусочком мела, разворачивается к доске, потом уже серьезная снова к студентам, и начинает без всякого смеха читать лекцию:

- Итак, введем понятие бесконечного произведения.

Все пишут. Вдруг Погосян почувствовал легкое недоумение, быстро перевернул страницы в начало предыдущей лекции. Так и есть. Бабушка начала читать свою первую лекцию по новой. Он глянул вопросительно на Латыпова, тот отвечает вздыманием бровей, пожимает угловатыми плечами и вновь возвращается к своим арабескам.

Сзади забеспокоились девушки, раздалось шуршание листов, наконец староста не выдержала:

- А вы нам это уже читали вроде бы ...

- Да? - Посмеивается Сахалинская, - повторение - мать ученья. Пока немного повторим для закрепления материала и пойдем дальше.

Все перестали писать. Бабушка разошлась не на шутку, повторяя, лекция льется из ее уст легко и свободно. Но на кафедре легкий шум невнимания. Лишь в Рифкате доцент нашла своего благодарного слушателя, поэтому обращается лично к нему. Рифкат вовремя кивает головой и озабоченно строчит в тетради все подряд вслед за бабушкой таким ужасным подчерком, что диву даешься. Погосян попытался понять, что он там пишет, но увидел лишь волнистые линии, какие-то стрелки и кружочки. Неужто Сабиров пошел на курсы стенографии и теперь тренируется?

Повторение продолжалось до перерыва. Пока девушки шумною толпою потекли на выход, бабушка подошла к столу за которым сидели Погосян с Сабировым и Латыповым, села на стул, с другой стороны у доски и начала воспоминания:

- Вот был у меня несколько лет назад очень сильный студент, - он много работал, - она смотрит на конспект Сабирова с материнским выражением и улыбается ему, отдавая должное и его работоспособности, - участвовал в научных конференциях, делал доклады, отлично учился, блестяще защитил диплом и естественно был рекомендован в аспирантуру ...

Нечаянные слушатели по выражению бабушки уже догадались, что дело окончится для того студента неважно, и даже Мурат оторвал глаза от суры и посмотрел на доску, что мол, там такое с человеком приключилось, не тяните душу, Евстолия Николаевна, выкладывайте.

- Звали его как не припомню, но как - то странно, вроде бы и по русски, что-то такое изобретательское было в его фамилии, - она посмотрела на Мурата, - арабеска какая-то, финтифлюшка в лепнине. А меж тем, учась в университете он параллельно еще учился оказывается в музыкальном училище, и то и другое в один год окончил. Представляете?

Сабиров кивнул.

- А я не представляла, что можно учиться на мехмате и еще где - то. Тем более хорошо, по - настоящему учиться. Но оказалось бывают такие всесторонне талантливые люди. И вот он сдает экзамены ко мне в аспирантуру и поступает, приказом ректора его зачисляют. После чего, представьте себе, этот человек едет в Москву, - бабушка сделала неподражаемо удивленное лицо, губки округлила, - и там поступает еще и в консерваторию. Пфу! Проходит месяц - моего аспиранта нет, я волнуюсь разумеется, проходит второй - его все еще нет.

Потом приезжает и сознается, что учится в консерватории, и до сих пор колеблется, что ему предпочесть - музыку или математику. Очень был талантливый юноша, - но предпочел отчислиться из аспирантуры и полностью уйти в композиторство.

Меж тем похоже было, что Сабиров продолжает писать лекцию, или стенографировать то, что говорит бабушка. Глаза его воссияли какой-то особенной решимостью. Почерк рваный, волны превратились в тире с точками, но в основном маленькие крендельки выкатывались из - под пера в строку. Некоторое время бабушка вместе с Погосяном следили за рукой Рифката, который шпарил свои записи, не останавливаясь ни на секунду, потом бабушка вздохнула:

- Потом через пару лет приезжал в Борисов, зашел на кафедру в гости, вот за этим столом сидел, где вы теперь сидите. Открыл портфель и показал, что там у него два тома комплексного анализа. Математика так просто не отпускает никого.

- Точно, - бросил в сердцах с некоторым отчаянием авторучку Рифкат, - не отпускает ни днем, ни ночью.

- Сейчас слышала, композитором вроде бы стал известным, пишет никем не признанную математическую музыку. - Заключила бабушка. - А не пора ли нам продолжить занятия? Будьте добры, пригласите, пожалуйста всех занять свои места.

И весь следующий час она слово в слово, шутку в шутку повторила остаток первой лекции, таким образом блестяще прочитав ее второй раз от начала до конца.

- Склероз, - пряча голову ниже плеч шептал Глузман, - а это не излечимо в условиях соцреализма. Зациклилась бабушка. - Выйдя с кафедры он перешел на любимую тему. - Как в том анекдоте: заявляется старый профессор к молодой жене ночью в ее спальню: "Дорогая, я пришел исполнить свои супружеские обязанности". А она ему: так вы уже выполнили их сегодня, дорогой. -Извините, склероз!".

- Не смертельно, - аккуратно прикрывая зевоту ладонью сказал Латыпов, - Гильберт на старости лет вообще за ночь забывал всю математику и утром был словно двоечник второклассник. И ничего. Его аспиранты и докторанты обучали все утро, весь день накачивали без отдыха, и вечером он начинал давать им советы и генерировать такие идеи, которые никто из них не мог себе даже вообразить.

- Короче говоря, маразм крепчал, - засмеялся Глузман, хватая Погосяна за пиджак. - Эльвира говорила, что тебе летние туфли нужны.

- Допустим.

- Ровно через два с половиной часа мой самолет вылетает прямо в Одессу - маму, в гости к родственникам. Какой у тебя размер?

Такого рода филантропии Юрик не ожидал. И от кого?

- Сорок третий.

- Югославские брать? На толстой подошве? Последний писк?

- Бери.

- Полтинник гони. Никаких накруток, привезу по себестоимости, родственник работает на базе республиканского значения. Понял? А кожанный плащ с меховой подстежкой не нужен?

Погосян чуть не задохнулся от восторга. Черный гестаповский плащ с поясом на талии с черной шляпой в комплекте ему разве что не снился. Но мечтал он о таких вещах каждый раз, как только видел на ком - нибудь.

- Пятидесятый размер, третий рост, чем длиннее, тем лучше, с поясом.

- Ого. Запросики. Триста рублей. Итого выходит триста пятьдесят. Ну ладно, давай, попробую достать, им по их погоде на фиг плащ кожаный с меховой подстежкой не нужен. А эти дураки везут, плановое хозяйство - маята одна.

Триста пятьдесят - как во сне. Такой плащ на барахолке стоит не меньше тысячи, а у него на книжке как раз чуть больше сумма, триста семьдесят кажется.

- За полчаса деньги будут, - сказал он, - подождешь?

- В любом случае я через полчаса из общаги ухожу, так что торопись.

Юрик поспешил в центральную сберкассу, университетская закрыта на ремонт. Пока туда, там очередь, потом обратно - час прошел.

До общежития мчался стрмглав, не останавливаясь, хотя понимал, что не успеет. Но Глузман сидел с чемоданами у входа и спокойно дожидался. Юрик хотел записать ему размеры, но Мараня сказал: "Не надо, я помню", сел в тачку, стоявшую тут же у общежития и был таков. Что скажешь? Деловой человек, - уважительно подумал Юрик. - Блат имеет на республиканской базе. А все равно ему там придется ходить, просить, надо будет обязательно поставить бутылку хорошего конька. Деньгами - то неудобно приплатить хорошему человеку за хлопоты, или ничего?

17.

И третье занятие бабушка начала с чтения той же первой лекции, зато читала ее много лучше, чем в первый и второй разы, Погосян слушал с превеликим удовольствием, но естественно ничего не писал.

И никто не писал, кроме Сабирова, который вошел в раж эпистолярного мастерства настолько, что вспотел и раскраснелся, пытаясь при помощи крючков, точек и длинных волнистых линий изобразить то, что в третий раз повторяла Евстолия Николаевна. Конечно, покраснение могло быть и следствием духоты от трех батарей в этой маленькой комнате, забитой народом до отказа, но все уже понимали, что Сабиров болен чем-то более серьезным, чем грипп, только боялись понять диагноз, чем конкретно.

Духовно собранный Мурат продолжал с невозмутимым спокойствием рисовать свои арабески уже не на полях, а прямо в тетради, ибо поля были заполнеными ими полностью.

Глузман улетел в Одессу за ботинками и кожаным плащом для Погосяна (святой человек), и некому нынче повеселить публику какой-нибудь фразочкой или вызвать бурю негодования. Девушки на последнем ряду у батарей выглядели как страдающие от жары галки: клювики открыты, глаза заведены под брови, сидят сирые, потные и некому их помять, слазить прямиком через их мягкие разнеженные тела твердыми коленками физкультурника и открыть форточку.

После занятий Юрик выбрался в коридор, где с удовольствием вдохнул прохладный воздух, как тут же, словно мелкая рыбешка, был подхвачен буревестником Вилли Теодоровичем, который летел по коридору, широко распахнув полы пиджака, и унесен в деканат.

- Как дается теория чисел? - Поинтересовался замдекана.

- Жарковато.

- Знаю, знаю я вашу историю. Кстати, меня очень интересует твое мнение: как Сахалинская читает?

- В высшей степени превосходно.

- И все одну и ту же лекцию?

На этот вопрос Юрик счел возможным не отвечать. И так ясно, что в деканат уже доложили.

- Ничего, ничего, придется немного потерпеть. Евстолия Николаевна работает последний семестр, пусть уж доработает человек.

- Она выходит на пенсию?

- Давно на пенсии, но с будущего года более не будет преподавать, хотя и останется консультантом на своей кафедре.

- Лично мне очень нравится, как читает Евстолия Николаевна, - высказал свое мнение Юрик и посмотрев патрону в глаза, зачем - то добавил: - Другого такого лектора на факультете я не знаю.

Вообще - то Вилли Теодорович считал себя лучшим лектором во всем университете. По совокупности природных и благоприобретенных данных. Он говорил звучным, хорошо поставленным баритоном, был очень хорош собой, наяву представляя образ красивого, рослого, корректного преподавателя с усами, в прекрасно пошитом костюме, и сохраняя этот образ как зеницу ока без колебаний согласился:

- Она всегда читала великолепно. Уже мы звали ее Бабушкой. Но время, к сожалению, берет свое. Так что вам придется проявить немного терпения и дослушать бабушку до конца ... семестра, надо уважать старейшего преподавателя университета, не так ли? Теперь собственно о деле, по которому я тебя пригласил.

"Не фига себе - пригласил. Уволок, как кошка мышку, и радуется стоит".

- На день математика в университет Нефтянска надо отправить делегацию из двух человек всего на три дня. Одним их них будешь ты, деканат утвердил.

- Это в Казахстан?

- Северный Казахстан, там местный педагогический институт преобразован в университет, они тоже завели традицию дня математика. Выезжаете послезавтра. Даже не спрашиваю твоего согласия, билеты уже куплены, с научным руководителем Грум - Канавиным вопрос согласован. Кстати, там на второй день пройдет научно - студенческая конференция и твой доклад поставлен план, так что будь готов к труду и обороне.

Вошла секретарь деканата, улыбнулась ласково. Доцент Инга Михайловна Поляковская прошла к декану, поздоровалась и тоже очень - очень приветливо посмотрела в их сторону.

Ах, хорош Вилли Теодорович в своем солидном костюме - тройке коричневого цвета и галстуке красноватого оттенка, рубашке нежно - лимонной, усы пушатся как всегда густо в конце зимы, но к весенней сессии он их обязательно подстрижет, и будет выглядеть еще моложе. Глаза карие слегка навыкат от усердия жизненного - это когда он уговаривает или распекает за неуспеваемость, короче взывает к совести.

- А кто еще едет?

- Поедете со своей прежней коллегой по УВК Еленой Кнопкиной, она сейчас УВК и возглавляет. Вот, изволь, - он достал из шкафа небольшой сверток, - это я сразу передаю подарок для хозяев, вручишь на открытии дня математика. Довольно небольшой офорт с изображением нашего университета, нести будет удобно. А вот и она.

Бог ты мой, да эта та самая, которая преследовала его на втором курсе. Что, она уже председатель УВК? И куда катится мир?

Перед поездкой он понял, что денег не хватает, еще раз сходил в сберкассу, забрал последние двадцать рублей и закрыл книжку.

В поезде Елена переоделась в тренировочный костюм и стала совсем как парень. Стрижка короткая, лицо круглое, ростом Юрик ее догнал, но девушка все равно поувесистей будет, и руки в два раза толще и ноги. Но более всего смущали ее развалистые округлые движения при походке, какие бывают у качков - спортсменов с забитыми мышцами и играющих под них бичей.

- Спортом занимаешься? - Поинтересовался он.

- Занимаюсь. Легкой атлетикой.

"Легкоатлетка! Одним ударом в лоб убить может".

Посмотрев на задумавшегося о виде спорта, который подходил бы ей по внешнему виду Юрика, и, усмехнувшись своей отсутствующей ухмылкой, она подсказала:

- Толканием ядра.

- О, здорово! Шихман тоже как - то толкал на профсоюзных соревнованиях.

- Шихман? Впервые слышу, чтобы он спортом занимался. Что-то непохоже. Заливаешь?

В дорогу Ленка подготовилась основательно, как колхозный механизатор, посланный делегатом в Москву на ВДНХ.

Места у них оказались боковые, они сидели друг против друга, без соседей. Председательница УВК постелила на столик газету, достала целиком сваренную курицу, аппетитно запахшую на весь вагон первобытным достатком, нарезала булку белого хлеба большими ломтями, открыла спичечный коробок с солью. Юриковы мятые пирожки с ливером, купленные по дешевке на вокзале, а также бутылки лимонада "Буратино" рядом с домашним высококачественным продуктом выглядели как сомнительные знакомые в приличном доме.

- О, хорошо сидим, - произнесла довольным тоном Ленка, взяла курицу и легко разломила пополам, протянув одну половинку ему.

Проводница принесла горячий чай в подстаканниках и сахар рафинад в аэрофлотовских упаковках.

Когда они на пару весело разделались с курицей, пирожками, выпили чай и лимонад, Ленка оттолкнулась от столика, привалясь спиной к стене.

- Слушай, а я влюбилась тогда в тебя просто ужасно, - сказала она просто и откровенно, как о приятном воспоминании, довольно громко, даже учитывая стук колес. - Вспоминать смешно, теперь вот сижу тут и вижу - ты обыкновенный пацан, а тогда показался просто невесть что необыкновенное, вроде весь из чистого золота. Она еще раз посмотрела оценивающе.

Юрик попытался выглядеть солидней. Ему те воспоминания не несли ничего смешного, и он принялся пальцем деловито сооружать канал между двумя пролитыми на столе лужицами лимонада.

- С чего - не пойму. Но факт исторический, была такая огромная первобытная любовь. Я в субботу на танцы бегала, как на занятия, выстаивала там от первой минуты до последней, все ждала, что ты догадаешься меня пригласить. А ты всего раз и сподобился, да и то так, между прочим. - Она усмехнулась, посмотрела в окно, где с тягучим стоном пролетали мимо столбы. - Девушка ждала, - сил никаких жить уже не осталось, прямо хоть в петлю лезь, такие чувства в душе поднялись. А милый - ноль внимания, ох ничего вы мужики не понимаете в девичьей любви.

- Пойду расписание посмотрю, какая следующая станция будет.

- Ну, подожди? Выслушай хоть теперь то. Короче все, невтерпеж мне стало, решалась сама к тебе подойти. Первой. Хочу, решила, а не могу. Шаг сделаю - тормоз, обратно откидывает. Что делать? Надо тормоза как-то снимать. Купила к танцам бутылку водки. Думаю, вот выпью немного для храбрости и пойду приглашу, отказать не сможет. А там хоть поговорю или просто потанцую, куда - нибудь да кривая вывезет.

Про тебя девчонки рассказывали, что ты еще тот донжуан, а, думаю, была не была, хоть разик то надо потанцевать с любимым. Выпила тихонько будто воду из стакана, прошла по комнате, спросила себя - подойду, нет? Нет, не подойду, боюсь Еще плеснула, выпила. Подойду? Нет! Полбутылки короче приговорила, и вперед - на танцы.

И вот стою - жду тебя, а вдруг качать начало сильно, пришлось на стенку приналечь, чтобы не упасть. А тебя все нет и нет. И вдруг появился, красно солнышко, прямо под лампой дневного света как раз увидела, весь светится лицом, ой, любимый, любимый! Ноги ватные, не чувствую их совсем, боюсь не дойду, вот будет смеху, если грохнусь пьяная поперек танцплощадки, вот позору! Короче еле до тебя добежала, на шее повисла и отключилась. Дальше ничего не помню, честное слово. Слушай, расскажи, что потом было? Девчонки сказали, что ты меня в свою комнату вроде бы увел?

- Проводил. Да ничего, ты вполне нормально передвигалась, я бы даже не сказал, что сильно пьяной выглядела. Веселая - да. Села на кровать, стали чай пить. Пили чай, пили, потом ты сама встала и ушла обиженная.

- И все? - недоверчиво посмотрела Ленка, - а я знаешь, что утром подумала?

- Нет, не знаю.

- Понимаешь, состояние после этой водки было ужасное, все болит, тело будто чужое, пластом лежу, а девчонки пристали: расскажи да расскажи, что было, как было? Я им сказала: все было, что полагается в таких случаях, и отвалите от меня.

Они распереживались, естественно, все, а тут у меня как назло задержка месячных случилась. Девчонки пугают: ага, все теперь, забеременела! Перетрусила, пошла к гинекологу. А та заявляет, девушка, вы совсем что - ли ничего не соображаете? Вы же еще невинны, откуда у вас может быть беременность? Вы хоть знаете, как дети делаются? Короче испытала ужасный позор, стыд и даже некоторое разочарование.

А знаешь, как любовь прошла? В один момент, между прочим. Я за тобой стала ходить, прямо как привязанная, следила. Вот. Однажды ты к той аспирантке пошел на шестой этаж, я пять часов на площадке простояла, тебя караулила, и как увидела, что ты крадучись на цыпочках из дверей вылез ночью, будто нашкодивший кошара, сразу будто ножом полоснуло и отрезало эту глупость: была любовь и все нет ее.

Она потянулась руками вверх, уцепилась за верхнюю полку и приподняла себя в воздух.

- Так хорошо сразу жить стало, так легко, интересно. А то будто кругом сплошная чернота и только ты один светлый да блистающий - свет в окошке. Все в жизни проходит, и это хорошо.

- Само собой, - согласно кивнул Погосян.

Поздним вечером на перроне их встретили две студентки, очень симпатичные казашки. Они довезли гостей до общежития и поселили обоих в одну комнату, где стояло четыре кровати.

- Напряженка с местами, все уже занято, переспите ночь, ничего?

- Ничего, - сказала Ленка суровым басом, - переспим на пару, нам с ним не привыкать.

Девченки хихикнули, передали расписание мероприятий и убежали. Одна была такая хорошенькая, такая хорошенькая, что Погосян огорчился столь быстрому уходу. Но что делать? Он прочел перед сном последнее катино письмо, которое прихватил с собой.

- Бум спать? - Спросила Ленка по - деловому.

- Бум, - согласился Юрик.

- Тогда выйди, я разденусь и лягу.

Он вышел в коридор какой-то неуверенный в себе. Снова достал письмо и еще раз перечитал: "Здравствуй любимый, милый, родной ...". Постучал.

- Входите.

Погосян вошел. Ленка лежала, натянув одеяло на здоровенные плечи и носом к стенке. Рядом с кроватью на стуле акуратно развешена одежда, и поверх всего белый лифчик очень приличного размера.

Юрик выключил свет, разделся, лег на свою кровать, тоже отвернулся носом к стенке и сразу уснул.

В Нефтянске все здания новые, но построены хозспособом, стройотрядами и бригадами халтурщиков со всех краев СССР, поэтому город выглядит как-то самодеятельно, без размаха и обстоятельности.

Здание университета - обычная панельная четырехэтажка, похожая на стандартную школу в новом микрорайоне, вероятно и слепленная второпях по проекту районной школы. Несколько лет здесь располагался пединститут, а теперь преобразовали сразу в университет.

Собрание в честь дня математика проводилось в актовом зале со скрипящим деревянным помостом, который по бокам прикрывали большие бархатные шторы занавеса. Не хватало только кудрявого культмассовика - затейника на табурете с баяном. Вместо затейника на сцене поставили трибуну. Освещалась трибуна большоей желтой лампой, бьющей выступавшему теплом в затылок. Зато лица не видно, что для смущеных выступающих большое подспорье.

Те же вчерашние девочки, которые их встречали с поезда, объяснили, что выступать на открытии Дня математика полагается как можно короче, и как можно смешнее.

- Ладно, - согласился Погосян, - сделаем.

- Ты приготовил речь? - Ленка обеспокоенно стукнула кулаком в кулак.

- Мне написал ее замдекана Рутман. Не мешай, я повторяю про себя.

- Тогда конечно, - успокоилась толкательница ядер.

На трибуну Юрик пошел с запакованной картиной под мышкой. Почесав быстро накалившийся в лучах большой лампы затылок, он кинул взор в полутемный зал, где не обнаружил знакомых лиц, и это его успокоило: "все равно меня здесь никто не знает".

- Мы приехали к вам из Борисовского университета, - провозгласил с необыкновенной гордостью и выражением главного КВН-ного придурка, который есть в каждой команде, - на День Математика! И в честь этого выдающегося события я преподношу вашему университету ... от нашего университета ...

И тут только принялся развязывать пеньковую веревочку, коей был обмотан подарок. Веревочка та оказалась завязанной крепко - накрепко, будто в большой надежде, что еще лет сорок ничья рука не потянется к этим узелкам. Попросить ножницы разве? Юрик кинул беспомощный взгляд в первые ряды.

- Что там? - начали интересоваться любопытные.

... преподношу картину с видом нашего Борисовского университета ... а веревочка все равно не рвется ... промямлил Погосян, делая две натужные попытки порвать проклятую веревочку. - Что ж, придется рвать бумагу. - Он оторвал кусок толстой бумаги на уголке, не бумаги даже, а картона и оттуда показалась золотая рамка. Картон почему - то пах мышами, он положил его на трибуну и стал разрывать оболочку на части.

- Вы там картину всю не порвите, - предупредили первые ряды, - теперь она наша.

- Не вручил еще, - ответствовал Погосян, - когда вручу, то будет ваша, а пока наша. - Продолжил свое рвачество, причем нечаянно смахнул рукой стопку разорванного картона, вследствии чего кусочки улетели в темные ряды, как праздничное конфетти.

Наконец он освободился от бумаги и потряс картиной над головой, вручил ее представителю принимающей стороны, пожал ему руку, и тот тоже потряс картину уже над своей головой. В зале поднялся смех.

- Это ваш борисовский университет? - Спросил представитель, несколько ошарашенно разглядывая полотно.

- Конечно. - Ответил Юрик, не задумываясь. Но тут же понял, что ошибается. Изображен был отнюдь не борисовский университет, да и не университет вовсе.

В заснеженных романтичных скалах стоял одинокий домик рядом с сосной, и из трубы домика длинным - предлинным седым столбом уходил к небу косматый дым. Короче дым был, а университета не было в помине.

"Они что, с ума там посходили, что ли в этом деканате?"

Как выяснилось впоследствии, факультетский культорг купила в магазине пейзаж местного художника, избразившего университет в весеннем цветении черемухи. Принесла его, как положено, завернутым в бумагу и поставила на хранение к другим культурным ценностям - картинам за шкафом, которые много лет дарили Вере Михайловне Меньшиковой на дни рождения, а она все говорила, что заберет их, когда получит квартиру. А до тех пор, пока ее держат на черном хлебе в общежитии, пусть хранятся здесь.

Естественно, другие любители прекрасного полюбопытствовали на новое произведение, осмотрели его, а заодним несколько других, сравнили творческое письмо, обсудили, и, завернув, возвратили за кафедральный шкаф, но не в том порядке, как ставил культорг.

Дама же культорг отличалась отменной памятью и взяла картину точно с того места, куда ставила. Произошел казус, свойственный ценителям высокого в той же мере, как и обладателям отменной памяти, когда они контактируют между собой.

Однако подаренный зимний пейзаж с дымом развеселил местных математиков, все похлопали, сочтя, что данный гость уже в достаточной мере посмешил публику и может уступить место следующему.

Но Погосян еще не выразил основную мысль до конца. Вбросив руку далеко вперед, в беспредельную темноту зала, он громогласно определил основной постулат, что все математики - братья, и что разницы между борисовским механико - математическим и здешним математико - механическим факультетами практически нет никакой.

Действительно, какая разница может быть между мехматом и матмехом? - Спросил он себя уже голосом старика Аристотеля, исследущего анатомию мухи по памяти, страдающей некими провалами. И далее ляпнул уже не сам, просто черт за ниточку дернул. Разница, если и есть, - сказал он, логически поразмыслив, - то только в том, что у нас "мех" спереди, а у вас - сзади!

Оратор пытался еще уточнить, что конкретно под этим имел в виду, но после шопотка мигом пролетевшего до самых последних рядов раздался такой взрыв смеха, что ему пришлось срочно покинуть трибуну в скучном настроении и бежать на свое место, так и не объяснив местным людям действительного порядка вещей в мире. Но Лена его быстро успокоила кулаком в бок.

На спортивных соревнованиях, проводившихся на открытом воздухе здесь же, прямо за зданием университета, что наглядно подтверждало школьную родословную местного университета, он отказался бежать сто, двести и четыреста метров, но не устоял перед поднятием двухпудовых гирь. И то из-за спора с Ленкой. Она нагло утверждала, что дохлый Погосян ни в жизнь не поднимет две гири и пяти раз, в то время как она легко толкает двадцать.

Разгоряченный спором, он схватился толкать гири, не сняв с руки часов, и на первом же поднятии стекло нежно хрустнуло, просыпавшись на плечо. После седьмого толчка Юрик элегантно выскочил из - под своих гирь, и снял изуродованные часы. Наградой за это выступление была пригоршня карамели "Слива", из коротой он не дал Ленке ни конфетки: "Толкай сама, раз такая здоровая!". Но Ленка постеснялась. Карамель стала таять в кармане, после чего расщедрился, отдав все разом. Как самого веселого парня среди приезжих, его назначили капитаном футбольной команды гостей против местных математиков. После первого тайма счет был уже пять - ноль, естественно не в пользу приезжих.

Ленка жутко переживала со скамейки запасных:

- Что вы так играете, будто мяча не видели никогда? На физре что делал?

- Я ОФП, - пояснил Юрик.

- А чего тогда лезешь вперед мамки в поле? А ну пойдем, переоденемся с тобой. Я им покажу, как борисовцы умеют сражаться!

Ленка выбежала на поле самым настоящим капитаном, и принялась трепать оборону противника размашистой беготней и столкновениями корпусом, пока не расчистила жизненное пространство и не пробила с левого фланга очень хлестко в правый угол, размочив счет. Дело сразу пошло к победе. Даже капитан противника - главный геометр Казахстана, поджарый быстрый форвард из преподавателей заметно скис и боялся финтить против сильной, как лом, правой ноги девушки - капитана. К сожалению, с матчем пересекалась конференция, на которой Юрику предстояло выступить, и он ушел, не доглядев суперматч до конца.

Его доклад стоял первым в их секции. Погосян неторопливо изложил условия задачи, что бы всем все было до конца ясно и понятно. Показал, что параметрическим методом, как и методом виртуальных сфер задача не решается, а вариационный приводит к уравнению, которое записано на доске в очень общем виде.

Вопросов не было. Он сел, переживая, что прочел не доклад, а фуфло, но что делать?

Вдруг местные девочки, сидевшие с кислым видом оживились, заоглядывались: "Ах, это он! Сейчас Пермитин доложиться. Он приехал из Москвы? На день математика? Какой молодец! Умница!"

И действительно, из - за стола поднялся высокий парень, пошел к доске, уверенно поводя широкими плечами. Из быстрого шопота его поклонниц стало ясно, что Пермитин местный студент, имеющий московского руководителя и на пятом курсе перебравшийся делать диплом в Москву. Сейчас он приехал, блестяще доказал свои две новые теоремы, и под еще более восторженные аплодисменты, весело шмыгая носом, вернулся на место.

Доклад замечательный, но странно наблюдать, что девочки визжат и чуть ли не стонут в экстазе, это было бы понятно при выступлении молодого воспитанника консерватории. Научные конференции обычно отличает другой стиль. Вроде бы математика и не спорт. А какие страсти!

Несмотря на очевидное преимущество Пермитина над всеми выступавшими как до, так и после него, по итогам конференции все получили одинаковые дипломы первой степени. Тут уж Юрику сделалось стыдно. За что ему диплом первой степени? Раз нет результата, он прекрасно обойдется и без диплома, как и без конфеток "Слива".

Жаль, что билеты куплены на завтрашнее утро. Он с удовольствием смотался бы и сегодня, на каких-нибудь перекладных поездах.

Впереди еще была встреча приехавших делегаций с ректором.

Ректор оказался совершеннейшим молодцом. Усадил гостей за огромный круглый стол, без лишних церемоний сам всех обошел и одарил своей последней книжкой по физике и, блистая лысиной и хитрющей казахской усмешкой, запросто выставил на центр обычный эмалированный тазик на пару с ящиком сухого белого вина, которое немедленно открыли, перелили в тазик и пустили по кругу.

В первый раз, когда тазик дошел до него, Юрик втянул в себя от души, а второй чуть только смочил губы - ему сделалось достаточно весело.

После чего все, кроме ректора отправились развлекаться на дискотеку, там день математика заканчивался простенько, но со вкусом.

Разумеется, первый танец они танцевали с Ленкой, встав против друга и выламываясь после тазика вина напрополую. Оказалось, что футбол гости все равно продули, хотя капитан - девица заколотила пару мячей.

На второй танец Юрик пригласил аборигенку, которая проходила рядом, и мимоходом взглянула на него. Музыка заиграла что-то медленное, плавное и огни светомузыки замигали тоже медленно, как огни на мачте парусного судна, уходящего из порта ночью.

И тут произошла странная вещь: он просто обнял ее за плечи, и она обняла его за плечи и так близко прильнули друг к другу, что умудрились слиться воедино, в одну общую статую без всяких там физиологий. Стало ясно, что все письма Кати, такие возвышенные, добрые, зовущие на добрые дела и новые романтические встречи по сравнению с этим ощущением единства не стоят выеденного яйца.

Оно, это ощущение было не просто приятным, оно создавало естественную новую гармонию бытия, в котором жизнь течет совсем по - другому. Слияние оказалось прочнее любых прежних связей, оно даже более, чем родственное, оно как встреча с женским воплощением собственного эго, будто гены Юрика каким-то образом определили в партнерше идентичность, при помощи воспоминания о разделенных давным - давно, в раннем детстве сиамских близнецах, испытывающих в последующей жизни острое телесное недоумение - когда же произойдет изначальное, данное богом воссоединение, от которого жить станет труднее, а существовать лучше?

До срастания дело не дошло, но тела их будто магнитом притянуло друг к другу, вследствии чего не было ни малейшей возможности расстаться. Юрик закрыл глаза в полном умиротворении.

Проходившая мимо Ленка толкнула его плечом, будто невзначай и сказала:

- Пить товарищи надо меньше!

Танец следовал за танцем, а они не могли не только расстаться, но даже отнять рук друг от друга. Да если быть до конца честным, то и не пытались. В промежутках так и стояли, не говоря друг другу ни слова, но зная один про другого все, как про себя самого. И почему вдруг такая сиамская встреча осуществилось именно на дискотеке в нефтянском университете, среди множества разгоряченных, прыгающих, кричащих студентов, в бешенной иллюминации лучей и грохоте тяжелого рока, который тоже включали для разнообразия ведущие, кто знает?

Ему казалось, что он находится в дыму, благодаря чему никого и ничего не видит перед собой. Иногда это выглядело как правда. Когда самодеятельный студенческий ВИА пытался эксперементировать на сцене с электрогитарами, и пуская клубы бездымных облаков, которые не стелились под ногами игравших и певших, как полагается, а к их большому неудовольствию поднимались к потолку, изображая там непогоду. При этом кто-то орал пьяным голосом:

- Товарищи, наденьте противогазы нужного размера, объявлена газовая атака!

Еще раз повстречался глазами с Ленкой, которая, как и на танцах в общаге, вновь приросла к стенке. Вот нет, чтобы приобщиться к любому кружку вихляющихся в свое удовольствие! И в глазах тех было написано крупными буквами: "Ну, ты брат и даешь стране угля!", а может быть и еще худшее выражение, но он не стал читать до конца, перевел взгляд в более безопасное место.

Ректор оказался необыкновенным душкой! А еще талдычут об азиатской деспотии. Дискотека в здании университета продолжалась аж до часа ночи!

Меж тем в час ночи местный транспорт не ходил так же, как и в Борисове и всех прочих городах Советского Союза, как в Европе, так и в Азии.

Всю дорогу до самого ее дома Юрик держал руку своего сиамского близнеца, не выпуская ни на минуту. Маленькая заминка случилась около дверей в подьезд. Он запнулся, инстинктивно тормозя, но она потянула его за собой внутрь, видимо тоже, ни за что не желая расставаться.

Они поднялись на третий этаж, где Оля ткнула пальцем в дверь с номером шестьдесят девять.

- Здесь я живу.

"Неужели позовет зайти? - Удивился Юрик, - в два часа ночи? А родители?".

Но она потянула его выше по лестнице, остановилась между площадками, обняла первой, прижалась:

- Давай здесь еще постоим.

Юрику точас захотелось большего, но прямой вопрос глаза в глаза его остановил и смутил:

- Обязательно за грудь браться?

- Нет, не обязательно конечно. - Сунул руки в карманы.

- Ну что ты сердишься? - Спросила она, и впрямь было понятно, что обижаться смешно.

Они простояли обнявшись часов до четырех, после чего Погосян всеже через силу оторвался и ушел в общежитие - гостинницу.

Дверь их комнаты была не закрыта. Не включая света, он стал раздеваться.

- Ну, ты орел, - сказала Ленка со своей кровати, - благодари бога, что я тебя разлюбила, а то убила бы сейчас стулом на месте, стервеца такого.

Хихикнув, Погосян натужно запыхтел, стаскивая брюки, и попутно представляя, как его долбят стулом, полез под одеяло, сказав "спасибо", - за то что разлюбила, и "спокойной ночи" просто так. Напрасно хихикал.

38.

Буквально через секунду Ленка набросилась на него, видимо не до конца разлюбив, затрясла плечо крепкой рукой, будто отбойным молотком, закричала прямо в ухо:

- Эй, гум болотный, вставай, к тебе пришли!

- Издеваешься, да?

- Вставай, такой сякой, маньяк, понимаешь, сексуальный! Девушка пришла за тобой, вставай, кому говорят? Проводить хочет, соскучилась видать сильно, давно не виделись, внизу сидит, тебя ждет - не дождется. Да и вообще поднимайся, через двадцать минут уже в аэропорт ехать. Нет, так не пойдет. Какого черта я с тобой тут нянчусь? - И она сдернула его на пол вместе с одеялом.

- С ума сошла? Кто ждет? Сколько времени?

- Половина седьмого. Вчерашняя твоя подружка приперлась ни свет ни заря. Вот чьей жене не повезет то, а? Ты же будешь себе каждый вечер новенькую находить, а уж если и вернешься таки ночью, то утром они сами будут прибегать!

- Чьей жене? - Спросил он напоследок, сидя на полу и самостоятельно натягивая брошенную в лицо рубаху.

Глаза не открывались. Кое - как одевшись, запинаясь на ступенях будто ни разу в жизни по ним не ходил, понукаемый сзади Ленкой, спустился вниз, где сидела вчерашняя знакомая Оля. Когда он окончательно выпал с лестницы, она встала и произнесла:

- Юра ... - таким голосом, что ему стало стыдно за нее перед вахтершей и прочими посторонними гражданами, вроде Ленки.

Одной сиамской половинке срочно требовалось воссоединение, и она, вся сияющая, трепетала перед этим божественным актом, а другой половинке дико хотелось спать. Правый глаз моргал быстро - быстро, в то время как левый вообще не мог толком открыться. Причесывался он последний раз вчера перед дискотекой. Кинулся вниз не умывшись, даже без носков, почему то ему показалось, что это очень срочно, вопрос жизни и смерти.

А женская сиамская половина с новой прической, макияжем как на зло стала с утра очень красивой и взрослой, если бы она сама не обратилась к нему, он бы не рискнул подойти к такой отпадной девице в красивом платье, туфлях на высоких каблуках. Да когда же она успела выпендриться? Не спала что ли совсем?

Честно говоря, Юрик не подозревал вчера в темноте дискотеки и подьезда, что имеет дело с необыкновенной красавицей, приглашал на первый танец вполне заурядную девчонку, первую попавшуюся под руку, а тут даже левый глаз от неожиданности широко раскрылся и хлоп! Закрылся накрепко от стыда.

- Юрик, я пришла тебя проводить, - залепетала красавица виновато, но не перед другими ей неудобно, до них ей точно никакого дела нет, он точно знал это, а от того, что ему она вынуждена говорить неправду, - не проводить примчалась, а еще разок постоять обнявшись. - Ты же сказал мне, что улетаешь утром.

- Да, сейчас вот иду собираться.

- Я подожду? - Спросила разрешения женская сиамская половинка, нарисовав выражения бесконечной надежды на красивом лице.

- Подожди, - разрешила мужская, поворачиваясь и осторожно обходя грозную фигуру толкательницы ядра, не скрывавшую своего крайне негативного отношения к происходящему. Осуждающе качала головой, как бы говоря: "Ну, Погосян, ну стервец, что с нами, дурами делает! Это что ж творишь такое? Смотреть стыдно на вас".

Юрику было не столько стыдно, сколь дурно. Они собрались и втроем выехали в аэропорт. Соединиться пока никак не удавалось, и с женской сиамской половинкой начало твориться нечто ужасное. Ее, такую красивую била крупная дрожь, она пыталась скрыть этот физический недостаток постоянными движениями, то и дело задавала глупые вопросы, смеялась, требовала адрес, говорила, что начнет писать ему прямо сейчас, не отходя от кассы. Юрик испугался за ее состояние и адрес дал.

Они благополучно прошли регистрацию, оставив весь багаж - пару сумок при себе и когда, наконец, объявили посадку, и народ организовал очередь, то Юрик с Ленкой встали в ее конец.

- Сейчас заплачу, - сказала женская сиамская близняшка потерянно, - не могу больше терпеть, а то умру, - и точно, мускулы на лице дергались в самых неподходящих местах, даже вдруг на лбу и под глазами.

Он поставил вещи на пол и развернулся к ней: хлоп! Сиамские половинки в одну секунду срослись, оказавшись в объятиях друг друга. Ленке же не осталось ничего другого, как отвернуться к доске расписаний на рейсы, и преступить к основательному их изучению. Очередь потихоньку двигалась, а они оставались на месте. Подошедшие позже граждане обходили скульптурно застывшую группу, стараясь не потревожить.

Юрик снова пожалел, почему у них с Катей никогда не бывало такого тяготения друг к другу, как с этой вчера еще неизвестной девчонкой, которая сегодня вдруг обратилась в сказочную красу - девицу, сходящую с ума на глазах почтенной публики от того, что он уезжает.

Право, язык не поворачивается назвать ее дурочкой, он и сам чуть не плачет, но все же то, что она устраивает сейчас, прижимаясь изо всех сил, и не желая ни в какую отпускать его, явный перебор по чувствам. Юрик расстроился и немного рассердился, потому что считал, что так не должно быть. С чего убиваться то? Что, разве он ее на сносях оставляет, без средств к существованию, или наобещал в три короба, а теперь сматывается, бросая одну - одинешеньку? Так ведь нет, ничего подобного.

Ну, постояли, обнявшись, ночь, хорошо было, согласен, но что ж теперь всю оставшуюся жизнь так и стоять? Застрелиться теперь, что нельзя продлить во времени процесс единения бесконечно долго? Судя по уткнувшемуся в плечо лицу, снова приобретшему диковатый, расстрепанный вид, в которое Юрик боялся уже взглянуть, пора было разрываться, или разрезаться, или вызывать скорую помощь с хирургической бригадой.

Ленка обеспокоенно топталась вокруг них, пытаясь прикрыть от любопытных взглядов праздношатающейся публики, и бурчала что - то типа: "О, дура, так дура!".

Оторванная в последний раз сиамская половинка тянулась следом, позабыв о том, как должна вести себя красивая девушка на высоких каблуках, шагала куда попало, шатаясь, ломая пальцы на груди и пытаясь заглянуть ему в лицо, что бы он ее лучше запомнил. Да уж не забудет точно!

Здорово нервничая, Погосян быстро сунул билет служащей, кинул сумку на эскалатор, а сам пошел на проверку по металлу, тылы прикрывала Ленка, которая растопырилась в проходе и никого не пропускала за ним.

Только пройдя рамку металлоискателя, он позволил себе оглянуться. Его сиамская половина стояла у противоположной вокзальной стены, опершись на нее, и никого больше не стесняясь, рыдала в урну для мусора. Он тотчас торопливо отвернулся, подхватил вещи и бросился в накопитель. Хорошо, что полетел обратно самолетом. С поезда бы точно спрыгнул, не вытерпел.

Вид у него явно хуже утреннего, поэтому Ленка перестала корить, сидела молча в своем кресле или спала.

Что будет у него с этой девушкой Олей, его сиамской половинкой, он не знал, однако понимал совершенно очевидное, что отношения с Катериной, по сравнению с возникшим за несколько часов чувствами - не более чем посылание записочек друг другу в пионерском лагере на прощальном костре.

А в таком случае, какой же может быть между ними союз, когда нет главного - того, что один является неотъемлемой частью другого и наоборот? Этого же нет, не было и не будет! А если этого нет, то ничто не поможет избежать катастрофы, только что произошедшей буквально на ровном месте.

Не помогут ни чистота отношений, ни возвышенные, приятные чувства от общения друг с другом, ни совместные чтения Булгакова и Толстого, ни нежные, обаятельные поцелуи, сладкие и воздушные, как пирожные "Рафаэлло".

Все сметается в одну кучу, под действием одной такой встречи, и исчезает в прошлом, как старая отслужившая ветошь в мусорном ведре. Это совсем другое. Это сильная и неисповедимая судьба объявилась вдруг собственной персоной, как с ней бороться?

Но когда он прибыл на место, и провел в бессонной борьбе с домогательствами чувств пару ночей, то, по разумному рассуждению, решил все же остаться в катином лагере, и сделать все от него зависящее, чтобы сиамские близнецы остались навсегда разрезанными, для их же собственной пользы.

Спокойствие, разум, порядок - те самые необходимые в жизни вещи, о коих ему неоднократно напоминала мама, приводя в качестве отрицательного примера отца, с его бесконечными метаниями. Спокойствие, разум, порядок, чем так и веет от катиных писем. Иначе метания будут продолжаться до гробовой доски. Вообще то он интуитивно понимал, что эти три вещи не для него, но скрипя сердцем, принял сторону своих безоговорочных авторитетов.

Поэтому, когда примчалось взволнованное письмо от сиамского близнеца на десяти страницах, ответил кратко, прохладно, предложил забыть тот вечер и ту ночь, так как ничего особенного тогда не произошло, а у него есть свои обязательства перед другими, близкими ему людьми.

Однако на близнеца это не подействовало. Следом прискакало еще одно письмо, где, ни смотря ни на что, она умоляла разрешить ей приехать хоть на один день без всякой ночи, просто посмотреть на него разочек и сразу уехать!

Ничего себе фокусы! Теперь он отчетливо понимает, что за этот денечек, да разочек, с Катей будет покончено раз и навсегда, и у него начнется новая, страстная, безудержная жизнь все пожирающей любви, которая может закончится по разному, но почему - то все время перед глазами мелькал отец, увиденный через трамвайное стекло, седоватый, жиденький, смешно обнимающий очередную молоденькую матрону за распухшую талию. О, только не это! Да ни за что, разрази меня гром и молния!

В последнем своем письме в Нефтянск он написал всего одну строчку: "Просьба не приезжать. Все кончено", без подписи отправил, и больше писем не приходило.

Но и письма от Кати, которые он прежде так любил и перечитывал по десять раз на день, которые шли как с хорошо заведенного конвейера - штука в неделю, почему - то потеряли былую привлекательность. Прочитав, он стал класть их сразу в чемодан, а не носил с собой в кармане и не перечитывал. Будто обиделся на нее за что-то, сам не знал за что. Писать же самому, приходилось заставлять себя чуть не насильно. Теперь отвечал на два письма одним. Катенька удивилась и спросила, в чем дело? Юрик проигнорировал вопрос, и практика закрепилась, она писала каждую неделю, он отвечал раз в две недели.

После приезда из Нефтянска он оказался впервые за несколько лет банкротом. У него окончились деньги. И сберкнижки больше не было. Глузман не появлялся на занятиях.

Знававший прежде и худшие времена, Юрик спокойно, без паники, перешел на хлебное питание.

Стояла середина апреля, до майской стипендии ждать долго, но Юрик нынче не салага - первокурсник, тертый калач, поэтому не станет тихо голодать, а просто раздобудет денег. Пошел на станцию переливания крови, спокойно сдал четыреста грамм за десять рублей, что позволило протянуть еще три дня.

А вдруг дружище Глузман разобьется в лепешку и привезет шмуток на все деньги? Ох, как он страшно не любит занимать деньги, но придется видно к кому то обращаться уступить до мая немного монет, и потом тянуть - тянуть потихоньку, покупая в день по булке хлеба и бутылке молока. Другого выхода нет. Все равно впереди его ждет победа в виде большой - пребольшой ленинской стипендии.

К сожалению, после абсолютно безвредной сдачи крови, он чувствут себя ужасно лениво, все спать хочется, а как глаза откроешь, или резко встанешь, летают мушки. Еще хорошо, что у него свободное расписание, и он может сегодня пренебречь как научным атеизмом, по которому не надо сдавать госэкзамен, так и другими, более важными предметами. Лежать на кровати очень приятно. У кого бы занять денег?

Сосредоточенно сопя в комнату влез Шихман, лицо которого изображало скромную радость, что говорило либо о посылке из дома, либо о том, что сбылась какая-нибудь мечта среднего колибра.

Вот у кого он без проблем перехватит этак рубликов двадцать - двадцать пять.

- Что, квитанция пришла?

- Пока нет, - заиграв черными масляными глазками, скромно потупился Шихман, доставая из кармана целлофановый квадратик, - вот американский купил, за пять рублей.

- Что это?

- Презерватив.

- Дай посмотреть.

Судя по анекдотам, у Юрика сложилось впечатление, что презерватив по форме нечто вроде резинового надувного шарика, вроде тех, что дарят детям на Первое мая. Поэтому с удивлением разглядывал кругляшок внутри целлофана.

- Пять рублей на один раз? Дорогое удовольствие.

- Зато безопасный секс обеспечен.

- Можно подумать у тебя круглые сутки сплошной секс, причем страшно опасный. Ты, поди, еще девушки голой не видел.

- Теперь увижу. Без презерватива как-то опасно начинать, подхватишь сиф какой - нибудь. Теперь другое дело. Марк говорит, что в Европе сейчас все стало очень просто, подходишь к девушке, там кругом хиппи, достаешь из кармана презерватив, показываешь, если улыбается, значит согласна. Идут совершать половой акт по обоюдному согласию и без всяких денег под музыку Джона Леннона. Дешево и сердито. Ни детей тебе, ни заразы.

- Да это он проституток имеет в виду. Женись, живи с любимой женой - ничего не подхватишь и тратить бешеные деньги не придется.

- Какие проститутки, если у них вовсю в Европе идет сексуальная революция, а мы тут в Сибири прозябаем, как зяблики.

- Иметь женщину в презервативе, все равно, что нюхать цветы в противогазе. Никакого ощущения. - Констатировал Юрик с видом знатока. -К тому же, говорят, они часто слетают на полном ходу, так что никакой это не безопасный секс, а полное самоубийство, если связался с какой-нибудь простипомой.

- А вот я сейчас пойду в гости к Светке Немцовой и покажу ей эту штуку, вдруг согласится? Она меня заколебала скрипом своей кровати. Как думаешь, что она делает, каждый вечер скрипя по полчаса? А?

- Погоди, а когда тебе Глузман продал?

- Сегодня утром, в коридоре. Предложил пятьдесят штук оптом по пять рублей штука, я взял пять на пробу на двадцать пять рублей. Много, да? Нет, Светка, пожалуй, не даст. - Шихман огорчился. - Лучше, если я как бы случайно выроню на пол и подберу, она ужасно любопытная девушка, сразу прицепится: что это такое, покажи? Тогда то я и объясню все про безопасный секс, если заинтересуется, предложу попробовать, что ей терять, если и так кроватью с кем попало скрипит? А тут ни детей, ни болезни, гарантировано. Одно чистое удовольствие.

Шихман продолжал уговаривать себя, топчась посреди комнаты с американским презервативом в руках, потея от страха, а Юрик по - быстрому выскочил в дверь и кинулся, сломя голову, на шестой этаж в комнату, где Марк Глузман жил в законном браке с Эльвирой Грамм.

Теперь был не первый курс и Мараня на стук уже не орал, развалившись на кровати: "Войдите, мы вас ждем!". Отнюдь.

- Кто? - Спросил он изнутри опасливо, голосом невооруженного сторожа.

- Погосян.

Состоялась траурная минута молчания, после которой щелкнул замок и дверь слегка отошла, показав в щелке настороженный глаз семейного человека, стоящего на страже своих внутренних интересов.

- А, это ты. Ну, заходи что ли.

- Как съездил?

- Что? А, отлично. То есть тебе я ничего не купил, - так сложились обстоятельства. Что было делать с деньгами? Не возить же их туда - сюда без толку, согласись? Вложил в одно рискованное предприятие, удалось достать у моряков пришедших из загранки настоящих американских презервативов. Контрабанда, представляешь? Вообще рисковал по - черному. Сегодня купил, а назавтра того продавца КГБ загребло, видал кино? Но адреса он моего не знает, на это вся надежда. По пять рублей штука. Так как ты давал мне деньги, отдаю безо всякой наценки семьдесят штук прямо сейчас.

- Слушай, верни деньгами триста пятьдесят рублей, я без копейки в кармане сижу, тоже прилетел из Нефтянска со дня математика, а до стипендии еще полмесяца жить надо.

- Э, - погрозил пальцем Глузман, - знаем мы вас, ленинских стипендиатов, на книжке то, поди, уже тыщи накопил? Копеечку к копеечке собираешь? Сними с книжки, будь человеком! И уж о ком я больше всего думал, таща сюда этот товар, так о Юрике Погосяне. Уж кому - кому, а тебе он необходим в первую очередь, всю общагу перетрахал, ага? А, товарищ Погосян, признайся? На свое здоровье денег жалеть нельзя, сторицей окупиться! А то подхватишь сифилис и сам знать не будешь, затрахаешь еще кого - нибудь не того, пардон, не ту, а она в милицию телегу накатает, - так и так заразил меня чортов Погосян, и все, попадешь в тюрьму за распространение заразы. - Глузман помотал головой от грусти. - Драконовские все-таки у нас законы в этой стране, эсэсэрии, абсолютно бесчеловечные.

- Дурака не валяй, гони деньги.

Глузман на минуту задумался.

- Да нет у меня пока денег, все в товаре. Слушай, давай я тебя в дело возьму? У тебя есть пропуск в девятиэтажки - общаги? Ты же член профкома университета?

- Зачем тебе туда?

- Там у меня своих людей нет. Давай так сделаем. Короче, я предлагаю тебе вступить в долю бизнеса, будешь моим дилером. В девятиэтажках народа навалом, парни здоровые, геологи, физики да биологи. Условия очень простые. Толкаешь им презервативы, скажем, по шести рублей штука, вечером, часов в десять у тебя товар с руками рвать будут. Рубль сверху, как прибавочная стоимость пойдет в твой личный карман.

Первые семьдесят продал и деньги себе вернул полностью, и еще наварил семьдесят рублей за вечер. За вечер, представляешь, целая зарплата в один вечер! Да что там, хочешь я тебе сразу сотню презервов дам? Только ты меняй место действия, один вечер в одном общежитии помельтеши, другой в другом, на дискотеках тоже отлично идет. И больше пяти штук с собой не таскай, понял? У какого-нибудь приятеля портфель с товаром брось, и по мере распродажи пополняй запасы. Идет? Эх, Погосянчик, какое дело мы с тобой закрутим! Ты даже не представляешь! Это я первую партию в качестве пробы привез, заплатил по три рубля штука.

- По три? Ты же говоришь, по пять?

- Ну что я идиот по пять купить, и по пять же продавать? А расходы на дорогу? Слушай сюда. Со мной не пропадешь, если мы это дело реально раскрутим, потом нам и ездить не надо будет. Стоит в Ленинград дать условную телеграму, и через проводников будут присылать столько, сколь попросим. Без предоплаты! Но пока надо по - быстрому этот товар растолкать, прощупать рыночную коньюнктуру.

- Так ты ж в Одессу собирался?

- Одесса отпала. Ездил в Ленинград. Кстати сказать, на Западе спрос создают сами распространители, реклама - двигатель прогресса. Знаешь, кому лучше всего толкать? - Первокурсникам. Прочитай им лекцию про безопасный секс, сифилис там, гонорею и вперед, толкай для пробы. Пусть себе пробуют на здоровье. Чем больше они будут трахаться, тем больше наш доход. Создавай постоянную клиентуру, со временем сами твоими дилерами - распространителями станут. Эти идиоты из деревни - они ж ничего не видели, цивилизация для них - абстрактное слово, тьма египетская. Среди девочек самые любопытные из приличных семей, те стараются быть в курсе новинок, и все любят пробовать первыми и по моде. Надо им объяснить про безопасный секс иностранными словами, рассказать что на Западе сейчас грэйт секшн революшн происходит и там любая приличная студентка всегда имеет в сумочке презерватив, это такая же необходимость, как губная помада. Слово - великая вешь, правильное - в особенности. Сначала было слово, потом дело. Ни в коем случае не говори гондон, всегда только презерватив, понял? Так тебе сотню дать или сразу две?

- Что за глупости, ты же семейный человек, а ерунду какую то городишь. Грэйт сэкшн... Ладно, допустим такую идиотскую ситуацию, что все накупили себе кучу презервативов, и стали беспорядочно вступать други с другом в половые отношения.

- Ну, и чем плохо удовольствие получать? Ты же сам не против?

- Я говорю - допустим по молодости это будет весело.

- И безопасно, между прочим. Контроль рождаемости опять же.

- Но когда то надо будет создать семью и родить детей.

- Нет проблем. Спустили пар, а потом поженились.

- Ладно поженились, родили ребенка, а потом на улице подходит к твоей жене Эльвире старый приятель, который трахал ее напропалую в добрые студенческие годы, когда она всем давала, показывает презерватив и говорит: "Пойдем старуха, что ли, вспомним молодость?". И она идет! Ложиться и быстренько задирает юбку, а что тут такого? У нее же привычка давать всем без разбора, которые с презервативом осуществляют безопасный секс.

Марик мигом поугюмел.

- Ты это, впредь поосторожней с примерами будь.

- Хорошо, беру свои слова обратно, не без разбора дает, а по взаимному согласию. По взаимному сексуальному влечению, которое возникает при половых контактах. И я не вижу ничего для тебя нового, страшного или обидного. Ты же воспитываешь своего ребенка, допустим, тратишь время и деньги на своего, а она просто потом имеет безопасный секс с другими партнерами, ради удовлетворения ее собственного либидо. И все. Ее либидо - ее личное дело, не так ли? Это ее привычка и черта характера, которая обязательно возникнет, после нескольких контактов, никуда от этого не уйти.

- Пусть только попробует!

- Да конечно попробует. Так ведь не бывает, что она вчера давала всем и каждому по причинам приятности и полной безопасности, а сегодня поставила штамп в паспорте, чтобы в общаге получить отдельную комнату, и стала спать только с мужем. Вот где скука и ограничение прав личности! Беспорядочный секс - это наркотик, не зря говорят, если девушка становится проституткой, то это надолго, и скорее всего навсегда.

Глузман схватил Погосяна за грудки и прижал к стене.

- Замолчи, понял? Ты спал с моей женой?

- Я? Нет.

- Врешь! Не увиливай. Я знаю, мне рассказывали, как приходил по ночам к ней, ты ее трахал?

В комнату постучали особым кодовым стуком. Глузман впустил жену, имевшую лицо нахмуренное и даже несколько злое.

- Чего вы здесь разорались на весь этаж?

- Пусть отдаст мне триста пятьдесят рублей, и я уйду.

- Я не отдам тебе никаких денег, понял? Он будет трахать мою жену, а я отдавать ему деньги! Нашел дурака! Пошел вон отсюда. Денег своих не получишь никогда! Беги в суд, жалуйся!

- Отдай ему деньги! - рявкнула Грамм.

- Ни фига. И ты мне здесь не указывай, армянская подстилка! Денег этот армянский ублюдок с меня не получит никогда в жизни!

Начинался домашний скандал, которого Юрик не хотел. Он отступил к выходу. Черт с ними, с деньгами. И тут перед ним на прощание быстро развернулась игра в обзывания, похожая на игру в названия городов, но без всяких правил.

- Сионист! - Рявкнула Грамм.

- Антисемитка! Эсэсовка, хенде хох!

- Шлимазл!

- Дойчланд капут!

- Юде швайне!

- Немецкая подстилка!

- Недорезанный член!!! - Последнее Грамм выпалила с откровенной ненавитью и на полную громкость.

"Вот это безопасный секс, я понимаю! В полном объеме и без купюр!". Юрик хлопнул дверью вне себя от злости. Какие все дураки! А особенно он сам! Ну, кто отдает деньги покупать ботинки без примерки? Тем более кожаный плащ?

Да все, все так покупают поголовно, и командировочные носятся по Москве, закупая товар для всего коллектива. Что делать, когда в местных магазинах ничего нет, хоть шаром покати? Торгуют из-под прилавка для знакомых и блатных, а если бросят народу кость, то в очереди полгорода стоит! С утра, еще не знают зачем, а уже бегут очередь занимать!

Вот теперь пожалуйста, результат, получите расчет в презервативах и трахайтесь на здоровье! Да пошли вы все со своим сексом, козлы рогатые! Но что же делать, а? Жрать то охота.

19.

Он пришел в комнату и бросился с размаху лицом в подушку.

За столом сидел Христенко, то ли решал что-то, толи переписывал конспект из книг. Лицо его было розово, имея весьма удовлетворенное выражение, видимо с ответом сходилось.

Вдруг в комнату с шумом, сопением и стонами влетел Толик, заносился вокруг стола, ужасно скрипя половицами.

- Э, кончай пол качать, - возмутился Христенко шатанию стола, - твою бы энергию, да в мирных целях. Ты сколько килограмм весишь, мальчик?

- Девяносто, - грустно признался Шихман.

- Ну вот, видишь, нельзя тебе так носиться. Опасно очень.

- Юрик, ты не спишь? - Остановился у кровати Шихман.

- Нет.

- Я к Немцовой сходил.

"А я к Глузману", - подумал Юрик.

- Ну и что, дала она тебе?

- Нет, отобрала ... эту штуку.

Юрик быстро повернулся и сел на кровати. Христенко изумленно выдохнул:

- Твою что ли?

- Презерватив. И чуть не побила.

Юрик объяснил возникшую ситуацию, а Толик дополнил:

- Оказывается, она спортивными упражнениями на кровати занимается, по усилению мышц пресса. Создает плоский живот себе, поняли? На полу, говорит, жестко очень, вот Светка в кровати спортом и занимается. И мне приказала спортом заниматься, а не этим делом. Приказала все сдать и ножницами порезала.

- Это которая? - Поинтересовался Христенко, - та, что рядом с Погосяном в соседней комнате спит, и каждый вечер сеткой скрипит по два часа к ряду? И тортик киевский из посылки вдобавок съедает?

- Да, - пожаловались хором Погосян с Шихманом.

- Фрукт, а не девушка! И ты к ней подвалил с презервативом своим в гости? Ай-яй-яй. И что, все порезала напрочь?

Шихман развел руками:

- Я отдал ... немедленно. Двадцать пять рублей жалко. Не было этих штук и вроде ничего, жил да жил себе, а тут появились, и сразу захотелось попробовать. Вот черт!

- Шихман, брось переживать, ерунда все это, займи лучше мне двадцать рублей до стипендии. Я на мели.

- И я на мели.

-И я на мели, - вздохнул Христенко мечтательно, - а между прочим моя к себе в гости на праздник пригласила. Подарок надо какой-нибудь купить ей и конфет ребенку.

- Это где ты фонарь от мужа получил?

- Поясняю. Во - первых, от бывшего мужа, и в этом есть большая разница, согласитесь. Во - вторых, он случайно зашел. А в - третьих, я тоже ему хорошо врезал, больше не придет. Шихман, кстати, хочешь совет?

- Давай.

- Заведи себе женщину в возрасте. Ты сам вон какой здоровенный амбал и смотришься лет на сорок ... пять уже. А таких одиноких теток полным полно в округе, найди и никаких проблем не будет. Она тебе будет верна до гроба, предана, всегда напоит, накормит, спать уложит, ничем не заразит. Вот кстати, у моей подруги есть тетка, ничего нормальная женщина, муж у нее благополучно скончался года два назад, а потребности у женщины остались, толи сорок семь ей, толи сорок восемь. Спросить?

- Фигли? - Разом обиделся Шихман, - а бабушки у твоей разведенки случаем нет?

- Бабушки, к сожалению, нет. А может и есть. Я узнаю. Между нами девочками говоря, - продолжил Христенко, заложив руки за голову и потянувшись так, что защелкали позвонки и скрипнул стул, - вот взять, к примеру, кобеля, ну, собаку, между нами говоря ... - он сделал руками два раза упражнение и крякнул каким-то свои мыслям, - а .. хорошо будет!

- Ну, - спросил недоуменно Шихман, - и что с той собакой делать? Скушать, что ли предлагаешь на праздники?

- Нет, зачем? Собака ведь не свинья какая-нибудь, а друг человека. И вот, если допустим бедного кобелька не вязать с сучкой до трех лет, то после трех лет у него потребность эта сама собой отпадет. Верите, нет? Ветеринарный закон жизни: если орган не функционирует, то он дистрофирует. А импотент и в Африке импотент.

- Что, совсем - совсем отпадет?

- Нет, конечно, там же и другие функции понапиханы, мочеиспускание к примеру, но функция производителя от трехлетнего безделья исчезает напрочь. Я знаете, к чему разговор веду? К тому, что кобель, что молодой человек, пусть даже студент государственного университета, в некотором физиологическом смысле есть одно и то же. Теперь пропорции рассмотрим. Собаки в среднем живут десять лет, человек пусть сто по максимуму.

- Не проживу я столько.

- Не важно. Вопрос: в каком человеческом возрасте наступит предел кобелиных возможностей, при полном отсутствии интимных отношений?

- В тридцать, - быстро сосчитал Шихман. Но у меня в родне больше семидесяти никто не живет.

- Значит пора тебе по соловейчиковой дорожке в путь пускаться, и в кровати ночью самому сопеть, - расхохотался Христенко, - раз тетушку не желаешь к счастливой жизни вернуть из глубокого траура, бессовестный ты мужчина.

- Рука отсохнет.

- От тренировки что ли? Говорю ж тебе, если орган функционирует, то он развивается, это в полной мере касается головного мозга, я, кстати вот уже написал план курсовой работы. Осознали, что развивать надо, отщепенцы полового фронта? Мозги, дуралеи!

- А все-таки в прошлом веке жить было лучше, - вздохнул Шихман.

- Это почему ты так решил?

- Потому что у нас, у евреев, в образовательном процессе все было продумано до мелочей, даже физиология человека.

- А, ты имеешь в виду публичные дома?

- Это извините, подвиньтесь. Молодой человек, такой порядочный как я, в восемнадцать лет женился на девушке из приличного семейства и переходил жить в дом жены. Он изучал в иешиве Вавилонский Талмуд, Мишну, Шулхан арух и все книги мудрецов и законников, пока не достигал необходимого знания, а по ночам, извините, спал со своей дорогой женой. Ему не нужно было содержать ее и детей, это забота лежала до поры до времени на плечах ее родителей. Нет, все было очень разумно устроено, а сейчас бардак и сиф.

- Существовать на попечении тещи примаком в доме тестя, не принося ни копейки денег? - Да упаси меня господи, уж лучше сразу страшный суд, чем такая напасть, - съязвил Христенко.

За день до первомайской демонстрации Вова Соловейчик начал проявлять политическую активность.

Старший брат поручил ему провести систему мер предупреждения наказанием за отсутствие на демонстрации, и он во всю старался оправдать доверие. Бегал раздавал старостам групп списки, в которых надо было проставить крестики против фамилий тех, кто пришел и нули против отсутствующих негодников. Кроме того время от времени Соловейчик делал странный финт ушами: выходил в коридор и объявлял быстро в пустоту пространства металлическим голосом Левитана:

- Никто домой не уезжает! Останетесь без стипендии! - После чего сразу же заходил обратно в комнату, плотно закрывал дверь и даже защелкивался на замок.

- Кого это ты там стращаешь? - Спросил усталый Христенко.

- Психологическая обработка населения. Гриша сказал, что будем заставлять всех отсутствующих писать объяснительные в обязательном порядке! Тех, кто напишет неубедительно и не подтвердит справками, будем снимать без всяких яких со стипендии!

- Эка напугал козла капустой! - Христенко повернулся к стенке, -передай своему Грише, что я на демонстрацию не иду.

Он не получал стипендии, зато имел зарплату дворника и потому не боялся устрашающих мер. Более того, перешел в атаку.

- Слышь, Соловейчик, назначаю тебя дежурным по площадке у общежития. Следи, чтобы демонстранты не набросали там фантиков, оберток от мороженного, и семечки чтобы не щелкали! Если вечером увижу мусор - пеняй на себя, понял? Заставлю руками все собирать! Как ответственного!

Соловейчик тихо постоял у двери и снова выскочил в коридор, и оттуда разнеслась чеканящая дикция Левитана:

- Внимание! Внимание! Никто домой не уезжает! Во время демонстрации не сорить! Деканат применит к нарушителям самые строгие меры! Вплоть до лишения стипендии!

Погосян вдруг дернулся во сне обеими ногами, вскочил, дико озираясь, сел на постели, выдернул из - под кровати чемодан с плотным слоем пыли на крышке, опустился перед ним на колени и стал перебирать письма, ища что - то. Там было несколько писем от матери, но в основном от Катерины. Он нашел оба письма из Нефтянска, оставил их, остальные сложил на место и задвинул чемодан.

Перечитал оба письма очень тщательно, словно стараясь заучить. Сквасил физиономию, будто его обидели давным-давно в детском садике, и вдруг разорвал письма пополам вместе с конвертами. Сложил половинки вместе и еще раз порвал. После чего обулся, сбегал на улицу, где высыпал обрывки в контейнер.

Вернувшись в комнату, снова залег спать. Однако не пролежав пятнадцати минут снова подхватился, и сломя голову понесся к контейнеру. На встречу ему возвращалась техничка с пустым мусорным ведром. "Не повезет", - подумал Погосян, подбегая на место, - женщина с пустыми ведрами навстречу - плохая примета!, - и точно не повезло - обрывки исчезли под толстым слоем мокрых отходов, издающих гнилостное зловоние.

Теперь у него нет ее адреса.

20.

Кому надо, те уехали домой, но многие и остались, если судить по длинной колонне, выстроившейся с восьми утра от самого входа в общежитие на целый квартал вперед, вплоть до Ленинского проспекта.

В девять по комнатам прошлись дежурные преподаватели и выгнали всех на улицу. "Погода сегодня неплохая, стойте там, тепло, - выпирали они последних студентов из фойе, - прямо как старики, все бы вам дома сидеть. А кто БАМ строить будет?"

Действительно на улице светило солнце, тополя роняли клейкие почки на асфальт, разворачивая зеленые листики, отпавшие почки прилипали к подошвам и от того в комнатах тоже чувственно пахло весной. Весенний гром еще ни разу не грохотал, и весенний ветерок бойко гонял по асфальту сухую зимнюю пыль вместе с окурками.

По - семейному споро братья Соловейчики распределили в колонне флаги и транспаранты, причем старший был со всеми неизменно приветлив и вежлив, при вручении древка от большого транспаранта слева, а младший, вручая правое древко выказывал себя суровым и требовательным человеком. Так они осуществляли на нижнем партийном уровне двуединую политику кнута и пряника.

К девяти часам колонна уже устала пребывать на одном месте, и благополучно распалась на свободно организованные по симпатиям группы, несмотря на многочисленные призывы братьев Соловейчиков к комсомольской организованности, - ничего не помогало.

Над толпой высоко парил зычный голос Глузмана, который взлетал феерически, то там, то сям, точь в точь на спортинформации, когда Марик читал о необыкновенных достижениях советских атлетов, будущей олимпиаде в Москве и победах советского хоккея, и когда тоже почему то было очень много смеха.

- Вы знаете на сколько процентов возросло заболевание сифилисом по стране за первый квартал этого года, по сравнению с прошлым? - Спрашивал он девушек, - ага, не знаете. На шестнадцать процентов, прошу записать. А гонореей?

Задав столь казуистический олимпиадный опрос Марик довольно оглядывал лица окружающих, которым по тесноте трудно было от него избавиться, девушки лишь отворачивались в смущении.

- Ага! На все двадцать два с половиной процента! - Ликовал Марик, тыча пальцем то в одну, то в другую, будто указывая виновниц своего эпидимиологического торжества. - Это огромные цифры! Это вам не абы и кабы, это сотни тысяч и даже миллионы ни в чем не повинных людей в реальном исчислении, а все почему, я вас спрашиваю? По невежеству! Все ваш русский авось! Мещанство! Авось пронесет! Как бы не так! Потому что не пользуетесь последними достижениями западной науки и техники. Узость мышления страшенная, азия, страх, темнота! А где радость секса? Все замороженые, все скукоженные, расслабится боятся по - настоящему и получить удовольствие, стонут: как бы чего не вышло! Конечно выйдет, ежели без контрацепции. Вот, шо ты лыбишься, Чалина? Ты слушай, чего тебе здравые люди говорят в светлом уме и твердой памяти, да мотай на ... что нибудь, шо там у тебя есть, не знаю.

- Ой, Марик, ты сегодня какой - то озабоченный у нас, все утро только про секс рассуждаешь, да про сифилис, не стряслось ли чего?

- Хороший вопрос, девушки, прямой, и я вам на него тоже очень прямо отвечу. Да, я за секс, но за какой секс? - Вопросительно, с пристрастием осмотрел пунцовые щеки окружающих, - а шо вы морды воротите на сторону? Шо такое? Я же не за простой секс выступаю, а за безопасный, как всемирная организация здравоохранения и красный крест, слышали про такие?

- Что ты с утра все про секс, Марик?

- У кого что болит, тот о том и говорит.

- Деточка, жизнь вообще не более, чем заболевание, передающееся половым путем и со стопроцентным летальным исходом. Так что я про жизнь здесь и толкую, а вы про что подумали?

Марик достал целлофановый квадратик и потряс им высоко, привлекая к себе внимание как можно большего числа потенциальных клиентов.

- Вот он, безопасный секс!

- Что это? - Удивилась Чалина.

Вессен шепнула ей на ухо, и та всплеснув руками оглушительно щлепнула себя по крутым бокам.

- Ой, Марик, да ты точно с ума сошел на этой почве, тебя что, Грамм совсем не удовлетворяет что ли? Или заразился где? Всякую гадость показываешь принародно. Шел бы ты отсюда со своим сексом отсюда куда подальше!

- Я? - Удивился Глузман, оглядываясь по сторонам, - Чего орешь, дура? Да знаешь ли ты, что секс просто необходим тебе в твоем половозрелом возрасте. Ты посмотри, посмотри на свою рожу в зеркало при случае, а все граждане могут и сейчас поглядеть, - вся морда в чирьях, что говорит о недостаточной половой жизни, а она бочку катит на последние медицинские достижения, которые в два счета бы ей помогли! Если вы будете использовать презервативы, то при помощи безопасного секса легко удовлетворите свои естественные потребности в половой жизни, гормональнай климат нормализуется, ваши лица станут гладкими и чистыми, а жизнь прекрасной и удивительной! И всего пять рублей штука, у кого сейчас нет с собой, тот может подойти в комнату 6 - 13. Чалина, к тебе лично это тоже относится, приходи, обслужу в приватном порядке безо всякой очереди, как пресвятую деву из красного креста и такого же полумесяца..

Элегантно раскланявшись с взбешенными девицами, уже собирающимися задать ему хорошенькую взбучку, Марик скользнул в другой край колонны, где присоединился к мужской компании. Здесь он был не столь резок, а просто раздал несколько пакетиков посмотреть.

- Да, ребята, нынче вся Европа бунтует, революцию очередную осуществляет, на этот раз сексуальную и, между прочим, именно эта вещь сделала секс по настоящему безопасным там. У нас качество фабрики "Красный резинщик" всем известно, поэтому пользоваться отечественными настоятельно не рекомендую. А вот американский презерватив с запахом ананаса - классная вещь, надежен в работе как трактор "Катерпиллер" и всего пять рублей штука. У них народ хиппуют напропалую, объявляют любовь вместо войны, и занимаются сексом открыто, в свое удовольствие, прямо на уличных скамейках, представляете? И никто ничего не имеет против. В Сорбонне на лекции, если у парня с девушкой возникло сильное желание, то абсолютно законно ложаться на стол и, пожалуйста, вам все сто двадцать удовольствий, а на переменках балдеют все со всеми.

- Не фига себе!

- Да, неплохо бы сейчас и нам в этой колонне устроить сексуальную революцию с лозунгом: все со всеми! Я бы с вон той чертовки сдернул джинсики, оголил в один момент! Не попка, а персик! Эх-ма, выспался бы на ней на славу! - сказал один приятель другому.

Другой посмотрел на первого, будто первый раз видит:

- Попробуй только к ней подойти, ножонки то враз переломаю.

- Короче, у кого есть потребность, отдаю за пятерку. Просто деньги нужны до зарезу, мужики.

Марика внимательно слушал младший Соловейчик, положив подбородок на черенок флага, который он нарочно подобрал по своему росту таким образом, чтобы удобно было опираться. В своей кургузой темной курточке сюртуком, белой рубашке, черном галстуке, узких штанишках и в тупорылых чаплинских ботинках, начищенных до праздничного блеска с большой алой гвоздикой на курточке, он походил на комичного свадебного шафера, который перепутает обязательно все, за что ни возьмется. И слава богу, что пока стоит и помалкивает, не доставляя никому лишних хлопот.

Когда Марик окончил обработку населения в данном квадрате, получил небольшой гонорар, и перешел к следующему, заговорив там о сифилисе, европейской сексуальной революции, хиппи, то и Соловейчик перебрался следом, установив древко флага перед собой на асфальте, положив на него голову и вновь стал очень внимательно слушать.

По окончании лекции подошел к Глузману, и о чем - то спросил. Тот потрепав меньшего Соловейчика по тонкой шее, тут же выделил несколько квадратиков в обмен на деньги.

Увидев такую картинку, Погосян усмехнулся. Неужто Вовчик будет ночью трясти свою и его кровати, занимаясь безопасным сексом? Бедный, маленький Чарли, в своих блестящих тупорылых ботинках и с грустным веснушчатым лицом и пачкой презервативов в кармане. Он выглядит таким одиноким и неприспособленным к трудностям жизни!

Тем временем часы показывали половину десятого. Впереди, по проспекту Ленина во всю шли праздничные колонны, реяли знамена, взрывались воздушные шарики, но им все никак не позволяли вклиниться. Уставшая ждать факультетская колонна продолжала разлагаться на мельчающие группки.

Обратно в общежитие пускали только по крайней нужде. На вахте стоял сам замдекана Хвостов, маленький, и оттого, верно, очень злой, с длинным заострившимся носом, как Станиславский никому не желал верить с первого раза. Он записывал проходящего наверх, ставил время, и вслед кричал, стуча кулаком по столу:

- Если через десять минут не придешь обратно, встретимся в деканате с вытекающими последствиями!

Тех, кто вернулся, подталкивал на выход уже Рутман:

- Хорошая же погода на улице, ребята, что вам здесь надо? Идите, идите себе, не задерживайтесь, вставайте на свои места и дышите чистым воздухом на здоровье, благо сегодня заводы не работают!

Тем временем Вова Соловейчик созрел для того, чтобы пуститься в самостоятельный поход по направлению к Свете Немцовой. Его осторожные качания в собственной кровати не шли ни в какое сравнение с ажиотажем, творящимся в соседней комнате, однако по времени нередко совпадали с последними. Под действием внутреннего гормонального давления Соловейчик - младший волокся в направлении Светки словно бы нехотя, словно сомневаясь, смешно вышагивая чаплинскими ботиночками как-то в разные стороны, и таща за собою красный стяг неким совершенно невиданным способом.

Удивительно все же наблюдать, как совпадают иногда помыслы молодых людей, даже таких непохожих между собой, как Шихман и Соловейчик. Один бегемот под сто килограмм, другой маленький воробышек. А вот заполучив заветный контрацептив устремились не к кому-нибудь, а именно к ней! Почему? Остается только удивляться прямолинейности полета мужской фантазии по поводу скрипящих пружин в соседней девичей комнате.

- Эх, яблочко, куды ты котисся? - Пропел вслух Погосян, следя за меньшим Соловейчиком.

- Ко мне в рот попадешь, ох, не воротишься! - Довершила куплет Чалина и прошлась дробью по сухому, покрытому зимней пылью асфальту, припечатав его новыми демисезонными полусапожками.

Дождя не было еще ни одного.

-Это точно, - кивнул Погосян, - если в рот, то полный финиш будет, помяни потом мое слово.

Рядом неожиданно возник Глузман.

- Оральный секс самый безопасный, - подтвердил он глядя примирительно на Юрика влажными от чувств глазами, - для такого нового дела, и по случаю революционного праздника в канун годовщины Октября, и приснопамятной девки революции Инески Арманд, опускаю цену до четырех рублей с полтиной. Себе в убыток. Чалина, бери, пока дают. С запахом ананаса, не прогадаешь!

- Буржуазные ананасы не нужны ни под каким соусом. -Отказался Юрик, - ни свежие, ни резиновые. Еще Маяковский предупреждал пролетариев.

- На такую компанию ничем не угодишь!

- Иди отсюда, угодник! - Направила его Чалина.

Возбужденный картинками совершенно безопасного для себя секса, Соловейчик выхватил, не ожидавшую с его стороны никакой подлянки Немцову из плотной шеренги девушек, и потянул за собой в сторонку, к грязной луже, оставшейся после таяния огромного сугроба.

Близ той лужи никого не было, и он мог бесприпятственно говорить о своих чувствах тет - а - тет. Немцова сочла Вову представителем власти, потому не очень то сопротивлялась, лишь на всякий случай сразу отговаривалась, что де у нее болит локоть от конспектирования, и поэтому флаг она не потащит ни за что, пусть даже и не уговаривают зря. То, что Немцова так послушно шагала за ним своими длинными ногами, красиво обтянутыми колготками, будто ее ноги уже загорели на юге, а так, на самом деле были вроде уже голыми, сильно возбуждало однокурсника.

Не слишком - то церемонясь, Вовик достал из кармана пакетик и помахав перед лицом девушки сделал ей вполне европейское предложение на языке амстердамских хиппи, о коем ему поведал Глузман, немедленно пройти вместе в общежитие, пока там никого нет и произвести безопасную сексуальную революцию за десять минут. Хвостов пускает на десять минут. А в их комнате пусто.

Погосян видел, как Светка опешила, приоткрыв рот, глядя сверху вниз, и спросила его о чем -то. Вовик радостно закивал, достал из курточки еще пакетики и передал ей. После чего раздалась оглушительная пощечина, от которой Соловейчик аж перескочил через лужу, а его пакетики тут же полетели в грязь.

С гордо поднятой головой и незапятнанной репутацией Немцова вернулась в строй. Соловейчик осторожно влез в лужу, погрузив толстые подошвы в жирную грязь, и присев на корточки, один за другим выудил из нее все свои средства предохранения. Здесь же почистил их, оттирая носовым платком и складывал в карман, а когда собрал все, то вернулся в толпу и стал ходить туда - сюда, пристально вглядываясь в лица девушек. Похоже, что первая неудача не остудила его пыл.

Чем - то напоминал он маленького приблудного кобелька на большой собачьей свадьбе, самого, что ни на есть распоследнего, интересы которого ничем не защищены и всеми в открытую попираются. Как добиться благосклонности бедняга не знал, лишь вилял хвостиком, не забывая тыкаться влажным носом под все хвосты подряд, надеясь на удачу.

Его старший брат, которого он боготворил и во всем копировал, был слишком уж железным человеком, и дожив до аспирантуры никогда не ухаживал за девушками, даже не подавал им ни грамма надежды, а только упорно занимался учебой и самоотверженно делал карьеру коммуниста.

Вовик тоже занимался учебой, в чувствах себе отказывал, но проснувшаяся похоть оказалась сильнее, и услышав от Глузмана рекламную методу, как оказывается запросто можно овладеть телкой по европейской цивилизованной схеме, он принял ее сразу всем своим сердцем, с великой благодарностью, и тут же бросился осуществлять, ибо гормоны так разбалделись в голове, что не позволяли думать ни о чем другом.

Следуя рецепту от Марика, он готов был последовательно предлагать свой контрацептив для обозрения хоть тысяче женщин подряд, и если хотя бы тысяча первая согласилась опробовать его воздействие на себе - это было бы очень и очень замечательно. Соловейчик - младший не без основания считал себя дотошным парнем. Как говорится, терпенье и труд все девиц постепенно перетрут, дайте время.

Однако пришлось ограничиться только двумя. Дело в том, что снова неверно вычислил кандидатку для своего опыта с безопасным сексом, поддавшись чисто мужской логике, которая подвела так же, как и в первом случае. Кинулся туда, куда ему не следовало ходить ни при каком раскладе, доверившись ложной информации, о том, что жертва уже раз пала, а значит с ней легче совладать. Где один, там и двадцать один, - рассудил Вовик Соловейчик и прямиком заспешил к Ленке - толкательнице ядер.

Следуя ложной интуиции, несчастный с таинственным видом отвел рослую и вроде бы наивную деваху в сторонку, где начал ей что-то убежденно и горячо пропагандировать, присосавшись взглядом к выдающимся формам, помахивая пакетиком, как волшебной палочкой, в силу которой с сегодняшнего утра верил беспредельно. Говорить ему довелось недолго, ибо рука спортсменки пихнула столь резко, что он уже не успел перескочить лужу, а улегся в нее спиной. Но бесценного пакетика не выронил.

Данное происшествие не могло остаться вне сферы интересов общественности.

От толпы преподавателей отделился старший Соловейчик, который помог брату подняться и повел в общежитие, бурча на ходу нотацию о чем -то важном и фундаментальном, на что Вовик лишь восклицал: "А чего она ... Нет, а чего она?", - и заглядывал снизу в лицо Гриши, который хмуро шлифовал взглядом свои сверкающие туфли.

Европейский рецепт никак не желал приживаться в сибирском климате. Но мелко - розничная продажа американских сувениров в первомайской колонне демонстрантов шла полным ходом. Она явно имела успех. Некоторые покупали просто ради интереса, посмотреть, как это выглядит. Пришедший в гости Мишка Копытов купил сразу три штуки, надул их, и пользовал в качестве воздушных шаров, лупя девушек по спинам и ниже. Те кричали, ругались на него, а Мишке хоть бы хны, исключенному студенту с плохим здоровьем бояться уже нечего, когда даже врачебная комиссия военкомата выдала белый билет.

Все самое худшее осталось позади, а жизнь прекрасна! Он попытался залезть своим надутым презервативом Чалиной под юбку, на этом его подвиги и кончились. Чалина молнееносно вооружилась шпилькой из своей прически под японскую гейшу и проколола все праздничные шары - контрацептивы бывшего студента.

Денек действительно выдался неплохой, солнце светило все ярче, ветер приносил свежий запах распускающихся тополиных почек

Старший Соловейчик вернулся с замдеканом Хвостовым, и они на пару принялись вновь отстраивать и компоновать колонну, в этом им помогал младший Соловейчик своим высоким пронзительным голосом:

- По восемь человек в шеренгу становись! По восемь!! Ну разве у вас тут восемь? Эх, а еще математиками называетесь!

Хвостов изгнал Копытова из университетских рядов, тот не растерялся, перешел на тротуар и стал изображать из себя трибуну мавзолея, махать кепкой и провозглашать ревущим басом:

- Да здравствует вечно живое ленинское слово! Ура, товарищи! - И щелкал в кулаке шариком из презерватива.

Веселые товарищи отвечали кто во что горазд, такую ахинею несли! От греха подальше Хвостов убрался обратно в общежитие. На тротуаре Копытов был ему неподвластен, рычаги управления этим человеком отсутствовали, что вызывало у зам декана сильнейший приступ мигрени.

- Да здравствует Анжела Девис, самая красивая коммунистка Америки! Свободу Анжеле Девис! Свободу Луиске Корвалан! - Завопил Копыто, и громко взорвал еще один надутый из порванного презерватива шарик. - Экономика должна быть экономной!

Чем дольше Погосян стоял и смотрел вокруг себя, тем более хотелось куда - нибудь уйти. Но куда? А туда, где можно сесть - посидеть, или даже лечь - полежать. Покушать за бесплатно было бы тоже весьма кстати. Путь назад в комнату отрезал заградотряд, состоящий из замдеканов и молодых членов парткома свежего набора - молодых да ярых аспирантов и ассистентов.

Туда хода нет. Он бы сбежал к тетке, и Лизонька бы его обязательно покормила, но слишком далеко идти. Все улицы и дворы в центре перегорожены грузовиками и автобусами, везде милицейские цепи, не позволяющие шляться нигде, кроме как в колонне.

А колонны зорко стерегут люди в черных кожанных куртках с красными повязками на локтях. И на подходе к главной трибуне их особенно много. Он посчитал мелочь в кармане. Ладно, Лизоньку можно будет навестить и вечером. Денег вполне хватит на утренний сеанс в кино, там он пересидит весь этот идитизм. До кинотеатра надо будет перейти всего одну улицу, где нет стражи, это начало пути, до еще трибун очень - очень далеко, охранять такую провинцию никто не собирался. Решено.

Он выбрался из толпы и, ни шатко, ни валко, направился по тропинке во дворы казенных бревенчатых домов, стоявших рядом с общежитием.

- Ты куда? - Тотчас окликнул его Соловейчик, бдительный в таких делах, как сторожевой римский гусь.

Юрик медленно обернулся. Гриша осторожно приблизился к нему весь толстенький, аккуратненький, любопытный, с красным бантом и до синевы выбритыми гладкими щечками, трясущимися поверх затянутого стоячего воротника кителя дохрущевских времен. Обычно Гриша ходит как все нормальные аспиранты в костюме, но на демонстрации неизменно натягивает старый полувоенный китель, что не делает его вид революционней, напротив добавляет казенщины и бюрократизма, особенно когда в руках, как сейчас, папочка с бумагами по явке, прямо вылитый сельский бухгалтер отрицательного киношного плана.

- Куда собрался? - Догнал таки Соловейчик, как догоняет пастушья собака отбившуюся от стада овцу.

И то, что овцой был он, Юрик Погосян необычайно его разозлило, даже расхотелось врать, выдумывать подходящую причину, что было в общем то нетрудно сделать.

- В кино, - ответил, будто о чем - то само собою разумеющемся, о чем спрашивать Соловейчик не должен, ну раз спрашивает, пожалуйста, получи, - на десятичасовой сеанс, а в чем дело?

- В кино? - удивился Гриша. - А как же ... А разве кинотеатры во время демострации работают?

Действительно, хлебные магазины и то закрыты до обеда. Обычные продуктовые вообще не открываются, а вот кинотеатры почему - то продолжают трудиться.

- Кино - важнейшее из искусств, - напомнил Юрик Грише, - и его воспитательная роль в праздники только возрастает.

- Ну, смотри ... - многозначительно пообещал неприятности Соловейчик, давая понять, что уговаривать никого здесь не собирается, но доложит обязательно, ибо это входит в его наблюдательные функции молодого бдительного коммуниста.

Погосян даже удивился, как легко, без шума и пыли тот смирился с потерей бойца. Практически совсем без борьбы, ему даже показалось с какой-то скрытой радостью.

И сразу забыл о нем, как только пробрался в затемненный зрительный зал, где едва ли было пять человек народа. Уже крутили журнал. В честь дня Международной солидарности он был получасовой, показывал как Первомай шагает по планете, и как борются изо всех сил трудящиеся стран капитализма за свои попранные права и свободы. Впрочем Юрику было все равно, что смотреть, он уселся глубоко в кресло и практически сразу уснул, испытывая приятную отстраненность от шеренги в восемь человек, американского секса и озабоченного младшего Соловейчика, а также всех прочих соловейчиков и хвостовых.

21.

Отстранение оказалось полным.

Погосяна не вызвали на партком, когда решался его вопрос. Но получилось так, что в тот день он, как на грех, случайно оказался рядом, посетив лекцию бабушки Сахалинской для пущей численности, и на перемене гулял себе по коридору возле деканата. И тут вдруг из деканата на перерыв вывалила большая группа разгоряченных парткомовцев, с Горганадзе во главе.

Они только что обсуждали какие кардинальные меры, да покруче, следует применить к отсутствовавшим на демонстрации студентам, громы и молнии еще слетали с их пылких губ в адрес Погосяна, а он вот, пожалуйста, разгуливает себе с умным видом, как ни в чем не бывало, и даже не притворился испуганным для порядка. Ушей не прижал и вообще, куда годится? Обнаглело студенчество окончательно и бесповоротно!

Горганадзе смотрел на Погосяна, так страшно выкатив глаза, будто Юрик - привидение, настоящий же Погосян давно сгорел в пламени тех молний, кои только что выпущены в него на парткоме. Оказывается, они там тратят нервы, ругаются, переживают, стыдят, мучаются, выдумывая наказание, а он ходит рядом и улыбается! Горганадзе открыл рот, всхлипнул, чуть не задохнулся от возмущения.

Молодой коммунист Живагиа сопровождал своего шефа почтительно, чуть сзади, как первый визирь любимого и драгоценного эмира, в последнее время оттеснил с этого поста Гришу Соловейчика, но засмотрелся опять на молоденькую, свеженькую, ах, просто пэрсик, девчушку, замешкался и едва не оттаптал шефу задники маленьких, почти женских туфель. Он не знал в лицо главного первомайского дезертира, кого громил только что самолично, как и все прочие, поэтому не понял, с чего вдруг шеф застрял колом и так страшно завращал глазами, будто у него начинается приступ сердечной ишимии, и надо срочно принять двадцать капель корвалола.

Погосян тоже понятия не имел, что его громят, и что при виде его Горганадзе близок к удару от мощнейшего прилива крови в мозг. Хоть бы икнулось, что ли.

Он даже улыбнулся Горганадзе и поздоровался с ним!

- Здравствуйте, Вахтанг Георгиевич!

Последняя наглость переполнила чашу терпения, парторг обрел голос, связки его зазвенели, завибрировали глубоко в горле, и праведный гнев выплеснулся наружу, он громко затрубил в охотничий рог, извещая горные вершины о начале охоты:

- Кто этот человек? - Патетически воскликнул парторг, разводя руками, и расчищая пространство для своего очередного выступления. - Откуда? - вопрошал далее, оглядываясь по сторонам у своих подчиненных, как бы ища женщину, смогшую произвести на свет чудовище, называемое Юриком Погосяном.

Главный подчиненный Живагиа мамы Погосяна не знал и пожал плечами.

- Откуда он взялся? - Продолжал раскаляться возмущением Горгонадзе, раздувая грудь, как огромный голубь во время весеннего ухаживания, и требовательно глядя на своих соратников, причем только Соловейчик и Живагиа не отвели праведных безгрешных взоров, как истинно примерные ученики своего учителя. - Я вас спрашиваю! Кто давал ему рекомендацию?

Соловейчик пожал плечами. Ссориться с замдекана Рутманом себе дороже. Да Горганадзе и сам все прекрасно помнил. В делах выдвижений и задвижений он был стратегом, достойным своего земляка, отца и учителя народов. Масштабом, конечно, малость поменьше.

Юрик открыл рот и снова закрыл. Атака оказалась столь внезапной и бурной, что мысли его беспорядочно смешались. Тем более, что Горганадзе закричал, повернувшись лицом к двери деканата, и продолжая указывать на Погосяна пальцем:

- Нет, это не наш человек! Я не знаю, откуда он взялся! За какие заслуги выдвинули отщепенца на высокий пост?

Страшно - ужасного громовержца изобразил Горганадзе лицом и телом, нависнув над Юриком огромной раздувшейся фигурой. Не парторг, а просто деспот восточный, вроде вавилонского Навуходоносра, всемогущего и ужасного, от одного вида которого подданные трепещут, обмирают, падают ниц, лишаясь чувств, а некоторые особенно верноподанные дают дуба.

Хвостов ему даже в подметки не годится, - когда отчитывает кого, всего то хмурится, а Вахтанг Гогиевич еще и страшную рожу скорчил, будто колонизатора в театре института Патриса Лумумбы играет и хочет той рожей запугать весь африканский сводолюбивый народ отныне и навсегда, чтоб трепетал завидя, и желательно падал ниц при виде шорт и пробкового шлема.

- Извините, пожалуйста, поясните, в каком смысле я не ваш человек? - вдруг громко спросил Юрик, чуть не расхохотавшись от мысленного сравнения парторга Горганадзе с Навуходоносром, - в том, что не грузин, а только армянин, или в том, что не коммунист, а только комсомолец? А может по совокупности черт лица не подхожу, как армянин - комсомолец?

Не оценил игру секретаря парторганизации! Не сник! Не заплакал несчастный! Горганадзе зевнул, схватив огромным ртом побольше воздух, и сильно закричал:

- Слышите, он еще спрашивает! Каков наглец! Что он себе тут позволяет? Нет, поглядите какой наглец, а? Заметили? Все заметили? Играет на национальном вопросе! Он позволяет себе трактовать политику нашей родной, коммунистической партии! - Горганадзе побагровел, хватаясь за лацкан пиджака.

Живагиа и Соловейчик, нежно поддерживая его под руки, утащили обратно в деканат, где происходило собрание парторганизации, поить валокардином. Причем Соловейчик определенно не замечал Погосяна, словно его уже не существует в местной университетской фауне, зато Живагиа косил с таким парнокопытным ужасом, точно Юрик не простой студент, а как минимум саблезубый тигр.

В странно приподнятом настроении, круто развернувшись на месте, Юрик вернулся на любимую лекцию по теории чисел. Бабушка посмотрела на него с любезным вниманием и кивнула головой, фиксируя появление очередного слушателя.

Свой выкидыш нервной энергетики секретарь парторганизации оформил в виде нескольких решений и постановлений, которые доходили до ушей Погосяна с последовательной неотвратимостью.

Их приносила секретарь комитата ВЛКСМ факультета Великанова, сделавшая в последнее время блестящую карьеру.

-Тебя лишили ленинской стипендии ...

- Ну и ладно, чего в жизни не бывает?

- И вывели из состава университетского профкома.

- Слава богу, не представляешь, как мне надоел этот змеюшник.

Она взяла его за руку:

- Я так за тебя волнуюсь!

Юрик знал, что Великанова уже полгода как замужем и покраснел.

- Ну почему ты не мог потерпеть полчаса? Когда демострация движется слинять гораздо проще, тем более никто уже не проверяет. И почему на виду у всех? И когда? В год шестидесятилетия революции! Это же протестом политическим пахнет. С ума что ли сошел?

- Неважно. Это все неприятные новости?

- Да. Пока. Но что еще деканат завтра решит, посмотрим.

Поздним вечером в комнату из праздничных трехдневных гостей наконец - то возвратился Христенко, сияя новеньким целковым, выпущенным в честь шестидесятилетия революции с профилем крейсера Авроры. Особенно сильно его сияние исходило от носовой части, где опять назревал молодой крупный чирей.

- Ну как? - Поинтересовался Шихман, лежавший на постели в самой, что ни на есть мечтательной позе, то бишь в джинсах, кофте с замком и ботинках, забросив правую ногу на кровать, в то время как другая стояла на полу возле, и заложив под курчавую голову с большими залысинами правую руку. -Натрахался вдоволь?

Христенко крякнул, потоптался у входа, будто ему расхотелось заходить, потом все же шагнул два раза очень крупными шагами к столу, и достав из сумки большую тарелку с горкой промасленных блинов, водрузил ее посреди книг. По комнате сразу поплыл запах настоящей русской горницы, который прежде появлялся в этих четырех казенных стенах, беленых даже не известкой, а мелом, только по приезду студентов с каникул с мамиными пирожками.

Христенко оглядел победоносным взглядом компанию и снова крякнул.

- Вот ежели бы я не знал какая ты, Шихман, .... самая, что ни на есть безобидная .... составляющая нашего коллектива, - начал он говорить, с трудом себя сдерживая и подбирая слова, - а ориентировался только на твой хамский лексикон, то побил бы тебя сейчас половым ведром по голове, а блинов не дал ни за что.

Но зная давным - давно, понимаю, что для тебя лично переспать с женщиной, это как вроде бы совершить тринадцатый подвиг Геракла, или все равно, что слетать сейчас в космос, а главное вернуться оттуда живым и невредимым, что при твоем весе, пилотной подготовке и состоянии вестибулярного аппарата, извини, но вещь абсолютно нереальная. Ты в этом деле никак не ориентируешься, и если даже тебя, мой юный друг, увешать как елочку презервативами с головы до ног, толку будет не больше, чем у мартышки из басни с ее многочисленными очками. Поэтому слова эти твои дурацкие соотношу к уровню твоей незрелости, как ересь неподсудного пока подростка и от блинов не освобождаю. Погосян, дели на четверых.

- На троих, - поправил Толик, мечтательность которого резко сменилась сконфуженностью.

Он сел на кровати, глубоко провалившись в нее задом, так что среди двух колен торчало, мило улыбаясь, добрейшее лицо с большим симпатичным носом и круглыми красными ушами, а весь прочий организм провалился от стыда к полу.

- Ты что, отказываешься? Обиделся что -ли?

- Как можно? Но Соловейчика не будет.

- Так потом придет.

- Он больше не придет. Он перешел жить к брату и вещи забрал.

- А чего так?

- Так. Погосяна ленинской стипендии лишили.

Христенко открыл рот.

- Не черта себе, новостей у вас, как в песне: "Все хорошо, прекрасная маркиза". Говорите сразу уж, нас случаем не обворовали? Пожара не случилось? Политбюро не перемерло все в полном составе, пока я в гости ходил?

- Та нет, какой там пожар? Просто Погосян слинял с демонстрации, из-за этого все и началось.

- И что, разве Соловейчик жил на содержании у Юрика?

- Та не, я ж тебе говорю чистым русским языком, чтоб меня хохлы забили, Погосян смылся с демонстрации.

- Да я тоже смылся с демонстрации, и что с того, кто с нее не смылся то? Что за пожар?

- Ты тихо смылся и незаметно, как все нормальные люди, а Погосян громко и встав в героическую позу отщепенца. Вот, теперь остался без ленинской стипендии. Сам старший Соловейчик предлагал ему остаться и встать в шеренгу по восемь человек, так он же не захотел! Говорит: " Я пойду смотреть кино на утренний сеанс". Любитель кинематографа нашелся! И кому? Молодому коммунисту и члену факультетской парторганизации, ответственному за явку, такое говорить в прямо его лицо! Разве ж можно так грубить, а?

- Ты чего Юрик, впрямь белены объелся что ли?

- Я блины разделил, - лихо ушел от ответа Погосян, - можно кушать. Спасибо знакомой.

- Ладно, передам. - А Вовик зачем отселился?

- Как это зачем? Гриша Соловейчик сдал Погосяна с потрохами на партбюро, Погосян потерял ленинскую стипендию, то бишь бешенные бабки, место в профкоме, может еще чего потеряет завтра. А за такие дела можно получить компенсацию по шее, ежели в темноте, ночью, уж кто - кто, а старший брат Соловейчик все предусмотрел. Поэтому и забрал младшего из комнаты, вывел из - под удара, понятно? Соловейчики своих не кидают, не те люди. Я тоже благодарю вашу уважаемую подругу от всей души. У нас прямо настоящая масленица началась сегодня.

- Ага, дни солидарности трудящихся окончились. А завтра опять пост продолжится.

- Сегодня на меня Горганидзе так наорал, будто я уж не знаю, что и совершил. Как минимум из ППШ Дегтярева университетскую колонну всю положил прямо перед почетной трибуной.

- Из двух ППШ запросто можно, - согласился выпускник военной подготовки Христенко, - если под перекрестный огонь с двух флангов взять.

- Испугался, что его удар хватит. А потом мне опять отвечать. Не понимаю, что так волнуется?

Шихман вылез из своей кроватной ямы, и стал расхаживать по комнате, одновремено лакомясь блинчиками и от того как-то особенно аппетитно рассуждая вслух:

- Так это ж его основная кормушка - партийная работа, вот он и волнуется, отрабатывая тем самым спецпайковый харч. Судите сами, педагог он никакой, можно сказать хреновый, научной работой не занимается, зато секретарем партийной организации какой уже срок пыхтит. Он к тебе профессионально подошел, как секретарь вот и все. Кормление свое честно отработал, как профессионал партийного фронта, проявив должную принципиальность. А вот зачем ты сделал глупость? Мне непонятно.

- Устал, - сказал Юрик.

Шихман посмотрел на него с некоторым сомнением, доел последний блин, облизал пальчики и выдохнув: "Эх, ма!", раскинулся в прежней романтической позе на кровати, глядя в потолок.

22.

На завтра комсомольский секретерь нашла его снова, приблизившись танцующей походкой. За версту виден большой стаж в коллективе народной самодеятельности. Секретарские веки накрашены небесно - голубым цветом, но глаза смотрят по мужски твердо.

- Деканат со своей стороны лишает тебя стипендии до конца года, а в том году не дадут общежитие.

- Не слабо. А почему бы сразу не выгнать?

- Скажешь тоже.

Юрик нахмурился. Неужели он так сильно провинился? Или профессионалы идеологического и организационного фронтов рады демонстрировать на нем свою профессиональность, считая его дохлым ишаком, которого не грех попинать? Допустим, ленинская стипендия - это кормушка. Отняли, черт с ней, он не заплачет. Место в профкоме? Да гори оно сильным пламенем, он рад и счастлив не встречаться более с плезиозаврами большевистской идеи: красной мадьяркой Беллой Ивановной и латышским стрелком - баронетом того же цвета Валдасом Шукисом.

Однако стипендию отличника заработал честно отличной учебой. Неужели партком и деканат открыли соревнование между собой, кто круче наподдаст Юрику Погосяну?

Но он же не давал согласия участвовать в параолимпийских играх по избиению младенцев, тем более, что младенец то давно вырос. Неужто не заметно? Неужто они не понимают?

- Разве имеют право не давать общежитие пятикурснику?

- Я же тебя предупреждала, это пахнет политикой! А где политика, там никаких правил человеческого общежития нет и быть не может. Ленин как сказал?

- Как?

- Для нас все хорошо, что хорошо для построения коммунизма. Плохо ты изучал классиков марксизма - ленинизма, а еще отличник.

- Спасибо, что предупредила. Это не политикой пахнет, а обыкновенным свинством. Приказ уже висит?

- Еще пишут.

Юрик пошел в деканат. Пора показать дяденькам, что он уже не мальчик, который раньше позволял себя пинать почем зря! Политики нашлись, он покажет им политику! Забитого голодного первокурсника, которому негде спать, больше нет. Есть почти пятикурсник, за плечами которого больше года работы в профкомовском змеюшнике за одним столом с провокатором КГБ, которому он не поддался. А уж деканат он как - нибудь обует в белые тапочки, упакует, в гроб положит и музыку закажет, - все за их счет.

Перед дверью в деканат он состроил самую постную из возможных имеющихся рож, постучал и осторожно заглянул в предбанник одной головой, оставив тело в коридоре. Прямо напротив двери, в углу, сидела за своим столом секретарь деканата Феодора Кузминична и что-то набивала на пишущей машинке.

- Здравствуйте. Можно войти?

Оторвав глаза от бумаги Феодора Кузминична натолкнулась на вопросительный взгляд Погосяна, даже несколько отпрянула, кивнула головой и нахмурилась. Сделалось ясно, на кого она долбает приказ двумя пальцами. Еще в предбаннике стояли оба замдекана Хвостов и Рутман. Завидев вошедшего они повели себя по - разному: Рутман совсем отвернулся к окну, а Хвостов вроде даже и обрадовался:

- Ба, дезертир праздничного фронта явился? Что, недолго музыка играла, остался опять безо всего, гол как сокол? А вот, впредь тебе наука будет, зазнался уж очень. Не хочу на демонстрацию - желаю в кино! Вот и получай теперь немое кино на полную катушку. Да кто ты такой, чтобы уходить? А? Преподаватели - доценты стоят, завкафедрами стоят ждут, декан стоит, ректор и тот стоит, ждет, ничего, а ему видите ли некогда! Он видите ли в кино опаздывает! Что, теперь просить прощения прибежал? Умолять? В ногах валяться? Эх, ты! Отличничек!

- Нет, - сказал Юрик, - я декану заявление принес, - подошел к Рутману, достал из кармана лист, свернутый в четверо и подал.

- Что в письменном виде? - Восхитился Хвостов, - вот что значит профсоюзная бюрократия, прошел школу коммунизма, да? В письменном виде все оформляешь? Ну-ну. И что он там опять понаписал за нижайшие просьбы? - Сбоку сунул нос в бумажку.

- Так, декану, от студента 4 курса, ишь, все оформил, ... заявление ... Прошу ... что? Отчислить меня по семейным обстоятельствам? - Ты что? Ты что тут ... дурака нам валяешь?

Юрик спокойно пожал плечами.

- Никого я не валяю. Просто знаю, что меня лишат стипендии в этом году, а на следующий год останусь без общежития. - Он кивнул на лист, зажатый в пишущей машинке секретаря. - В таких условиях просто не остается никакой возможности продолжать обучение в борисовском университете. Так как никаких дополнительных финансовых источников я не имею.

- Погоди, - сказал Рутман, - ну отчислишься ты из нашего университета, уедешь домой, а что делать будешь? Без образования останешься?

- Почему? - Удивился Погосян поразительной тупости замдеканов, - у нас в Петровске тоже есть университет, сейчас же их везде пооткрывали, университетов этих, как собак нерезанных. С моими то оценками, да меня завтра же там без лишних слов восстановят на четвертый курс. У них в группе математиков тоже народу мало осталось, половина повылетала. Сдам летнюю сессию опять на пятерки, а на будущий год буду, как полагается, писать диплом, получать повышенную стипендию и жить себе спокойно в родном доме, с мамой, а не снимать угол у каких-нибудь алкоголиков борисовских. Да и нет у меня денег ничего снимать. Так что в данной ситуации для меня это лучший выход. Декан у себя?

Он спросил у Феодоры Кузминичны с деловитым спокойствием и протянул руку забрать заявление у Рутмана.

- У себя, - секретарь перестала печатать. Ни на кого не глядя, она сняла очки и начала неторопливо протирать их платочком, показывая, что сто раз перепечатывать приказы по поводу одного Погосяна ей чертовски надоело.

Замдеканы озабоченно посмотрели друг на друга и мгновенно выражения их лица поменялись на диаметрально противоположные: Хвостов из веселого вдруг сделался жутко серьезным, а Рутман как-то подобрел нижней губой и глазами, которые мягко, заботливо заморгали, улыбнулся, однако бумажку из рук не выпустил, хотя больше и не читал, чего там читать, кроме подписи и даты? Руку опустил, задумчиво, по - доброму подавшись к Погосяну, словно собирался всем своим большим телом в красивом добротном костюме немедленно выступить на его защиту.

Юрик отлично все понимал, с пристрастием глядя во все глаза, за начанающимся по его воле спектаклем, сценаристом которого он принародно выступил. Замдеканам сейчас предстояло играть только для него, единственного своего зрителя. Феодора Кузминична не в счет, она молчаливая массовка.

Вводными для учебного спектакля были два положения.

Первое: пятикурсники - дипломники для деканата являются золотым фондом. По ним есть план выпуска, если этот план недовыполнен, значит деканат плохо работает, что обжалованию не подлежит со всеми вытекающими отсюда неприятными последствиями, идущими из ректората и даже минвуза.

Плохо, когда уходит любой пятикурсник. Пятикурсника надо тащить за уши до диплома, чтобы не испортить показатели. Все отчисления заканчиваются на третьем курсе, когда число студентов вдруг сравнивается с минимальным плановым показателем выпуска. И двойне плохо, если с почти пятого курса отчисляется отличник, это уже, простите, хлещет по реноме, как по щекам.

- Погоди, не все еще потеряно, - сказал Рутман, и с бумажкой зашел в кабинет декана, крепко притворив за собой дверь.

Юрик сел на стул, положил ногу на ногу, как дома, и стал ждать. Хвостов злобно посмотрел в его сторону, однако ничего не сказал. Феодора Кузминична принялась хрустеть пальцами. Из-за двери доносился удивленный голос декана и приглушенные рокотания Вилли Теодоровича, который в волнительных ситуациях начинал мило картавить. Впрочем, это продолжалось весьма не долго.

Вилли Теодорович выскочил, опять осторожно прикрыл дверь и сказал:

- Карашо! Нормально все будет, Юра, ты не беспокойся. Твое положение конечно в данном случае безвыходное и мы просто обязаны помочь. Приказ отменяется. Нельзя человека наказывать дважды, а по сути даже трижды за одно и тоже! - Вилли Теодорович при этих словах внушительно глянул на Хвостова, который поджал губы и наклонил голову вперед, собираясь с кем - то бодаться, но Рутман уже спешил сделать разворот к секретарю:

- Феодора Кузминична, ничего не поделаешь, придется еще раз перепечатать!

- Я так из знала, - сказала Феодора Кузминична, доставая пачку бумаг из машинки, а из нее выдергивая копирки.

- Значит так. - Распоряжался деловито и с удовольствием Рутман, - здесь надо написать: назначить стученту такому то студенту 4 курса группа такая то стипендию в размере сорок рублей. А следующий приказ о лишении общежития вовсе выбросить.

- Не согласен, - сказал Юрик, - я отличник, мне как отличнику полагается стипендия пятьдесят рублей. - И требовательно посмотрел не на Рутмана, а на Хвостова.

Тот встретил взглял, не выдержал, взвился:

- Что, условия ставишь?

- Ставлю! А что мне остается? Чтобы меня асфальтовым катком в лепешку, а я молчал, да? Ходил голодал, углы снимал, а вы полные портфели с деньгами таскали?

Последняя фраза вырвалась у него без внутреннего согласования, однако он совсем не пожалел об этом, и продолжал смотреть на Хвостова с такой же ненавистью, как тот на него. Фразу можно было понять двояко. Поэтому Рутман не вмешивался, только с недоумением взирал на них, вздернув брови. Борьба взглядов продолжалась секунд пятнадцать. Вдруг Хвостов развернулся и выскочил из предбанника деканата в коридор. Практически бежал с поля боя!

- Хорошо, - сказал Рутман еще больше поднимая брови и закрывая за Хвостовым двери, - хорошо. Это правильно. Я просто забыл, пишите Феодора Кузминична: пятьдесят рублей. Юра, не расстраивайтесь, все будет нормально. Идите и учитесь, будет вам и стипендия, будет и общежитие. Я ручаюсь.

"Не замдекана, а золотая рыбка, - подумал Погосян о Рутмане, покидая деканат с чувством не зря потраченного времени, - а вообще то надо было отчислится. Сел бы завтра на поезд и не видел никогда ни Хвостова, ни Горганидзе, ни братьев Соловейчиков, ни Грум-Канавина. Эх, учился бы дома, за милую душу!"

Но что-то подсказывало ему, что в домашнем университете обязательно найдутся все вышеперечисленные персонажи. А вот найдется ли второй Вилли Теодорович или бабушка Сахалинская, или Шихман с Христенко, Колокольчик, Рифкат с Муратом, Эля Грамм и еще множество других, к которым он привык - остается под большим вопросом. Действительно, что за университет без всех этих людей? Просто шарага с вывеской.

23.

- Мальчики, к вам можно? - Постучала и покричала в дверь староста группы Белочкина.

В одну секунду Шихман спрятал под подушкой трусы, майку, растянутые хэбэ, висевшие на кровати и добросердечно разулыбался в сторону двери. Он был полностью готов к визиту дамы.

- Заходите!

- Нет, нет еще! - Христенко одной рукой пытался смахнуть со стола в мусорное ведро кучу шелухи от семячек, а другой подчембарить рубаху.

- Так заходить или нет?

- Нет пока, - находясь на грани истерики, Христенко ликвидировал последние прорехи в своем внешнем виде, застегивал пуговицы в ширинке брюк.

Юрик критически осмотрел его лохматую голову, распухший нос, потом поглядел на ширинку Шихмана, свою ширинку, после чего сказал:

- Входите, пожалуйста! Мы готовы!

Голенастая староста большими скачками пронеслась к столу.

- Чего вы меня держите в коридоре? У меня же деньги! Юрик, распишись за стипендию. А вообще сплетни ходили, что под чистую лишат всех наград, а смотри - ка оставили кой - какое содержание.

- Значит заслужил человек авторитет в массах, - объяснил Христенко, с важным видом проходясь возле стола, - что же за один проступок все сразу отнимать?

- Ой, да у нас за один неправильный шаг могут и конфискацию имущества произвести, и одновременно расстрел дать в воспитательных целях.

- А вот это как раз очень логично, - вступил в приватную беседу Шихман, успевший еще втихаря побрызгаться одеколоном, - зачем мертвому имущество, правда?

- Точно, - согласился Христенко, - оно ему как мертвому припарки. На дороге все равно не бросят, где - нибудь прикопают и все дела.

- Вот тебе согласно ведомости, - еще раз пересчитала деньги староста, - раз ты Юрик у нас живой, значит денежки пригодятся. Распишись.

- Сколько?

- Пятьдесят, можешь пересчитать.

- Ура! - Подпрыгнул Юрик, достав кончиками пальцев потолок, - победа!

- Ленинскую стипендию человек потерял и еще радуется, - изумилась староста. Что творится, а?

- Дай, я тебя поцелую!

- Ну, уж нет. Вот чего нет, того нет. Увольте, пожалуйста, от ваших поцелуев, обниманий и этих самых .... штучек одноразовых. Нет, правда, что с вами, мальчишки произошло, почему вы все испортились разом? Обалдели и обнаглели. Ничего не понимаю. Пристают к девушкам среди бела дня с презервативами, да где это видано?

- Весна, кровь взыграла.

- Хамство взыграло, а весна здесь не при чем. У кого весна, тот в кино приглашает сходить, на танцы или просто пригласит погулять. А тут: "Я тебя хочу, давай это ... того ... этого". Обнаглели. Соловейчик - младший ведь в вашей комнате живет? На демонстрации ко всем девчонкам подряд с презервативом приставал, как сексуальный маньяк какой-нибудь из лесопарковой зоны, "пойдем, у нас комната свободная стоит". Девчонки говорят глаза у него как у замороженной рыбы при этом, точно ходячий лунатик движется, и ручонки свои бледные, тоненькие тянет. Тихий ужас, что творится.

- Нет, он здесь больше не живет, - вежливо проинформировал Шихман, словно экскурсовод в музее, - мы его выпроводили вон за такое нехорошее поведение.

- Можно сказать, вынесли вон на пинках, сексуальные маньяки нашему советскому обществу не нужны, - Погосян весело глянул в сторону Шихмана. - Мы сами с усами, в том смысле, что джентельмены высшей пробы.

- Да, пробу нам ставить некуда, - пригорюнился Шихман.

- А куда Соловейчика дели?

- К брату отправили, на поселение. А вообще маленький Соловейчик сроду такой был странный. Бывалоча чуть луна поярче, его начинает на постели трястись, пар из рта идет, хоть к кровати привязывай.

- Ой, лучше не вспоминай! Прямо на глазах морда вытягивается и шерстью обрастает, клыки блестят, глаза кровью нальются, морду к луне протянет, да как завоет!

- Хватит брехать то.

- А что слушаешь?

В дверь снова постучали.

- Входите, мы вас ждем! - Воскликнул Шихман радостно, что ему уже более ничего не надо прятать, и он готов для встречи следующих гостей - девушек. Юноши ввалились бы запросто,без всякого стука.

На пороге появилась Эля Грамм.

- О, - сказала Оксана, увидев ее, и быстренько нацелилась в свой список, - давай я тебе деньги здесь выдам?

- Я сама выдам, кому и сколько надо.

От этих слов, и главное взгляда Юрику сразу сделалось почему то нехорошо, он внутренне напрягся, приготовившись к грядущим неприятностям, окаменев на месте.

Произнеся свою загадочную фразу, Грамм жестом, похожим на известное нацистское приветствие швырнула в лицо Погосяна множество маленьких легких предметов, и пока они летели, Юрик испуганно думал, что его настигли семьдесят штук презервативов, а когда коснулись лица, понял, что это денежные купюры разных цветов.

- На свои деньги, подавись ими. - И повернувшись, вышла из комнаты.

- Вот это да! - Сказал Христенко. - Вот это сцена! Вот так бы каждый день заходила к нам девушка, и швыряла нам деньги в морду каждому, по очереди! Вот бы здорово было! А деньжищ то, а деньжищ! Мать моя женщина!

- И все мелкими купюрами, пятерки да десятки, - Шихман начал подбирать банкноты, натужно сопя при этом трудном для себя деле по сгибанию в области раскормленной поясницы.

- О, а я догадываюсь, откуда эти деньги, - воскликнула Белочкина, прижимая ладонь ко рту, как бы не разболтать.

- Откуда?

- Нет, ухожу, мне надо стипендию всем разнести. - Кстати, Юрик, я слышала, что Марик с беременной Грамм собираются разводиться. - И она быстро выскользнула вон.

- Так что это за деньги? А, Юрик? - поинтересовался Христенко.

- В долг давал, - сказал Погосян.

- Да, деньги к деньгам идут, - достал из - под стола последние бумажки Толик, - сколько здесь должно быть?

- Триста пятьдесят рублей.

Пересчитали, оказалось точно, триста пятьдесят.

- Займи двадцатник до получки, - попросил Христенко. - Впереди 9 мая, сам понимаешь, не идти же в гости с пустыми руками.

- На все выходные уходишь?

- Как приветят.

- Я бы тоже занял, да, знаю по опыту, как долги потом отдавать неохота, - сказал Шихман, - вон девушка ваша, аж в лицо швыряется своему кредитору. Понятное дело, берешь чужие и на время, а отдаешь свои и навсегда. По мне так лучше совсем не занимать.

Погосян ничего не ответил. Когда вам в морду бросают наличку, вырученную от продажи презервативов, тут поневоле начинаешь чувствовать себя сообщником пакостникого бизнеса.

Пахнуть они может быть и не пахнут, но уж больно противные на ощупь. Не желая оставаться в обстановке общей недоговоренности и вопросительных взглядов Шихмана, он собрался и ушел в читальный зал научной библиотеки. Пора взяться за свой несчастный функционал по настоящему, да и сессия не за горами, начнем подготовительный разгон.

Сразу сосредоточиться не удалось. Сидел и смотрел на окружающих с пустопорожним любопытством вокзального филера, не притрагиваясь к книгам, которые, оказывается, по прошлому опыту ужасно ему надоели. А вот люди напротив, теперь вдруг заинтересовали.

Он заметил впереди себя Сабирова, сидевшего также как и Юрик, за отдельным столиком, всю поверхность которого занимали исписанные листы тонкой желтоватой бумаги для черновиков.

Юрик покупал себе такую же из-за дешивизны при подготовке к экзаменам. Очень выгодно. Пачка в двести листов стоит всего полтора рубля.

Полностью поглащенный своими вычислениями, ничего не замечая вокруг, тот лишь изредка прерывал сверхскоростной бег шариковой авторучки, поднимал лицо к потолку, разглядывая старинные люстры, и осклабившись радостной гримасой мелко - мелко тряс нижней челюстью, будто беззвучно хохочущий человек. Посидев этак минуты три, вновь набрасывался на лист, чертя по нему стреловидные линии с такой скоростью, что в пятьдесят секунд записывая весь до последней строчки, отбросил, схватил другой, да ну черкать дальше!

Исписанные листы лежали у него повсюду, и даже на сидении второго стула, а один так вовсе валился под столом и Сабиров, не замечая того, елозил им ногой, обутой в старую плетенку, по вощеному паркету.

От вида падшего и попранного листа Погосян ощутил тяжесть в душе. В костюме и галстуке никто никогда не видел лучшего математика курса. Зимой с первого курса одни и те же пальто, ботинки, шапка. Правда, деканат ни разу не лишал Рифката стипендии и всегда обеспечивал койко-местом, без очков видно, что материальное положение его много хуже, чем у того же Юрика.

Сабиров не сделал ни одного шажка в сторону улучшения. Не строил профкомовской карьеры, не был ленинским стипендиатом, не подрабатывал сторожем или дворником, и самое удивительное, ни разу не видели его хотя бы гуляющим с девушкой. Человек всецело находился под каблуком царицы наук.

Впору было восхищаться такой целеустремленностью обычного смертного, и просто рахметовским пренебрежением к любым материальным благам. Но сделать это сейчас было трудно по причине наличия на лице непроходящей гримасе счастья человека, достигшего своей великой цели. Лишенной всего человеческого, застывшего, как памятник зевоте.

Бедный, бедный Рифкат! - Вот, что подумал Юрик, вздохнул и перевел взгляд. После увиденной картины, учебники стали ему еще менее притягательны, черт бы их подрал и выбросил куда подале!

Он вспомнил Олю из Нефтянска, мимолетом обретя в себе чувство их прощального объятия в аэропорту. А что, если завтра поехать в кассу аэрофлота, купить билет и махуть в Нефтянск на праздник 9 мая? Деньги у него есть, много денег, вот будет победа так победа! Жаль только, что выбросил адрес, но найти дом при желании всегда можно.

Нет, он не в состоянии заниматься сегодня, когда по всему телу бегают мурашки, и в спине застряла длинная и тупая как деревянный самурайский меч судорога.

Их Юрик увидел случайно в то время, когда они шли по - соседнему проходу, выбирая себе подходящий столик для занятий. Неся перед собой стопку книг, впереди шествовал высокий представительный мужчина с белым пятнышком седины в черных блестящих волосах, лет эдак сорока, не меньше.

Женщина торопливо шагала за ним следом, будто ничего не видя, на шум его шагов, рука ее была протянута вперед, как бы указывая на того, кто ее сюда привел. На губах играла потаенная улыбка ожидания, смешанного со смущением, говорившая всем, кто обратил на них внимание: "Вы уж извините нас, пожалуйста, мы тут посидим немного за столом, вы товарищи не обращайте на нас внимания, мы очень - очень тихо, никому не помешаем".

Слепой она, конечно, же не была. Но влюбленной - да. Очевидно. А между прочим дама в возрасте, тоже за сорок, и все как девочка краснеет от постороннего взгляда.

Мужчину - преподавателя Юрик встречал в коридорах университа не раз, тот обладал слишком запоминающейся внешностью. Женщина скорее всего просто знакомая, которую он завел в библиотеку посидеть, явно посторонняя. А что? На входе читательский не требуют показывать. Но повел не в свой профессорско - преподавательский зал, а в общий, огромный, шумящий как улей, где никому, ни до кого нет дела. Хотят поговорить? Нет, нет и нет! Не поговорить.

Они сели за один столик впереди, рядышком, сдвинув стулья, открыли какую - то книгу перед собой и уставились в нее оба, накрепко прижавшись телами.

Больше им ничего не надо, только сидеть вот так и все. Это их объятие. И уж точно она не жена ему. Просто сесть, прижаться друг к другу и испытывая жгучее наслаждение. Сидеть часами. Юрик поскучнел.

"Неужели и пожилом возрасте люди не освобождены от этого? - С тоской подумал он, - это же сколько лет еще придется терпеть?".

- Что, подглядываешь?

Погосян испуганно вздрогнул. Рядом стоял Рифкат, озорно грозя пальцем:

- Я видел, как ты за мной подсматривал! Зря!! Все равно ничего не поймешь, - он положил на стол пачку листов, исчерканных волнистыми линиями, подобные которым рисовал на лекциях у бабушки. -Вот здесь решение 18 - ой гипотезы! Но граждане могут не беспокоиться, оно надежно зашифровано по особой системе, и скрыто от их глаз и ушей. Никто в мире кроме меня не в состоянии этого понять! Кстати, если я сейчас умру от счастья, ни один человек в мире еще лет сто не сможет ее доказать!

Юрик подумал, что Рифкат балдеет, и недоверчиво усмехнулся, чем вызвал бурный словесный водопад.

- Представляешь, как все тонко устроено в мире? Все держится на одном честном божьем слове! Но я не умру! Нет!! Что, интересно, небось, тебе узнать мое доказательство? Да ведь? Но не ранее, чем доложусь на кафедре, понятно? Впрочем, нет, я расскажу, а они сопрут, и напечатают в Докладах Академии наук под своими именами, знаем эти штучки! Хорошо наслышаны! Тут одни воры, нельзя никому доверять, никому, ни единому человеку, а твой Грум - первый вор.

На днях подкрался тихонько ко мне на цыпочках, здесь же в библиотеке, и спрашивает: " А что это вы такое пишите?" Лиса! Так я ему и рассказал, держите карман шире! Такому только откройся - в раз стыбзит, и докторскую свою долгожданную, наконец - то защитит, и в академики вылезет, он об этом только и мечтает! В розовых снах видит! А вот шишь с маслом твоему Груму! Все зашифровано, и не для ваших умов расшифровать это. Понял?

- Конечно.

- Прямо груз с плеч свалился, насколько мне сегодня полегчало, ты даже не представляешь! Ужасная легкость в голове. Теперь бы лучше всего поехать доложиться в институт математики в Новосибирск. А потом очень быстро в Москву! Одно теперь боюсь - украдут. Украдут собаки ведь? А? Как считаешь?

- Нет, все равно ничего разобрать не смогут.

- Одна надежда на это. Когда своих мозгов мало, то чужих все равно не занять! С другой стороны, хоть вдохновенье не продается, но можно рукопись продать! Им бы только рукописью моей завладеть и продать подороже, на кой им вдохновение нужно! Знаешь, что думаю? Что все они, те кто здесь сидят днями и ночами, только напрасно штаны протирают. Ты в том числе. Честно слово говорю, зря стараетесь!

Успокойтесь, товарищи, Рифкат Сабиров все самое трудное в математике уже решил, а вы и не знаете, пыхтите, и здесь, и по всему миру, - прикрывая рот ладошкой, он самодостаточно рассмеялся, - пыхтят, строят из себя невесть что, разоделись в костюмы с галстуками, а на самом деле одни полнейшие ничтожества! Нет, не поеду я ни в Москву, ни в Новосибирск, бесполезно их убеждать!

- Почему?

- Уничтожить постараются, и стибрить мои мысли. Прохиндеи, сам понимаешь! У них наверняка шифровальные машины есть. Сначала разошлю доказательства во все академии мира. Первым делом во Французскую академию обязательно, затем в Лондонское королевское общество, американское научное общество и еще итальянцам, пожалуй. Да, и в Академию наук СССР Келдышу тоже. Но ты никому, понял?

- Само собой.

- А за мной не ходи. - Рифкат быстро вернулся к своему столу, сгреб бумаги в рыхлую кипу и, воровато оглянувшись, запихал себе под рубаху. После чего выбежал из зала.

Не смотря на предупреждение, Юрик тоже сдал книги и поспешил на выход, более всего опасаясь, что там Рифката задержит контролер, и чего доброго вызовут милицию. Но пожилая старушка читала за столиком журнал, приспустив очки на кончик носа, и ни на кого не обращала ни малейшего внимания. Действие романа полностью захватило ее.

На почтовом столе он нашел для себя сразу два письма: от матери и от Кати, как будто они сговорились послать вместе.

В своем письме мать писала, что по направлению лечащего врача она в середине июня снова будет ложится в стационар, и было бы хорошо, если он к этому времени уже сдал экзамены и приехал домой. Если для освобождения от третьего трудового семестра нужно прислать справку, то врач даст.

"Обойдемся без справки, - подумал Юрик, - пусть только попробуют не отпустить!". Катя сообщала, что ждет с нетерпением июля, когда в Петровск приедет на гастроли московский театр. Родители обязательно достанут билеты на все спектакли, и Юрику тоже. Она его очень ждет. Непонятно, кого ждет: Юрика или театр? Скорее всего московский театр, потому что тот бывает в Петровске гораздо реже, чем Юрик.

Было уже около восьми часов вечера, он торопливо зашел в буфет, где непоколебимо спокойная буфетчица доторговывала остатками продовольствия, в том числе холодной утрешней, застывшей в стекло яичницей, на которую не всякий проголодавшийся решит покуситься. Даже пельменей не осталось. За столиком в темном углу сидели Рифкат и Марат.

Он взял сто пятьдесят грамм колбасы, полстакана сметаны, помятую сахарную булочку, стакан теплого чая, и подсел к ним.

Рифкат сморщился, посмотрев на его колбасу, будто знал, что она отравлена мышьяком. При каждом телодвижении его рубаха шелестела шифрованным доказательством 18 -ой гипотезы.

- Мне кажется, что мы с тобой слишком часто стали встречаться, - проронил он, хищно догрызая коржик и прихлебывая какао. - Учти, моих бумаг тебе век не видать. Ни за что. Напрасно только сети расставляете, я все отлично вижу.

- Не собираюсь выкрадывать у тебя никаких секретов, - ответил Юрик, пытаясь выглядеть как можно добродушнее, - если хочешь, пересяду за другой столик.

- Жучок уже поставил, небось? Знаю ваши фокусы, да ладно сиди, я сам ухожу. Приятного аппетита! - Он отнес свою посуду на приемочный стол, а в дверях показал язык.

- Тебе не кажется, что ему пора к врачу?

- Нет, не кажется. - Марат тоже брал булочку с сахаром и теперь с удовольствием макал ее в сметану, запивая чаем. - На днях за ним приедет отец, заберет домой, в деревню. Там он вернется в нормальное состояние быстрее, чем под уколами. Деканат обещал дать академический отпуск на год.

- Да, дома лучше, чем в больнице. А как ты думаешь, он получил хоть какой - нибудь реальный результат?

Марат ласково посмотрел на Погосяна. Вздохнул.

- Сметана сегодня кислая, как лимон. Ты хочешь, чтобы я разбирался в его записях, и на этом сам свихнулся?

- Жаль, Рифкат самый талантливый из всех нас был.

- И остается. Вот погоди, деревенским молочком подлечится и снова за дело. Чего расстраиваться? Ничего страшного не произошло, чуть - чуть поехала крыша, так это обычное дело, сплошь и рядом случется от больших перегрузок, все поправится.

В дверях снова возник Рифкат.

- Эти перекрыли черный вход, - сказал он.

- Кто? - Вдруг заинтересовалась невозмутимая буфетчица.

- Кто, кто, - Марат встал, и понес свои тарелки, - ОБХСС конечно. Сейчас проверку начнут. У вас колбаса соевая или мне это только показалось?

- С чего соевая? Обыкновенная докторская колбаса. Скажут тоже, соевая.

- А сметана точно кефиром разбавлена один к одному, - констатировал Марат официальным голосом на прощание, уводя Рифката в обход, по парадной лестнице, еще не занятой на ночь вездесущими ворами математических идей.

Буфетчица хмыкнула негромко: "Вот, люди!", после чего плавно скрылась в подсобном помещении. Юрик понес посуду на сдачу, и услышал ее голос. Она разговаривала с мужиком, забирающим вечером воду из - под сваренных пельменей и все прочие буфетные отходы во флягу своим свиньям, должно, за очень небольшую плату.

- Эт зачем ты сметану то туда вылила? - С болью в сердце спросил мужик.

- Скислася. Твои свиньи все сьедят. Давай, по - быстрому езжай отсюда.

- Да известно дело они махом сожрут. Но сметану то я бы и сам, черт с ней, что с кислась, не окосел бы. У меня же термос еще имеется, а котлет вонючих не было сегодня?

- Не было, все съели, да езжай, ты езжай, господи боже мой.

Когда Юрик вышел из буфета, мужик уже потащил флягу к выходу, он возил ее зимой на санках, а теперь на детской коляске.

В комнате за столом сидел Шихман весьма удачно вписавшись по дуге в стул, на котором развалился, стол, на котором полулежал, и стакан с чаем, который держал в руке, и из которого иногда отхлебывал, после чего удовлетворенно вздыхал, будто нюхал цветущие каштаны в киевском парке культуры и отдыха.

- Твои пятьдесят рублей знаешь кому отдали?

- Какие пятьдесят рублей?

- Ты получал ленинскую стипендию в сто рублей?

- Получал.

- Вот. А теперь получаешь просто повышенную в пятьдесят. Куда девались пятьдесят рублей? Простой вопрос.

- Ну, мало ли. Откуда мне знать?

- Твои пятьдесят рублей отдали Соловейчику - младшему, который и стал отныне и навсегда Ленинским стипендиатом по закону сохранения бюджета факультета в межсезонье. Старший брат реквизировал денежку и по-родственному отдал младшему. Вот так и живет простая коммунистическая семья.

- Раз коммунистическая, значит им на роду написано быть ленинскими стипендиатами.

- Ошибаешься, эти всегда будут иметь по максимуму, хоть при коммунизме, хоть при капитализме.

24.

Палата располагалась на первом этаже, поэтому разговаривать можно было прямо из больничного двора, через открытую форточку. Когда мама подошла из темной глубины палаты, он сначала не узнал ее, и снова крикнул:

- Мне Погосян пригласите!

Но маленькая старушка в байковом халате, и белом платочке и не отошла, как предыдущая больная, и не освободила место для его матери, она только улыбнулась понимающе, вот тогда он ее признал.

Юрик прижал к оконному стеклу зачетку с экзаменационными пятерками. Про то, что его лишили ленинской стипендии, говорить не решился.

А Кате рассказал, и это ее очень расстроило.

- Не мог немного еще постоять, подождать? - Спросила она, имея в виду все то же злополучное первое мая, - сам говоришь, погода была хорошая, неужели трудно немного потерпеть? Вот знаешь, одного восточного мудреца спросили, что главное в семейной жизни? Он взял лист бумаги и долго - долго что-то писал. Оказалось - тысячу раз одно и тоже слово - терпение. Неужели нельзя было немножко потерпеть?

- Да вышло у меня все терпение. Надоело. Не хочу больше.

- Что не хочешь?

- Ничего.

- Ну и ладно. Сядь, отдохни, - она шлепнула ладонью по дивану рядом с собой.

- В вагоне насиделся и належался. Постою. Видишь, какое дело, профкомовскую карьеру, как и любую другую, в том числе и партийную, я делать не собираюсь, мне это противно, мягко сказать душа не лежит ко всем этим собраниям заседаниям, отчетам и постановлениям, а особенно подсиживаниям и подлеживаниям.

- А у кого лежит? Но без общественной работы ты и научную карьеру не сможешь сделать, тебя просто в аспирантуру не возьмут.

- Возьмут, никуда не денутся, если результаты будут. Все-таки математика - это объективная наука, не то что ваша литература: про Бабеля и Маяковского можно диссертацию писать, их революционное творчество достойно исследования, а про Есенина и Булгакова нельзя.

- Про Булгакова уже тоже можно.

- Уже можно? Я тебя поздравляю!

- Кстати, - на лице Тани отразилось смятение, - ты знаешь, что Булгаков довольно продолжительное время принимал наркотики?

- В смысле?

- Он был сельским врачом и пристрастился к морфию.

- Булгаков наркоман? А людей он при этом грабил? Может, разбойничал, грабил, убивал под этим делом?

Катя испуганно покосилась.

- Да вроде нет. Несколько лет принимал наркотики, потом бросил и наркотики и жену, которая была ему чрезвычайно предана.

- Тогда это его личная самоубийственная трагедия. Диссертанту он не подсуден. Но я вижу, твое мнение о Булгакове резко изменилось в связи с такими вновь открывшимися подробностями?

- Как о человеке, - да. Как о писателе - нет.

- Так может взять пока не поздно Бабеля на диплом, или Серафимовича? Или Николая Островского вместе с Верой Инбер?

- Нет, я уже выбрала Булгакова. Это относительная новизна, нет изъезженной колеи, здесь можно копать и копать, материала очень много. За лето надо прочитать все источники, думаю съездить в Москву в Ленинку, и вообще походить по местам, найти "нехорошую квартиру".

- А я решил летом тоже пописать диплом, только в нашей библиотеке.

При первой встрече они ни разу не поцеловались. Он так и не присел к ней на диван. Почему то целоваться не хотелось. Из скромности Катя внутренне с ним согласилась, она тоже считала, что надо привыкнуть друг другу после длительной разлуки. Бурные объятия не в ее стиле.

Но на прощание у дверей она все-же чмокнула в щечку, хотя естественно, ни о каких балетных пробежках с распахнутыми крылышками - руками речи больше не шло. Просто из кухни вышла ее мама, и Катя, сразу осмелев, подошла и поцеловала, что напоминало о том, что намерения ее по -прежнему остаются весьма серьезными. Также она вытребовала себе право иногда ходить вместе с ним в больницу, навещать маму Юрика.

Два раза они встречались в библиотеке, чтобы заниматься вместе. Однако привычка читать на своем удобном диване, накрывшись пледом, победила, Катя вновь перешла на комнатное положение, тем более, что любые книги, которые находились в библиотеках города, могли легко достать ей родители. Катюше оставалось только лежать и читать, не тратя сил на беготню. У нее было не очень много энергии, и она старалась расходовать ее как можно более экономно.

Погосян пытался заниматься каждый день, и делал это недели две или чуть более, но постепенно выяснилось, что городская библиотека Петровска чрезвычайно бедна спецлитературой по математике, не говоря уж о современных научных журналах. Здесь практически ничего, кроме учебников, и нет. Он был вынужден прекратить посещение читального зала, думать с листочком и карандашом можно и сидя на скамеечке в огороде. Для этого совсем не обязательно тратить полтора часа на дорогу в библиотеку и обратно.

В июле приехал долго и с восторгом жданный всей местной интеллегенцией московский театр. На первый премьерный спектакль Катя и Юрик отправились вдвоем, ибо удалось добыть всего два билета, и выбор, кому из семьи идти, как и в случае с киргизским балетом, опять пал на них.

Паркет местного театра блистал зеркалом катка в Новогоднюю ночь, самая большая в Сибири театральная люстра сияла хрусталем, искрилась драгоценными изумрудами, топазами и даже сапфирами, благодаря законам преломления и разложения света в спектр.

По ковровой дорожке, коей устлана мраморная лестница на второй этаж, осторожно ступали начищенные до блеска штиблеты и прелестные туфельки на шпильках, а сами зрители походили на тщательно скрывающих свой испуг первоклашек, которым мамаши семь дней подряд до великого события так самозабвенно драили носы и чистили уши, что первого сентября эти места блестели на особицу.

Когда парочка расположилась на своих местах, Юрик понял, что катин папа еще не потерял вес в городе. Они сели не в первый ряд, где в нос зрителю со сцены летят клубы пыли от танцев, а девятый, перед коим проходил широкий проход, с постеленным на всю длину и ширину красным паласом, на котором тоже отлично вытянуть ноги и действительно отдохнуть и получить удовольствие.

Согласно военному табелю о рангах борисовского дома офицеров, то был генеральский ряд. Конечно, в Доме офицеров не было индивидуальных директорских лож, нависающих прямо над сценой, но в театре директорские ложи занимали партийные боссы с семьями. Тут уж как говорится богу - богово, а номенклатуре - номенклотурово.

Позади них среди зрительского зала высилась огромная телевизионная камера, установленная на несколько рядов сразу, сооружение с небольшую голубятню на четырех здоровенных ногах. Спектакль собиралось записывать местное телевидение для последующей трансляции на все городские массы.

Все было отлично. Юрика охватил священный трепет перед настоящим столичным спектаклем. Катенька не трепетала, но светилась: "Вот видишь, говорило ее сияющее лицо, почти все время обращенное к нему, отмытое до немыслимой чистоты и потому немного красное, - вот видишь как тут чудесно, а ты не хотел идти!".

Юрик не то, чтобы не хотел. Напротив даже, ему было очень интересно посмотреть. Однако отбирать второй раз подряд место у катиной мамы или сестры, все же казалось чрезмерно эгоистичным поступком. Но мама и Катенька настояли, чтобы на первый спектакль они сходили вдвоем. Неизвестно, что думали по этому поводу младшая сестра или папа, им не было предоставлено случая высказать свое мнение Юрику.

И вот они в зале, на генеральском ряду, с красным паласом под ногами, даже не верится, что у самого штаны без лампас, и сейчас вот - вот тихо погаснет, и начнется московский спектакль, случай для Петровска невероятный, как сон в майскую ночь.

К ним вдруг подошла администратор. Тоже, по случаю московской премьеры, завитая, закрученная и отлакированная, затянутая до отказа в лучшее свое платье, сшитое по молодости десять лет назад, в которое едва теперь уместилось зрелое женское тело.

Платье было прочным, очень тонким, пошитым из хорошей, крепкой материи, вроде парашютного шелка. Оно сильно натянулось, обтягивая феноменальный рельеф зрелого тела, но не рвалось.

Вдобавок к внешнему виду, у администраторши еще высокий сильный голос оперной певицы.

Она встала перед Юриком, уперев руки в мощнейшие бедра, едва не задевая его колени, и не терпящим возражений голосом, потребовала предъявить билеты.

Юрик замешкался. Он со стыдом пытался не попасть глазами на обтянутый низ живота, атаковавшей их женщины, пока доставал из кармана билеты.

"Зачем так одеваться в ее позрасте? Что она хочет этим сказать?"

- Вот, пожалуйста, мы сидим на своих законных местах.

- Встаньте, и перейдите на двадцать второй ряд, - громко, победоносно объявила администратор безопеляционным тоном, будто только что самолично, с риском для жизни, поймала двух зайцев - безбилетников и спрятав руку с билетами в район обтянутых ягодиц.

Весь театр смотрел на них.

- С чего это вдруг? - Удивился Погосян, - идти со своих мест? Никуда не пойдем.

- Попрошу мне тут не возражать! - Возмущенно воскликнула администратор, сжав желваки мощных ягодиц. - Когда вам говорят встаньте и перейдите, то надо встать и перейти, потому что я отвечаю здесь за порядок, а не вы!

"И почему они называются работниками культуры? Все эти люди?, - думал Юрик, с сожалением глядя на испуганно сжавшуюся в кресле Катеньку, - и в борисовской филармонии уроды какие-то и у нас, похоже, служительницы муз не краше. Впрочем, это следует из определения. Если газета простенько и со вкусом называет себя "Правдой", чего можно от нее ждать? Естественно, лжи. А если есть министерство культуры, то, что там за люди?

- Даже и не подумаю. Отдайте, пожалуйста, билеты назад, за них деньги заплачены. У вас что, начались учения по гражданской обороне, что ли?

- Юрик, - взяла его за руку Катя, - а может пойдем перейдем?

- Да никуда я не пойду, с чего вдруг? По какой причине? Пусть объяснят.

Тем временем на помощь нехорошо обтянутому администратору примчались три закоренелые билетерши, они окружили сидящих плотным кольцом, и принялись махать перед их носами руками, предвещая страшные кары.

- Это что ж за наглость такая? - Воскликнула черненькая.

- Почему не подчиняетесь администрации? - Кричала крашеная охрой рыжая, с пегими проплешинами.

- Смотри какой фрукт расселся тут, - притопнула в нетерпении третья, - вот ведь безкультурщина! Дикий народ пошел, просто дикий! Ему говорят встань и уйди, а он совсем ничего не понимает! Дундуки какие - то, прости господи!

- Сейчас наряд то вот позовем!

- Зовите. А мы сидим на своих местах, и никуда с них уходить не собираемся. Или спектакль отменили? Тогда вежливо извиняться надо, а не орать.

- Какой молодой, еще материнское молоко на губах не обсохло, а уже несознательный! Старшие стоят перед ним, упрашивают освободить место, а он ни в какую!

- Разве мы в трамвае?

- Мы в культурном учреждении, молодой человек, и вас просят выйти на двадцать второй ряд, чего непонятного?

- Но наш ряд девятый, мы за него деньги платили.

Администраторша раcширила грудь, расставила ноги шире плеч, отчего выпуклость приобрела просто угрожающие черты, на нее страшно стало глядеть. Материя конечно крепкая, но есть свои пределы и у коэффициента натяжения!

- Вы что, не понимаете русского языка? - Закричала она, - так я вам русским языком говорю - здесь будет размещена телевизионная аппаратура для показа спектакля по городскому телевидению! Вы что, хотите нам устроить срыв съемок спектакля?

- А зачем же вы продали тогда билеты на этот ряд?

- Молодой человек ... я вам повторяю русским языком ...

- Юрик, давай перейдем.

Администратор местной культуры была на последнем градусе гнева, еще чуть - чуть и, пожалуй, броситься бодать всех подряд.

Тоже разгневанный и одновременно смущенный Юрик, взяв Катеньку под руку повел ее в конец зала, где их поместили на крайние сидения, откуда уже не было видно сцены, а только чуть - чуть красный бархатный занавес. Опасаясь быть забоданными и растоптанными небольшим стадом билеторов, во главе с администраторшей, остальные зрители генеральского ряда поторопились тоже отдать свои билеты, и скорей бежать, куда уж сошлют, на самые задние ряды, на самые плохие места, под ироническими взорами прочих зрителей: "А впредь тебе мужик наука! Не садись мужик не в свои сани!". Ряд очистился от публики в айн момент.

Юрик понимал, что главную скрипку в данном мероприятии сыграла удивительным образом агрессивно обтянутая напоказ администраторша. Только сумасшедшая может рекламировать свое пожилое тело таким способом. А с сумасшедшими, кто хочет иметь дело? Вот все и бежали, как народ в революцию из своих домов, кто куда попало, будто вновь возник на пороге коминтерновский хам в кожаной куртке с маузером, и заорал голосом перепившего пиита: "Ваше слово, товарищ маузер! Всех сук перестреляю!".

Микрореволюция с экспроприацией одного ряда в масштабах театрального зала свершилась ударными темпами.

Теперь Погосян сидел на крайнем месте. К нему подошла рыжая билетерша, та, что с пегими проплешинами, одной рукой взялась за спинку его кресла, другой за впереди стоящее, и в такой позе гордо застыла на посту, как часовой, перекрыв, таким образом, путь для бегства под покровом темноты из ссылки на какое-нибудь другое, более приличное место.

Свет в зале начал тухнуть. "Где же аппаратура?", - удивился Юрик.

Но тут бархатные портьеры на дверях распахнулись, и в зал по ковровой дорожке вошла длинная вереница людей. Передним ледоколом, рассекая пространства крутым передком, гордо неслась администраторша. За ней баржами тащились тетки, худые и толстые, дядьки разных возрастов, старушки, дети, девушки и юноши. Они быстро расселись на генеральском ряду, заняв его полностью.

"А кто у нас генерал? -Прищурился Юрик из-за чьего - то волосатого уха пытаясь разглядеть лампасы на штанах, и ненароком припоминая Дом офицеров славного города Борисова.

- Телевизионщиков посадили. - Зажурчал ручейком шопоток среди публики. - И членов их семей.

- Ну, это уж чересчур! - Поняла, и запоздало возмутилась Катя.

- Давай уйдем отсюда, - предложил Юрик.

- Московский театр, - подруга умоляюще сложила ладошки на груди, - давай посмотрим, сейчас начнется.

Но ему было уже не до театра. Внутри все бунтовало. В темноте его глаза мерцали огоньками.

- Самый сладкий московский пряник я не стану жрать за грязным столом, - произнес он зло и по - восточному витиевато.

Сцена осветилась. Заиграла веселая-превеселая музыка: "Проснись и пой, проснись и пой, тара - пара - пам - бам!", показавшаяся сущим издевательством.

Юрик встал, наткнулся на рыхлую фигуру, перекрывшую своим телом восемнадцатый ряд.

- Гражданка, - стараясь перекричать музыку громким голосом, объявил он, - посторонитесь, дайте выйти! Меня мутит от вашего действия!

- Тсс-сс-ссс! Тише, тише, запись идет!

Он ушел один, Катенька осталась.

Больше на спектакли Юрик не ходил. Зато вырастил на маленьком огородике небывалый урожай помидоров. Весь июль просидел там, на скамеечке, в тени сарая, с листком бумаги и карандашиком, пытаясь добиться хоть какого - то сдвига в своем функционале. Никакого движения, увы не происходило. Он стал ощущать себя ужасно тупым и никчемным человеком. Почти год провести над этой задачкой без малейшего результата, это надо уметь! А тут вдруг выяснилось, у них в огороде что созрел урожай. И какой! Необыкновенный!

24.

Кусты сначала все враз расцвели крупными желтыми цветками, а потом на них завязалось огромное множество зеленых виноградин, покрывших ветки почти сплошь. "Эти до осени висеть будут, а не созреют, - подумал он, - пока мороз не побьет". Он слишком поздно сообразил, в чем заключается его ошибка.

Мама своевременно "пасынковала" помидорные кусты, прищипывая излишние веточки, оставляя лишь основные ветви, на которых формировались крупные плоды, несколько штук, но каких! Огромных, розовых, сочных, сладких.

А он забыл "пасынковать". И теперь кусты с верха до самого низа покрывала многочисленная зеленая мелочь.

Однако делать нечего, Юрик упорно поливал растения вечерами, разливая всю нагретую в бочках за долгий жаркий день воду под кусты. Два больших ковша в лунку. После поливки огород начинал благоухать в темноте теплым живым запахом, как грандиозный овощной салат, приготовленный для сказочного великана.

Он так и не сказал маме, что остался без ленинской стипендии, теперь умолчал и о том, что урожая помидоров не будет. Обрывать ветки с помидорками поздно, они выросли слишком большие, оборвешь, и сами кусты по такой жаре засохнут. Будь уж, что будет!

И как - то днем, когда листья под жарким солнцем привяли, покрывшись капельками желтого растительного пота, вдруг обнаружилось, что маленькие зеленые виноградинки, сидевшие плотно, здорово увеличились в размерах. Их груз сделался неподьемным для веток и те обвисли вниз, вот - вот отломятся. Делать нечего, пришлось отвязать помидорные кусты от кольев, и уложить на земь таким образом, чтобы остался проход для поливки. Про это он тоже не решился рассказать маме. Чего зря расстраивать, когда и так кругом все дурно?

Вечером солнце с трудом уходило за горизонт, оставляя половину неба раскаленной малиновым цветом, в быстро сгущавшейся темноте, когда зной заменялся духотой, с ведром полным воды в одной руке, и ковшиком в другой, он прыгал с одного свободного пятачка на другой, поливая помидоры в невидимые размытые лунки.

А потом помидоры начали постепенно поспевать. Сначала нижние плоды, увесистые как дыньки.

Он таскал их и матери в больницу, наверное, несколько больше, чем требовалось, пока у нее, и ее соседок по палате не забились все тумбочки и она запретила класть в передачи помидоры.

Но помидоры спели и спели. В огромном количестве. Ничто не могло затормозить этот процесс. Пришлось заполнить ими все ведра и корзины в сарае, древние деревянные чемоданы в кладовке, после чего начал раскладывать на столы в доме, потом на пол сенцах, кладовке и прикрывал газетами.

Как - то притащил матери показать очередной великан, только что сорванный с куста. Она вышла на прогулку в чахлый больничный садик и сразу присела на скамейку.

- Вот зачем опять принес? - Отвела помидор рукой в сторону, - не хочу я их есть.

- А вот еще яблоки.

- И яблоки не хочу. Деньги зря не трать, мне здесь всего хватает, питание нормальное.

- Мне эти дурацкие помидоры девать уже некуда, - пожаловался Юрик, - вся тара заполнена до отказа.

- Ведро эмалированное большое возьми, - равнодушно посоветовала мать, - в кладовке их несколько штук стоит одно в другом.

- Я уже все заполнил, и даже чемоданы в сарае и корзины, и столы у нас все в помидорах. Говорю тебе, девать некуда.

- Да? - Только и спросила она, в кои - то веки на лице ее проявилось живое удивление. - Тогда продавать надо срочно, а то испортятся.

- Нет, я не умею. - Сразу отказался Юрик.

- Я про себя говорю. Раз такое дело, хватит тут лежать, разлеживаться, надо выписываться. Все равно: как было, так и есть, ни капли не лучше. И кашель тот же и бронхи сипят. Ты подожди здесь, сейчас к главврачу пойду схожу, может вместе домой уйдем, если отпустят.

На следующее утро Юрик уже потащил две корзины огромных красных помидор на базар, поставил матери на прилавок и быстренько сбежал домой, не дай бог, кто из знакомых увидит!

К одиннадцати часом отвез еще два ведра, как они договорились с матерью. К тому времени она распродала одну корзину.

- Деревенские сразу много взяли. Они кабанчика привезли сдали в коопторг, - пояснила она. - А тоже мудрецы - в деревне живут, земли полно, такие огороды! Не как у нас две сотки, а выращивать помидоры не умеют. Да они уже нынче и хлеб сами не пекут - в магазине покупают, а если магазина нет, то в город ездят за хлебом. Это уже не деревня получается, это так, совхозные жители, вроде коровьего седла.

Платок мать подвязала на затылке, это придавало ей боевой задорный вид. Из помидор выложила на прилавке пирамиду и написала ценник.

- По сорок копеек продаю. За пятьдесят тоже можно пустить, но стоять дольше, а жар то какой поднимается, боюсь не выдержу.

- Мама, пойдем домой. Ты ведь только из больницы.

- А урожай пропадай? Печку ремонтировать надо? Надо. Машину дров березовых надо? А денег нет, я уж и так думала и этак, а тут вдруг удача сама в руки плывет, нет, нельзя нам с тобой шанс такой упустить. Езжай и привези еще пару ведер. Часов до двух, думаю, распродамся, если по сорок копеек отдавать.

- У меня есть же деньги.

- Какие твои деньги? Ленинские что-ли? А это живые, не продашь - испортятся.

Юрик сделал еще одну ходку с ведрами. Мама стояла у прилавки вся красная, плотно сжав губы в белую полоску. Махнула ему издалека, повернулась и быстро пошла за мясной корпус базара к берегу реки. Скоро он услышал вдали знакомый кашель, который не прекращался минут десять. Ясное дело, за прилавком кашлять нельзя, после никто ничего не купит. Не будешь же справку показывать, что у тебя бронхмальная астма, а не туберкулез.

- Молодой человек, почем ваши помидорчики? - спросила покупательница, уже ставя на прилавок сумку.

- По сорок копеек, - указал он на цену. - Но не продается.

- По сорок не продается, - понятливо кивнула та, - а по чем продается?

- Ни по чем. Продавец скоро придет.

За три дня знойного базарного труда мама распродала все его накопления. Однако помидоры продолжали спеть не по дням, а по часам, сразу помногу, ведрами. Утром еще белая куча висит под листьями, к вечеру смотришь - все как один розовые, а на завтра - малиновые, веселые. Поэтому каждое утро он оттаскивал на базар новую порцию помидорно - огуречного урожая.

- Главное, здоровой себя чувствую. - Возвращаясь после торговли устало радовалась мать.

Тут же пересчитывала деньги, вытряхая из карманов белого базарного фартука мятые серенькие рубли, зеленые трешницы, иногда даже десятки с розоватой прищуристой ленинской головой. Больше всего было мелочи, десятиков и двадцатиков. Торговля приносила ощутимый доход, иногда до двадцати пяти рублей в день.

- Я на работе столько никогда не зарабатывала, сколько сейчас в отпуск вышло, - качала она удивлялась она, - вот урожай какой сынок выростил! Вот это да! Вот это я понимаю!

Он бы тоже гордился и радовался, если бы главное дело, ради которого не пошел летом подрабатывать - диплом, двигалось хоть немного вперед. А то стоит себе на одном месте и стоит, а в один прекрасный день даже повернуло в обратную сторону. Произошло это событие тоже в огороде.

Сидел Юрик в теньке, одиночестве и тишине на скамеечке. Скамейка прямо у стены сарая, есть на что навалиться спиной и поразмышлять с бумагой и карандашом. За углом сарая на солнышке греются железные бочки с чистейшей водой по самую кромку для вечернего полива, дальше душ, в котором он только что искупался.

Эх, благодать!

Но чем больше пялился в свои дипломные расчеты, удобно привалившись спиной к теплым доскам, тем сильнее вокруг сгущалась темнота.

Ба! Не солнечный ли удар? Что за такое? Что за глупость? Ошибка при переносе строки! Как так? Почти год глядел и не увидел? Бог мой, и на конференцию еще возил, диплом первой степени получил, не постеснялся, вот стыдоба!

Он начал переписывать вывод уравнения по новой, естественно в очередной раз надеясь на то, что теперь все упростится, стать коротеньким, элегантным, главное правильным, черт возьми! Как в школе! Если ответ правильный, то он короткий и красивый, а ежели трехэтажное здание в результат построилось, то уж извините, думать было надо лучше. На этот раз не будем торопиться, все делаем самым каллиграфическим почерком, тщательно приводим все подобные до единого. Если сейчас получится решаемое известными методами диффуравнение, то диплом готов.

Он высунул язык и затаил дыхание.

Надкусанная желтая ранетка шлепнулась прямо у ног, но Юрик не заметил. Другая смачно ударилась о горбыль сарая с другой стороны и булькнула в бочку рикошетом - не услышал.

О, сладкий час, о чудный миг! Еще напор и ... Да неужели же прорвемся?

Меж тем ранетки летели из-за дальнего забора одна за другой.

По забору долго лазила девица лет тринадцати в модных голубых джинсах, белой майке на выпуск, иссиня черной, мелко - витой гривой волос и жгучими небольшими глазками.

Несмотря на праздничный наряд и сильно рискуя порвать какую - нибудь часть гардероба о ржавые гвозди, она балансировала по верхней перекладине, становясь и присаживаясь на остро затесанные доски в различных позах. Но в конце концов оставила забор, влезла на старую яблоню - ранетку, плоды которой еще не достигли зрелой желтизны, поэтому откусив немного от каждой и морщась, она бросала их в сторону Юрика.

Следует признать, что бросалась соседская девчонка вполне сносно, далеко, хотя и не метко. Множество снарядов исчезли в помидорной ботве, попали на грядки, в бочки, пока первая не докатилась до юриковых сандалет. И ту он не заметил.

К тому времени его надежды на прогресс в деле написания дипломной работы начали катастрофически быстро таять.

Новообразующиеся члены и не думали приводиться друг с другом, напротив, уравнение на глазах разрасталось, пышнело будто на дрожжах, приобретя в конце концов размеры просто неприличные. Было у него рабочее уравнение в страницу (если писать мелким почерком), а стало на полторы.

Это вам уже, извините, не рабочее уравнение, а просто каша - малаша какая - то. Такую ерунду неприлично людям показать, не то, что вставлять в дипломную работу!

С осознанием новых неприятностей на научном фронте, окружающий мир начал опять на глазах темнеть, будто среди бела дня наступило непредусмотренное астрономами затмение солнца. Со всех сторон разом подступили серые сумерки, размазавшие приятную картину, запахи исчезли и мгновенно разлилась холодная чернота. Беспросветная, как внутренности затхлой комнаты с кирпичными сырыми стенами, изъенными грибком, без окон и дверей.

Ощущение тупика охватило мозг с ужасной силой. Нет и не может быть здесь никаких улучшений. Чем более он старается, чем больше затрачивает сил, времени, энергии, упорства, тех хуже выходит результат!

"Это ужасно, - пробормотал он, - это просто ужас какой - то". Что же за напасть? Тьма, тьма и тьма. Тьма беспросветная. Нет, это никуда не годится!

Он засунул бумаги в папку, которую держал на коленях и на которой писал, и бросил на скамейку рядом с собой. Папка свалилась под скамейку. Исчезла из вида. Ему сегодня ни в чем не везет. Не стало дурацкого уравнения, исписанной бумаги, и самой математики вдруг, как бы совсем не стало.

А солнце то какое яркое! Аж в глазах рябит! А кузнечики стрекочат в траве, все кругом растет, зреет, радуется каждой минуте жизни и только он один сидит чернее тучи из-за очередного провала в дипломной работе! Расстроился смертельно, а из-за чего, спрашивается?

Неужели кому - нибудь станет лучше жить, если он определит фигуру функционала? Да нет, конечно. Это же искуственная , никому не нужная задача, как раз из той серии трудных вопросов, которые любят задавать дураки мудрецам, обеспечивая их работой по гроб жизни. Никому не станет ни холодно ни жарко, если он решит ее, и никто даже слова не скажет, если не решит. Она абсолютно никому не нужна. Чего убиваться, господи? Когда кругом все так хорошо, мирно, ласково.

Вот пожалуйста, помидоры наросли. В них он тоже вложил силы, и честно говоря, гораздо меньшие, чем в свой будущий диплом, но кусты таким урожаем завалили, что ой-ей -ей! Девать некуда! Работа получилась благодарная, и для себя и для других вышла вполне ощутимая польза. Так может ему заняться чем-то другим? Более подходящим, где можно лучше проявить себя, нежели ... в математике?

Что, неужели пришел такой момент, когда он начал отрекаться от своей науки?

- Э, кончай! - Сказал Юрик, автоматически засекая в прицел зрачков соседскую девчонку на дереве, когда очередная ранетка чиркнула по стене сарая над его головой, отрекошетила от столбика ворот огродной калитки и ударилась в пружинистые листья красной смородины с другой стороны.

Но что же, значит математика - это не его область? Значит, он не талант, как считалось в школе? Хорошо, пусть не талант, но разве не без способностей, как надеялся совсем еще недавно, откладывая окончательный ответ до старших курсов? И вот ответ пришел на огородной скамейке: нет, не талант! И нет у него никаких способностей, кроме как разбираться в чужих доказательствах и помнить их до дня экзамена. А конструировать свои он не может, не в состоянии!

- Я кому сказал - кончай! В лоб получишь!

Что же это значит? Что четыре года потрачены зря? Он шел не в том направлении? Зачем тогда все эти усилия, мучения? Во имя одного маленького открытия, что без математики ему делается лучше, светлее, праздничнее жить и намного веселей дышать? Черт возьми, неужели он так и не сможет его решить?

Да, стоило несчастной картонной папочке исчезнуть с глаз, завалившись за скамейку, такой фейерверк радости открылся в душе, что прямо хоть и не доставай ее обратно.

Наконец - то она попала. Вот ведь бегемотиха взгромоздилась на ранетку, на ту самую дурацкую ранетку, с которой у Юрика связаны очень неприятные воспоминания детства. Он мигом подскочил.

- Ну все, сейчас получишь по полной программе!

Девчонка скорчила гримасу, означавшую: "Попробуй, догони", или что-то в том же духе. И хотя находилась на своей территории, все же трусливо присела, согнув ноги в коленях, чтобы в случае чего сразу прыгнуть вниз.

Пока он добежит до конца своего огорода, прыгая через кусты помидоров, пока перелезет через гвоздастый забор, да она к тому времени давно будет сидеть дома со своим дорогим дедушкой и пить чай с лимоном!

Когда - то этой самой девчонки дедушка, когда был помоложе и пошустрее, поймал таки Юрика, воровавшего ранетки. Даже поспевшими они имели кисло - горький вкус, есть их было нельзя, но можно было разжевывать, высасывать сок, после чего выплевывать. Что Юрик и делал. Тут и был схвачен с поличным. Дедушка схватил его одной рукой за шкирку, другую поднес ко рту: "А ну, выплевывай!" Юрик послушно сплюнул сухой остаток в большую трудовую ладонь. Улика налицо. С крепко зажатой в кулак ладонью, дедушка доставил к маме, вручил улику и та здорово Юрика выпорола.

Перепрыгнув грядку с луком, Юрик достиг первых помидорных кустов, не спуская глаз с девчонки, как леопард, который никогда не расстается взглядом с будущей добычей. Та тоже смотрела на него, ехидно щуря карие глазки, сознавая собственную неуязвимость, распрямилась и принялась вилять джинсовым задом. А Юрик торопливо шарил в помидорном кусте подходящий снаряд и нашел его практически сразу - большой и достаточно мягкий. У него не было права на ошибку. Он бросил сразу, молча, без всякой словесной перепалки.

В результате помидор возмездия угодил в точку - в белую праздничную футболку на выпуск, по животу. Внучка противного деда тотчас полетела вниз, визжа, как подбитая макака, ломая сухие необезанные вовремя ветки полукультурки.

- Мама!

У соседей мигом заварился переполох. Рассудив, что пора и ему уносить ноги подобру - поздорову, Юрик все же нагнулся, и вытащил из - под скамейки рабочую папку, заботливо сдул с нее мурашей, повернулся и увидел, что прямо к нему со двора идет довольная - предовольная мама, и несет тарелку с румяными, только что испеченными пирожками с пылу, с жару.

- Поешь сынок на свежем воздухе, - сказала она, ставя тарелку на скамейку. - Вот с этой стороны похолоднее, с луком - с яйцами, а эти горячие еще с мясом, их осторожнее, очень сочные, смотри, не обожгись.

- Да что же это делается? А? Чего ваш сынок с моей дочкой наделал? - Воскликнула соседка, запрыгивая на какой-то предмет и появляясь над забором до уровня груди.

Двумя руками она держала белую футболку с кроваво - красным сочным пятном, как честную простынку после первой брачной ночи, однако имея страшно недовольное выражение лица.

Мать ошарашенно взглянула на Юрика:

- Ты что ли?

- А чего она кидается своими ранетками? - Он кивнул на землю у стены сарая, усеянную огрызками, - посмотри сама, заколебала, житья от дуры нет. И в бочку накидала.

- А ты ... ты чего?

- Я ничего. Тоже кинул ... один раз. Помидором.

- Да вы посмотрите, что он над девчонкой сотворил, - кричала дальше соседская мать, - а еще студент университета называется. Бес - с-совестный!

- Что там у них случилось опять? - Спросила рядом, просунув лицо в небольшую заборную дырку, другая соседка - бывшая солдатка, к которой ее солдат уже благополучно вернулся со срочной службы.

После возвращения мужа она больше не подкрадывалась на цыпочках к стенке сарая, на котором загорал Юрик, чтобы плеснуть наверх ковш холодной воды, не тянула на распев одну и туже строчку, когда работала в огороде: "Виновата ли я, что мой голос дрожжал, когда пела я песню ему?".

Девичье ушло, и появилось на смену ему неистощимое женское любопытство, чего где делается новенького?

Видно ей сбоку плоховато, а все ж кой - чего разглядела, остальное додумала.

- Не фига себе, братья и сестры! Вот дают, ребятишки! Женить их теперь надо скорее, вот что я вам скажу! А спелая какая девчонка оказалась, кто бы мог подумать! На вид то совсем еще пигалица.

- Тебе бы только жениться скорее, - с маху отвергла соседское предложение родительница Юрика.

На противоположный забор вскарабкалась Тимофеевна, бабушка хорошая, но подслеповатая и тоже шибко любопытная. И зиму и лето Тимофеевна ходила в тяжелых унтах, оставленных ей в наследство покойным супругом. Тяжело пересунулась через забор.

- Так ить это ж чего приключилось? Эт ... то кто ж ее так - то ... отчихвостил? И без свадьбы что ли?

Бабушка Тимофеевна с самого начала войны трудилась на кожзаводе и хватка у нее с тех пор навсегда железная. Она подтянулась на заборной доске, несмотря на тяжесть наследственых унтов и лицо ее исказил ужас истинной христианки перед грехопадением.

Все в народе знали, что первого приставалу молодка Тимофеевна отвадила сломав ему враз два пальца, коими он попытался до нее дотронуться и над ним потешался весь кожзавод, потому как военком пригрозил ему сроком за членовредительство, ежели пальцы те к восемнадцати годам не так срастуться.

Второму ухажеру девушка - кожемяка вырвала ноздрю, над ним уже никто не смеялся, дураков много, на всех не налыбишься. Немного даже сочувствовали в народе, а от Тимофеевны надолго мужской пол отстал. Только после войны, году в сорок седьмом вернулся один фронтовик отчаяный и узнав про такую девку, нашел ее и законно женился. Исключительно честный был человек. Построил домишко, насадил малину в огороде, а когда умер, все оставил в наследство Тимофеевне, включая свои мужские унты.

- Деточка моя, солнышко мое ненаглядное, чистый ангелочек, - заголосила мать внучки своего отца, - гуляла себе в чистом, нарядном виде по огороду, а этот студент - бац! И пожалуйста, с дерева сбил! Посмотрите только, люди добрые, что он с ней сотворил, изверг, а на коленке какой синяк посадил? Вы посмотрите, посмотрите ... Это же надо такое! Чуть калекой не сделал своими помидорами! Посмотрите какой дылда вымахал, а она то у меня несовершеннолетняя еще, тринадцать лет всего, связался черт с ребенком!

Со страшного удивления бабка Тимофеевна вместе с отломленной гнилой доской и отборным матом упала в дедову малину. Где глухо запричитала.

Тут чаша терпения мамы Юрика переполнилась, она махом собрала с поверхности воды в бочке пригоршню надкусанных ранеток, и быстро шагом устремилась в конец огорода. Лицо у нее было такое серьезное, что Юрик решил, что мать сейчас начнет кидаться в соседку с ближней дистанции. Заметив это, соседка перестала надсадно кричать, а только махала своим белым полотенцем, напоминающим флаг Страны Восходящего Солнца, выполненый прогрессивным авангардистом за очень большие деньги.

Юрик уныло потянулся следом: "Мало ли какая драка выйдет?"

Однако дело окончилось на удивление скоро и без его помощи. Мать вернула соседке через забор горсть ихнего урожая со словами:

- Вот вам ваши ранетки за наш помидор. Если мало, приходите еще, у нас они повсюду валяются, видно ваша дочка очень долго упражнялась в кидании.

В какое - то мгновение Юрику показалось, сказано это было с некоторым удовлетворением, мать брала реванш за давнишний случай, когда ей пришлось принять от деда жеванную Юриком ранетку. Нынче произошел возврат горьких плодов.

Флаг Страны Восходящего Солнца резко перемахнул за границу и там принялся стегать свое население до судорожного визга:

- Ой, мамочка, не надо!

- Не надо? А почему без лифчика опять? К парням пристаешь? Ранетками кидаешься? Я тебе покажу, как мне тут без лифчика студентов клеить! Я тебя враз научу уму разуму! Счас полено возьму!

- Мамочка!

- Домой, без разговоров! Прибью!

- Помидоры у вас хорошие в этом году, - сказала бывшая солдатка со вздохом, -только переспели больно.

- Где ты его сорвал? - Поинтересовалась мать.

- Вот здесь.

- Когда поешь, то возьми ведро и все проверь, собери до единого, а то и вправду переспелый сильно. Лучше завтра на базаре людям продам, чем ты будешь здесь во всяких соседских девчонок тратить без толку. - Она пошла на выход из огорода и Юрик с тарелкой и папкой отправился следом.

На скамейку нашло солнце, лучше он поест дома, за столом.

В наступившей тишине только старуха Тимофеевна не уставала переживать из-за забора: " Ах, неудача какая вышла, боже ты мой, всю малину старая попреломала, прости господи! Ах, вислуха, ты моя вислуха, самый лучший участок погубила старая, ягодка к ягодке росла!"

Юрик ел молча за столом в сенцах, где мать продолжила жарить пироги на газовой плите. Она тоже долго ничего не говорила, потом спросила:

- Катя то что не приходит в гости?

- Она в Москву уехала, для диплома литературу набирает в центральных библиотеках.

- А тебе не надо ... литературу подбирать?

- Нет, я из головы пишу.

- Напишешь? Есть в голове что - нибудь?

- Попробуем наскрести.

- Дай то бог. Ты Катеньки держись, она девушка умная, порядочная, честная, справедливая, не какая - нибудь там вертихвостка. Жениться то когда думаете, сразу после окончания?

Юрик удивился.

- С чего вдруг? Никто ничего даже и не думает.

- Вы же серьезно дружите?

- Может быть я еще в аспирантуру поступлю в Борисове, а она тоже в аспирантуру, но здесь. Какая тогда совместная жизнь?

- Ничего страшного, будете ездить друг к другу в гости. В одной комнате разместитесь у нас, и все хорошо устроится. Пойми, таких девушек как Катя очень мало: раз, два и обчелся.

- Ты думаешь она станет жить в нашем неблагоустроенном доме без удобств?

- А почему нет? Она человек хороший, это главное, не то что, вон та стрекоза соседская, а вдвоем вы быстро квартиру получите, если оба в университете работать станете.

"Вот именно. Если".

- Не знаю я. Посмотрим еще. Целый год впереди.

- Конечно, вам решать. Но я бы такой невестке была рада. Образование свое получите через год, куда дальше затягивать, что до тридцати лет ей что - ли в девках сидеть? Женится надо, раз друг другу нравитесь.

"Нравится то нравимся, - подумал вдруг Юрик, - но не до такой же степени, чтобы жениться". Однако вслух произнести эту фразу не решился. Мама не поймет.

26.

В конце августа торговля урожаем завершилась, принеся около трехсот рублей чистой прибыли. Мать наняла печника переложить топку и дымоход, поставить новые колосники.

- Тут один шофер предлагает машину березовых чурок за пятьдесят рублей. Купить, что ли?

- Конечно покупай, голладку топить лучше березой.

- Это никакого сравнения с осиной гортоповской. Только сможешь ты расколоть их? Тебе скоро уж ехать.

- Да время еще полно, управлюсь как-нибудь. У нас первые два месяца преддипломная практика на кафедре, на нее можно и не являться совсем. Там раз в неделю семинар, а больше делать нечего.

- Ну ладно, попробуем. Не сумеешь, так наймем кого-нибудь. Был бы топор - колун, тогда какой разговор? Обычным несподручено колоть.

Обыкновенным топором колоть ровненькие белые чурки на улице перед домом с хорошим замахом себе в удовольствие. Только разлетаются в разные стороны кубарем! А толстые чурбаки, с комля, витые, те действительно - топор не брал, увязал по обух, и от удара они не разлетались. Но Юрик вытесал березовые клинья и приспособился расшеплять такие пни, забивая в них пару - тройку клиньев. Дело пошло. Хотя и не очень споро. В сентябре он закончил рубить дрова и выложил из них многорядную поленницу в сарае.

Ему не хотелось делать двух вещей: ехать в Борисов и снова открывать дипломную папку. Вот, кажется, откроешь ее, и снова вылезут, затмевая все вокруг, чернота, апатия, тоска смертная. Всю прочую работу делал с большим удовольствием.

В теплую сухую погоду покрасил крышу суриком. Перекопал весь огород, чтобы зимний снег весь впитался весной в зеплю и влага сохранилась. Купил матери два мешка картошки и спустил в подполье. Уже сентябрь подходил к концу, уже зарядили дожди, а он все не собирался возвращаться на учебу.

Можно не писать дипломную, а сдать вместо него еще один госэкзамен по специальности, пройти педпрактику, и тогда в дипломе будет стоять не "математик", а "учитель математики", что даст возможность преподавать в школе.

Но этого ли он хотел, к этому разве стремился? Смешно бедовать пять лет в чужом городе, жить в общежитии, получить диплом с одними пятерками и пойти работать в школу. Для этого было вполне достаточно окончить пединститут дома. А что ждет его в школе? Сегодня, когда учителя не могут поставить ученику двойку, не могут оставить разгильдяя, и оболтуса на второй год или выгнать вон из школы? После введения всеобщего среднего обязательного образования работа школьного учителя повсеместно превратилась в цирк.

Учитель имеет право ставить двойки в четверти хоть десять штук в день, но не смеет поставить "неудовлетворительно" за четверть, а тем более за год! Его накажут! Его вызовет на ковер директор школы и отчитает, двойка за четверть - это его личная учительская недоработка с учеником, а посему занимайтесь с балбесом хоть во внеурочное время, но чтобы двойки не было.

Если учитель заупрямится, на него насядут районо, гороно и все равно поломают! Сопротивление бесполезно, учитель обязан поставить ученику не меньше тройки! Второгодников не должно быть! Государственные средства надо экономить. Экономика должна быть экономной, а железо железным. Все должны получить среднее образование!

Об этом знают и ученики. О, они умеют использовать учительскую обязаловку в собственных интересах. Юрик прекрасно помнил о том по школе. Нет, поистине ужасна учительская доля в эпоху развитого социализма! Все бегут из школы хоть в дворники, и никто не хочет туда идти, за исключением редких личностей вроде Леночки Вессон. Он тоже не хочет. И не пойдет. Значит, надо написать дипломную работу, для чего решить функционал, выданный Грум - Канавиным. Черт бы его только не решал!

Приехала из Москвы Катя, бодрая и довольная, привезла кучу микрофильмов, снятых с нужных книг. Он позавидовал ей, вот человек знает, что ему конкретно надо делать, как делать, надо просто терпеливо и много трудиться шаг за шагом по известной программе, по заданной схеме изучая творчество Булгакова. А его схемы не сработали. И пора срочно проявлять недюжиный исследовательский талант, может даже блеснуть гениальностью напоследок, чтобы написать какой - то там несчастный диплом.

- Сейчас засяду месяца на два в библиотеке, буду читать отснятое. Ох и работенка предстоит, не люблю такую! - Сказала она и сладко потянулась, стоя у стола. Сначала развела руки в стороны, потом даже забросила за голову. Так явно перед ним она еще не раскрывалась.

Он сидел на стуле и мгновенно понял - это приглашение к очень жарким поцелуям. Катя соскучилась. Однако параллельные мысли о своем злосчастном дипломе умертвили в нем всякое желание заниматься подобными вещами. Нет, он вовсе не завидовал тому, что она сядет и все, что полагается самым чудесным образом, напишет, и не сомневался в этом, но и обниматься не хотел. Ох уж этот проклятый функционал! Юрик остался сидеть, как сидел, рассеянно барабаня пальцами по столу и отрешенно глядя в сторону.

- А у тебя как дела с дипломом? - Вдруг озаботилась Катя, делая шаг к нему на встречу.

- Практически готов, осталось мелочи подчистить и можно печатать.

- Здорово!

"Чего она лезет со своей заботой? Зачем было напоминать? Он все прекрасно помнит сам. Можно подумать такая живая заинтересованность в чужих делах сможет хоть чем-нибудь помочь. Когда даже его личный интерес в данном вопросе ровно ничего не стоит".

Левая рука лежала на столе, правая свободно свисала со стула, в сантиметре от нее стояла Катя, слегка прогнувшись по направлению к нему в талии, за которую так легко можно сейчас обнять. И, наверное, надо было это сделать, однако он не сделал, только сильнее склонился над столом, будто впервые увидел какую - то старую цветную фотографию, лежавшую под стеклом уже сто лет, и быстро убрал правую руку, положив ее тоже на стол.

Катя продолжала стоять рядом еще минуту и еще.

Юрик все не желал встать, и обнять, хотя комната заперта, и никто не смеет нынче даже под страхом смерти войти сюда без катиного разрешения, в столь ответственный момент.

Катя свежа, только что из душа, как тот первый раз, когда они повстречались, и губы розовые полуоткрыты, как бутон неяркой сибирской розы, расцветший на мичуринском участке в сентябрьские дни, спутав теплое бабье лето с маем. А собравшиеся вокруг хозяева глядят на эти удивительный цветок скорее с печалью, нежели с восхищением, понимая, что теперь роза, истратив силы на цветение, обязательно вымерзнет зимой, как не укрывай ее соломой и не накладывай сверху доски, и не забрасывай потом снегом. Все бесполезно.

"Зачем тогда у Вики вздумал за ней ухаживать? Не пойму, должно от скуки. Думал, что сам интереснее проведу время, и она развлечется. Какая глупость! А все, что есть, это симпатия одного и того же ростика, в самом начале была небольшая и ровно такая же теперь осталась, нисколько не выросла, ни на сантиметр. По - хорошему бы надо встать, распрощаться и уйти навсегда. Но что будет? Его мама расстроится, ее тоже расстроится, сама Катя расстроится, падет духом, как он из-за своего фукнкционала, скажет: "и предыдущий меня бросил и этот убежал", папа, конечно, тоже расстроится. Впрочем, как раз расстройство катиного папы его совсем не обеспокоило, даже насмешило.

Будто восприняла его мысли, Катенька отошла, присев на диван.

Отличный момент разойтись. Встать, сказать: до свидания, дорогая, я тебе не стою, и уйти вежливо, достойно. Навсегда. Юрик вздохнул.

А вот со стороны посмотреть, так и жалко расставаться. Какая хорошая девушка, умная, порядочная, красивая даже, ноги вполне нормальные, с чего он воду мутит? Да лучше и не бывает вовсе. Таких действительно раз, два и обчелся. Точно ведь, раз и два. Вторая в Нефтянске живет. Ту уже кинул, прямо отодрал от себя по живому, теперь эту пора пришла кидать? Наверное, у него с головой что - то случилось, как у Рифката.

После этой встречи Погосян сразу уехал в Борисов на учебу, даже не зашел попрощаться, только позвонил. При этом заметил про себя, что расставаться по телефону много удобнее, чем на вокзале или в аэропорту, впрочем, расстаться при помощи письма, наверное, еще удобнее. Об этом он тоже подумал.

27.

В Борисове, прямо в комнате общежития его поджидали очень интересные новости.

Шихман так обрадовался заселению Юрика, что запрыгал по комнате и не знал, куда усадить, и чем накомить, тем более, что ничего уже не было, как - никак почти месяц учебы прошел. Но между рамами у него снова стояли пакеты с топленым свинным салом.

- Юрик, не пропадем, - указав на них, объявил он, - папашка купил очень хорошее сало у знакомых и натопил самолично. Будем жить на сто двадцать пять процентов!

- Пусть это НЗ останется до худших времен, - решил Погосян, - а пока давай то лопать, что я из дома привез. -Кстати, где наш добрый друг Христенко? Прошел он свои летние лагеря? Прошел? Тогда где наша опора и защита, где лейтенант запаса ракетных войск? Где праздничный салют?

- Круглыми сутками пропадает у своей знакомой. Практически сказать, перебрался к ней жить полностью. Здесь ночевал раза три или четыре за все время. Да нет, три, точно три. Не жилец он у нас нынче. -Шихман вздохнул и пригорюнился, - Нет, не жилец. А фигли ботик потопили? Никто и не осуждает, устроился человек без дураков, где глубже. И я его понимаю, как никто в этом мире. А ты чего так поздно приехал? Знаешь, чего мне тут одному приходиться хлебать?

Не успел Юрик ответить, как дверь широчайшим образом распахнулась, и в нее странным, непонятным образом, болтая сразу всеми руками и даже ногами, ввалился плотный малый в черных штанах, грязной, столь растянутой на шее футболке, будто его долго трясли и таскали за грудки по коридору, а потом с размаха зашвырнули в комнату. Помахав некоторое время конечностями, стоя на одном месте, дабы обрести равновесие, он так рухнул на кровать, где прежде окукливался младший Соловейчик, что подушка высоко подлетела и упала ему на голову. А он стал от нее радостно отбиваться кулаками, сея кругом пух и перо.

- Это кто? - Спросил пораженный явлением Юрик.

Шихман сочувственно причмокнул, завел глаза под потолок.

- Это Кокин, первокурсник. К нам поселен, вместо почетного лениниста Соловейчика.

- Я Кокин, - жуя доложился первокурсник, расплываясь в полнейшем всеобъемлющем самоудовольствии. Оглянулся по сторонам, ища подтверждения своей доброты, но ничего подходящего для жертвоприношения не обнаружил, широким жестом протянул Юрику обмусоленный овсяный пряник, который держал в руке:

- Хочешь?

- Нет, кушай сам.

Кокин согласно кивнул, тряхнув как гривой цыганскими кольцами спутанных - перепутанных волос над курносым носом. Вся эта черная копна стояла дыбом. Волосы и глаза были черны как уголь, черней, чем у Юрика и Толика в два раза, но не цыганом, ни евреем, ни татарином, ни даже армянином или советским человеком Кокин не был, а был чистейшей воды баламутом и классическим шалопаем, что вытекало тотчас, как только он являлся где-нибудь, из его бестолкового поведения.

- Эй, Кокин, выходи! - Раздались крики из коридора, - выходи, шалава, не бойся, бить не будем!

- Ах, вы! -Вскричал Кокин тотчас вскакивая с места и, лихо прокрутив на одной пятке, одетой только в шерстяной носок, полный оборот в триста шестьдесят градусов, выпал вон из комнаты, звезданув на прощанье дверью так, что вся халтурная коробка заерзала в дверном проеме.

- Вот собачий сын!

- Да, - вынужден был согласиться Юрик, - чует мое сердце, что мы еще очень пожалеем, что Соловейчик покинул нас столь рано. Кстати, как он там, в вышних сферах устроился?

- Без комментариев. Я дал себе торжественную клятву: "О Соловейчиках либо хорошо, либо ничего". - Шихман действительно замолчал, съел один пирожок, потом другой, и не вытерпел, - Братья - ленинцы наконец - то совокупились вдвоем в четырехместной комнате профилактория с трехметровыми потолками, причем Соловейчик - младший практически имеет там персональные аппартаменты, потому что старший перевелся в московскую аспирантуру, и здесь не живет, но место за собой держит.

И это в то самое время, когда нам подсунули четвертым бедуина Кокина! Ладно, я четверокурсник, но вы то пятикурсники, вам условия жизни нормальные положены. О боже, за что посылаешь такие испытания? Нет, все, молчу - молчу, без матерков тут никак не скажешь.

- Боже здесь не причем. Скорее замдекана Хвостов устроил одну из тех каверз, которые он любит делать во время перелития своей желчи через край. А насчет пятикурсников, то меня лично хотели вообще выпнуть из общаги. Мечтали, но я не дался. Так что готовься, будем перевоспитывать недоросля Кокина.

- Бесполезно, - сразу отказался Шихман, - не понял что ли? Это же полнейший раздолбай, без всяких признаков наличия условных рефлексов. Вот, пожалуйста, второе пришествие ...

В это время раздался смех, грохот, дверь от удара распахнулась, распахнул ее Кокин своей спиной, но кто-то сильно помог ему сделать это из коридора. Юзом, размахивая руками и ногами, Кокин пролетел еще немного, после чего плашмя рухнул спиной на пол. Юрик с Шихманом бросились помогать ему встать. Однако помощь не потребовалась. Качнувшись ванькой-встанькой Кокин уже сидел на полу, белозубо улыбаясь вскочившим со своих мест соседям, потер шею, и рассмеялся, как ни в чем не бывало.

- Как они меня, а? Вот, черти полосатые! Ну, счас я им задам трепку! Счас они у меня попрыгают!

- Кокин, стоять! - Приказал Погосян.

Кокин тотчас подчинился, встал почти во фрунт, даже руками перестал балансировать. Однако все естество его сопротивлялось покою с внутренней неимоверной силой, и что - то все время слегка подрагивало, то рука дергалась сама собой, то нога, то косматая башка начинала заваливаться на какую-нибудь сторону.

- Сядь за стол с нами и поешь. Бери пирог, наливай себе чай.

Удержать Кокина за столом оказалось невозможно. Он схватил пирог, подбросил его к потолку, а сам развернулся, взмахнул руками и тоже подпрыгнул, как-то неуверенно взбрыкнув ногами, обрушился задом на свою кровать, пытаясь одновременно схватить падающий пирог. Но ничего не получилось. Пирог шмякнулся на грязный пол, из него просыпался рис с луком и яйцами. А кроватная сетка от удара слетела с петель, одним боком встала на пол, спинка здорово хрястнула Кокина по вскинутой руке.

- Ни хрена себе, фокусы! - Вскричал он, потирая локоть, ни капли не обескураженный, - штучки - дрючки. Кровати не могут нормально делать. Вот страна дураков, да?

- Да, - в голос заорали Погосян с Шихманом, - точно, ты прав, Кокин!

- Ага, - сказал Кокин, глядя на пирог. Нагнулся, схватил, - не поваляешь - не поешь. - Кротко взглянул на обедавших, будто боясь, что ему запретят есть еду с пола, - но те молчали, обдул два раз, быстро сунул в рот.

После чего мигом вскочил и убежал, вслед за чьим то топотом, оставив после себя полный разгром в комнате.

- Это нам наказание за кармические грехи в других жизнях, - вздохнул убогим иноком Шихман, - потому что в этой жизни я еще ни разу ни с кем не согрешил.

Они установили кровать в нормальное положение.

- На нашем курсе таких придурков вроде бы не было. А у вас?

- Тоже не припоминаю. Как только его приняли в университет такого идиота? И куда? На мехмат!

- Может он гений? Но чисто математический? Вроде Парилиса?

- Ты думай, чего говоришь то.

- Да, другие времена - другие нравы. И что нам его теперь целый год терпеть?

- Кому год, а кому и больше.

В тот же день он встретился с Рифкатом. И не сразу узнал его. Знаменитой улыбки Сабирова как не бывало. Правда к прошлому маю она стала напоминать оскал человека со сломанной челюстью, однако нынешний хмурый Рифкат, к сожалению, больше не походил на солнечного оптимиста, которому все самые трудные проблемы ни по чем.

- Ну как, попил вволю деревенского молока? - Спросил Юрик

Рифкат остановил свой взгляд в некой точке крашеной панели стены, протер ее пальцем, несколько раз швыркнул носом, и наконец выдал ответ:

- Нет.

- А что так?

- Так.

На том они и расстались. Зато встреча, произошедшая двумя минутами позже, на площадке шестого этажа была более интересной. Там собралась толпа, ездившая на поиски тунгусского метеорита. Таежный народ дымил сигаретным дымом возле пожарного ящика, не хуже каких - нибудь бывалых охотников, собравшихся с "козьими ножками" вокруг костра.

От дыма у Юрика мигом перехватило дыхание: "Может у него наследственная астма?". Поэтому для порядка сначала поуговаривал всех бросить курить, поберечь здоровье хотя бы во имя будущих поколений, но поняв, что всем девушкам будущие поколения представляются пока слишком абстрактной угрозой, попросил у Колокольчика сигаретку.

- Я так и знала, чем окончится твои призывы, - усмехнулась она понимающе, но сигарету дала, и прикурить от своей разрешила.

Юрик затянулся, и ему тут же стало легче дышать.

- Нашли тунгусский метеорит? - Спросил он первое, что пришло на ум, вызвав смех. Видно, не первый прохожий произнес эту фразу за долгий вечер площадного сидения.

- Ага, шестьдесят лет не могли найти, а мы приехали и нате вам, пожалуйста, товарищи из Академии наук, забирайте свой космический булыжник.

- Чуть - чуть не докопали, полметра осталось, но время вышло.

- Больше блудили, чем копали.

- В смысле?

- Ну по тайге шарились без толку потерямшись. А ты чего подумал?

- Так. Ничего.

- Но между прочим, - сказала Колокольчик, откладывая сигарету на перила лестницы, - материала для диплома целая гора, надо обрабатывать на ЭВМ и строить модель.

- На каком языке будешь программировать?

- На каком, на каком, на Фортране, наверное.

- Ты его знаешь?

- Не знаю, так узнаю. Куда я денусь? Выучу в процессе написания программы, не велика премудрость.

"А может мне тоже попробовать посчитать границу дурацкого функционала на машине? Конечно, это будет очень долго, скучно, муторно, и не математика, зато результат хоть какой-то выйдет реальный".

- Были у вас в тайге приключения? Медведь не нападал?

Все опять рассмеялись.

- Самое страшное во всей этой эпопее, как мы оттуда выбирались пехом через комариные болота, без еды и воды к вертолетной площадке. Жутко боялись опоздать. Тогда бы точно пришлось там зимовать. Успели. А нам говорят, платите за билет до города. Как-то не подумали, что вертолет платным окажется. Еле наскребли, все копеечки собрали, а в городе на поезд уже никаких денег нет, хорошо у кого - то знакомые оказались в том городе, побежали к ним занимать под честное комсомольское слово. Короче говоря, самый страшенным вопросом Тунгусского метеорита оказался финансовый.

- Да, а вы слышали, кто у нас в группе лучшим способом решил свой финансовый вопрос? - Вклинилась Чалина. И сама ответила: - Бобби. У него нашелся родственник в Канаде, который завещал ему все свое состояние и умер.

- Большое состояние? - Поинтересовался Юрик.

- Да, наверное, побольше твоей ленинской стипендии, - прикинула староста, - той, которую отобрали.

- Бобби сам еще толком не знает. Его увезли в органы на белой волге прямо со стадиона, где он в футбол играл и спросили там в кабинете, хочет ли он вступить в права наследования? "Нет, - отвечает Бобби, - отпустите меня, а то моя команда продует". Тогда они поняли насколько патриотично Бобби настроен, обрадовались и сказали, что ему все-таки придется вступить в права. Потом большую часть отдать государству, но кое - что оставят.Сначала для этого необходимо ехать в Канаду и прожить там как минимум полгода, таковы их капиталистические законы. С волками жить - по волчьи выть!

- И что, бедный Бобби поедет в Канаду?

- Еле упросил, чтобы ему дали хоть диплом защитить, хотели немедленно забросить. Но после диплома - сразу и без разговоров, как в армию отправят долг перед страной исполнять, получать наследство в Канаде.

- Теперь Бобби - самый завидный жених на факультете, - сказала бывший комсорг, а нынче секретарь комсомола факультета Великанова. -Эх, чего я поторопилась?

- Бери выше, всего университета.

- На весь университет мордой не вышел.

- Да он любые деньги все равно до копейки спустит, сколь бы не дали. Он вот такой же, как эти первокурсники, маленькая собачка до смерти щенок.

Мимо по лестнице скатилась орава первокурсников с неисправимо развеселым Кокиным во главе. Толи его догоняли побить, толи он за кем-то несся.

Юрик отшвырнул сигаретку и сжал кулаки. В нем неизвестно по какой причине проснулось желание воспитывать младших товарищей.

- Кокин, - воскликнул он грозно, как сыну, не оправдавшему лучших надежд.

Кокин аж запнулся на лестнице, чуть не упал от неожиданности, что его пофамильно в темноте знают.

- Да?

- Кокин, слушай сюда. В двенадцать ровно мы гасим свет, и все спим, понял? Если к тому времени тебя в комнате не будет, заночуешь в коридоре, уразумел?

- Буду!

Кокин помчался дальше, сметая всех на пути.

- Ну, ты грозен, как я посмотрю, - сказала Колокольчик.

- Его грозного, научный руководитель Грум - Канавин месяц как уж разыскивает, тот еще грозней будет. - Ввернула Чалина. - Почему Погосян не ходит на кафедру? - Все спрашивает. Пора, дескать, и за диплом садиться.

28.

Сколько Юрик не откладывал встречу со своим научным руководитем, то на завтра, то на послезавтра, а все ж пришлось ему, как миленькому, пойти на первое в новом учебном году заседание городского семинара и повстречаться там с Грум - Канавиным.

Тот первым подошел к Погосяну, недоверчиво покосился глазом с боку, как испуганная лошадь, вот - вот рванет и понесет, только держись!

- Где это вы пропадаете, молодой человек?

- Сначала на каникулах дома был, а сейчас в общежитии живу, в библиотеке работаю.

- Вообще то, ваша преддипломная практика должна проходить на кафедре под моим непосредственным руководством.

- Вот он я, пожалуйста.

Грум - Канавин откашлялся в кулачок.

- Как обстоят дела с дипломной работой? С уравнением что-то удалось сделать?

- Нет, все на прежнем месте. Даже хуже стало, нашел ошибку, и оно увеличилось в размерах еще примерно на пол листа.

- Плохо дело, но надо думать.

- Хуже некуда, а другие методы тоже не много дали.

- Да, вот ведь как ..., - Грум ожесточенно потер шею, и кося уже не на Погосяна, а в сторону заходящих на кафедру участников семинара, - признаться откровенно, я полагал в начале, что у вас будет гораздо лучше получаться. На самостоятельный результат надеялся.

- Я тоже, - согласился Юрик.

- И что же теперь делать вознамерились? - Спросил Грум начиная сердиться, поглядев на часы и переступив от нетерпения два раза.

Юрик не знал, что ему делать. Полагал узнать о том у своего научного руководителя, но хитрец Грум спросил первым.

- Может попробовать на ЭВМ пробить границу по точкам? Но я даже не представляю, каковы по времени, и требуемой памяти будут вычисления.

Глаза Грума обиженно блеснули.

- А что же не делаете? Почему не посчитали? Или есть результаты? Нет? Тогда давайте, считайте. Надо работать, много работать, - и он быстро убежал на кафедру, где собрались участники семинара.

Легко сказать: много работать. А ведь перед тем, как начать считать, надо выпросить время на ВЦ. Составить письмо от кафедры и деканата. Или что, Грум полагает, что там так запросто, кто хочет, тот приходит и считает что - ли? Но это Грума не касается. Он свое дело сделал - дал задание, а дальше хоть трава не расти.

Сидя на семинаре Юрик размышлял так и этак, о решении задачи на ЭВМ, ибо это будет уже не математика, а просто методы вычислений. Пусть Груму все равно, лишь бы результат выдать на бочку, ему то нет! Или он решит задачу чисто математически, или не решит. Нужно искать к задаче новый, свой, частный подходец, раз общие методы не работают. А почему они не работают, кстати? Зачем в таком случае руководитель дал эту задачу? Если изучаемая методика в ней, как ни пришей кобыле хвост? Так? От фонаря что - ли? Надо проверить.

Юрик решил посмотреть дипломные работы прежних времен. Как тогда студенты решали свои функционалы?

Он запросил у секретаря кафедры дипломы трех человек, фамилии которых ему были хорошо известны. Одни стал впоследствии членкором академии, другой доктором математики, третий, студент Канавин, сделался доцентом Грум-Канавиным.

Все работы представляли собой функционалы на классе ОМЕГА, по сути аналогичные тому, какой получил Погосян. Он не спеша, сосредоточенно пересмотрел все три по очереди.

В них не было ничего неизвестного или непонятного. Везде применен для решения один и тот же метод профессора Жихарева. У будущего членкора работа несомненно самая изящная, у доктора - попроще, но со вкусом, они ученики главы школы. Статья дипломника доцента Грума студента Канавина вполне заурядна, без изысков, понятна Юрику до последней запятой, даже напарягаться не надо при чтении.

И тем не менее во всех трех, области функционалов найдены при помощи обычного метода Жихарева. Почему в таком случае у него не получается? В чем закавыка? Он выписал все три функционала, которые решали великие предшественники, на отдельный лист, и вдруг ясно понял в чем дело. Во внешнем виде всех трех наличествовала одна мелочь, которой не было в функционале Юрика. Он проследил по решению. Точно, именно эта мелочь в нужный момент позволяла свернуть уравнение до решаемого вида.

Старый Грум и профессор Жихарев знали какие функционалы давать своим дипломникам! На вид они более сложные для решения, но решаемы, а у Юрика по написанию прост, но не решаем! Вот где собака зарыта! Интересно, догадывается ли Грум - Канавин какую пакость подсунул он своему дипломнику? Или уверен, что функционал любого вида решаем по жихаревски, а Погосян лишь очередной балбес, не умеющий безошибочно провести многостраничные стандартные вычисления?

Вопрос: что теперь ему делать? Просить поменять тему, или попытаться все же как-то решить? Он огляделся по сторонам и увидел в зале многих людей, с которыми учился пять лет, но которые доселе не слишком часто посещали главный читальный зал научки. Все взялись за работу.

Вон Чалина тяжело по - женски вздыхая перебирает на столе красно - сине - зеленые листочки трехдолларовых заграничных статей своего шефа Абрикосова, которые он ей дал для изучения.

Лицо девушке под тугой короной из кос красное, рассерженное, будто на экзамене билет не тот попался. А Юрик ей завидует. Шеф у нее - живой современный математик, пусть не мирового масштаба, но действующий.

Рифкат опять засел. Ожесточенно, без улыбочки грызет карандаш, и видно, что тоже не очень то у него получается. Таблетками его накормили, что ли? Или оздоровительный сеанс, уколов на пятьдесят провели, кто знает. А какое счастье на лице человека было, когда решал 18 гипотезу! Теперь в обычных алгебраических группах - кольцах пурхается, да нет, он напишет, парень умный. Полет у него конечно забрали, а натиск остался.

Даже Бобби появился в читалке, в грязных штанах, кедах, точно с футбольного поля прибежал, а может на белой волге привезли. Чувствует он себя здесь явно не в своей тарелке, и его сопровождают два очень красивых ангелочка, явно не жительницы общежития.

Сначала Юрик решил, что это экзальтированные футбольные фанатки, но те обычно слишком восторженные и простецкие, а эти вон какие ухоженные, супермодно одетые, с идеальным макияжем. Надо думать, поклонницы хоккея. Канадского разумеется.

Борисов - город маленький, здесь и у хороших, и у плохих новостей одинаково длинные ноги, которые никакие органы отрубить не могут при всем желании. Значит над Бобби взяли шефство девушки из хороших семей. Органы только предполагают, а блат располагает, вернет ли на самом деле Бобби семейный капитал в закрома Родины, или останется блаженствовать в загнивающем Западе навсегда. Как верхний блат скажет, так оно и будет. Интересно, заставят ли его перед выездом жениться, как надобно попу для получения прихода? А органам, чтобы посадить на крючок?

Конечно, к двенадцати ночи Кокин и не подумал вернуться в комнату. Вместо него пришел Христенко, толи, судя по хмурому лицу, поссорился со знакомой, толи какое дело в университете с утра, хотя дворником он больше не работал. Стипендия всем пятекурсникам положена. На ночь глядя Юрик с Шихманом и Христенко попили чайку и легли спать, выключив свет. Дверь из принципа закрыли на замок, чтобы Кокина учить уму разуму, хотя вообще говоря, запирались не часто.

Но Кокин не понял. Он долго пинался с кем - то у двери, хрюкая кабаном, а в половине первого так ломанулся в комнату, будто за ним гналась стая голодных волков, и слабенький замок вылетел из двери, грохнулся на пол у стола.

- Чой это? -Вскричал Кокин и врубил свет, - а чо вы спите что ли уже? А скока время?

Удивительно было то, что при всем своем дурацком поведении он вовсе не пьян, а выглядел каким-то заигравшимся в доску малолеткой.

- Сейчас ты у меня уснешь быстро, - пообещал Христенко, - мертвым сном.

- Не-не! Я счас все сделаю в момент. А молоток есть? Отремонтирую запросто, в два счета.

- Положи замок на стол, придурок, а сам тихо ложись спать, - мягко посоветовал Шихман, - как всегда запеленатый в простыню от происков клопов, и подставляя электрическим лучам одно толстощекое усатое лицо, - утро вечера мудренее.

-А что это ты как мумия спишь? - Засмеялся Кокин, - это специально так надо или случайно получилось?

- Кокин, есть такая фигура высшего пилотажа: полет мухой, так вот считаю до трех, не успеешь выключить свет, пеняй на себя. Раз!

- А чо мы в армии что ли? -Поразился Кокин. - Не, я так быстро не умею.

- В армию ты, зараза, только на следующий год попадешь, а пока вообрази себя для начала в гражданской обороне, сокращенно в ГРОБу, понял? Два!!

- Не фига себе, куда гоните? Где полтора?

- Туши свет! -Христенко кинул в него свой ботинок, не пожалел обувь взять с батареи.

- Три!!!

Кокин, как ошпаренный, кинулся гасить свет, ползком под обстрелом добрался до своей кровати, залез под одеяло и там стал потихоньку раздеваться.

- А дверь то незакрытой осталась, - сказал он просительно, - можно я схожу закрою плотнее?

- Что, боишься трусы стыбзят? Или порядок начал понимать?

- Пусть закроет.

- Сходи, закрой. Даю две секунды на все про все. Слетай мухой.

Кокин слетал мухой по высшему пилотажу. Но, улегшись, принялся не по теме рассуждать.

- А еще говорят, что в армии дедовщина. В универе куда хуже в общежитии жить. Я вольный человек, почему обязан в двенадцать часов ложиться?

- Эх, милай, не в двенадцать, а в двадцать четыре ноль - ноль, что касаемо дедовщины, ты ее точно понюхнешь, здесь тебя пока просто пестуют старшие товарищи. По отечески.

- Не фига себе ...

- Кокин, разговорчики в постели! Считаю до одного. Молчать, раз!

29.

Кокин получил кличку Шалтая - Болтая, на что он нисколько не обижался. Прозвище звучало вполне литературно, и главное, подходило ему по всем статьям.

В один из субботних вечеров, когда в преддверии годовщины Октябрьской революции танцы в нижнем холле общаги продлили до часа ночи, Шалтай загулял и не вернулся ни в час, и ни в два, опять куда - то черти его унесли и очень основательно. Естественно, при таком раскладе дверь запирать не стали - бесполезно, все равно навалится плечем и выломит тоненькую фанерку, прибитую, для отвода глаз, мелкими гвоздиками, что еле-еле придерживает замок в гнезде.

Не нарочно конечно, а от избытка энергии, и по дурацкой своей разболтанности

Тем не менее, среди ночи грохнуло, как из пушки. Но свет не зажегся.

Спросони Юрику показалось, что это пришел домой веселый, и всегда довольный жизнью Шалтай.

- Маразм крепчал, но танки наши быстры, - пробормотал он весьма громко, делясь чувствами с присутствующих.

Никто ему не возразил.

В темноте, на полу у кровати Шихмана виднелась некая белая бесформенная масса, которая медленно, но целеустремленно двигалась в направлении кровати Погосяна, шаркая по грязному полу. Без всякого сомнения, это был брат по разуму Шихман, как всегда замотанный в свою спальную пижаму из простыни, но почему - то ползающий куколкой среди ночи. В темноте такое зрелище не для слабонервных.

Юрик попытался найти какую-нибудь не слишком фантастическую причину, которая могла бы заставить Толика ползать ночью по грязному полу, но не смог отыскать ни одной, сколько -нибудь подходящей. Сопящее перемещение бесформенной массы производило жуткое, устрашающее впечатление даже на Погосяна, знавшего Шихмана как облупленного. Очевидно, и грохот произвел тоже Толик, свалившись с кровати. Шалтай совсем не причем

Конечно, хотя Моисеич в рот спиртное брал очень редко, учитывая субботний, почти предпраздничный день, и затяжные танцы до упада, можно было с очень большой натяжкой предположить, что какие - нибудь девушки уговорили несчастного принять стаканчик - другой водки в честь рокового выстрела Авроры. Девушкам Шихман не может отказать ни в чем, поэтому только они могут довести его до такого шумного ночного ползания. И все - таки, Юрику не верилось. Чтобы Моисеич вел себя как какой-нибудь Шалтай - Болтай, да будет врать то!

Меж тем, натруженно сопя, белый сугроб приблизился вплотную к кровати Погосяна. Тот затаил дыхание, прищурился, будто спит. В слабом свете окна возникло смуглое усатое лицо с блестящими искрами глаз. Водкой не пахло. Неужто и Толик рехнулся на интегралах Лебега - Стильтьеса? Замотанное в белое лицо, среди окружающей тьмы здорово смахивало на азартную физиономию какого-нибудь арабского кочевника, забравшегося ночью в палатку английских оккупантов с целью вырезать их всех до единого и разбогатеть на двадцать фунтов. Погосян непроизвольно напрягся, готовясь к обороне.

- Юрик, - позвал Толик трезвым испуганным шопотом прямо в ухо Погосяну, - Юрик, проснись, Кокин с бабой пришел.

- Фу ты черт, напугал. Ну и фиг с ними. Где они?

- На кокинской кровати.

- Ты то чего расползался, как абрек какой. Ползи, то есть иди обратно. Спокойной ночи.

Шихман однако не уползал. Даже не встал. Печально горбился на полу и молчал. Потом спросил еще испуганней:

- Юрик, а помнишь в прошлом году один физик приволок к себе в общагу неизвестную девицу с танцев? Кажись, эта тоже чужая.

Сон слетел с Юрика в один момент. Сердце испуганно йокнуло в груди, он вскочил, невежливо оттолкнув Толика ногой, в поиске тапок. Ах, ты, черт побери этого идиота Кокина!

История болвана - физика была широко известна в мужских студенческих кругах. Кураторы групп ее отчасти даже рекламировали, как наглядное пособие из повседневной жизни, исключительно в целях повышения уровня морали и сознательности среди молодежи.

Парень каким - то образом умудрился среди ночи привести незнакомую девицу к себе в комнату, а ранним утром она убежала в милицию, где написала заявление на изнасилование, причем групповое. Якобы ее затащили в комнату прямо из коридора. По этому заявлению тем же ранним утром всех проживающих в комнате, закинули натащак не жрамши в серо - голубой газик, и увезли в известном направлении.

В итоге данного мероприятия мало того, что виновник торжества плоти получил свой законный червонец, но и все его соседи по комнате поголовно пострадали, еще до суда были исключены из университета без права восстановления. В конце концов троих засонь оправдали, но кто же будет их восстанавливать, если были под судом по такой статье? Кому надо? И за меньшее выдворяют с волчьим билетом. Вот скотина беспардонная этот Кокин!

- Помню.

- Юрик, что делать то будем?

- Выгонять!

- А если уже поздно? Если стерва попалась? Мы выгоним, а она прямо отсюда назло в милицию пойдет - телегу катать? Что тогда?

- Не знаю. Давай сами удерем к кому - нибудь в гости? И там до утра пробудем, если что - нас не было, а народ подтвердит.

- Уже три часа, кто пустит в гости? К тому же она может сказать, что изнасиловали гады и убежали. Знаешь, я думаю нам надо быстро позвать свидетелей и со свидетелями попросить девицу удалиться. А в свидетели надо девчонок позвать.

- Каких свидетелей? - Еще сильней перепугался Юрик, - думаешь нам не поверят?

- В милиции нет. Пока в КПЗ сидеть будем на нарах, из универа попрут. Ты хочешь вылететь из универа?

- Да пошел ты!

Юрик вскочил и начал быстро натягивать штаны. Шихман более не таясь, тоже кинулся одеваться.

- Включай свет, я за народом, - сказал он, и чертыхаясь начал дергать дверь за ручку. Замок вылетел на пол.

Оказывается Кокин закрылся таки изнутри, хотя обычно забывал это сделать.

Дрожащей рукой Юрик включил свет. Парочка лежала в обнимку поверх одеяла, уже наполовину голые, но еще пока только сверху.

"Слава те господи!"

- Ну чо вы, - зажмурился на лампочку поддатый Кокин, - свет потушите, - у нас же закон с двенадцати ночи освещение гасить!

Как в самом плохом сне, девушка показалась Юрику незнакомой. "Точно левую притащил, зараза!". Она спрятала лицо в подушку.

- Одевайтесь и ... это ... выметайтесь - ка отсюда по - быстрому.

Предложение прозвучало не слишком убедительно.

- Кокин, русским языком говорю: проваливай из комнаты, сам потом спасибо скажешь!

- Не бойся, не заражусь, у меня есть тут кое - что, - Шалтай - Болтай вытащил из под подушки презерватив. -Так что ребята, все в порядке, спасибо за заботу. Давайте спать, а? Гаси свет.

В комнату с гневно - победоносным видом ворвался Шихман в майке шиворот навыворот и штанах на левую сторону, распахнув дверь пинком на растапашку, как сам Кокин в лучшие времена.

За ним на пороге маршировал небольшой отряд свидетелей, состоящий из девчонок соседней комнаты, под командованием Светки Немцовой. Они прибежали, еле успев запахнуться в халаты, босые, зато быстро. С любопытством выглядывали из-за широкой спины Шихмана.

- Паспортная проверка, граждане, - заявил тот с порога сочным ядовитым голосом, - девушка без лифчика, вы в мужской комнате по какому вопросу на кровати валяетесь? Предьявите документы, желательно паспорт в развернутом виде. А к фотографии лицо покажите, не прячьтесь в подушку, пожалуйста.

- Шихман, ты обалдел что ли? - Изумился Кокин, - дверь закрывай, не лето поди, люди то смотрят.

- Это вам гражданин Кокин не люди, это комиссия паспортного режима.

Комиссия с раскрытыми ртами выстроилась у входа небольшим вокально - инструментальным ансамблем, собравшимся сбацать "Come together". Они с восхищением рассматривали полуголую парочку нарушителей распорядка, хотя и расцепившуюся от объятий, но все еще рефлекторно елозящую по жесткому солдатскому покрывалу, и тупо не желавшую покидать удобного лежбища. "Завтра вся общага до последнего человека будет знать, - подумал Юрик, - вот где припозорились! А черт с ним, с позором, лишь бы не в КПЗ!"

Светка выступила запевалой.

- Товарищ, - сказала она Кокину, - вы, что здесь валяетесь как пьяный, лучше бы помогли своей даме одеться. А контрацептивы свои спрячьте, безопасного секса сегодня не будет. Поторапливайтесь, а то может милицию вам вызвать на помощь?

- Я пьяный? - Обиделся Шалтай - Болтай, - да я всю жизнь такой!

При упоминании о милиции девушка резво подскочила, перепрыгнув через мускулистый торс соблазнителя, и не обращая ни на кого внимания, принялась натягивать лифт мизерного размера, похожего на простую повязку. Кокин пытался помогать, но, как и все другое в этой жизни, он делал это так бестолково, что лифчик дважды соскакивал, как резиновый, щелкая его в пуп. Кокин ежился и тупо смеялся, оглядываясь на комиссию.

Никогда в жизни не видивший полураздетую девушку на расстоянии вытянутой руки, Шихман походил на человека сильно ударенного по голове тяжелым деревянным предметом.

После мгновенного замешательства Шихман с Погосяном вынуждены были отвернуться в разные стороны, правда Толик пробурчал:

- А фигли ...

- А по какому праву? - Окончательно и бесповоротно обнаглел Кокин, - я совершеннолетний мужчина. Голосовать могу, между прочим, и родину защищать. Как родину защищать, так можно, да? А пообниматься так и нельзя?

- Ну и как успехи в защите Родины? - Спросила Светка Немцова.

- Я ухожу, - заявила девушка одевшись.

- Погоди, я с тобой, - заторопился Шалтай - Болтай, широко улыбаясь и запихивая пачку презервативов в карман. - Пойдем на кухню ... постоим там?

Или в эту ... как ее ... ну, читалку, на шестом этаже?

- Я домой пошла, - сказала девушка, - ну вас всех куда подальше, сволочей.

- Идите, конечно, идите девушка, - обрадовался Погосян, - а ты Кокин, проводи человека домой, и если еще когда захочешь ночью в гости кого без спроса притащить, то сразу вспомни, что дядя Юра обещал за такое дело в глаз дать.

- Ага, в глаз. Это еще кто кому, - взъерепенился Кокин, - казарму какую - то мне здесь устроили. Отбой, понимаешь, в глаз обещают, дедовщина сплошная. Э, как тебя, ... стой, подожди, я с тобой, пойдем ... эта ... точно ... в читальный зал сходим.

Бурно выясняя отношения, парочка удалилась.

- Ладно, мы тоже пошли, - зевнула Светка. - Толик не забудь, чего обещал при всех свидетелях, она указала большим пальцем за спину, на девчонок. Те уже вышли из комнаты вслед за молодыми, смотреть, куда они намылятся: на подоконник ближайшей кухни, или все же на шестой этаж, в красный уголок, правда там нет кроватей, зато есть несколько столов.

- Мое слово - закон.

Толик благоговейно сложил пухлые ладошки на груди.

Юрик закрыл дверь за Светкой, поднял с пола замок, положил на стол.

- Вот подлец какой, - сказал Шихман, сидя стягивая штаны, никакой спокойной жизни не стало. Смотри, какая у меня простыня черная. Чья сегодня была очередь пол мыть? Ага, Кокина конечно, пятый день подряд, на нем дежурство застопорилось. Обрезание ему что-ли сделать небольшое для профилактики? Чтобы охота пропала годика этак на три - четыре?

Погосян ухмыльнулся.

- Ему только кастрирование поможет. Лучше скажи, чего там Светке наобещал?

- А кто будет вставать в три часа ночи, чтобы стать свидетелем и потом по милициям и судам мотаться? Как думаешь? За так - никто, дураки нынче не в моде.

- Ну, а все же?

- Тортики буду отдавать всегда.

- И на пятом курсе?

- До конца обучения в университете.

- Хорошо, хоть, что не до конца жизни.

- Да я ведь и так им отдаю, какая разница, правда?

- Точно, никакой разницы. А все же Кокин болван непроходимый, правда?

- Да убить гада мало.

30.

Проходя мимо букинистического магазина, Юрик не упустил случая зайти и потолкаться у полок с литературой. Он умеет быстро читать, а это здорово экономит деньги.

Главным продавцом, оценщиком и приемщиком литературы в магазине служит человек по имени Володя, с нормальной взрослой головой сорокалетнего мужчины, но ростом лишь в половину от нормального.

Обычно не выросшие люди говорят детскими голосами, однако у Володи бархатистый, свежий баритон, который разносится по всему магазину, представлявшему из себя длинный узкий коридор, где трудно разойтись двоим, с одной маленькой комнаткой - аппендиксом. В этой комнатке Володя по вторникам четвергам и субботам принимал книги, и здесь же стояли шкафы с художественной литературой. Вся прочая литература располагается вдоль стен коридора на полках.

Книги по математике в самом конце.

Володин коридор был единственным букинистическим магазином в городе Борисове, и для многих жаждущих печатного слова, единственным местом, где можно найти нужную книгу, и потому сюда приходили абсолютно все.

Таким образом, Володя пребывал в центре местной библиофильской жизни, сам являлся известнейшим библиоманом. Все знали его, и что самое удивительное, он знал всех. У него была изумительная зрительная память. Он знал, кого и что именно интересует. Увидев Юрика, кивнул ему:

- Вчера сдали много математики, смотри внимательно везде, разбросали по всему вашему шкапу.

Юрик кивнул, однако не спешил идти в математический тупичок, а остался стоять в самой узкой части коридора, мешая другим посетителям свободно проходить.

Такая наглость в поведении посещала его крайне редко. Но сейчас причина вполне уважительная. Дело в том, что на него только что, без всякого предупреждения вылили прямо на темячко целое ведро кипятка и страшно всего обварили, вот-вот скальп сам сползет с черепа.

У прилавка спиной к нему стояла сиамская Ольга, и наклонившись вперед, рассматривала какую-то книгу под стеклом. Неужели приехала, ищет его, ходит по городу, надеясь на случайную встречу? Но зачем, у нее же есть адрес общежития. Боится, что он ее прогонит?

Весь обвареный, с дымящимся от жара лицом, он сделал маленький шажок к ней, стараясь не в коем случае не упустить из виду за народом, без конца снующим туда - сюда. Из снов зная, что когда люди вдруг, ни с того ни с сего, появляются, исчезают они тоже внезапно, без всякого предупреждения.

Мелкими шажочками, как по тонкому льду дотелепался, встал рядом, совсем не стесняясь потянулся вперед над прилавком и заглянул снизу в лицо. И снова, как палкой по морде: тресь! Не она. А с чего вдруг? Зато сзади - точно. Опять отошел к стенке, прислонился, начал жадно смотреть, и рост такой и посадка головы и немного расстрепанные волосы, как в первый раз были на танцах.

Девушка с чужим лицом оглянулась на него, перехватила взгляд, что-то видно ей сильно не понравилось в нем, оттолкнулась и быстро двинула на выход. Только дверь пружиной по нервам: Бам-с!.

Юрик вздохнул и тихо спланировал к полкам с математикой. Все ничего, только сил не хватает на существование. Ощущение такое, будто не старый он пень, а вовсе древний, иссохший, присесть бы сейчас куда в уголок на стульчик, подпереть голову клюкой и долго - долго отдыхать, лучше бы, если и вовсе на пенсии оказаться, такое в организме полнейшее онемение наступило. Да где же в этом коридоре - магазине стул найти? Володя и тот не имеет. Носится весь день без передышки, точно угорелый. Что ж такое, черт побери, больше полгода прошло, а его хлещет прямо по голове, будто полная кастрюля супа прилетела с пылу с жару.

А ничего, ничего, пройдет потихоньку. У всех проходит и у него тоже пройдет. Не надо только из себя Ромео с Джуельеттой корчить. Отмяк Юрик, отошел от дум неприятных, больно сосущих душу, стал копаться на математических полках в книжках всех подряд, прочесывать в поиске новых поступлений. Но те оказались в основном вузовскими учебниками, которые Юрика нынче совсем не интересовали, по его тематике ничего не оказалось, зря Володя обещал, да и откуда ему знать, ибо математика слишком великая страна, а отступать некуда, скоро диплом.

Лишь по общей математике выделялся двухтомник Полиа и Сеге "Задачи и теоремы из анализа" с отодранными корешками, глядя на которые так и представлялись два брата - акробата, что дрались этими томиками, колотя друг друга, по чем придется.

А на самом деле стояли слишко плотно зажатые на полке, и вытаскивал их хозяин, резко цепляя пальцем за корешок. Взять что ли, для развития общей культуры? Три рубля за два тома не так, чтобы очень дорого. Вполне терпимо. Он колебался.

Или бросить все к черту и сейчас же бежать на вокзал, купить билет и в Нефтянск первым поездом? Ах, как бы здорово!

Открыл первый том и начал листать. Поставил в нерешительности на место, взял другой. Тут же сзади из-за плеча просунулась чужая рука, пальто до локтя, вся поросшая жесткими черными волосами, ухватила первый том и утащила. Вот народ, а? Прямо на ходу подметки режут. Результат вечного дифицита колбасы, одежды, мяса, обуви, фруктов, овощей, книг, всего. В избытке одни лишь работы Ленина, Маркса, Суслова да Брежнева о преимуществах научного коммунизма и практического социализма.

- Я уже взял, - предупредил Юрик не оборачиваясь.

- Извините, только посмотрю.

- Что ж, посмотрите, - разрешил недовольным тоном, что его вынудили купить двухтомник, который ему вовсе даже не позарез, когда по - хорошему надо было бы поторопиться на вокзал.

Он захлопнул второй том, повернулся, тот за спиной, с заостренным щучьим лицом, в потертой шапочке все еще листал, шаря очками по страницам, будто потерял там иголку.

- Извините, но я спешу.

С этими словами Погосян забрал произведение венгерских математиков и с тяжелым сердцем отправился к кассе. Уж лучше бы на вокзал, да в поезд. Однако оплатил, вышел из магазина и, не смотря на легкий морозец, сел на лавочке ждать трамвая. Достал снова книжку и стал листать. Уж теперь ему никакой любитель в замортанных изолентой очках не помешает. Среди многих неравенств он еще в магазине обратил внимание на одно. Во - первых, оно было нестрогое, а во вторых, выполнялось для всех функций класса ОМЕГА. Раньше он такого неравенства не встречал.

У него защипало в носу. Что - то сегодня все мерещится. Не к добру. Юрик достал ручку и стал писать прямо на пустых листах в конце книги. Используя это неравенство, выходило, что до трети искомой границы функционала является самой обычной прямой линией. В несколько строк он получил уравнение этой граничной прямой и стал рассеянно на него любоваться, потом кинулся проверять. А что проверять, когда все как на ладони?

Трамваи будто вымерли, ни туда, ни сюда не ходят. Где - нибудь опять авария и движение встало на полдня. Шестьдесят лет Советской власти, а трамваи, как не ходили в разруху после гражданской, так до сих пор толком и не ходят.

Великие достижения социализма и гигантские перевыполнения грандиозных планов - отдельно, а мертвые трамваи, негодное жилье, пустые магазины отдельно. Кинув книгу в сумку, он побежал бегом в университет, искать Грум - Канавина поделиться радостью своего открытия части границы функционала.

В ушах приятнейшей музыкой теперь звучали слова шефа, сказанные им больше года назад: "Если вы сможете определить хоть маленький кусочек границы, - губы на слове кусочек чмокают, будто шоколадку во рту сосет, а она тает вкусная - вкусная, -то это уже будет кандидатская диссертация".

А зачем в качестве диплома кандидатская, спрашивается? - Так думалось раньше. Теперь он нашел кусочек, счастлив и несется на всех парах в на встречу, порадовать своего доцента, хотя сомнение беспокоит: слишком уж все просто получилось, в пять строчек. Не только для кандидатской маловато, но и для диплома. Эх, страничек бы в двадцать! А все же первое достижение есть! Кусочек вам? Да возьмите, пожалуйста, нам не жалко!

Он дождался Грума с лекции и поймал его прямо на выходе из аудитории, чуть не за рукав схватил. Доцент Грум - Канавин был несколько этим ошарашен.

- Я нашел часть границы функционала, - начал тот без обиняков.

- На ЭВМ просчитали? - Приятно удивился его скорости и скорости современных ЭВМ Грум - Канавин, превратив маленькие за стеклами глазки в круглые ртутные шарики.

- Нет, вытекает из одного неравенства. Могу показать прямо сейчас, это быстро, буквально за три минуты.

- Что ж, пройдемте.

Они зашли обратно в ту аудиторию, где читал лекцию Грум и на краешке доски Юрик показал, исходя из неравенства, что граница от А до В есть не что иное, как обычная прямая линия.

Грум Канавин сперва надсадно собрал морщинами лоб, принялся жевать во рту что-то, возможно язык, потому что делал это молча, пронзительно глядя на доску в поисках ошибки и не находя ее. Все было слишком очевидно, просто, кратко.

- Неравенство откуда взяли?

- Вот, - Юрик достал книжку и развернул на нужной странице, - сегодня в букинисте купил.

Грум тщательно сравнил с тем, что написано на доске в качестве исходного, покачал головой как-то совсем даже не радостно.

- Слишком уж все тривиально, - пожаловался безнадежным голосом, - ладно, оставьте мне книгу, я ее посмотрю. И не дожидаясь ответа, кинул том в свой портфель и ринулся с победоносным видом прочь из аудитории. Юрик побежал было за ним, но понял, что тот бежит в туалет, по дороге отстал.

"А как же ваше заявление, что найти маленький кусочек (Губами плям - плям) - это уже кандидатская? Издевался он мысленно, - пошто теперь на этот счет помалкиваете в тряпочку? Что, даже для дипломной работы это слишком просто? А иначе не бывает! Какова задача, таково и решение. Зачем из пушки по воробьям палить? У нас все запросто. Айн, цвай, драй и пожалте, результат!"

Надо искать остальную часть границы, вот о чем говорило поведение Грума, тот результат, что он получил сегодня, неплох, но явно недостаточен. Так и фазану ясно, что не вся граница найдена. Что ж, поищем, коли надо. Не дожидаясь шефа из туалета, Юрик быстро ушел.

Толку с него все равно как с козла молока, подсказать что - то дельное, хоть в каком направлении надо работать, он не может. Только ошибки ищет, боится их, как черт ладана, ему бы все проверять, да перепроверять. К чему тогда бесполезные разговоры?

На почтовом столе его ждало очередное письмо от Кати. Он забрал его с собой, не распечатывая.

В комнате общежития надсажалось включенное на полную громкость радио. Толик валялся на кровати в своей классической позе, читал Мопассана, и на лице его играла мечтательная улыбка.

- ... трудовой героизм советского народа еще раз показал, что нет границ нашим свершениям! В каждом отдельном регионе страны, в каждой области, крае, республике, коммунистические бригады берут все новые повышенные обязательству к юбилею Великой Октябрьской Социалистической Револю ...

Юрик выключил радио, кинувшись на него, как на врага.

- Ой, как хорошо, - обрадовался изумленный Шихман, - а я читаю себе и не понимаю, чего мне до полного счастья не хватает. Оказывается, радио глотку надо было заткнуть.

Юрик распечатал письмо. "Милый, у нас на зимние каникулы назначена конференция в вашем университете. Я приеду к тебе в гости. Готовься".

- Толик, ты на зимние каникулы домой поедешь?

- Естественно полечу. Как иначе?

- Молодец. Надеюсь, Кокин тоже. Ко мне на каникулы невеста приезжает.

Шихман отбросил Мопассана в сторону.

- У тебя есть невеста?

- Конечно. Я уже взрослый человек, диплом пишу, сегодня пять строчек написал, так что мне можно. Вы уедете все, она ко мне приедет, и мы будем жить в этой комнате.

- Мои поздравления! - Бурно возликовал Шихман, но сразу стих, и помолчав, спросил пораженный догадкой: - Что и ночевать будет здесь?

- Шихман, вы задаете неприличные вопросы. Что же на ночь она будет уезжать обратно что ли? И потом девушка пишет прямо: "Я приеду. Готовься".

- Извини. Тогда тройные поздравления.

- Ты можешь мне объяснить, что значит "готовься"?

- Да. То есть, если подумать, то нет. Может она просит подыскать ей место в общежитии в комнате с девушками?

- Вот и я пока не понимаю. Но очень рад, что ты навестишь родственников, передавай им от меня большой привет, скажи, что я им очень благодарен, за то, что они у тебя есть!

31.

И Юрик начал готовиться. Пошел в магазин "Спорттовары", где осуществил свою давнюю затаенную мечту, - купил фотоаппарат, свой первый в жизни. Конечно же, это был не профессиональный "Киев" и не "Зенит", которые такой же страшный дефицит, как итальянская обувь в ЦУМе, а простенькая общедоступная мыльница "Смена - 8 М", предназначенная для подрастающего поколения.

Кроме того, приобрел пластиковые ванночки, реактивы для проявки, бумагу, пленку, а главное увеличитель на складном штативе в чемоданчике. Для себя бы, пожалуй, не скоро пошел на такие траты, но для того, чтобы встретить Катю по всем правилам гостеприимства, все это просто необходимо.

По разработанной им программе он проведет ее по всем замечательным местам Борисова, и в каждом запечатлит на память. Художественный музей, краеведческий музей, обязательно пообедают в кафе под пальмами на столе с красивой скатертью, затем следующим пунктом идет посещение различных кинотеатров на лучшие фильмы и лучшие места. Слава богу, театра Оперы и Балета в Борисове нет.

Конечно, следует сфотографироваться в университете, где у Катюхи состоиться конференция. Если она будет выступать, то надо обязательно поприсутствовать и обязательно сделать побольше фотографий.

Так, это все ясно, далее - проживание. Он разобьется в лепешку, но предоставит ей отдельную комнату! А сам будет ночевать хотя бы у того же Салахова по соседству. Салахов сменил в этом году любителей полночного рока, с которыми Юрик конфликтовал в прошлом году. Кто - нибудь из Салаховской комнаты обязательно уедет на каникулы, может даже и все, почему бы не оставить ключи ему?

Надо срочно поговорить с Салаховым. Юрик гарантирует охрану и сохранность имущества. Кстати, надо будет после отъезда толпы помыть пол и сменить на всех кроватях белье. Да! И по новой произвести все антиклопиные мероприятия! Боже, сколько дел, просто голова кругом!

Он принялся учиться фотографировать. На этом деле перепортил кучу пленки, пока добился такого положения вещей, при котором первая половина пленки не засвечивалась бы при засовывании ее в фотоаппарат, а вторая при вытаскивании оттуда.

Планы с каждым днем выстраивались все грандиозней, пока не отважился позвонить Кате домой. Оказалось, что посещение весьма краткое. Приезжает днем, ночует, с утра конференция на весь день, вечером уезжает. Свободным будет лишь день и вечер приезда. В плане остались кафе, кино и экскурсия по городу с посещением замечательных мест.

На демонстрацию Юрик не пошел принципиально. Остался лежать в комнате на кровати с шихмановской книжкой Мопассана.

Даже дверь не закрыл на ключ, когда по общаге зарыскали загонщики из деканата, в качестве основного погонялы теперь выступал Соловейчик - младший, получивший это ленное право как бы по наследству от Соловейчика - старшего. Однако габариты у него не те, солидности нет, загон шел вяло. Народ прятался от плохой погоды (на улице снег с дождем) и двери не отворял. Соловейчик шел по этажам снизу вверх и кричал нагло - неувереным фальцетом:

- Все на демонстрацию! Всем выходить на демонстрацию! Кто не выйдет списочным составом, будет писать объяснительную в деканат!

Прокричал и возле комнаты Юрика, толкнул дверь, и та, раздолбанная Кокиным, мигом распахнулась до упора.

- С революционным праздником, Соловейчик! - Поздравил Юрик, отводя книгу от лица. - Что, бегаем шакалим, ленинский полтинник отрабатываем?

- Нет, то есть да, то есть нет. С праздником. А ты чего, болеешь?

- Здоров, как бык. Просто знаешь, скучно грязь на улице месить, как представлю себе мерзопакость местного климата, сразу вставать и не хочется. Передавай там привет замдекана Хвостову! - Вспомнил и крикнул в догонку Юрик.

Когда ошарашенный Соловейчик покинул комнату, на Погосяна напало жуткое веселье. Вот будет здорово, если младший Соловейчик доложится начальству! Точно Хвостов не выдержит кипения желчи, прибежит ругаться. И хорошо бы не один!

Ох, и отчихвостит его Погосян, все припомнит, ничего не упустит. А что? Терять ему нечего, кроме своих цепей, которыми он привязан к Грум - Канавину.

Юрик лежал и ждал, когда комиссия ворвется к нему в комнату. Он мечтал об этом.

Пусть отчислят за непосещение, согласен. Все и так надоело! Каким гомерическим смехом он разразится прямо им в лица, и завтра же будет дома! В петровский университет все равно примут. Так или иначе, а диплом надо начинать по - новой писать, с чистого листа. Где же ты, злой дядя Хвостов? И страшно - ужасный Навуходоноср Вахтанг Гогиевич? О, придите, придите ко мне, я вытру о вас ноги!

Однако толи младший Соловейчик струхнул и решил не усугублять своего положения, или руководство считало варианты не хуже Погосяна, а потому отказалось от очередного взыскания.

Никто не потревожил спокойного чтения Мопассана, когда за окном опять брошенная и забытая факультетская колонна сначала два часа мокла под дождем, а потом сорок минут бежала по грязным улицам, размахивая жульканым кумачом, пока не сдохла, пройдя трибуну и не развалилась на мелкие части.

Шихман вернулся злой, как собака.

- Ну как, продемонстрировал приверженность идеалам коммунизма? - Спросил Юрик.

- А фигли, - отмахнулся Толик, - да все как всегда: пыжики стоят, кролики идут, - имея в виду крашеные кроличьи шапки на головах работяг и студентов в колоннах, и пыжиковые на начальстве из трибуны. Хорошо тебе жить по свободному расписанию.

- Учись лучше, тоже дадут.

- Ага, догонят и еще поддадут.

Его никак не наказали. Стипендию не отобрали, из общаги не выперли. Выговор не вынесли и на собрании, где разбирали прочих преступных нарушителей праздничной дисциплины, даже словом не помянули. Махнули рукой: пусть доучивается, получает свои красные корочки и проваливает, куда хочет по свободному распределению.

И Юрик снова перешел жить в библиотеку, занявшись там своим функционалом, на который глаза его уже смотреть не хотели. Однажды он подкатил к Чалиной, которая пурхалась в разноцветных листках - работах ее шефа Абрикосова, высказал деловое предложение - поразбираться вместе. Чалина удивилась, но это было в ее интересах тоже, даже больше, чем в его, и сразу согласилась.

Так он смог познакомиться с работами, коих не было в университетских Трудах, но которые печатались в математических журналах стран социалистического содружества. В Трудах они появятся через год - два, пока до них дойдет плановая очередь, и они тоже станут вчерашним днем.

Чалина вам не фигли - мигли какая-нибудь, а девушка очень серьезная и строгая. От ее пуховой шали, наброшенной на плечи (в главном читальном зале университета страшные и очень разноообразные сквозняки), пахнет не духами "Шанель N5", произведенными по местному рецепту на рижской фабрике, но вполне обычно, как пахнет самый настоящий козий пух, естественно натуральной козой. Домашний запах. "Наверное, и пироги умеет печь отличные", - успел подумать Юрик и провалился в идеи доцента Абрикосова с ручками, ножками.

Ум Абрикосова специфически изощеренный, абсолютно не признает известных метод и систем и методик, возможно, он не пользуется ими потому, что в разрабатываемой им штольне таким громоздким механизмам не поместиться.

В его статьях нет ссылок. На каждую свою задачку он придумывал специальный способ решения и блестяще им пользуется. Изощеряется, как хочет. Возможно все эти небольшие локальные задачи, при внешней схожести, на деле же внутренно разные. И Абрикосов сказочным Дедом Морозом в каждой статье доставал из своего мешка решения, как зеркальные шары - один за другим. Ни один не похож ни на предыдущий, ни на последующий. А глазеть на них - такое завораживающее наслаждение, что даже запах козы кажется вполне сносным. На улице опять мокрый снег.

Разложив по косточкам несколько статей, Юрик подметил одну деталь, что Абрикосов чурается класса ОМЕГА, предпочитая работать с его подклассами. Особенно при этом он жалует класс звездных функций, который имеет по сравнению с ОМЕГА только одно дополнительное свойство, схожее с водой. Это свойство делает класс звездных функций африканской прерией, где растут миллионы видов разных трав, цветов, кустарников, в то время как ОМЕГА безжизненна, как соседняя африканская пустыня Сахара.

А не решить ли для начала функционал на классе звездных функций? - Подумал в один из благоприятных моментов Юрик, видно звезды в эту минуту встали так удачно, что разум счел данное предложение дельным, и Погосян не спросившись своего научного руководителя, самостийно видоизменил свою дипломную тему.

Груму говорить не стал, потому что после одного случая между ними пробежала здоровенная черная кошка, и они перестали общаться.

Дело обстояло следующим образом. Грум дал ему очередное задание перевести с английского небольшую статеечку, и доложить содержание. Статеечка никаким боком не сочеталась с темой Юрика, но тот перевел, и доложил в один из дней декабря прямо на кафедре.

В течение пятнадцати минут Грум, как всегда в таких случаях, сидел сморщив лоб гармошкой, будто у него наступил жестокий приступ амнезии, и он вспоминает, как его зовут.

Когда морщины потихоньку разгладились, Юрик предположил, что пришел благоприятный момент спросить шефа о своей будущности. Как то имеет ли Грум - Канавин планы взять его в аспирантуру, или хотя бы рекомендовать кому - нибудь, или что он вообще думает на этот счет?

Однако говорить прямо об аспирантуре не совсем удобно, ведь существуют другие формы, вроде стажировки молодого специалиста, или устройства лаборантом на кафедре, поэтому сформулировал вопрос завуалированно:

- Степан Степанович, а возможно ли мне после окончания университета как-то продолжить свое пребывание на вашей кафедре?

- Пребывание? - Удивился Грум, и еще больше удивился дальше, - на кафедре?

И вдруг закатился таким заливистым рассыпчатым хохотом, что Юрику стала в полной мере ясна вся неуместность заданного вопроса. По хохоту сделалось понятно, что Грума ни сколько не интересует его будущее после диплома, да и сам диплом интересует исключительно в рамках почасовой оплаты работы с дипломником, никак не больше.

Надо признать, что так отчетливо хохотать умеют немногие люди!

Юрик не умел, посему помалкивал. Ему оставалось глядеть с грустным видом сначала в рот доцента, потом, ощутив свою невежливость, и вовсе опустить глаза , уперев их в столешницу.

Какой оказывается, великолепный хохот может производить его шеф!

Хохот имел приблизительно следующее содержание: "И этот человек хочет поступить в аспирантуру! А может даже преподавать на кафедре? После того, как отказался бетонировать дорожку от дома к туалету! После того, как хотел отказаться принародно от своего патрона и выбрать другого! После того, как пренебрег встречей с прелестной маленькой дочкой Аннетой и игрой в лошадки! После того, черт возьми, как моя жена ...", - далее Юрик не стал расшифровывать хохот доцента Грум - Канавина и загрустил еще больше.

Надо идти в учителя. Таков основной тезис данного хохота.

Своим хохотом Грум - Канавин просто потешался над ним.

Присутствовавшая на кафедре ассистент Фокс широко и радостно распахнула глаза, в надежде, что и с ней поделятся свеженьким анекдотом:

- А чего вы так смеетесь? Скажите мне, я тоже с вами посмеюсь.

Юрик грустно посмотрел в ее расширенные черные зрачки, слегка пожав плечами, дав понять, что причина смеха ему неведома, на шефа просто нашло.

Однако она не верила и тянула просительно:

- Ну, рас-ска-жи-те ...

Доцент Грум - Канавин тоже исчерпал свои возможности, закрыл рот и шибко нахмурился.

- Тогда я пойду? - Спросил Юрик, - если вы конечно не возражаете.

Грум попытался изобразить благосклонность, но не получилось:

- Вас никто не держит.

Погосян раскланялся с Фокс, и постарался впредь не встречаться лишний раз с Грумом. До Нового года они виделись всего несколько раз на городском семинаре, куда Юрик по - прежнему ходил из-за выступлений умницы Абрикосова. Новые работы поступали только от него, причем с щедростью рога изобилия.

Грум и Погосян лишь молча кивали друг другу, если уж было совсем не разойтись в коридоре перед кафедрой. А чаще отворачивались в разные стороны и расходились, якобы не замечая один другого - коридор то широкий, на всех места хватит. Не то, что кафедра.

32.

Ближе к Новому году Юрик пошел договориться к Салахову о месте, где можно будет перекантоваться одну ночь во время каникул, когда его навестит Катя.

Зашел в гости и не поверил своим глазам. В комнате у соседей царила ужасающая, невероятная холодная чистота: пол блестел стеклом, плафон под потолком сверкал и светился ярчайшим двухсотсвечовым светом.

Стол сиял отмытой лакированной поверхностью, на нем сгрудились бутылки водки, и кроме них ничего другого не было. Бутылки тоже светились, внутри них жили волшебные движущиеся огоньки. Воздух в комнате с запахом снега.

Кровати застелены без единой морщинки на покрывалах. Короче повсеместно идеальнейший спартанский порядок, который бывает только в сказочных новогодних историях, да и то, к сожалению, лишь в самом их начале.

На краешках кроватей, чинно сложив руки на коленях, сидели уже парни - механики с торжественными лицами. Из математиков затесались с боку припека Мурат, вылетевший Копытов, да еще футболист Бобби, которого КГБ подготавливает забросить в Канаду за наследством. Все они старательно не смотрели на стол, у которого стоял Гапонов и тыкая пальцем пересчитывал бутылки:

- ... восемь, девять, десять. Должно хватить. Если не хватит, а я к тому времени буду в отрубе, то знайте - портфель под кроватью стоит, там еще есть.

Увидев Погосяна, он тоже тыкнул в него пальцем, как в очередной пузырь:

- А вот еще один мальчишка в нашу компанию. Признавайся, Погосян, ты Мальчиш - Кибальчиш, или Мальчиш - Плохиш?

- Кибальчиш конечно, - без труда выбрал Юрик, понимая, что сегодня он жутко напьется на холяву, ибо созрел для новых великих подвигов. Его долговременно - минорное настроение весьма соответствует желанию нажраться по - черному, чтобы позабыть о всех неприятностях, хотя бы часиков на двадцать.

- А, вот, почувствовал, пришел. Мы же с ним еще в абитуре в одной комнате жили, помнишь, Салахов? В душе дрались носками, - произнес Гапон трогательным голосом, как бы вспоминая о самом розовом дне золотого детства, - а нынче я женюсь, вот собрал мальчишник в общаге. А где еще? Так что тащи, брат, два стакана, под водку и воду.

- Может хлеба у девчонок занять? Сала топленого до фига есть.

- Ни в коем случае, мы уже взрослые люди, - отказался Гапонов, - запомни, на мальчишник ни одной вещи от девчонок брать нельзя. У меня мои мальчиши будут пить исключительно чистую "Столичную", и запивать ее холодной водой.

Салахов снял с гвоздя гитару.

А как без них прожить?

А ну скажи, скажи,

Без них то нам куда?

- Да просто некуда!

- Да сразу в армию! - Подпел ему Копытов. - Мы ж договорились не только после первой, второй и третьей, что вообще не закусываем сегодня, - Что, все дома? Пора начинать? Закрываемся и поехали.

- Сейчас скажу речь. Значит так. Все, братцы, прощайте, расстаемся. Женюсь я на красивой, молодой, обаятельной девушке в полном расцвете ее женских сил. Ну, тогда ладно, буду краток, как никогда. Пропивайте, хлопцы, мою буйну головушку! Бобби, камера на тумбочке включена, на ту большую кнопочку жми и лови торжественный момент.

- А кто будущая жена? - Поинтересовался Мурат, застенчиво глядя, как в его стакан булькает струя. Он был сегодня без тюбетейки и явно стеснялся сказать "хватит".

-Жена? Ах, жена. Да нет, не жена еще пока, но и не невеста, если строго по логике рассуждать. У нее двое детей есть от первого и второго брака, но это для меня лично только плюс. Я их усыновляю в самом ближайшем будущем, и тогда военкомату придется ежедневно иметь большую фигушку вместо того, чтобы иметь меня. Ясно? Смогу прописаться, устроюсь на приличную работу, даже учиться заочно смогу. Выйду, наконец, из своего контрреволюционного подполья на белый свет ...

- За это и выпьем! - Мигом встрял Копытов, и тут же сильно, с широким замахом чокнулся с виновником торжества, неуловимо плесканув в зубастый рот водку, потом медленно, спокойно, с видимым наслаждением начал цедить воду, будто холодненькое пиво в жаркий день.

Все стали чокаться и пить, Юрик тоже, конечно без того наслаждения, что написано на лице Копытова. Водка, даже холодная, такая гадость, когда пьешь первый стакан, а она в тебя льется, но не идет.

Бобби снимал фотокамерой деликатные подробности процесса, поднося аппарат прямо ко рту. Выпив, расселись по кроватям в том же порядке, что и прежде. Копытов принялся снова разливать. Гапонов остался стоять у стола, думая о чем - то, и держа себя за лоб.

- Все равно второй ребенок, кажется, мой, - продолжил он. -Подруга намекает. Мы с ней давно ... любовники, еще при первом муже началось, в конце его срока.

- Здорово.

- Да ничего особенно здорового я не вижу. Ей уже двадцать восемь, мне двадцать один. Зато капитал в виде двоих детей, а значит вечная отстрочка от армии выходит, квартира, документы чистые, работу приличную мне подыщет, даже налог на бездетность не платить и, самое главное, прятаться не надо. Легализуюсь по полной программе. Надоело до смерти по ночам трястись.

- Короче говоря, амнистия по всем статьям и полный ажур.

- Мать узнает - сразу в обморок, отец убьет на месте.

- Ты им не будешь сообщать?

- В лучшем случае лет через пять.

Юрику вдруг сделалось тепло, а на душе жалостливо.

- Может лучше в армию сходить? - Предложил зачем - то глупость в порыве сочувствия.

- Э, нет, чур меня. Здесь дело принципа. Сколько бегал, и все без толку что ли? Фигу им с дрыгой. Ладно, братцы, пора еще пропустить по одной.

Юрик никогда прежде не запивал водку водой, занюхивал обычно хлебом, а теперь ему понравилось. Главное, горечи нет. После второго полстакана он чувствительно захмелел, отчего не дошел до своего места, а присел на кровать сразу рядом с Бобби.

- О, Бобби, привет! А ты знаешь, что тебя в холле две девушки дожидаются?

- Да надоели! Вот прицепились!

- Буду работать и детей воспитывать. - Подытожил свой монолог Гапонов. - Вести здоровый образ жизни.

- Девушки! - Обрадовался Копытов, - так давай их сюда!

- Идиот, мальчишник без баб проводят.

- Дурак, мальчишник без невесты проводят, но с бабами. Это точно.

- Копытов, разливай лучше, - подсказал Бобби, моих персональных девушек оставь в покое.

Мишка резво подскочил, но потерял равновесие и чуть не опрокинул стол набок. Однако в полете каким то невероятным усилием все же смог предотвратить падение бутылок на пол, за что и получил благодарность от передового студенчества, в виде крепких ударов по спине и выражений: "Ну ты Копыто, орел!". Получив легкую встряску, он принялся разливать, время от времени бледнея, и содрогаясь шеей - верно представляя, что было бы если бутылки с водкой сейчас разбились.

Поднялся со стаканом Бобби.

- А давайте теперь мальчиши прощальную выпьем, я скажу вам по секрету, что после Нового года все, лавочку закрываю на крепкий амбарный замок и сваливаю в Канаду. Точнее говоря меня туда ... сваливают, как тачку с этим ... ну с навозом короче.

- Что, уже? А диплом? Без образования останешься?

- Родина говорит: надо! Мы отвечаем: есть!

- Да ему сам декан диплом напишет, если он ему потом тыщ десять отвалит.

- Бобби, на фиг тебе декан, пошли его к чертовой матери, мы тебе сами такой диплом сбацаем, что эти старые хрычи, доктора наук только позавидуют.

- Вроде бы защиту диплома автоматом обещали поставить, если я двадцать пять миллионов канадских долларов притащу в СССР.

- Ишь, как торопятся, черти! Подай им двадцать пять миллионов и все тут! Наверное, Брежнев хочет дочке подарок ко дню рождения сделать. Подарить: книжку "Малая земля" в бриллиантовом переплете. Говорят, она на брюликах помешана.

- Конечно, торопятся. Олимпиада на носу, Олимпийскую деревню надо достраивать, каждый доллар на счету, субботники там не помогут, турок надо нанимать.

- Обещали после этого дела трехлетнюю стажировку в любом НИИ Академии наук по моему выбору.

- А денег то оставят?

- Хоть на папиросы?

- На жизнь хватит.

- На какую жизнь? Жизня, она тоже очень разная бывает.

- Бобби, говори, не жопься!

- Вот пристали, тараканы! Сначала давайте выпьем, потом скажу.

Только что Юрик подумал, что ему уже хватит хлестать водку стаканами, но стоило народу кинуться наперегонки к столу, как и он тоже был подхвачен всеобщим энтузиазмом.

За Бобби и его экспедицию на дикий Запад полагалось пить снова половину граненого стакана, причем дозволялось держаться при этом за спинки кроватей. Наравне со всеми Юрик принял дозу, после чего стены прямо на глазах перекрасились в розовый цвет. Сколько не мотал головой справа налево и сверху вниз, остались такими до конца. Ему даже безразлично, сколько оставят Бобби на прокорм в СССР.

Он безвольно опустился на кровать, изо всех сил стараясь не упасть ниже, и подумал, что если жрать водку без закуси, то на жизнь потребуется очень немного, буквально сущие мелочи.

- Так оставят тебе на махру? Дадут валюты для "Березки"?

- Догонят и еще дадут, подставляй карман ширше.

- Не знаю, мужики, как тут верить, но обещали не обидеть, оставить кусочек, чтобы на всю жизнь хватило без проблем. Короче, миллион кинут на сберкнижку.

- Долларов?

- Рублей.

- Вот это да!

- На фиг тебе тот НИИ? Играй себе в футбол, да играй!

- А что вы думаете я в НИИ собираюсь делать? - Радостно улыбнулся Бобби, рисуя будущую жизнь в розовом свете, какая уже наступила для Погосяна, - не кандидатскую же писать в конце то концов!

- Да купишь докторскую сразу! Были бы денежки, будут и девушки!

- Запросто. И преть не надо, плешь себе протирать. Бобби далеко пойдет! До академика доиграется.

- Точно. Бобби, возьмешь в команду?

- Что-то жарко стало, открывай народ окно.

Окно открыли. Снег с уличной стороны подоконника был тоже розовый. В комнату резко дунул морозный ветер, приятно освежая горячие лица.

- Какой у нас здесь этаж? - Свесился вниз по пояс Копытов, - второй кажись? А внизу снега до хрена намело. Кто сможет спрыгнуть и не разбиться?

- Придурок, пятый этаж.

Все кто мог, столпились у окна. Юрик остался сидеть, цепляясь за кровать, чтобы не упасть.

Бобби заскочил с ногами на подоконник.

- Что там, сугроб внизу большой? Как думаете?

- Да не видно толком, все же белое кругом.

- Не надо, - сказал Гапонов, - погоди немного. Я на камеру снимать буду, сейчас вот включу только.

Латыпов посмотрел на Юрика вопросительно: Что, мол, сидишь? Тот встал и тоже направился к окну.

- Лучше я пройдусь по карнизу до угла и обратно, - сообразил Бобби.- Это интереснее.

- Э-э-э, - заикал Мурат, - кончай дурью маяться, свалишься!

- Точно, - поддержал его Юрик, - на каталке в Канаду повезут. Прощай тогда футбол!

Но Бобби уже разогнулся в окне, насколько это было можно сделать, развел руки в стороны.

- Не фига. Запросто пройду. Только мальчиши, чур, окно не закрывать!

Мурат с Погосяном одновременно схватились за его ноги и повалились на кровать, стоящую под окном. Бобби рухнул животом на подоконник. Ноги у футболиста оказались мощные, но двоих в таком положении он расшвырять не смог. Только орал:

- Заговор зубрежников! Чистюли, слабаки, бабы, не то, что мы, футболисты! Отпустите, что ли? Ладно, отстаньте, давайте выпьем еще, - долго ругался Бобби, лежа животом на подоконнике, потом замолчал.

- Э, смотрите - ка, народ, газон подошел патрульный. Вояки в общагу идут.

- Врешь! - Гапонов с камерой перегнулся через него, Бобби дернулся ногами, как морской лев хвостом, Юрик с Муратом отлетели и сдвинули телами стол. Гапоновская камера ушла вниз, вместо Бобби, но Гапонов даже не обратил на это внимания.

- Заложили меня, - вскричал он, - мужики, облава! Хотят забрать прямо с мальчишника! Что делать бум?

Бобби упал с подоконика сначала на чугунную батарею центрального отпления, потом на кровать, поэтому сразу оказался трезвее всех.

- Мы пьем дальше, - сказал он первое, что пришло в голову после удара о чугунное колено. - Копытов, дуй в холл к моим девушкам, и держи их там в своих объятиях, чтоб не высовывались, сучки. В это время Гапонов с Юриком переходят тихо в комнату Погосяна и ложаться спать. Ни гу - гу там мне, поняли?

Копытов заржал радостным конем, вырвавшимся из конюшни на приволье, и побежал приставать к красавицам. За ним следом Погосян перевел к себе Гапонова и уложил на кровать Христенко. Шихман раздраженно моргал на электрический свет.

- Это спит у нас Христенко, - объяснил ему ситуацию Погосян, - понял?

-Понял.

"Христенко" мигом разделся и юркнул под одеяло, натянув его себе на макушку. Как всегда Кокина не было на месте, но сегодня этот факт Погосяна совсем не опечалил. Кое - как раздевшись, он выключил свет и наощупь полез на свою постель, давая громко устную клятву: "Никогда в жизни больше не буду пить!". Его мотало и било то об кровать, то об стену, как в шторм маленькое суденышко, пока не повезло угодить мордой прямо в подушку.

- Тихо ты! - Прошипел раздраженный "Христенко", - угомонись, ради бога. Будем слушать звуки родной природы.

Звуки родной природы не заставили себя долго ждать. Две пары сапог прогрохотали со стороны главной лестницы, две со стороны черной и все сошлись у двери соседней комнаты.

- Ах, заложили все-таки, - восхитился Гапонов. - Ах, гады, вы гады!

Юрик не стал уточнять, кто конкретно. Положение действительно осложнилось не на шутку. На замок то он закрылся, но тот слабая защита - вываливается на пол от самого слабого дуновения ветерка.

- А вот не пущу! - Заорал из соседней комнаты Салахов, - не мешайте людям отдыхать после трудового дня. И попробуйте ко мне вломиться, милицию позову!

- Мальчики, открывайте, - раздался голос комендантши, - паспортная проверка. Не то дверь вскроем!

После мгновенного замешательства дверь открылась сама, и толпа из коридора вошла в комнату, грозно топая сапогами.

-Сейчас там не найдут и придут сюда, - прошептал Гапонов, - кабздец котенку, срать не будет! Пора смытываться!

- Лежи спокойно, а лучше даже спи. Бог не выдаст, военком не сожрет.

- Да они возьмут меня прямо здесь, на кровати, чуть тепленького. Вручат повестку в собственные руки и тут же увезут на приемный пункт.

- Спи, а?

- Ох, чувствую, заберут сегодня. Перед самой волей.

Словно в подтверждение этих слов в дверь отрывисто постучали.

- Может это ваш четвертый?

- Четвертый? Фигли вам, Кокин никогда не стучит. Кому там не спится? - спросил Шихман недовольно, - чего надо среди ночи?

- Открывайте, молодые люди, паспортная проверка. - Сказала комендант злым голосом, видно и ей надоели ночные происки военкомата. И явственно зевнула.

- Ишь ты, все силы привлекли, - пробормотал Погосян, - а красные флажки, интересно знать, по коридорам развесили?

- Сейчас, минуточку.

- Зачем я так нажрался? - Удивился напоследок Гапонов, - сейчас бы руки в ноги и по головам ушел трезвым то. Черта бы с два, меня кто поймал.

Шихман в тоге из простыни включил свет и открыл дверь, представ на всеобщее обозрение величественным и вальяжным римским сенатором. Под напором превосходящих сил противника попятился задом, сел на кровать, уже напоминая растолстевшего завмага, отдыхающего в предбаннике за хорошей кружечкой пива, достал из чемодана паспорт и предъявил капитану, на рукаве которого повязана красная патрульная повязка.

Капитан с интересом прочитал вслух:

- Шихман Анатолий Моисеевич. Место рождения Киев.

- Очень приятно познакомиться, какое отношение имеете к воинской службе, Анатолий Моисеевич?

- Учусь на кафедре военного образования университета. По окончанию стану лейтенант запаса ракетных войск.

- Серьезные войска, уважаю. Но ... не завидую. Придется годика два в дальневосточной тайге на точке куковать. День и ночь ждать команды на красную кнопку нажать. А это даже хуже, чем нам здесь по ночам всяких там .... - он достал бумажку ... всяких Гапоновых отлавливать. Кстати, Гапонова Валерия не видели сегодня?

- Его давно отчислили, - пробормотал Погосян не своим голосом, - он же в общаге не живет.

- Это точно, - комендант зевнула, мелко потряся головой, - давно я его не видела, разгильдяя такого с фотокамерой, а это все свои ребята, студенты с мехмата.

Однако слово "студенты" у военкоматовского патруля явно не в чести. Солдат, который до того стоял тихо у дверей, вдруг резво прошелся по всей комнате, заглядывая под кровати, а потом быстро открыл и закрыл дверцы всех шкафов. Никого не обнаружив, притулился обратно у двери с очень скромным видом.

- Ваши документы? - Покосился капитан на Юрика, а паспорт взял осторожно, - Погосян? Юрик Артурович? Из Армении?

- Нет, из Петровска.

- Точно. Вот, поди ж ты. Все смешалось в доме графьев Облонских. А точно ли студент, вот в чем вопрос? Недавно на базаре точь в точь такого как ты видел, случаем яблоками не торгуешь в главном павильоне? А тогда предьявим студенческий билет или зачетную книжку, проверить надо, не уклоняется ли гражданин от выполнения почетной обязанности?

Юрик вздохнул коротко, задержал дыхание и, наклонившись, быстро вытащил из чемодана зачетку.

Капитан листал так долго, будто принимал его на работу в свой ночной патруль.

- Смотри - ка, полный отличник, ясно почему такой худой. Что братцы, студенты, гулять так гулять? Официант, нам стакан киселя и десять ложечек?

Шихман с Погосяном вежливо рассмеялись, Гапонов промолчал, изображая спящего Христенко, а солдат у дверей так и покатился со смеху.

- Питаться надо лучше, товарищ Погосян. Армия и девушки дистрофиков не любят, зарубите это себе на носу.

"А пить закусывая", - подумал про себя Юрик у которого голова кружилась от каждого наклона в чемодан, и как на зло началась икота.

Свежеокрашенная в рыжий цвет комендантша зевала практически бесперерывно, не отводя ладонь ото рта.

- Тут кто у вас спит, как сурок?

- Это пятикурсник Христенко. Он уже прошел военку, практически лейтенант запаса ракетных войск. Устал очень, подрабатывает дворником недалеко, снег гребет на своем участке.

- Он у меня в прошлом году дворником состоял, - вспомнила и комендантша, - хороший парень, ответственный. Пурга - не пурга, буран - не буран, в шесть утра, как штык уже, знай себе, лопатой наворачивает.

"Христенко спал" зубами к стенке, крепко охватив подушку руками. Видны были только каменные застывшие желваки. Настоящие, командирские. А также стриженый затылок. Гапонов как предчувствовал и перед мальчишником и свадьбой остриг свои длинные волосы под полубокс.

- Все же придется разбудить лейтенанта запаса, - сказал дотошный военкоматчик

- Давайте я его паспорт вам достану из чемодана, - предложил Шихман, - жалко же человека.

- Ничего, пусть привыкает к тревогам военной службы, скоро все равно призовут. Помните, как Александр Васильевич говорил? Тяжело в учении - легко в бою!

- Вам хорошо рассуждать, - пожаловался Юрик, - вы разбудите и дальше пойдете, а он разозлиться и начнет нас тут до утра строить и учить по одной плашке ходить. Я, к примеру, освобожден от армии по состоянию здоровья, точнее говоря, годен к нестроевой в военное время. А тут такая строевая учеба начнется, что врагу не пожелаешь. Вот представьте себе, генерал устал, спит, а вы хоп, на ноги его ставите и трясете, что будет хорошего?

На этих словах дверь бабахнула, распахнулась, оглушив единовременным ударом по спине, а также голове, стоящего сзади скромного солдата.

- Твою мать! - Воскликнул он не по уставу, отлетая на середину комнаты.

Довольный собою Кокин - руки в боки стоял на пороге, щурился, что-то жевал, сам черт ему не брат!

"Сейчас предложит патрулю какой - нибудь сухарь", - подумал Юрик, как никогда радуясь внезапному вторжению Шалтая. Он не мог остановить икоты, голова болела и одновременно слегка подташнивало. Состояние хуже не придумаешь.

- Кто такой? - Спросил сурово капитан, - Фамилия? Отвечать быстро! Гапонов?

- Нет, Кокин я, - радостно представился Кокин.

- Предъявите документы.

- А это ... паспорт того ... посеял.

- Потерял? - Даже обрадовался капитан, - так это замечательно! А студенческий с зачеткой воры выкрали в трамвае?

- Почему? - Удивился Кокин. -Нет. - И грохнулся как всегда задом на свою кровать, трахнувшись затылком о стену и завыл:

- Ой - ей - ей!

Но сочувствия на лицах военных не обнаружил.

- Гражданин, или предъявите документы или пройдемте для выяснения личности, что вы не Гапонов.

- Сейчас я, сейчас. -Кокин вырвал из - под кровати туго набитую сумку типа баул и принялся в ней с ожесточенным видом рыться.

Само собой разумеется, ничего похожего на документы не нашлось. Вытряхнул содержимое горой на кровать. Тот же результат.

- Нет, не здесь! Значит в тумбочке!

- Эх ты бестолочь, - мигом рассердилась комендант, не любившая беспорядка, - все бы тебе по лестницам носиться, орыльничать круглые сутки. Когда ты только учиться ходишь?

- Нет, и в тумбочке нет. Значит в шкафу тогда. Наверное.

- Значит на учебу не ходит? Все ясно с вами. Пройдемте, гражданин Гапонов.

- Я не Гапонов.

-Военкомат разберется, кто есть кто.

- А, подождите, вспомнил! У меня зачетка в пальто! Я ее уже месяц в кармане ношу, так как студенческий билет потерял и читальный тоже. У меня их, наверное, вытащили воры. Поэтому я везде по зачетной книжке хожу, если спрашивают.

Лейтенант сурово смотрел на Кокина, пока тот рылся по карманам пальто, курток и даже брюк, повторяя: "Да где же она? Вчера только здесь была!", выбрасывая одежду с вешалок на пол и чертыхаясь.

- Хватит концерт мне здесь устраивать, одевайся, пойдем, - пихнул солдат Кокина к двери, - там разберутся.

- Где? Э ... вы ... скажите им, что я Кокин, - обратился он к Шихману и Погосяну.

- Так я вам и поверил. Знаю круговую поруку, - отмел последнюю попытку капитан, - вежливо помогая ему одеть пальто, и потом препровождая за шиворот из комнаты.

- Кокин я! - Продолжал настаивать Кокин на своем.

Но его вывели в коридор, и дверь закрылась.

- Лично я его паспорта ни разу не видел, - молвил Шихман, закрывая дверь, - может он конечно и Кокин, а может и какой - нибудь подпольщик Гапонов. Кто их чертей знает, правда? Эх, теперь на воронке, с ветерком прокатится.

Гапонов повернул застывшее маской лицо и погрозил ему кулаком.

- Дай водички ... - прошипел он, - умираю!

- А фигли ботик потопили? - Философски констатировал Толик, - куда все стаканы делись? На, пей из бутылки. Да сядь ты на кровати, лейтенант запаса, обмочишь ведь всю постель. Христенко опять орать на нас будет. Скажет, растудыт вашу мать, какой ссыкун у меня здесь опять ночевал?

33.

После ночного посещения военкомата Кокин вернулся притихшим, хотя провел там всего несколько часов.

Сказал, что спал на стуле в коридоре, пока утром не пришла столоначальница, нашла его карточку и не сличила физиономию с его же фотографией. Вроде бы ничего с ним не сделали особенного, но Кокин заметно переменился, на некоторое время бросил болтать руками - ногами, заговорил нормальным голосом и даже попытался взяться за учебу. Юрик не поверил своим глазам, когда увидел, как тот сидит в читалке над книжкой.

Однако затяжное празднование Нового года сделало свое черное дело - опять Шалтай - Болтай носился по коридору во главе буйной компании, непонятно, толи дрался со всеми, то ли так шутил, выбивал как бы случайно навалившись двери, получал от хозяев по сусалам, сразу валясь на пол с воплем, что лежачих не бьют. А в сессию тоже, как бы шутя, лихо завалил два экзамена из четырех при множестве незачетов, став явной кандидатурой на вылет из университета прямиком в весенний призыв.

Пересдавать экзамены не стал даже пытаться: "Потом успею", и в самом прекрасном настроении укатил домой, в южный город Фрунзе.

В январе Христенко и Погосян сдали государственный экзамен по научному коммунизму. Христенко подошел к подготовке ответственно, притащил кучу каких-то старых чужих конспектов, оставшихся от предыдущих поколений, толстых книг, брошюрок с ленинскими работами и читал все это, охлаждая быстро перегревающийся от вранья мозг водопроводной водой, сильно пахнущей хлоркой, прямо из молочной бутылки.

Юрик ничего не читал и читать не собирался, но получил пять, за счет хорошо подвешенного языка, а Христенко четыре, потому что когда его спросили об экономических достижениях нашей страны в эпоху развитого социализма новейшего времени, он смутился, покраснел и сказал: "Ну, это, конечно факт исторический, платить стали больше".

Меньше четверки никому не ставили. С большой радости Христенко купил бутылку вермута, обмыть последний свой в жизни экзамен. Пару буль - булей с ним выпил знающий свою норму Шихман, а Юрик отказался категорически, ужасающая память мальчишника была еще слишком свежа.

- Не хотите, как хотите, - сказал Христенко и энергично наплескал себе в стакан вторую порцию.

Он сидел за столом лицом к Погосяну и Шихману, а они полулежали на стульях напротив, и смотрели на него, как пожилые люди смотрят на цирковой номер по превращению белого кролика в розовую свинью, который им довелось наблюдать еще в раннем детстве. Христенко долго изучал содержимое стакана, которое предстояло пить одному, хмыкал, вращал вино и нюхал запах, изображая из себя знатока.

- Не верилось, что доживем до такого чудесного момента, - сказал он наконец и выпил. - Поставил стакан на стол, - и сейчас не верю, что больше экзаменов не будет.

- Диплом еще. - Напомнил Юрик.

- Осилим! Куда денемся?

Юрик тактично промолчал.

Он не был так уверен в своих способностях. "Как - нибудь все - равно университет окончу, с дипломом или без него. На второй год не оставят!", - стараясь быть оптимистом, размышлял про себя. Уже и доля школьного учителя не особо пугает. "Живут люди, работают и не умирают. Нет, умирают, конечно, все, но не сразу. Сначала помучаются, помучаются, а потом уже умирают".

Гораздо более важным событием казался предстоящий приезд Катеньки в гости на конференцию. До окончания университета осталось совсем ничего, каких-то полгода. А после они поженятся. Поженятся? Да? Или нет? Хотя никаких преград для такого шага не было, мама и та за, он откладывал принятие решения именно до этой встречи. "Все станет ясно, когда она приедет. Сейчас, без Катеньки самому непонятно, хочет ли он вообще жениться? Пусть приедет, тогда сразу все встанет на свои места".

Размышляя о грядущем приезде Катеньки, и делах этому сопутствующих, иной раз незаметно для себя переходил на отрезанного сиамского близнеца: эх, жалко человека, ни за что пострадала, дура этакая. Чего она так вцепилась в него тогда? Пальцы прямо белыми крючочками сделались, как у ненормальной, мыслимое ли дело так себя вести? И давай рыдать! И как! Его до сих пор в жар кидает, и колотить начинает, стоит вспомнить весь этот ужас.

Нет, с такими круглыми дурами дело иметь нельзя. Как белый день ясно, что барышня психопатка. Всю жизнь испортит. Будет истерики закатывать ежевечерне: где был, да на кого посмотрел, почему не позвонил? По определению шизофреничка стопроцентная. Стопроцентная шизофреничка. Рыдала в урну! Разве нормальный человек станет рыдать в мусорку? Жалко конечно девушку, кто спорит, но лучше от нее держаться на как можно более далеком расстоянии. Он же не идиот, все отлично понимает.

Несколько дней выдались совершенно свободными. Погосян остался в комнате один: Кокин и Шихман разъехались по домам, а Христенко ушел жить к подруге, Салахов Колька дал Юрику ключ от своей комнаты и тоже уехал. Было время сесть за диплом, однако, развращенный мысленными приготовлениями к приезду Кати, Юрик так и не смог выбрать времени для занятий с функционалом.

То прорабатывал организационные вопросы, то вспоминал о близнеце, и при этом ругался вслух, даже кричал, у него резко падало настроение, хотелось сотворить что-то дурное, кокинское, бегать по коридору и биться в двери, лишь бы избавиться от злосчастных воспоминаний. В одиночестве жить оказалось гораздо труднее, чем в компании, и отнюдь не спокойней, хотя прежде он предполагал обратное.

34.

Наконец приехала долгожданная Катя!

Юрик приметил ее еще в вагонном окне, несмотря на новую, неизвестную ему прежде дубленку с белым мехом на воротнике, тотчас узнал, и побежал за вагоном по перрону. И втречающие и отъезжающие тоже все побежали, возник кратковременный хаос, но Юрик не выпустил из поля зрения свой вагон, и оказался у дверей одним из первых.

Дверь долго не открывали, оказалось, что пассажиры, везущие очередную порцию яблок и мандарин на третьих полках, перетащили в тамбур все двенадцать мест груза, в результате чего дверь не возможно стало открыть.

После ожесточенной ругани проводницы на торговцев - таджиков или туркмен, доставивших свой товар в пассажирском поезде в качестве ручной клади, и ответных гортанных криков на незнакомом наречии, дверь все - таки открыли. Встречающие кинулись к проходу, но их оттеснила тележка, и товар с величайшей осторожностью стали на нее перекладывать.

- А ты что стоишь, руки в брюки? - Обратился к Юрику мужчина, похожий на учителя труда Васнецова из их школы, успевший протиснуться вперед него, - давай, помогай своим. Быстрее народ освободите из заточения.

- Не нанимался. - Ответил Юрик, глядя поверх его шапки.

Кати не было видно. Доверху груженая тележка отъехала. После тюков следовали пять штук чемоданов, и столько же сумок, а с ними пожилая женщина в потертой искуственной дохе и шали, похожая на медведицу, которую никто не встречал.

- Помогите, люди добры! - Закричала она, призывая народ на трудовой подвиг.

Люди добры - передний мужик, похожий на Петра Николаевича, и Юрик, начали разгружать выход, оттаскивая чемоданы в сторону, чтобы не заблокировать дорогу.

- Женщины, посмотрите там, чтобы не утащил кто!

Но видно надежд на женщин у нее не было никаких, и тетка в дохе стала сама спускаться задом наперед, повиснув на поручнях, по трем ступенькам сваренным их железных прутков.

- Ох, боже ты мой, вот мучения где! Убьюся сейчас! Поддержал бы кто, а?

- Тебе, старая, перрон поди подавай, как в Москве, что б ровненько шаг ступил и на плаформе оказался? Не будет такого никогда, рылом не вышли!

- Вся Рассея карабкается туда - сюда, меньше сала на боках будет!

- Зато ракеты в космос каждый день пускаем, и мирный атом в городе пыхтит, как рванет, так мало не покажется! А перрон для людей сделать ни у кого руки не доходят. Развитой социализм в окружности Кремля устраивают. А народу с рождения до старости скакать приходится.

- Так что, сигайте на здоровье!

- Нам чо? Подождем, дольше ждали. Но ступеньки вагонные и при коммунизме видать остануться безо всяких вам перронов.

Следующей над обрывом оказалась низенькая старушка в белом узорном платке и норковой битой молью шапочке набекрень. А уж за ней стояла Катя, похожая на Снегурочку из сказки. По низу дубленки шел кант пушистого белого меха, на рукавах тоже, шапочка белая в белом же пушистом воротнике. Глазами выискивает Юрика, а он пока крутился, оттаскивал теткины чемоданы, оказался крайним в толпе.

Катя оглядывала округу с легкой полуулыбкой надежды, говорящей: "Встретят - хорошо, не встретят - сама дойду".

Все граждане, столпившиеся у дверей, взирали теперь на Снегурочку, забыв свои наказы и страхи, по поводу того, что кто - нибудь обязательно залезет вперед и займет чужое место: на билет надежды нет никакой.

Жизнь в Союзе везде неважнецкая, в Москве получше, в национальных республиках похуже, в России за кольцевой трассой совсем никуда, про Сибирь и говорить нечего, а девушки на удивление хороши, смотришь, аж душа радуется. Лишь это и примеряет с действительностью: вагоном, забрызганным осенью грязью, от колес до самых окон, и так замерзшим на всю зиму, из которого не успели пассажиры выйти, а проводница мокрым веничком грязь убрать, как новые тут же набьются битком, свисток и в обратный путь, кочегарь печку, под лавкой уголь!

Наконец она увидела его, и Погосян удивился тому, как мгновенно изменился, блеснул по-новому, и засиял ее взгляд. Это заметил не только он. Несколько человек оглянулись, надеясь увидеть местного Деда Мороза, которому обрадовалась приезжая Снегурочка.

Юрик стал силой продираться сквозь толпу. Здесь были как встречающие, так и отъезжавшие на этом же поезде в другую сторону пассажиры, с чемоданами.

- Ты чего? - Удивился человек, даже голосом похожий на учителя Петра Николаевича, когда Юрик оттеснил его плечом и пошел вперед.

- Надо, - ответил Юрик, не оборачиваясь.

Она очень обрадовалась ему. В высшей степени приличная девушка с милым, веснушчатым лицом и сверкающим взором.

Юрик принял вещи, помог спуститься по железным приступкам. Груз был невелик. При себе Катя имела небольшую сумку и портфельчик. Юрик не полез целоваться в атмосфере общего внимания, просто перекинул вещи в левую руку и, протянув правую, поинтересовался:

- Как доехала?

- Нормально. Мне бы сейчас в университет, отметиться как участнику конференции.

- Так я тебя провожу.

- Ты чем занят сегодня?

- Сегодня? Конечно тобой, других дел нет и быть не может.

Катенька взглянула с благодарностью.

В университете секретарь конференции спросила ее:

- Вам нужно место в общежитии?

Катя оглянулась на Юрика.

- Нет, - сказал он, - у нас есть, где жить, и это рядом с главным корпусом.

- Замечательно, - отозвалась секретарь, ставя галочку, - тогда вот вам программа с расписанием работы секций, начало завтра в девять утра. На открытие очень просим быть, не опаздывайте.

- Ты выступаешь с докладом?

- Нет, но доклад войдет в сборник, который выпустят по итогам конференции в качестве статьи. Времени не хватит всем выступить - один день всего. В девять начало, в три уже завершат.

- Ну что тогда, пойдем оставим у меня вещи?

- У тебя в комнате буду жить?

- Конечно. Комната сейчас пустая, в твоем полном распоряжении с сегодняшнего дня. Кстати, если есть желание, можешь остаться и пожить подольше.

- У меня билеты на завтра. А ты где будешь ночевать?

- Переночую в соседней комнате, Салахов домой поехал, оставил ключ и койку в наследство.

- Спасибо.

- Не стоит благодарности.

- Я никогда не жила в общежитии, - сказала Катя, оказавшись в нижнем холле, проходя мимо санэкрана, - а здесь у вас очень неплохо. Это пельменная?

- Да, буфет с машинными пельменями. Я предпочитаю питаться в другом месте, здесь лишь в самом крайнем случае, если совсем нет времени.

Юрик бесприпятственно провел ее мимо вахты в комнату, дал ключ, показал свою кровать, которая отходит в пользование, и предложил пообедать. Катя подарила ему шарфик, личное ею связанный. Он поблагодарил и поцеловал в холодную с мороза щеку.

- Давай сходим в кафе, посидим там, отдохнем. Я возьму фотоаппарат, может пофотографируемся, а пока обожду тебя внизу.

Сказал так, будто ежедневно ходит в кафе и сидит там за чашечкой свежесваренного кофе, которого, кстати, в кафе просто никогда не бывает, смотрит на публику, меланхолически курит сигарету и слушает музыку. Курить в общепите, слава богу, запрещено, за исключением ресторанов, а музыка действительно в кафе с пальмами есть, очень тихая и приятная.

- Хорошо, минут через десять я спущусь, - сразу согласилась Катя.

"Интересно, сможет ли она закрыть дверь?". После его непрофессионального ремонта ключ стал туговато поворачиваться.

Однако Катя справилась. В кафе, что рядом с ЗАГСом, до того Юрик заходил всего один раз, цены оказались дороговатыми даже для именного стипендиата, зато посетителей немного и были свободные столики.

Они разделись в гардеробе. На ней оказалось нечто серебристое, похожее на рыбью чешую, средней длины, облегающее фигуру и фосфоресцирующее в свете неона, не позволяя даже пристальному глазу точно определить контур тела. Явно платье для ресторана. Но зная, что в ресторан они не пойдут, Катя одела его сюда. Скинув дупленку с плеч ему на руки, она обернулась вопросительно вскинув глаза. Юрик подмигнул ей с восхищением.

Вино днем не продается, и практикуется половинное самообслуживание. Быстро оглядевшись, Юрик выбрал столик у огромного окна под пальмой, который только что освободился.

Оба взяли обычный комплексный обед: шницелем и картофелем - фри, фаршированный перец, салаты и по стакану апельсинового сока. Юрик прихватил для украшения стола тарелочку с розовыми пластиками салями, уложенными в форма цветка, две порции ветчины с зеленым горошком на добавку и попросил открыть бутылку минералки.

- Здесь очень мило, - сказала Катя, когда они сели. -Зелено, будто в оранжерее и музыка. И на улице тоже романтично, смотри какой удивительно белый лежит снег! Молодежи у вас в центре больше. У нас из-за шинного завода снег черный.

- Да, - сказал он, - я помню.

В песне повторялись одни и те же слова "навсегда вдвоем". Эту песню крутили чаще, чем другие, практически через раз. Ее платье, казалось, само производит свет, который привлекает даже уличных прохожих. Они смотрели на нее сквозь стекло.

- Понравился тебе город Борисов? - Спросил Юрик.

- То, что я увидела, да. То есть вокзал, университет, общежитие и это кафе. Белые сугробы по краям тротуаров создают почти домашний уют. У нас в Петровске сейчас весь снег под чистую выскребают с центральных улиц. Как один бескрайний каток получается, а по нему машины несутся с трамваями наперегонки.

- Значит, ты практически уже поступила в аспирантуру к своему научному руководителю.

- Еще экзамены сдавать надо будет, но в принципе можно сказать, что так.

- И учиться будешь в Петровске.

- Аспиранты половину времени проводят в разьездах по библиотекам и конференциям. А ты будешь поступать здесь, в Борисове?

- Скорее всего, вообще не пойду в аспирантуру, работать надо ... да хоть кем ... хоть учителем в школу.

- Так и знала. Это ведь из - за профкома случилось, да? Я же говорила тебе, что надо сжать зубы изо всех сил и перетерпеть неприятности. Но ничего, - она протянула руку и дотронулась до его руки, - для мужчины начать учителем это сейчас очень перспективный старт. Мужчин в школах мало, там их быстро продвигают наверх, дают вступить в партию. Папа говорит, у нас в Петровске половина горкома партии - выходцы из учителей. Это считается хорошей школой жизни.

- Да, лучшей школы жизни, чем средняя школа вряд ли придумаешь, - не смог не согласиться Юрик.

Снова повторяли "Навсегда вдвоем". Катя замерла с вилкой в руке, слушала.

- Тут заказывают музыку?

- Нет, они сами, в автоматическом режиме крутят. Сегодня у нас большая познавательная программа знакомства с городом, сил потребуется много, так что ешь лучше.

- И ты сразу после окончания университета вернешься домой? - Быстро спросила Катя.

- Если ничего не выйдет с аспирантурой, то да.

Убиравшая посуду официантка подошла к их столику, и поставила маленькую вазу с зеленой веточкой мимозы.

- Спасибо, - обрадовалась Катя. - Просто чудо!

- С утра забыли сюда поставить, - пояснила официантка, внимательно разглядывая ее переливающееся платье, - пальма большая, закрывает этот стол, с раздачи и не видно. А как вы сели, сразу все заметили. - Она забрала освободившиеся тарелки и ушла.

После кафе они сделали большой круг по центру города, где Юрик фотографировал Катю рядом с памятниками, на скамейках заснеженных аллей и просто рядом с елями, что отпали всякие сомнения, в том, что Катя и есть Снегурочка.

Когда он предложил ей на выбор кино или выставку картин, она без колебаний предпочла последнее. И это несмотря на ясное, как молоток, название "Путешествие на БАМ".

В галерее было прохладно. Раздеваясь в гардеробе Катя оставила на шее шарф, и отважно отправилась в путешествие по нарисованному БАМу. Юрик терпеливо следовал за ней от картины к картине, из зала в зал. На огромных полотнах были изображены отдельные люди и группы людей, в основном мужчины, стоявшие неестественно прямо, как если бы всех их до единого перед началом живописного сеанса заставили проглотить по длинному лому.

- Не делай, пожалуйста, такое лицо, - посмеивалась тихонько Катя, - в качестве учителя и классного руководителя тебе обязательно придется приобщать детей к прекрасному, посещать с ними выставки и театры, и устраивать потом тематические дискуссии.

- Право, уж лучше учиться дальше, в аспирантуре.

- Естественно лучше. Но везде надо работать, засучив рукава, а ты - способный сачок. Помнишь? "Что б воду в ступе не толочь, душа обязана трудиться и день и ночь, и день и ночь".

- Во - первых не помню, а во вторых, согласно научному коммунизму, который я, слава богу, уже сдал, души нет. Слушай, может на БАМе болезнь заразная такая?

- Какая?

- Ну, когда позвонки срастаются друг с другом от копчика до черепа. Смотри, у всех строителей линия, соединяющая спину и голову, есть прямая, как по линейке.

- Эвклидик ты мой. А вот мне кажется, тем самым этот художник и все остальные, хотели выразить пафос созидания и гордость строителей своей работой.

- И для этого срубили всем затылки, как топором обтесали?

Сбоку, из-за наставленных картин выскользнул довольно подвижный старик с вклокоченной шевелюрой и седой бородой:

- Не только затылки пострадали, ведь темячко тоже срубили. Разве пафос созидания присущ лишь людям с квадратными затылками? У меня вот есть еще пока затылок и темя нормальное, и у вас есть, а здесь ни у кого нет, все как под копирку сварганены. И шеи ненормально повернуты, будто волчьи.

Он пошел дальше, но будто запнулся:

- А видели вы где-нибудь такую ужасную женскую ногу? Ее тоже топором обрабатывали, да видно плотник плохой попался, до гангрены дело дошло. Смотрите, какая коричнево - красная.

- Мужчина, - попрошу не выражаться на произведения и не нарушать распорядка работы зала, - предупредила хранительца в желтой кофточке и синей юбке, - раз для вас непонятен стиль героических буден.

- Почему то стиль Рубенса сразу всеми постигается, Рафаэль с Васнецовым тоже ясны, а вот стиль героических буден действительно непостижим. Потому что его не существует. Ибо это обычная халтура бездарных малевателей от соцреализма.

- Вы не смеете так говорить, - нахмурилась хранительница, как человек, уверенный в своей правоте.

- Смею, - возразил косматый человек, - ибо я зритель, и имею право не только иметь свою точку зрения, но и выражать ее открыто и публично.

- Вот и имейте свою точку в другом месте, у себя дома высказывайтесь сколько хотите на кухне, а здесь должно быть тихо.

- Чихал я на вас в грипозном состоянии.

- О, у вас здесь и диссинденты есть, - сказала Катя Юрику тихо и уважительно посмотрела на косматого человека.

- Вы когда нибудь видели работы Васильева? - Поинтересовался тот.

- Нет.

- Эх, Россия, - человек махнул рукой обиженно толи на них, то ли на хранительницу и выбежал расстроеный из зала.

Но Юрик с Катей все же нашли луч света в местном темном царстве. В конце лабиринта из огромных полотен, - три скромных пейзажа прибайкальской тайги.

Катя написала в книге отзывов полстраницы, восхищаясь ими.

- Понимаешь, - пояснила она, - художники должны знать, что их картины нужны людям, поэтому я всегда стараюсь поблагодарить их добрым словом.

В кино они отдохнули, Юрик уступил даме ручку кресла, чтобы ей было удобней сидеть и не стал брать ее ладонь в свою. Слишком жарко. Пусть человек отдохнет. Он думал о следующем пункте программы - вареной курице, что висит у него в форточке. Надо было получше в бумагу завернуть, воробьи с синицами могут поклевать. Разогреть можно на кухне в духовке плиты.

После кинотеатра они зашли в магазин "Белочка", где купили огромнейший торт, последний, который еще оставался на витрине. Люди подходили, смотрели на него и отходили: "Нет, ну куда такой?" На торте было множество розочек и надпись: "На счастье!". Коробка, в которую его запаковала продавщица, и вовсе оказалась невероятно огромной.

- Не съедим же, - переживала Катя, - и холодильника нет, испортится.

Юрик не беспокоился на этот счет и был абсолютно прав. Уже на последней прямой к общежитию их догнали Светка Немцова с Ленкой.

- Юрик, уговор помнишь?

- Какой уговор? А ... это вы с Шихманом пакт заключили, и только на то, что он получает из дома в посылках. А данный праздничный торт куплен в магазине.

- Разве я прошу тебя отдать весь? Да за кого ты меня принимаешь? - Обиделась Светка, - но пригласить соседку на чай можно?

- И меня за компанию тоже, как старую боевую подругу, не раз выручавшую тебя из переделок.

- Насколько я помню, то именно раз.

- Так еще не вечер же, может, и в другой раз когда пригожусь. Как ваш тортик называется? А то мы идем и спорим, чего там Юрик тащит бедняга, пылесос или швейную машинку для семейной жизни?

Погосян с недоумением посмотрел на Ленку, потом на коробку, к которой оказалась приклеена этикетка с надписью: "Торт свадебный". А, так вот откуда надпись: На счастье!

- Юрик, почему ты не представишь нас своей девушке? - Спросила Немцова, - ладно, от тебя точно не дождешься хороших манер, я Светлана, а это Елена.

- Катя. Вы заходите девушки на чай, все равно нам такой торт двоим не осилить.

- Поможем, - деловито согласилась Ленка, - мы очень обязательные в этом отношении, чем можем, обязательно - поможем. Раз у вас такое дело намечается, - она кивнула на этикетку, - то мы и винегрет сделаем, как раз имеются овощи вареные.

Девицы принесли с собой свеклу и морковь, делать винегрет на месте. Он пошел на кухню ставить разогревать курицу в духовку и кипятить чайник. Все включил, сел на подоконник и стал ждать, болтая ногами, что ему в детстве строго на строго запрещала делать мама. Воробьи курицу не поклевали, но это еще не значит, что деликатес можно оставить безнадзорной на кухне и его не сопрут. Два раза подряд удача может и не выпасть.

Вдруг на кухне появился Гапонов с чайником.

- Черт, - сказал он, - только одна маленькая комфорка свободна. На ней после дождичка в четверг чайник закипит.

Юрик удивился:

- А ты чего здесь? Ты же женился?

- Женился. Но временно живу в комнате Салахова. Ночью даже со всеми удобствами, то есть с женой.

- ?

- Да, говорят, капитан Чмух поклялся на воинском уставе забрить меня в этот весенний призыв, пока не успел еще никого усыновить. Квартиру военкоматчики вычислили, куда я женился, пришлось временно переместиться опять сюда. Дежурят там, ну и пусть ловят. Салахов ключ дал, комната пустая пока, вот жена наезжает, на два фронта работает, там дети, здесь я. Это твой чайник?

- Мой. Да попьешь чай с нами. Ты лучше скажи, сегодня жена к тебе приедет? Видишь ли, Салахов и мне ключ дал, у меня гости, я хотел на его койке переночевать.

- Не получится. - С хода отмел предположение Гапонов, - Обещалась прийти с ночевкой.

- Тогда конечно.

- А к тебе кто приехал?

- Девушка.

- Чья девушка?

- Моя ... невеста.

- Вот оно что. Ну, ты даешь, я на тебя Салахову пожалуюсь. Спи дома, понял? Во всяком случае, до той поры, пока тебя не начнет разыскивать военкомат. А чем это так вкусно из духовки запахло?

- Курицей, да пойдем к нам до кучи, у нас и винегрет будет и торт.

- Слушай, так она к тебе в гости приехала?

- На студенческую конференцию выступать.

- Ага. Ясно, что мы совсем безголовые? Понимаем. Ужинать собираетесь? Тогда давай мои рыбные котлеты с твоей курицей вместе разогреем?

К рыбным котлетам, курице и винегрету Юрик выставил на стол бутылку токайского вина.

- За здоровье молодых, - произнесла первый тост Светка, и многозначительно посмотрела на Катю, которая, к большому юрикову сожалению не стала одевать к столу свою шикарную рыбную чешую, а осталась в джинсовой юбке и простой школьной блузке.

- Катя, от угла отодвинься, а то замуж не выйдешь. Посадите Гапонова на угол. Он уже женился, хватит ему!

Светка явно недопоняла многозначную ситуацию, но ни Юрик, ни Катя не стали ее разуверять. Что привело Гапонова к полнейшей потери ориентиров.

- Горько, - сказал он.

- Нет, пока сладко, - горько на свадьбе будет некоторым. - Заявила Ленка с зловещей ноткой в голосе.

- Тогда понеслись, хлопцы, - сказал Гапонов, - я в этих порядках не разбираюсь, мальчишник мы хорошо отметили, хоть и рисково, а свадьбы не было, просто зарегистрировались в райсполкоме тихой сапой и все дела.

- Так вы где сейчас живете? - Спросила его Светка.

- Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз! А ты не из военкомата случаем? Шучу. Сегодня ночью вот здесь, - указал он на стенку, в соседней комнате, с любимой женой, между прочим, если кому хочется знать абсолютно все.

- Как? - Удивилась Катя, - и посмотрела на Юрика широко распахнутыми глазами, как смотрят честные люди на мошейников, но уже после того, как те их сильно обманули, - ты же говорил мне ...

Юрик только пожал плечами, выпил вино и принялся с аппетитом за винегрет. Он не предполагал, что таким образом сложаться обстоятельства и Салахов тоже не думал, выдавая ключи, что Гапонов будет жить в их комнате с женой.

- Пожалуй, я не буду пить, - сказала Катя странным голосом

Светка кивнула.

- Правильно, молодым в первую ночь нельзя даже шампанское пробовать.

- Нет, просто у меня завтра конференция.

- Ничего подобного, все это выдумки, - сказал Гапонов, - что спиртое на что - то влияет. Я вот натурально в стельку пьяный был, как сапожник, честно говоря, даже ничего не помню, а потом пришлось из города резко свалить на полгода. И чтобы вы думали? - Он радостно оглядел присутствующих, - приезжаю, а моя подруга уже на шестом месяце! Ребенок родился вовремя и здоровый и развитие нормальное, так что все враки, честное слово!

- Сплюнь, - сказала Светка.

Гапон осторожно потьфукал в сторону.

- Нет уж, Юрик, тогда и себе тоже не наливай, - а то неравные права получаются.

- Мне то на конференции не выступать.

- Да, я прошу, не надо, - сказала Катя.

- Вот! Женщины всегда думают в первую очередь о здоровье будущего поколения, а мужики лишь бы за воротник залить, - резюмировала Светка.

- Да, пожалуйста, сколько угодно, если компания настаивает, я тоже пить не буду.

- Именно, гости настаивают, чтобы хозяева не пили, - засмеялся Гапонов, - чем меньше нас, тем больше нам достанется!

Ленка хлопнула свою порцию вина, отчего на глаза ее тотчас выступили слезы. Бывает водка не идет, но тут явно не шло токайское вино.

- Катя, ты можешь в Юрике не сомневаться, он вот такой парень, - Ленка показала большой палец, - правда, по большому счету такой, смотри сама: отличник, до меня учебно - воспитательной комиссией факультета заведовал. А когда мы с ним на конференцию в прошлом году ездили, то в одной комнате ночевали, аж две ночи подряд, уж я то его знаю, как облупленного ...

- Он мне ничего не рассказывал ...

- Да нет, ты не поняла, нас просто в одну комнату поселили, что с ними идиотами делать, правда? Ну, переспали, чего там ... И представь себе, Катя, за две ночи ни разу даже не пристал! Ни разочка! Представляешь? Вот расскажи мне кто такое, я бы сама ни за что не поверила! Заливают! А тут самой пришлось испытать на собственной шкуре! Ни разочка! Надо же такое, а? Давайте выпьем за джентельменов!

- За баб - с! - Воскликнул в ответном благодарном порыве Гапонов.

- И что, в одной постели прямо спали, - восхитилась Светка, - и ничего?

- Скажете тоже, девушка. Вы как иностранка. Те тоже думают, что в русской бане мужчины и женщины вместе моются. В разных, конечно. Обычная комната в общежитии на четыре койки. Вот как здесь, я тут как бы легла, а он там, два шага всего расстояние ... но ... ни разу. В первую ночь я со страху в колготках спала под одеялом, чуть с жары не сгорела. На всякий пожарный случай.

- На нее это похоже, - сказала Светка.

- Ничего не похоже. Я обычно голая сплю. Во вторую ночь уже нормальная улеглась. Представьте, как рисковала! Лежала незапертая на замок в чужом общежитии, чужом городе, чужой комнате, голая под простыней. Ждала -ждала, потом уснула.

- Уж ты, пожалуйста, при невесте такие страсти то не рассказывай.

- А разве лучше бы, если закрылась? Если я усну, то хоть из пушки пали, а меня не разбудишь. Пришлось бы тогда джентельмену спать на коврике под дверью. Нет, уж, думаю, рискну еще раз своей девственностью, чем несчастный Юрик будет в коридоре ночевать. Он только под самое утро приволокся - бух в свою койку, и захрапел.

- А вот и врешь все, - сказала Светка противным голосом.

- Почему это я вру?

- Да потому что Юрик в принципе не храпит. Между вами там, как никак, а полтора метра было, а вот мы с ним уже сколько раз? ... Не сосчитать короче ... да получается два года рядом спим каждую ночь ... и ничего.

- Как это? - Немножко занервничала Катерина.

- Обыкновенно, как все люди в общежитии. Вот его кровать, а прямо за стенкой стоит моя. Расстояние - двадцать сантиметров, спим нос к носу, практически говоря, все же слышно. Ленка врет, Катя, не верь ей, она бывает такого навыдумывает, что уши вянут. Юрик не храпит, крестом богом тебе клянусь, в прошлом году все ворочался чего - то допоздна, а нынче успокоился, и не слыхать его и не видать, тихо спит. В этом смысле проблем не будет, могу гарантировать.

- Да, Юрик надежный мужик, - подтвердил лестную оценку Гапонов, - так что давайте девчонки, допьемте что -ли? За это выпьем, за главное ... За мир и дружбу ... между ... полами.

- Фи. За любовь и счастье.

- Это слишком вольный перевод моего тоста.

- Кстати, о счастьи. Будем есть торт, наконец, а?

- Ого! -Гапонов аж удивился размерам, - Вот это да! Вот это я понимаю - удовольствие. А можно супруге кусочек отнести потом? Она у меня сладкое очень любит.

- Смотри, какой молодец, про жену не забывает. А на кисленькое твою благоверную больше не тянет?

- Не, нам двоих вот так хватит, - Гапонов провел пальцем по горлу, - даже военкомату хватит, не то, что нам. Дай вот только срок усыновить.

- Будешь многодетный папаша.

- Увольте. Многодетные семьи по законодательству начинаются с трех детей, поэтому я отнюдь не многодетный. Мне чужого не надо, но и своего не отдам! Вот ты, Елена, каким видом спорта занимаешься?

- Ядром. Что, заметно?

- Настолько, что не знаю, кто бы насмелился на тебя напасть даже в чужой комнате и на чужой койке. Может, какой -нибудь молотобоец, конечно, но я бы лично не рискнул.

- Ты то? А кто бы тебе позволил, глисте кишечнополостной? Ты же не мужчина вовсе, коли от армии под юбкой прячешься. Не хотела говорить, а все ж не утерпела, раз такая пляска началась. Нет, Гапонов, ты под джентельмена не коси, ты позорник обыкновенный или по - нашему, по - научному сказать, то паразит вульгарис.

- Я в джентельмены не рвусь, мне и так очень неплохо пока.

- Вот и сиди, дезертир, прижми задницу.

- Вот и сижу.

- Вот и сиди, а то в лоб получишь от имени беззащитного Отечества.

"Нет, ребята, все не так! Все не так, как надо", - с грустью подумал Юрик словами песни, ощущая, насколько и Высоцкому живется местами не хорошо даже в Москве и Париже. Хотелось устроить вечер для двоих со свечами, ну пусть без свечей, но с хорошим вином и угощением, а вот поди ж ты, торт купил слишком большой и пошло и поехало, теперь токайское компания допивает, а они с Катенькой сидят, как ни при чем. Катю опять сдвинули на угол. Значит все, замуж теперь не выйдет.

Погосян привстал, дотянулся до подоконика и включил старинный магнитофон Христенко. Тот сразу заиграл на полную мощь единственную записанную на нем, зато бесконечным образом, студенческую плясовую, под которую они с Шихманом до сих пор скачут свою утреннюю зарядку. Спустя год эксплуатации магнитофон играл или очень громко или вообще никак и здорово поскрипывал лентой.

Во французской стороне, на чужой планете

Предстоит учиться мне в университете ...

- Давайте, попрыгаем?

Светка с Ленкой и Гапонов тотчас вскочили, Катя пересела от стола на кровать, подальше от танцплощадки. Стали прыгать. Распрыгались до спортивного рок-н-рола. Гапонов с Ленкой забыли недавние распри, схатили друг друга за плечи и энергично и ритмично прыгали, выбрасывая ноги к потолку.

Визг, крик, тара - рам. Стук в дверь расслышал лишь крайний Погосян, на правах хозяина пошел смотреть.

Прямо у двери напоролся на маленькую женщину со ждущими серыми глазами.

- Гапонов у вас?

"Жена? А почему тогда так официально? - Юрик оглянулся по сторонам, - не бродят ли поблизости военкоматчики с красными повязками на рукавах?

Военкоматчиков видно не было, но Погосян все равно сказал:

- Нет.

- Что нет? Я же слышу его хохот.

Женщина оттолкнула Юрика и прорвалась в комнату. Напористая какая.

Гапонов тоже как раз делал стойку вниз головой на ленкиных широких плечах.

- Ах вот мы чем занимаемся, - сказала женщина таким издевательски вьедливым голоском, от которого все сомнения, что действительно пришла настоящая гапоновская жена, а не военкомовкая дама, разом отпали. Гапонов грохнулся на пол, Ленка со Светкой отскочили в сторону.

Юрик закрыл дверь, чтобы крик и вопли не стали достоянием гласности более, чем они того заслуживают.

- Я работаю целый день на работе, потом с детьми весь вечер, как дурочка, готовлю, стираю, убираю, а он здесь с девицами танцы танцует! Посмотрите - ка на него! Ах ты, паразит несчастный!

Женщина с серыми глазами, и рассерженым лицом обыскала комнату в поисках твердого предмета, коим можно было бы колошматить паразита вульгариса по башке, но не нашла. - Завтра же - в военкомат! В стройбат! Пусть тебя там научат свободу любить! Сдам с потрохами! Долго терпела - хватит!

Выйдя из комнаты, жена Гапонова мощно хряпнула многострадальной дверью.

- Пожалуй, я пойду, - сказала Ленка.

- Я тоже, - поддержала ее Светка, и пожелала на прощание, - всего вам сегодня хорошего, дети мои!

- А что же мне теперь делать? - Вытаращил глаза Гапонов, - вы ее не знаете, она сдаст в два счета, даже глазом не моргнет.

- Ты же хотел ее тортом угостить? Давай отрежу побольше.

- Ой, давай скорей!

Погосян в спешке отвалил громадный кусочище, куда вошла и часть надписи, составлявший предлог: "На ". С тортом на большой тарелке Гапонов выскочил вон из комнаты умолять жену не сердиться, но Юрик не успел за ним даже дверь прикрыть, как он мигом вернулся, вся морда в торте, тарелка в дрыск. "На счастье".

Несчастный муж молчал, привалившись к стенке. Белые кусочки отваливались от подбородка и падали на рубашку, по ней скатывались на пол. Благодаря физкультурным упражнениям и последующему нервному стрессу он неприглядно взмок, от него шел пар, будто не человек перед ними, а лошадь в студеную пору. Вдруг дверь распахнулась, что - то красное, как щупальце огромного океанского спрута захлестнуло Гапонова поперек живота и мгновенно уволокло в коридор.

Все произошло буквально в одну секунду, и казалось, что Гапонов не возвращался, и никто его никуда не утаскивал. Простой обман зрения. Только кусочки торта на полу у двери нашептывали об обратном.

- Скажи, а глубоководные спруты любят сладкое? - Спросил Юрик

- Да, его специально намазали, а теперь будут кушать, - понимающе отозвалась Катя. - У вас есть ведро и тряпка? Давай, приберусь.

- Лучше я сам.

35.

Когда он завершил в одиннадцать часов уборку внутреннего помещения и коридора, Катя поинтересовалась, глядя в сторону:

- Значит, ты будешь ночевать в этой комнате тоже? Я правильно понимаю сложившуюся ситуацию?

Над небольшими сугробиками, скопившихся по ту сторону окна спустилась непроглядная чернота ночи.

- А где еще? Я ж не знал, что там Гапонов со своим спрутом - женой окажется. Слышишь как ... разговаривают? И не похоже, что его вылизывают.

- У тебя подозрительно большая практика ночевок с девушками в одной комнате.

Катя сидела у стола, глядела исподлобья, инстинктивно натягивая неподатливую джинсовую ткань юбки на свои круглые коленки.

У Кати коленки круглые. Если у девушки коленки острые, будет злая жена, а если круглые, то добрая. Какие коленки у жены Гапонова он не приметил, как - то не до того было. Руки у нее красные, это точно.

- Если не возражаешь, я лягу пораньше, чтобы как следует выспаться перед завтрашним днем, - сказала она, немного хмурясь, будто предвидела, что он начнет возражать. А Юрик и не собирался.

- Ложись. Я пока пойду пробегусь по общаге, ты не бойся, я тебя закрою на ключ, можешь свет выключать и спать.

- А ты придешь часам к четырем? Нет, так дело не пойдет. Выйди, я лягу, через пять минут войдешь.

"Как в купированном вагоне".

Когда через семь минут Юрик вошел, Катя уже лежала в его постели и смотрела прищуренным взором, в котором ему почудилось подозрение.

"Вот и пойми жизнь, если в это же время суток в гостях у Катеньки они вовсю обнимались да целовались, лежа на диване. А катина мама тем временем уже третий раз пробегала у дверей, и каждый раз, еле стукнув, могла влететь внутрь ко всеобщему конфузу. Но не влетала".

У него в комнате они совершенно одни, казалось бы, обнимайся сколько душе угодно, а Катя так на него смотрит, будто он случайный попутчик в купе, причем успевший каким - то образом проявить дурные наклонности. Сам в себе он ничего подобного не чувствовал. Просто спать рано. Еще носятся по коридору завзятые двоичники, орут, готовятся к пересдаче. Эх, милыя! Суждены вам благие порывы, да свершить ничего не дано. Кокин бы тоже носился, гой еси, добрый молодец, завей горе веревочкой, но, слава богу, уехал.

Он подошел к кровати Христенко, расправил постель, взбил подушку. Обидно как-то даже терпеть подобное официозное отношение со стороны Кати. Разве она не знает, что Юрик ничего такого сверхординарного себе не позволит. Хотя, опять же, с какой точки зрения посмотреть. Если практически на тещиных глазах удавалось обниматься на диване, то здесь дело может зайти куда как дальше. Ну и что тогда? Неизвестно.

- Выключаю. - Сказал Погосян и выключил свет. Потом подошел к кровати Христенко, разделся там, но по привычке сел на свою, поближе к Кате. Поговорить можно на сон грядущий? Что носом в подушку что -ли сразу?

- Я так и знала, что этим кончится. Надо было получить обычное место в общежитии, - Катя замоталась в простыню по шею, и держала этот край обороны обеими руками. -Юра, ну как тебе не стыдно?

- Да я ничего. Я только перед хотел поговорить о том, о сем. Спокойной ночи сказать.

- Спокойной ночи, ложись, пожалуйста, к себе. Тоесть туда ...

- Хорошо, спокойной ночи ...

Погосян вздохнул, встал. В голубоватом ночном свете, проистекающем из кристаллического замороженного окошка, в глаза бросились туго обтянутые тоненькой простыней, как тогда в душном вагоне, ноги и все тело, на которые он уставился, как зачарованный белым обрисом фигуры, будто ничего более соблазнительного не видел, борясь с желанием броситься к ней немедленно.

Вздохнув три раза, чтобы немного утихомирить колотящееся сердце снова присел на краешек кровати. Наступила полная тишина. Взяв ее за локоть он услышал, как испуганно трепещет катино сердце, не в унисон с его, которое клокотало, в бешенном ритме тарантеллы. Попытался все так же молча завладеть ее рукой, чтобы освободить край простыни, но получил отпор.

Катя руки не дала. "Ни руки, ни сердца", - усмехнулся он, понимая, что назад пути нет. Еще подумалось, но очень - очень быстро, мелькнуло, а не подумалось: "Вроде и не пил, а будто здорово напился, так и несет куда-то, черт знает куда, будто снова вагон поехал".

Край простыни от его резкого рывка трепетно взлетел в воздух, он оказался лежащим рядом с ней, простыня, овеяв горячие, плотно сжатые тела прохладой, медленно опустилась на них.

- Ну, чего ты в самом деле? Не лезь! - Совершенно бесполезно пыталась отпихнуться Катенька, отчего Юрик испытал кратковременное чувство сожаления, что все происходит так, а не иначе. Попытался ласкать одервеневшее, сопротивляющееся всему тело. Без толку. Какие ласки, когда уже завязалась нешуточная борьба?

- Отстань ты от меня, - шептали ее губы.

"Завтра человеку на конференцию идти, - укорил его кто-то в голове, - надо не забыть, занять очередь в столовке, чтобы покормить ее на большом перерыве".

И тут за стенкой начала прыгать на кровати Светка. Значит половина двенадцатого. Он возобновил попытки овладеть деревянным телом, внезапно обнаружив преграду в виде тугих колготок, в резинку которых на поясе обеими руками, расставив локти, смертельной хваткой вцепилась Катя.

"Она - его! Она в его постели! Она должна стать его, принадлежать ему полностью и без остатка, он овладеет ею сейчас же, во что бы то ни стало!".

Но Катя не сдавалась, как бы призывно не визжала сетка в соседней комнате под Светкой.

"Неужели придется и после женитьбы брать все с боем?", - неожиданно пришла в голову раздражающая мысль.

Перед решающим штурмом колготок он на мгновение кинул взгляд в еле различимое на подушке лицо Кати, и увидел вместо него огромную черную дыру раскрытого рта, - оказывается все это время она беззвучно вопила от ужаса.

- Ай, вай, вай! - Вскричал Юрик, резво убегая вон, на чужую кровать, но может это только показалось, что закричал? Ведь не мог он на самом деле так насмешничать. А может, и мог. У Кати теперь не спросишь. Не веря, что все обошлось, она свернулась в колобок, натягивая на себя простыню с такой силой, что полотно затрещало.

Юрик свалился в валеркину постель, на пахнущую цветочным одеколоном и портвейном "три семерки" подушку, мертвецом застыл там до утра, боясь этого самого утра, как преступник скорого суда, мечтая, чтобы оно никогда не наступило. Ему чудилось, что он не спал всю ночь, пролежал с открытыми глазами, однако это было не совсем так.

Утро наступило внезапно. В комнате горел свет. Уже одетая для конференции Катя вошла в дверь с чайником, поставила его на стол. Юрик продолжал лежать, спрятав лицо под подушкой, не открывая глаз.

Вдруг она присела на край кровати, положила ладони к нему на спину, провела вверх - вниз по позвоночнику, прилегла сверху и поцеловала в шею.

- Вставай! - Сказала веселым голосом, будто ничего вечером и не случилось, что все меж ними прекрасно, как всегда, а иначе и быть не может. Он позавидовал силе ее духа.

Но куда девать этот распахнутый, черный, сипящий рот несчастной, насилуемой девушки, что неотступно преследовал его всю ночь, хоть с закрытыми лежи, хоть с открытыми глазами? Будто она уже умерла и застыла. Нет, самое страшное - рот. Погосяну теперь ни за что не избавиться от этого жуткого наваждения.

Конечно, Катя молодец, не обижается, наоборот ведет себя так будто сама в чем - то виновата, и хочет все загладить, только это, к сожалению, абсолютно невозможно.

- Встань и отвернись, - скомандовал он хриплым со сна голосом, - мне надо одеться.

Она послушно отскочила в угол комнаты, и стояла там лицом к стенке, покорно наклонив голову вниз, пока он не оделся, не схватил полотенце, зубную щетку и не убежал в коридор.

А когда умытый и почти спокойный, вернулся обратно в комнату, посмотрел на нее, и вдруг подумал: "Если не та, то уже и не эта!".

Все утро до начала конференции, которое они провели вместе, Катя была очень ласкова с ним, предупредительна, даже нежна, ни словом не обмолвилась ни о чем из вчерашнего, запретного, будто вчера вообще не существует. И от этого Юрик внутренне расстраивался еще больше, потому что из них двоих, он один знал точно, что им все равно придется через несколько часов расстаться навсегда, и сегодняшний день последний, когда они еще разговаривают друг с другом, ходят вместе, рядом, и даже улыбаются друг другу (похоже, оба через силу).

У него не получается смотреть ей в глаза после этой ночи, что бы одновременно не видеть ее беззвучно кричащего черного провала рта, вспоминая который, он тут же вновь содрогается, разве что не кричит: "Ай, вай, вай!". Нет, лучше ничего больше не надо.

Он навсегда опустился ниже нее, у него уже возник комплекс неполноценности и даже, если со временем все забудется, стоит ей только напомнить, хоть словом, хоть взглядом в любом споре или конфликтной ситуации, Юрику тотчас придется уступить. Поэтому уступать придется всегда и во всем, лишь бы снова забыть весь ужас, а подспудно внутри будет накапливаться злость от этих постоянных проигрышей, и вечно подчиненного положения порока перед добродетелью, которая все равно разрушит любую внешне счастливую семейную жизнь. Любви особой с самого начала не было, а теперь и равенство исчезло. К чему такая жизнь?

Решено, сегодня они расстаются навсегда. Причем Катя не должна ничего понять. Ему стало жаль и ее и себя, Юрик тоже сделался столь же ласковым с ней, как и она с ним, что поневоле подумалось, а не решила ли она то же самое, только малость пораньше? Прощально - ласковым стал он, прощально - заботливым. Программу дня необходимо выполнить до конца, пусть все окончится хорошо, по - доброму.

Катю немного удивила его быстрый переход от хмурой молчаливости раннего утра, когда он еще мучался, и не мог принять решения, к доброте и мягкости, когда окончательное решение принято. Она заглядывала в глаза, спрашивая молчаливо: "Как у тебя, все в порядке?". "Высший класс", - мягко глазами отвечал он, чудесным образом излечившийся от ночной проказы. Вслух они почти не разговаривали.

Вместе с нею Юрик отправился на конференцию, сидел рядом, слушал доклады о Булгакове, которые были много интереснее, чем даже самые блестящие вещицы Абрикосова, и уж конечно, гораздо более понятны всем присутствующим. Хотя, какая это наука, когда один и тот же факт толкуется в трех интерпритациях? Сплошной субъктивизм, а все равно интересно, во всяком случае, весьма познавательно.

Перед перерывом на обед загодя покинул аудиторию, спустился в подвал, где располагалась столовая, отстоял очередь. Зато Катя пришла уже к накрытому столу. Отобедав, вернулись на конференцию, а потом он снова фотографировал свою девушку на улицах, и даже на вокзале щелкнул в дверях поезда. Зачем? Там же они впервые за эту встречу поцеловались в губы, долгим, прощальным поцелуем. Тоже последний раз.

Катя уехала.

Погосян вернулся в общежитие, находясь под наркозом своей программы и начал проявлять пленку, потом занял глянцеватель и два дня потратил на получение сколько - нибудь стоящих фотографий.

Те, что были сделаны в помещении, без вспышки, все оказались неудачными. Из огромного числа уличных, что более менее смотрелись, выбрал двадцать пять самых лучших. Остальные порвал и выбросил, точно так же поступил и с двумя проявленными пленками. Сам склеил почтовый конверт нужного размера и написал письмо:

Дорогая Катя!

Мы с тобой расстались навсегда.

Это решение созрело под спудом обстоятельств частью тебе известных, а частью нет, но оно окончательное.

Прости. Желаю счастья, и знаю, что ты его найдешь. Юрик Погосян.

Последнее письмо оказалось писать гораздо легче, чем первое. Он вложил в конверт пачку фотографий, подозревая, что их ждет та же участь, что и менее качественных собратьев, письмо запечатал и отнес на почту.

Ответа не последовало.

Зато пришло письмо от матери, которая сообщила, что к ней приходила Катя, показала ей его письмо и сказала, что не может понять, что случилось.

Но она, мать, все прекрасно понимает, - в Юрике все же проснулся Погосян - старший, который приносит несчастье всем женщинам подряд, с которыми заводит отношения, потому что никогда не может остановиться.

Прочитав послание, Юрик усмехнулся. Сам он надеялся как раз наоборот на то, что ветренный папа в нем на днях умер. Но ничего подобного сообщать не стал, ограничившись описанием мартовской капели в городе Борисове. Про Катю, разумеется, ни слова. Тем самым, давая маме понять, что эта тема не подлежит обсуждению и находится вне сферы ее компетенции.

Март тем временем разыгрался нешуточными февральскими метелями. Снег несло влажный, тяжелый. У нескольких старых деревянных домишек в городе съехали крыши.

Март - месяц перемен. И хорошие и плохие, они состоялись во множестве.

После каникул Кокин приехал разбираться в университет со своей мамой, сестрой зампредседателя республиканской сельхозхимии. И в два дня сдал все зачеты, а также проваленные прежде экзамены, подведя тем самым окончательную черту под временем строгих правил дореволюционных бабушек - доцентов и дедушек - профессоров, которым хватало для жизни одной зарплаты. Настали другие времена, и преподов, развращенных семейными и блатными связями с товароведами мебельных магазинов, начали скупать на корню за одно право преобретения спальни "Милорд" вне очереди, с черного хода.

Гапонов плюнул на все и сдался в военкомат, придя туда своим ходом, прямо в приемную военкома, чем вызвал легкую панику в рядах армейского руководства. Боялись гранаты в кармане. А он просто решил не усыновлять двоих детей, одного из которых некоторое время считал по простоте душевной своим, а лучше отслужить, хотя бы и в стройбате положенные два года.

Обязательная семейная жизнь оказалась не много слаще казармы, зато по продолжительности срока могла ее превзойти. На прощание Валера уже твердо пообещал супруге, что отбыв положенный срок почетной обязанности, придет к ней целым и невредимым, и в первый же день мирной жизни подаст заявление на развод. На что супруга сообщила ему, что беременна и намерена обязательно рожать третьего ребенка, от которого Гапончику уж никак не отвертится. "Я тебе не армия, - сказала она, - под землей найду и душу выну, если что. Служи честно, понял? - Ей сообщили, что женам военнослужащих срочной службы полагаются льготы, и она хотела ими пользоваться все два года. -Бегать не вздумай! От себя не сбежишь! А там, когда придешь, видно будет, что с тобой делать".

Услышав такие позорные новости, Шихман рухнул в свою любимую позу на кровати, заброся одну руку за голову, а супротивную ногу обутую в начищенный до блеска ботинок кинул под стол и принялся скорбно вздыхать, глядя в потолок. Ему тоже предстояло летом ехать на военные сборы, сроком на целых два месяца.

- Как ни крутился Гапон, а все же ушел в армию беременным! Вот жизнь, что с человеком делает!

- Не дрейфь, курсант, лейтенантом станешь! - по братски обнадежил Христенко, - ты себе еще не представляешь, как приятно чувствовать себя простым советским офицером!

И звучно облегчил нос в свою личную шторину, которая при малейшем дуновении ветерка и без того шелестела и даже постукивала о трубу отопления новогодним украшением. Кто - то в холле коридора включил магнитофон, иностранные санитары начали жаловаться: "Вши -с - гады - с!", повторяя это как заклинание чародеев, пытающих вывести паразитов силой слова.

- Дома летом таки не удасться побыть, на ридной Киевщине.

- Побудешь! Никуда историческая родина не денется!

Тем временем Юрик ударился играть в игрушки. Некоторые пятикурсники уже закончили писать чистовики дипломных работ и на досуге подумывали, какую машинистку нанять подешевле, да рыскали по магазинам в поисках обложек для дипломных работ, которые ближе к маю месяцу станут полным дифицитом. А хорошая обложка в университетском граде Борисове круглый год дифицит. Не ехать же за одной обложкой в Москву. Ежели, на всю группу закупать - другое дело, тогда конечно, овчинка выделки стоит.

Жутко повезло с обложкой Рифкату. Судя по его расказам, зашел он прошлым летом с больной головой в деревенский магазин, где все сразу продают и пшено и соль и телогрейки, глядь, а высоко на полке под самым потолком что-то красное стоит и надпись знаменательная: "ДИПЛОМНАЯ РАБОТА". Говорит, как по голове ему тут стукнет! Надо ж диплом писать! Оказывается, по ошибке лет десять назад завезли ту папку в сельпо из райпотребсоюза, а как в райпотребсоюзе очутилась, вообще темная история, с тех пор с ней ничего и не сделалось, кто в деревне дипломы пишет? Купил Рифкат папку и прямо в тот же день резко на поправку пошел, цельное молоко совершенно ни причем оказалось, по существу то дела.

Игрушки себе Юрик придумывал сам, и были они весьма интересные. Как-то сидя вечером в буфете, придумал он от безделья для всех комплекснозначных функционалов, что над классом звездных функций, ввести новую операцию, которую назвал "шевелением".

Операция "пощупать" уже существовала давно и на городском семинаре, где собирались в основном мужчины, частенько звучало: "Давайте сейчас пощупаем слегка функциональную группу ЭФ, как она себя при этом покажет?". Это означало не общее выражение, а конкретный ряд сложных преобразований функциональной группы, соединенных одним, не вполне приличным словом. Присутствующие студентки краснели и вздрагивали только несколько первых семинаров, а потом привыкали к терминологии и начинали бойко ею пользоваться.

Несколько дней столь безобидных развлечений натолкнуло его на мысль создать операции "пошевелить влево" и "пошевелить вправо", после чего жить стало еще веселее. Дело в том, что если функционал последовательным образом пошевелить сначала влево, а потом вправо, то получался результат, которому Юрик дал название "кучка". Таким образом, при шевелении влево - вправо, "функционал делал кучку". А если вправо - влево, то становился "пузатым", но "кучки не делал". Разные функционалы естественным образом делали разные кучи, иные очень замысловатые, местами даже симпатичные. Работы навалилось, только успевай разгребать.

Если бы удалось создать операцию развязки для такой "кучки", то тем самым определялась бы их граничная функция в комплекснозначной плоскости. Юрик уже и название приспособил для такой операции - "разгрести кучку", но однозначности результата пока добиться не мог. Пробовал то один подход, то другой, то выдумывал замысловатый третий, кучки все не желали "раскидываться" не только в жорданову спрямляемую линию, границу функционала, но даже в набор произвольного числа точек той же самой границы. Но игра оказалась замечательная, Юрик так ею увлекся, что переставал видеть, что вокруг него делается.

В один мартовский серый день, очередная идея, как можно "разгребать кучки" ткнулась в голову во время прогулки через сквер Революции, в самом центре города, где с двадцатого года были расположены мраморные могилы борцов за Советскую власть.

Мраморные плиты комиссары экспроприировали с могил городского кладбища, срубив старые надписи, заменив своими. Дешево и сердито: "Славным борцам за дело трудящихся всего мира". Могилы прибирали раз в год, к Октябрьским праздникам, а так кладбище, кладбище оно и есть, прах и запустение, хоть местами чахлые клумбы сооружены горзеленхозом, чтобы граждане гуляли и заодно воодушевлялись на дальнейшую борьбу за пустопорожние коммунистические идеалы, безнадежно пожелтевшие со временем, как ворованный мрамор. Но все равно несознательные граждане старались обойти это место стороной, то ли опасаясь увидеть обмороженный призрак коммунизма, что из Европы забрел в Сибирь, и заблудился в таежной местности, толи в силу языческой памяти, которая вещала не жить на могилах и не топтать их без особой на то надобности.

Сейчас и мраморные могилы и запущенные клумбы покрыты сугробами, лишь у входа место расчищено, скамейка стоит по-зимнему пуста, но по - весеннему чиста от снега.

Юрик опустился на нее и начал в уме "шевелить" свой дипломный функционал влево - вправо и привычно "делать кучку". Так увлекся любимой игрушкой, что совершенно не обратил внимания, как к нему в соседи подсел человек, поставив рядом с собой на скамейку довольно объемистый, для гуляющего без цели, пакет.

36.

- Вот ты где скрываешься, - сказал подсевший человек голосом Марика Глузмана.

То был точно Марик, но каков? В элегантной замшевой курточке, кожаной легонькой кепочке с козырьком, настояших вареных джинсах, на вид грубых как воловья шкура, и модерновых импортных ботинках с множеством медных заклепок и лейблах, короче упакован, не хуже старшего матроса одесского пароходства, только что вернувшегося из загранки на теплоходе "Надежда Крупская", в народе именующемся "Вдовой Ильича", а то и просто "Базедовой болезнью", и всегда по - пионерки готовым неотложно продать все шмутье прямо с себя, вплоть до стриптизных турецких трусов, естественно за приличные бабки.

- Чем занимаемся? - Поинтересовался "старший матрос", небрежно вынимая портсигар из желтого металла с монограммой, а из него пахучую сигаретку, которую он неторопливо подпалил хромированной зажигалкой, распространив при этом по кладбищенской округе наркотически приторное сизое благовоние.

- Я? Да вот кучу делаю. - Произнес Погосян на полном серьезе, не отойдя ни на шаг от своих умственных упражнений.

Глузман так и покатился со смеху. Потом хлопнул по плечу однокашника.

- Нет, Погосян, ты можешь конкретно описать ... нашу жизнь ... иногда одним точным эпитетом. Да, испражняемся понемногу в меру талантов каждый на свой лад, а главный результат один - большая куча дерьма. Кстати о девочках, я сейчас из Питера, привез одну шикарную вещицу.

- Чур, гондоны не предлагать, - с хода отбрыкнулся Юрик.

- Шутить изволите, уважаемый? Презервативы - вчерашний день предпринимательства в нашей стране, ими сегодня только последний идиот не торгует, нет, это все осталось в далеком прошлом. Мы с Кухлей открыли новый серьезный бизнес, помнишь нашего умника Кухлю?

- Такую бестию не забудешь.

- Он отлично в Питере устроился, и как всегда готовиться драть когти на Запад. Со "Свободой" сотрудничает по полной программе, между прочим у ихних защитников наших прав и свобод по высшему разряду котируется, и бизнес ведет, чтобы в Лондоне не пустым свалить. Смотри сюда, видал технику?

В пакете оказалась импортная стереомагнитола. Штучка, которую можно купить только за валюту в магазине типа "Березка", но даже магазина такого в закрытом для иностранцев городе Борисове не было, а простым гражданам иметь доллары не положено по закону.

- Грюндинг, отличная вещь.

- Какие радиостанции берет?

- Все берет, что душа пожелает. "Свободную Европу", "Свободу", "Голос Америки", "Бибиси". Послушай сам. Можно от сети, можно от батарей. - Глузман включил, - Вот, пожалуйста, "Свободу" среди белого дня тащит, и кэгэбэвские глушилки беспомощны, понял уровень западного качества?

- "Юность" то хоть берет?

- Ты мальчик что ли? На фиг тебе "Юность" далась, скажи по секрету? Ты забугор слушай, да развивайся в правильном направлении.

Они послушали минут пять молча.

- Всего пятьсот рублей прошу, потому как своему отдаю.

- Нет, не надо.

- Что, бабок нет?

- И денег нет и так на фиг оно сдалось. Наше радио послушаешь, ощущение будто меду обожрался, а от этих, как дерьма наелся. Почему у них в сводке новостей из тринадцати фактов, пять об Америке только сплошь о-ля-ля, и прогресс, и свобода, технические достижения, а в остальных семи на нас исключительно помои вылились, что ни слово, то "русская лень", советская твердолобость", "русское хамство", "советские большевики", "русские дураки" и "русские дороги"?

- А ты что так переживаешь, русский что ли?

- Допустим, а чего в грязь топтать?

- Да все так и есть, правду говорят!

- Знаешь Марк загадку про поросенка: "Розовый и стесняется"?-А почему стесняется.-Потому что мама - свинья. Так вот, допустим я тот поросенок, и моя мама свинья, но я этого стесняться не желаю, сколько бы мне соседский кайот не доказывал, что быть свиньей шибко не хорошо.

У него своя правда, для него все свиньи плохо пахнут, и вообще хороши только на сковородке, но кроме моей родной маы - свиньи, меня - поросенка от того кайота никто не защитит. Что у нас одни убийства, а у них ни одного? У нас кругом колючая проволока и КГБ в каждом подъезде сидит? Да сидели бы они в подъездах, может хулиганья поменьше было. Знаешь, Марик, мне и нашей то дешевой пропаганды сто лет не надо - уши слиплись, а их дерьмовой тем более. Они хотят доказать нам, что мы все в дерьме сидим, одно дерьмо едим и сами дерьмо от рождения и должны мы плакать и каяться до седьмого колена в депрессии по поводу своего несовершенства. Зачем мне такой их пафос? Не то за пятьсот рублей, бесплатно не возьму, пусть сами себя слушают и радуются, что они одни умные, а мы все дураки и зря родились.

- Так оно и есть.

- Я же слышу по их голосам, что они не столько коммунизм ненавидят, который к нам из Швейцарии да из Германии на их же деньги в бронированном вагоне приехал, сколько государство и народ, и меня в том числе. Я не знаю, почему ненавидят, и отчего так получается у них, может действительно доктрина Аллена Далласа, может на генном уровне какая-то давняя вражда племен откликается, но ненависть эта к русским у них из каждого слова брызгает. Платить пятьсот рублей, чтобы слушать людей, ненавидящих тебя самого, и пускать при этом слюни радости самоуничижения, как унтер-офицерская вдова, что они поругают заодно со мной и Брежнева со Сталиным, так я еще не идиот. Пусть на этот счет не беспокоятся.

- Ах, извините, мы же совсем забыли, вы у нас, товарищ Погосян, исконно советский человек, большой патриот родной страны, землю свою обожаете в виде пашни, лесов и лугов, еще любите Гагарина, трактор МТЗ, а по утрам поет "Широка страна моя родная"!

- А чем тебе пашни с лесами не угодили?

- Да потому что не поросенок я! И не свинья!

- Щенок койота, что ли? Для своих, стараешься? Так и скажи.

- Хорошо там, где жить хорошо. Обули тебя с ленинской стипендией, снова перебиваешься с хлеба на молоко, а делать деньги, то бишь бизнес - кишка тонка.

- Ты прямо вылитым Остапом Бендером заделался, с его розовой мечтой детства; наворовать побольше миллиончиков, и свалить быстро туда, где можно в белых штанах гулять по набережной, посиживать в ресторанах с королевами красоты, но подальше от беременой дуры Эли Грамм. Что касается радио "Свободы", то скажу откровенно, что думаю: оно такое же честное и правдивое, как газета "Правда". Два сапога пара одного размера, один левый, другой правый, похоже, одни и те же сапожники их тачают. Создали свои пространства информационные, а народ живет совсем в другом измерении.

- Да нет никакого советского народа, понял? Запомни это. А если есть еще дуры вроде тебя, то это их личная трагедия. Не можешь, дура гомозиготная, понять, какие сейчас против эсэсэрии финансы брошены, все равно ее обрушат. А мы на этом можешь кучу бабок заработать, понял, чукча?

Глузман запаковал магнитолу и, уходя, на прощание запулил в Юрика мокрым снежком, попал, отчего довольно расхохотался:

- Нет твоего народа! Фикшен!

Юрик тоже бросил и тоже попал, да прямо в "Грюндинг". Марик аж взвизнул:

- С ума сошел? Сейчас, если не включится, то все - плати пятьсот рублей, где хошь бери, мое дело маленькое, усек понты?

Подбежал к скамейке, не вынимая из пакета включил, раздался все тот же потаенный голос: " ... деградирующий советский народ за колючей проволокой брежневского режима заслуживает то правительство, какое он имеет ..."

- Ну вот, а ты брешешь, что нет народа. Даже "Свобода" поминает его недобрым словом. Если бы уже не было, она знаешь, как бы радовалась?

- Нет, ты просек, какое качество аппарата? Что, берешь за четыреста пятьдесят?

- Глузман, ты неисправим по определению.

- Как для лучшего друга семьи и моей бывшей жены отдаю за четыреста двадцать. Но это последнее слово, по рукам?

- Нет. Как там, кстати, бывшая жена поживает?

- Мой друг уехал в Казахстан, - запел Глузман баритоном, - снимете шляпу, снимите шляпу! Уехал сам, уехал сам, не по этапу! Короче, вернулась дура немецкая на историческую родину. И чего тебя Кухля за своего держит? Не пойму!

Он резво побежал куда - то в сторону от широких тротуаров Ленин - стрит, в обнимку с рекламным продуктом идейного содержания, по своим торговым делам. За хорошие деньги готовить очередной маленький переворотик в отдельно взятой большой стране, теперь, правда, капиталистический.

Юрик даже не догадывался, что от него убегает будущий миллиардер всероссийского значения, - нефтяной олигарх, банковский воротила и телевизионный магнат всея Руси, - который урвет в нужный момент сотню - другую отнюдь не свечных заводиков на семейном залоговом аукционе, оставя миллионы бабушек сахалинских без "гробовых денег", хитроумно обнулив их счета в Сбербанке, и будет пошучивать: "А разве она еще не померла? Пусть теперь будет вечноживая, раз не на что хорониться!".

Заставит полстраны с утра пораньше ходить собирать пустые бутылки, и тем самым с блеском величайшего мошейника реализует вековую мечту многочисленных российских бендеров, - занести на свой личный счет заснеженные российские богатства, а самим жить в благоприобретенных замках на теплых побережьях Испании, Франции, Флориды и Гавайских островов! Такое и российским царям не снилось! Как говорится, великое начинается с малого!

Вон он, вон он побежал, в замшевой курточке и англицком кепи по сугробам, по могилкам своих предтечь - революционных экспроприаторов, будущий отечественный олигарх - приватизатор, держите вора!

37.

Проводив глазами быстро удаляющегося Глузмана, Юрик вновь уселся на скамейку в скверном революционном сквере, который в доэкспроприаторские времена назывался Соборной площадью, и мысленно стал "разгребать кучку", сделанную его любимым дипломным фукционалом, по вновь изобретенной методе.

Производить каскад преобразований без бумажки - дело совсем не простое, хотя вроде что там, сиди да щелкай себе - твори преобразования с сохранением промежуточных результатов. Он в это дело углубился, отчего временно как бы впал в прострацию - сидит безмятежный человек на скамье, легкими дышит исправно, глазами луп-луп, а сам ни тпру, ни ну, ни кукареку.

Мимо идет честной народец и спрашивает:

- Чувак, закурить есть?

А он глаза в глаза смотрит безмятежно и молчит, точно память потерял ненароком. Но ничего Юрик не терял. Просто глубоко задумался и вдруг увидел счетно-преобразовательный процесс, идущий внутри себя, как бы со стороны, в виде мчащегося на всех парах огромного скоростного краснозвездого локомотива. Что прежде стоял на запасных путях и вдруг ожил. Мчится черная блестящая махина вперед, почти по воздуху, вращая красными колесами со страшной скоростью мысли, производя миллион преобразований в секунду, пар рвется во все стороны белыми клубами, свистит гудок, и стучат по рельсам колеса: верно - верно - верно!

Неужто, это он, Юрик, так мощно вычисляет?

Безошибочный, стремительный, сокрушительно - прекрасный мчится вперед, а душа парит рядом и восхищается: вот здорово, вон как быстро и безошибочно могу считать! Вот это да! Чух - чух - чух! Верно - верно - верно! Не остановить такую махину ничем и никогда, разве что полным крушением! И самое удивительное, что вылетают рельсы после паровоза, а перед ним ничего нет, стелется под колеса самая обыкновенная зеленая травы, а сзади уже прокладывается путь. И летит он, летит вперед, на всех парах, прямо к километровой глубины обрыву.

Прозрачно сделалось в голове, как светлой осенью в полях, задул с юга теплый свежий ветер, и вдруг Юрик наяву рассмотрел вдали прямо на небе окончательный результат, который должен получиться, но к нему ли несется на великолепных парах его мощная вычислительная машина? Пока неизвестно.

Результат начертан над обрывом, как на оконном стекле, за которым ничегошеньки вроде нет, кроме чистого неба, до которого осталось всего ничего мчаться, какую - то сотню метров. Секунда - другая времени, не более. Верно - верно - верно! Сама область, ограниченная кривыми, и даже их уравнения объявились с точностью до последней буквы, а значит и граничные функции над классом звездных функций, будто кто подсказал.

Откуда взялись? Юрик не имеет понятия, просто открылось, и мчится к ним по расчетному пути скоростной ликующий, трубящий паровоз. Попадет в цель или нет? Если нет, то страшной катастрофы не избежать. Верно - верно - верно!

В полной уверенности, что все окончится хорошо, сам Юрик уже не летит рядом с мыслью - локомотивом, а встал на переднюю платформу, под красной звездой, грудь открыта всем ветрам, и смотрит вперед с безумной надеждой. Получится? Не получится? Совпадет результат счета с предвиденьем? И оп-ля!

В тот момент, когда стальная нитка вычислений врубилась на полном ходу в предвкушаемый результат, и совпала с ним, все точно, все правильно, точка в точку, паровоз растворился в сиянии радости, а душа легко взмыла в небо над обрывом.

Будто на крыльях, и свободно воспарила над огромной раскинувшейся далеко внизу во все стороны зеленой, залитой солнечным светом долиной, ликуя от незнакомого, неведомого фантастического счастья. Какие великолепные новые дали перед ним открылись! Какие сказочные горизонты!

Феноменальная эйфория разума потрясла Юрика от головы до ног, чтобы не расплакаться, он прикрыл глаза.

Двое ухаря с Болота мигом заинтересовались, обсели чуню с боков, в два счета ошмуляли, как полагается, нашли один только читательский билет, но вернули на место.

- Студент, чо молчишь, нажрался что ли?

- Нет, не пахнет. Может псих? Вскочит сейчас и начнет бритвой махаться.

Другой перестал таиться, устроил Юрику настоящий шмон, даже в рукавах искал, аж под брючинами "перо" шарил, ничего не нашел.

- Я ему помахаюсь, моргала враз выколю. Ишь ты, видно точно псих, из больницы драпанул, припадок его видно прижал здеся, не знает, сучара, куда деваться. Шизанутый, тебя как зовут?

- Не мешай думать.

- Ты смотри, мать твою, он, оказывается, думает еще тут мне! Точно ненормальный, стоп, да я ж про него слышал. Валим отсюда по - быстрому, он точно из психушки, и в центре города на лавочке всегда садится, а кто к нему подойдет чо спросить по человечески: "Чо те зараза здесь нада?", так он сразу тык шилом в печонку и все, нет пацана. Сколько раз из психушки сбегал, его поймают, а он опять на лавку в центр, его поймают, а он опять за свое. Ткнет шилом, скок как заяц, и ушел!

- Вот зараза! - Восхитился товарищ, отскочив в сторону и сморкнувшись в сугроб.

- Одному пацану с заисточных, так кольнул аккуратно, только чуть синенькое пятнышко ниже пупа и все. Тот пацан даже не понял не фига, домой вернулся, руки помыл, разделся, тока - тока лег на деван, и сразу коньки отбросил, понял?

- Ты смотри, и руки помыл. А зачем?

- В том то и весь фокус! Оборзели!

Шизик открыл глаза:

- Бумаги с ручкой не найдется?

- Смотри, точно, уже наглеть начинает! Валим по-быстрому.

Двое в кепках и одинаковых черных пальто с хлястиками на спинах резко снялись со скамейки и двинули прямо в сторону винного погребка, что как раз напротив сквера.

Юрик отправился в противоположную сторону, к университету. Ему срочно требовались три вещи: доска, мел и Грум - Канавин в качестве оппонента. Кругом начиналась настоящая весна, казалось, что он дышит не воздухом, а веселящим газом, все время хотелось смеяться и даже хохотать надо всем окружающим миром. После того, что он испытал сейчас, все давние сомнения в смысле занятия математикой отпали сами собой. Да ничего лучшего в мире нет и быть не может! Это же такое наслаждение, такое удовольствие, что боже ты мой, как здорово!

Грума - Канавина Погосян перехватил в коридоре, когда тот его заприметил и слегка по обыкновению и традиции установившихся меж ними отношений отвернулся, сделав вид, что не замечает, с очевидным намерением просочиться мимо, но Юрик перегородил ему дорогу и сказал прямо в лицо:

- Здравствуйте! Можно вас на десять минут? Я тут пару теорем доказал, посмотрите, пожалуйста.

Доставши чистый носовой платок, Грум кивнул, вздохнул, сосредоточился, высморкался и сменил направление движения в сторону кафедры, со скрипом крутя в его сторону заезженную морщинистую шею, но ни папки, ни листка, ни портфеля Погосян при себе не имел. Он весело шагал рядом, записей у него не было, все бродит в голове, прямо кипит и пенится, и надо бы срочно куда то слить, а то закиснет продукт мозговой деятельности.

На кафедре Грум вздохнул заложенным носом, близоруко щурясь спросил:

- Что - нибудь стоящее изобрели?

Юрик сразу показал ему на доске процедуру "шевеление влево" функционалом самого общего вида, потом "шевельнул вправо".

Услышав, что дело творится над классом звездных функций, Грум - Канавин начал было чванится, языком оттопыривать впалые щеки изнутри, заложил руки в карманы брюк и принялся прохаживаться рядом, но Юрик знал, что когда придет час "делать кучку", все измениться.

- Что это у вас за терминология какая то ... странная? - Наморщил нос Грум.

- Рабочие названия, для смеха пока, Степан Степанович, чтобы веселей работать было.

- Ваш юмор, я бы сказал, носит специфический характер.

Когда Погосян доказал, что "кучка" содержит в себе все точки области значений граничной функции в неявном виде, научного руководителясловно подменили, он перестал фланировать между столами, мешая старшему преподавателю Фокс проверять контрольные работы, а весь прямо таки приник к доске, полз за мелом носом по строчкам, в поисках ошибки вывода.

А когда Юрик определил условия операции "разгребания кучки" в параметрическую систему кривых, заданую обычными полярными координатами, Грум заледенел весь на столе, куда тихо опустился задом.

- Это ... как его ... разгребание кучки, не принесет нам чужих точек? - Спросил он тихо.

- Нет чужих не приносит, мы только можем потерять не более, чем счетное количество точек. Это не страшно, сейчас я покажу.

- Да, пожалуй, не страшно, - задумчиво согласился Грум.

В конце Юрик для примера повторил на доске вычисления границы своего дипломного функционала, который в парке просчитал в уме, сидя между корешами, получил ее в полярных координатах, и Грум своими глазами убедился, что найденный прежде участок - прямая линия имеет место и над звездным классом.

Совпадение его потрясло и неимоверно воодушевило:

- Замечательно, - воскликнул он, - а может границы любого функционала на звездном классе и ОМЕГА классе совпадают? Это было бы открытие, крупное открытие, как минимум кандидатская диссертация!

Юрик вспомнил, как ему уже и прежде талдычили про кандидатскую в случае, если удасться определить хоть маленький - малюсенький участочек границы.

- Нет, - сказал он равнодушным, как стол голосом, - в общем случае их границы не совпадают.

- Что, вы и это доказали? - Осекся Грум - Канавин.

- Я - нет, но это показал Абрикосов в одной из своих недавних работ.

- Что - то не примню. - Грум снял очки и сжал виски пальцами.

- Я сошлюсь на нее в тексте и приведу в списке литературы.

- Да, да конечно, это очень важно. А так, на мой первый, может быть поверхностный взгляд, ваши построения выглядят вполне привлекательно. Поздравляю. Он вдруг протянул руку Погосяну. Тот пожал ее.

- Пришла пора садиться и оформлять дипломную работу. Теперь материала более, чем достаточно. Разумеется, говорю пока о написании черновика. А я займусь проверкой ваших результатов, ибо в новом деле, сами понимаете, как нигде, семь раз отмерь - один раз отрежь. Было бы очень жаль потерять такое, - он кивнул на написанные на доске формулы, которые Юрик ласково стирал мокрой тряпкой, - потерять из-за какой-нибудь случайной небрежности. Поэтому прошу все оформлять скруполезно, четко, с предельной ясностью и очень подробно, в уме ничего не оставлять! Все на бумагу!

И Юрик сел писать дипломную работу. Настроение у него было прекрасное, а погода на улице напротив стояла ужаснейшая, все кругом раскисло, сугробы стали черными, как кучи угля, которые сгорели в печах за зиму и вылетели на улицу с дымом.

Из этих сугробов и тротуаров, поднявшихся за зиму на метр в высоту, из под снега вытаивали кучи мусора, которые накопились за последние полгода.

Даже в центре города, возле университета тротуары представляют из себя: киш - миш из снежной слякоти с песком и солью, копоти, невесть откуда взявшихся опилок, веток, листьев, пятен бензина и машинного масла, бумаг, палок, тряпок, стекла и черт знает чего. И пока не подсохнет асфальт, убрать эти залежи невозможно, за ночь при температуре минус двадцать вся каша обратно замерзает в корявый лед.

Погосян перестал выходить из общежития. Он питался в буфете раскисшими пельменями машинной выделки, писал страницу за страницей, рвал, переписывал заново, воспитывал в промежутках Кокина и одновременно чувствовал себя на диво счастливейшим из людей.

Шихман ему страшно завидовал.

На четвертый день передали, что Грум просит его немедленно прийти на кафедру по какому - то экстраординарному делу.

Неужели где-нибудь ошибка? Не может быть, все правильно! Он абсолютно уверен. Но чувства счастья как не бывало.

Погосян явился на кафедру. Грум увидел его, поднялся, поздоровался и сразу пошел к доске, как-то с хитринкой блистая глазами.

"Черт, неужто проморгал что-то?"

- Как там у вас? Шевелим? - усмехнулся шеф, - ладно шевелим так шевелим, берем обычный фунционал, шевелим его вправо, шевелим влево, так? И что же мы видим? Никакой кучки нет. Откуда вы берете свою кучку?

Юрик сердито выхватил мелок у него из руки.

- Кучки не будет, если шевелить в порядке вправо - влево, просто получаем "пузатый" функционал, который "не делает кучки", Надо же шевелить в другом порядке: лево - право, тогда, пожалуйста, вот вам "кучка".

- Ах, так? - Удивился Грум, - значит порядок шевеления важен?

- Первостепенно важен.

Грум все стер, отвернулся и, ничего более не говоря, сел писать свои карточки.

Юрику стало жаль его. Еще не старый человек, но и память не фонтан, и сообразительности нет, каково ему работать на таком месте? Выучил свои лекции на зубок и читает великолепно, как хороший актер. А попробуй - ка повози на себе всю семейку, еще не то будет! На Грума нельзя сердиться, его остается только жалеть. Человек давно выпал из научной струи, а от него требуют статей, дипломников, участия в конференциях, результатов, в конце концов! Как должно быть тяжело жить, переписывая карточки с чужими достижениями, на которые сам не способен.

Диплом Юрик себе сделал, но если идти в аспирантуру, то надо брать совершенно новую тему, искать нового руководителя и начинать всю работу сызнова. А кто его возьмет со стороны? Кто позволит поступать в аспирантуру без статей?

В середине апреля Погосян завершил черновик, переименовал там "кучки" в "узлы", "а разгрести кучку", сменилось выражением "развязать узел", "шевеление" оставил и отдал его на выверку шефу. Тот читал неделю, искал ошибку, на полях множество красных вопросиков, но все перечеркнуты, значит понял. Не сразу, постепенно, но понял все. Зато поставил много своих запятых и позачеркивал погосяновских. А что? Тоже важный момент.

За неделю старательным красивым подчерком Юрик накатал чистовик. Смотрелась работа солидно, писать ее одно удовольствие: формулируешь (свою!) теорему, доказательство тоже твое собственное, красивое, элегантное, ни у кого в мире такого нет, даже не верится, что пришло в голову на скамейке сквера, пока его шмонали борисовские карманники, ничего кроме читательского билета не нашли и тот взять постеснялись. Грамотные люди!

Нет, у Юрика диплом хороший, основательный, грех жаловаться. Вообще большое счастье, что история окончилась вполне удачно, хотя вот ни малейшей гарантии нет, что не могло не случиться совсем иначе. Случайно начал играть в "шевеления", а не начал бы, так ничего бы у него и не получилось до самого конца.

Продолжать ли ему научные изыскания дальше или на дипломе остановиться, так вопрос уже не стоит. Хотя по - прежнему непонятно относительно математического таланта, зато можно сказать, что вроде способности как бы есть, не без того, а уж удовольствия сколько дает научное "шевеление" мозгами в момент открытия истины! Словами не высказать. Но хватит одного раза на долгую жизнь? Будут ли в дальнейшем открытия - полеты? Или придется когда - нибудь существовать подобно Груму? Ой, как не хотелось бы!

Уходя от неприятной темы, он выскакивает на другую, начинает размышлять о своем сиамском близнице и почему - то к нему приходит уверенность, что она в своем Нефтянске сейчас тоже о нем думает, именно в этот момент, ведь они близнецы, тем более, что очень долгое время были сросшимися. И сразу так тепло на груди становится, где все не заживает невидимый шрам, а по ночам повернешься неудачно, так разом сна нет и кровь воспоминаний начинает сочиться до утра.

Это не надо ни проверять, ни доказывать, это есть первоначальная аксиома его существования. Она думает о нем ... а что думает, он не знает, весьма вероятно, что ругается мысленно, как и он ее, за то что рыдала в мусорку. Боже, ну что за дура! Вот днем с огнем такую дуру искать - не найдешь больше. Уже год прошел, как все окончилось, а он вспоминает об этом эпизоде все чаще и чаще, а прошлое окатывает его каждый раз немилосердно, словно кадушкой крещенской колодезной воды. Хочется трясти ушами, как искупанной собаке.

Все дни апреля, когда Юрик переписывал диплом набело, перед тем как отдать печатать, он пребывал в солнечном настроении. От того, по всей видимости, в список литературы попала даже одна статья Грум - Канавина, не такой уж плохой человек, его руководитель, просто немного невезучий, и впечатлительный чрезмерно, одним словом, несчастный.

Все от испуга. Если в детстве ребенка напугает собака, то бывает он во взрослого не вырастает. А тут аспиранта напугали, математиком так и не стал, бедняга, хотя вроде и кандидатскую защитил. А был ли у него талант, кто ж теперь знает доподлинно? Да и не к чему, поезд давно ушел. Однако имя в диплом поместим на титульный лист, пусть порадуется.

Он, Юрик Погосян до сих пор не знает, есть ли талант у него самого? За пять лет упорного труда одна работа? Безо всяких гарантий, что откровение повторится еще хотя бы раз? Идти на сто рублей в аспирантуру на три года? Или рвануть домой? Или в НИИ младшим научным сотрудником?

Про Катю ему ничего не вспоминалось. Она уехала и сразу исчезла из его жизни, как вырванный листок календаря, на котором был написан план работы на день. День прошел, работа сделана, план выполнен, чего еще? В корзину его. Даже в марте, когда по утрам он надевал пальто, повязывал шею катиным шарфом, который она ему сама связала, и говорил себе: "где тут у меня шарф? А вот, катин одену", про саму Катю ничего не думал, а теперь, когда зимняя одежда ушла на задний план шкафа, даже и шарфик катин не вспоминается.

38.

С приближением окончания учебы пятикурсники стали ощущать себя слегка не в своей тарелке.

Они собирались вместе гораздо чаще, чем прежде, несмотря на трудное время написания дипломов. Стоило, например, двоим остановиться поговорить на асфальтовой тропинке через университетскую рощу, как к ним тут же начинали подходить люди, даже из других групп: "Что стоим? Какие новости по распределению?" Поднимался шум, на который постепенно стекается весь курс, образуя гудящий пчелиный рой перед общим вылетом.

И личные отношения изменились в лучшую сторону, все стали немного братьями и сестрами, хотя и не во Христе, но где - то почти рядом, братьями и сестрами милосердия. Соперничество за оценки исчезло, пришло понимание, что скоро они расстаются навсегда, многие разъедутся по городам и весям, и большинство никогда не встретится в этой жизни. А другой не будет.

Народ зачастил на последние семинары, прежде никому не нужные, вроде психологии высшей школы. Сегодня даже Глузман пришел, у которого дел по горло, руководить двумя дилерскими сетями сразу, но ничего, сидит, успевает конспектировать типы характеров, сангвиников да холериков, видимо надеясь применить в деле подпольного бизнеса, а на полях сосредоточенно ведет какие-то длинные бухгалтерские выкладки под заголовком "дебиторы".

Рифкат снова начал улыбаться.

Они сидят в самой солнечной аудитории университета с белыми стенами на первом этаже. Раннее утро. Где - то неподалеку идет ремонт - разбирают столетние университетские печи, которые занимали слишком много пространства на всех трех этажах, и отчетливо слышно, как рабочие швыряют старинные кирпичи прямо на пол.

Солнце высвечивает всю аудиторию огромным софитом. Скрыться от ярких лучей некуда. Створки широких окон приоткрыты, сквозь них струится чистейший прохладный кислород, пропитанный сырым запахом травы в зарослях черемухи. Все жмурятся, как мартовские кошки на завалинке и записывают слова молодой, белокурой лекторши, которые звучат музыкой, независимо от смысла произносимого, словно упоительно играет скрипка. Пасторальная картинка.

Вытянув перископом шею из рубашки, вздернув очки выше переносья, Рифкат восхищено созерцает психологиню, ее налитые молодостью гладкие щечки с ямочками, а та в свою очередь неторопливо, скользя взглядом по их лицам, проверяет степень усвоения материала. Когда очередь доходит до Рифката, перескоп его шеи немедленно уходит под волну, голова оседает глубоко в плечи, он смущенно смотрит на стол перед собой.

Это новость. Рифкат влюбился в Психею. Везет человеку, до пятого курса продержался, сколь времени и душевных сил сохранил. Глядя в его восторженно блещущие солнечными зайчиками очки, Юрик чувствует себя древним старцем, которого притомило разнообразие жизни, и хочется чего - нибудь одного, но как можно дольше, лучше бы даже до самого конца. Он согласен.

Мурат ни на кого не смотрит, погружен в себя беспредельно и полностью, непроницаем, но, если присмотреться пристальней, сразу видно, что балдеет чувак по - черному, сильнее всех прочих вместе взятых: конспектирует лекцию арабскими закругленными иероглифами справа налево. Редко когда поднимет на психичку медленный, немигающий взгляд круглых темных глаз: "Ну-с, что еще скажем?".

Солнца так много в белой комнате, что хоть раздевайся и загорай. Все млеют в его насыщенном свечении, лица довольные и немного сонные. Самое настоящее летнее солнце пригрело вдруг после долгой зимы. Никто даже не шевелится. Только голова Рифката подсолнухом следует за предметом своего обожания, а шея ходит тихо - тихо - вверх, быстро - вниз, снова мало по малу вверх, очень быстро вниз.

Без стука отворилась дверь. Вошла девчонка - химичка в белом не слишком чистом халате с прожжеными дырочками на подоле, может лаборантка, или студентка младшекурсница, вообще не знающая никакого порядка. На преподавателя ноль внимания, тревожно осмотрела аудиторию и спросила:

- Мужчины есть?

- Лично я еще мальчик, - мгновенно схохмил Глузман, - или юноша в самом расцвете сил, во всяком случае, что не девочка - это абсолютно точно.

Однако химичка даже не посмотрела в его сторону.

- Мужчины, пройдемте со мной.

- Мужчины, - Марик заоглядывался по аудитории, - мужчины, ау, где вы? На выход! Ну, чо сидите та? Если женщина просит? Девушка, я, к сожалению, не могу. У меня в Саратове жена и трое детей.

- В Казахстане, - поправила староста Белочкина.

- Нет, в Казахстане бывшая жена.

Рифкат выгнул под рубашкой впалую грудь вперед и встал первым.

- Что опять размножаться надо? - продолжал дивиться Марк, вертя головой на сто восемьдесят градусов, - сколько можно? Мне лично до чертиков надоела эта дурацкая работа. Девушка, давайте определимся, вам со стажем семейной жизни мужчины нужны, или без?

Но всем по бледному виду химички было ясно, что произошло нечто неприятное и опасное. "Драка что ли?", - подумал Погосян, шагая за Рифкатом.

Мурат вздохнул, поправил тюбетейку, тоже решил посмотреть, что к чему, как и Салахов Колька.

Глузман поинтересовался:

- Хватит вам девушка одной четверых, или еще надо?

- Хватит.

Ничего никому не объясняя, химичка стремительно понеслась по коридору, они за ней. Подбежали гурьбой к какой-то двери и тут только лаборантка пояснила:

- Там потолок рухнул. Сверху рабочие разбирали печи, потолок рухнул, один успел на подоконник заскочить, а другой упал, где - то там стонет, - она указала пальцем на дверь, как верующая на преисподнюю, - надо его вынести оттуда. Скорую помощь я вызвала. - Она замолчала, открыла дверь и отступила в сторону.

Мужчины вошли в плотный туман. Ничего не было видно, от пола до потолка завеса из мельчайшей строительной пыли. Сразу наткнулись на завалы из досок, лежавших к тому же на строительных козлах. Не были видны даже собственные руки.

Юрик на ощупь пробирался вперед. Видимо и здесь шел ремонт, перед тем как начать грязную работу по разборке печей всю мебель вынесли. Стояло лишь несколько козел. Он продрался сквозь них, пока не наткнулся в центре комнаты на кирпичную гору метра полтора высотой, лежащую на бревнах, а сверху засыпанную толстым слоем мусора. В воздухе по - прежнему висела не оседая мучнистая порошкообразная взвесь древесно - известковой пыли. Никто не стонал. Стал искать на ощупь, прислушиваясь и приглядываясь.

- Если его завалило, фиг найдем, - сказал Салахов откуда - то издали, - эй, товарищ, подай голос.

- Вот он где, - сразу ответил Мурат, - на самой верхотуре лежит. Давайте все ко мне наверх ползите, будем как-то стаскивать.

Они забрались на кирпичную гору, заваленную пылью, похожей на подводный ил. при любом прикосновении пыль взметалась грибовидно вверх, сквозь нее еле проглядывал контур человеческого тела в рабочем комбинезоне и кирзовых сапогах.

Колька принялся расчищать недвижное лицо, осторожненько, как археолог египетскую мумию. Рабочий не подавал признаков жизни, во всяком случае, глаз не открывал, но и не был ничем серьезным придавлен.

- Раз стонал, значит живой, - предположил Мурат, - давайте, берем его за руки за ноги.

Строителя подняли. Он оказался на удивление легок, будто состоял из - той же мягкой пыли, заполнившей все пространство комнаты. Потащили сквозь козлы, однако с другой стороны сооружения оказалось перекрестье, которого почему-то не заметили сразу, передние пролезли, а человек застрял. Вытащили обратно, остановились, держа навесу, боясь положить и не зная, что дальше делать.

Юрик держал человека за ногу, и ему казалось, что нога в сапоге мягкая, будто тряпичная. Вытаскивали долго. Сквозь другие козлы, поверх которых лежали бревна, тело еле - еле удалось протиснуть.

У двери в коридоре их ждала все та же лаборантка, и кроме нее больше никого не было в темном тупике коридора.

С головы до ног они были в желтой пыли, как пирожные под толстым слоем крема.

- Идите за мной, - воскликнула химичка испуганно, и понеслась вперед на всех парусах, чтобы только не видеть, как они поволокут следом рабочего. Носильщики кинулись за ней. Строителя крепко затрясло, однако он по - прежнему молчал. За процессией струился желтый шлейф, редкие встречные отскакивали в стороны, одни непонимающе косились, другие, склонные к аллергии, начинали чихать.

Оказалось, что торопились зря, скорая помощь еще не приехала.

Толи раненого, толи уже умершего человека положили на кафельный пол коридора, недалеко от входа в университет, у стенки. Стояли, переминаясь, ждали врачебной скорой помощи, неожиданно прозвенел звонок на перемену, и сразу мимо понеслась бурлящая студенческая толпа.

Вдруг Юрик увидел, что комочки пыли прокатились по лицу, оставляя следы - рябинки, веки поднялись. Человек посмотрел прямо на него равнодушным взором. Юрик наклонился спросить, что у него болит, но человек первым отворил губы, и произнес тихим отчетливым голосом:

- Не жил, а помер.

Это была спокойная констатация свершившегося факта, без капли грусти, будто случайным посторонним прохожим, на чужих похоронах, безо всякого родства человеческого, даже без сочувствия.

Юрик отпрянул. Не решился возразить. По голосу он догадался, что строитель, которому определили на вид лет сорок, на самом деле молодой парень, вряд ли старше его самого.

Наконец вернулась с улицы лаборантка вместе с врачом скорой помощи, веселым мужчиной, с закатанными до локтей рукавами халата. Позади них цокала каблучками по звучной университетской плитке медсестра.

- Ага, вот мы где, - сказал врач, увидев лежащего у стенки, - надо укольчик от столбняка тебе, брат сделать. Да ты не бойся, уколов бояться нечего. - Сам потрогал строителя за колено:

- Чувствуешь?

Паренек непонимающе глядел вперед туманными глазами, будто никого не видя.

- Ногу чувствуешь? - Погромче спросил врач.

- Нет, - ответил строитель и плотно закрыл веки.

С лица снова скатились крошки, и легкая пыльца взметнулась вверх, как над цветком в жаркий полдень.

Медсестра набрала шприцом из ампулы лекарство, прыснула фонтанчик, выпуская воздух и сделала шаг к лежащему, собираясь делать укол.

- Стоп, - сказал врач, - погоди.

Медсестра хотела что-то сказать, у нее аж губы шевельнулись, однако веселый врач нахмурился и она промолчала, сделав шаг назад.

Юрик смотрел во все глаза на строителя, но с тем более ничего не происходило. Лишь пыльцу висевшую над лицом унес куда-то сквозняк от раскрытой входной двери.

Доктор присел на корточки, небрежным движением взял бессильную руку лежащего за запястье. Потом сдул пыль с лица и отдернул веко.

- Все, - сказал он, - и повернулся к студентам, - ребята, сходите за носилками.

На носилках они вынесли строителя к машине, и задвинули резко потяжелевшее тело внутрь. Потом в мужском туалете пытались все вчетвером отряхнуться, подняв там страшную пыль.

Приведя себя в относительный порядок, вернулись в аудиторию, где психологиня диктовала отличительные черты холериков, и было еще солнечней, чем прежде, после сумрачного коридора.

Теплый ветер влетал в комнату вместе с жужжанием пчел и сладким запахом черемухи. Странно было, что ничего здесь не изменилось. А он постарел на одну чужую жизнь.

- Вот и мужчины вернулись, наконец - то, - сказал Глузман, отрываясь от конспекта, - ну что, выполнили свои мужские обязанности, или опять просто за так в грязи вывалились?

Все засмеялись, кроме вошедших. Юрик видел, как Рифкат попытался ответно улыбнуться ей, но у него не вышло, и до конца урока он просто смотрел на стол прямо перед собой.

Вечером Юрик рассказал о происшествии Шихману с Христенко.

- Технику безопасности не соблюдают, надо было кирпичи по жолобу в окно кидать, такую махину никакое перекрытие не выдержит, - среагировал Христенко. - Самоубийцы чортовы.

- Какая техника безопасности, если тем деревянным перекрытиям сто лет в обед? Все давно сгнило, запросто в один ужасный день весь второй этаж главного корпуса рухнет на первый.

- Или третий на второй.

- А потом оба на первый. Сколько народу сразу концы отдаст, интересно знать?

- Они только фасад белят, да новые ордена над входом приляпывают. А сзади здание до кирпича облупилось. Все деньги на ракеты пускают.

- Да, - сказал Христенко задумчиво Шихману, - а если бы не наши ракеты, давно бы здесь другие люди учились.

- Почему?

- Да так.

В комнату ворвался Кокин в каком - то особенно приподнятом настроении:

- Слыхали, в главном корпусе потолок рухнул? Радио "Свободы" сейчас только передало. Поняли оперативность какая? Прямо над лабораторией с радионуклеидами обвалилось. Полный аллес! Общее радиоактивное заражение всего корпуса, а никто не знает! Не сообщают, гады! Обалдеть! Вы были сегодня в главном корпусе? А я был! Вот сволочи!

- Где слышал?

- Места надо знать.

Христенко с Шихманом вылупили глаза на Юрика.

- Ерунда, - отмахнулся тот, - знаем мы эти места. Пустая аудитория была, там тоже ремонт идет, печи разбирают, одни козлы стояли, никакой мебели, никакого оборудования. А ты Кокин, не собирай всякую ерунду, коли не знаешь. Потолок рухнул из-за того, что большую кучу кирпичей на него навалили, погиб один рабочий, я его лично вытаскивал вот этими руками, да если не веришь, вот костюм посмотри. Придется в химчистку теперь сдавать, в чем мне диплом защищать?

- Нет, - заорал Кокин, отталкивая костюм и выскакивая вон, - не надо!

- Заражение! В нашей комнате изотопное заражение! - Понеслось по коридору.

- Все - таки на редкость удачно совпало, что Кокин у нас не девушка, - усмехнулся Христенко.

- Почему? - Шихман не скрывал, что поражен столь странным путям мыслительной деятельности товарища.

- Если бы Кокин был девушкой, то у него бы одни выкидыши были от тех переполохов, которые он сам же перманентно и устраивает.

- Ты выхлопал бы что ли свой костюм, - посоветовал Толик Погосяну.

- Ага, а то не тряс сегодня два часа на улице возле мусорного контейнера. Пыль вьелась насмерть, боюсь, и химчистка от него откажется. Тогда придется в трико диплом защищать.

Он достал три экзмпляра диплома уже отпечатанных и переплетенных, положил на стол. Шихман взял, полистал.

- Да, голова у тебя небольшая, но очень умная. Солидно смотрится, как диссертация. Сам писал или шеф помог?

- Шеф помог с запятыми.

- Нормально.

- Эх, - проворчал Христенко, - а мне еще считать и считать для диплома. Машина ломается, и каждый день обязательно в мое время. Чую, придется рукописный вариант сдавать в самый последний момент.

- Что теперь в аспирантуру прямой дорогой?

- Не знаю. Посмотрим, что на защите будет. Надо еще ватманы делать.

- Да, кому ватманы, с последующим вручением красного диплома, а кому в зубы штаны, гимнастерку и ать - два рыть окоп в полный рост. - Повеселел Христенко, - каждому свой крест полагается в этой жизни. Без всяких прикрас. Не дрейфь, Толик, тяжело в ученьи, легко в бою, всего то пару месяцев перетерпеть.

- Ну конечно, только боя мне и не хватало.

- Да еще с китайцами, да?

- Да уж.

- Другое дело с арабами, за ридну Израильщину, да?

- Спасибо, вы очень добры сегодня, но я лучше как - нибудь в мирной жизни постараюсь устроиться.

- Эх, не хватает у современной молодежи патриотизма, нет, скажу честно, откровенно, по - партийному, не хватает! Хоть стакан водки в меня влейте, все одно начистоту выложу, как есть, правду и только правду, и ничего кроме голой правды. Слышьте, мужики, а давайте действительно, строим на бутылку водки, а? Вдруг точно где лаборатория с радиоизотопами того, обрушилась? Даже "Свобода" иногда "правду" сливать должна. Водка в этом деле - лучшее лекарство. Говорят.

Шихман и Погосян с интересом смотрели на Христенко. Когда его несет, тут даже поторапливать не надо - все сам скажет.

Христенко поймал эти взгляды, замолк. Потом покраснел сливой вновь разбухшего от нашествия фурункула носа, включил радио.

- "Новости в эфире", - деловито объявил диктор.

- Новости в кефире, - передразнил Христенко и выключил. - Слышьте, мужики, а к моей мадам муж вернулся, и представьте себе, она его приняла, законный брак восстановлен в прежнем объеме. Такие пироги. А мне надо срочно много считать к диплому на ВЦ. А машина не работает. Может все - таки строим, а?

39.

Химчистка в Доме Быта на Красноармейской улице оказалась на высоте социалистического уровня услуг, как известно оказываемых населению, только в рабочие часы рабочих дней. Хотя следует признать, что Юрик, вслед за родным советским юмористом Аркадием Райкиным, известным борцом с завмагами и портными, в химчистку не верил изначально.

Химчистка же, как и прочая божественная сила в стране атеистов и юмористов, тем не менее, работала, и очень, оказалось, неплохо. Только сроки исполнения заказа от раза к разу срывала. Погосяну костюм выдали прямо перед самой защитой, в чистейшем, отглаженном виде, буквально как новенький из магазина. О лучшем, он и мечтать не смел. Значит, могут люди работать, когда захотят!

А вот тубуса для переноски ватманов не оказалось, поэтому с вечера перед защитой он скатал листы простой трубой, обмотал резинкой от старых трусов и ничего - дотащил до университета в целости и сохранности.

Доклад по дипломной работе был на семь минут, полагалось не более десяти. Юрик добросовестно отрепетировал свою речь в присутствии саркастически настроенного Христенко, прочитав пять раз, и больше уже ничего не боялся.

В отличие от доцента Грум - Канавина, который узнав, что председателем комиссии на защите станет чужой новосибирский математик, да к тому же член -корреспондент Академии наук, известный весельчак и покоритель высот Тянь-Шаня, просто скукожился весь от страха, что в аспекте его предрасположенности к приступам радикулита в самый неподходящий момент, могло привести к непредсказуемым последствиям.

Раз десять они сходились у доски, Юрик рассказывал все по - новой, а Грум придирался ко всяким мелочам, заставляя копать фундамент построения вглубь веков, до самого Лейбница. И неизвестно, чем бы дело кончилось, кабы один раз рядом случайно не оказался Абрикосов, который послушал краем уха, глянул на доску, поковырял спичкой в зубах, и сказал Груму: "Да все правильно, чего ты на него строжишься", после чего бесследно растворился в окружающем пространстве, как добрый дух.

Грум мгновенно успокоился, на его гладковыбритом лице появилось нечто вроде улыбки, но ненадолго.

Опять настроение испортилось, а отчего - шеф не говорит. Через третьи руки дошло, что боялся Грум, что Юрик содрал где-то в иностранном журнале или книге чужую работу. "Не было - не было, а тут вдруг прибегает и выкладывает на доске готовый диплом. Не бывает так в жизни! Подсунул Погосян плагиат, ох, подсунул, а на защите все раскроется, и кому тогда влетит по первое число? Ясное дело, научному руководителю".

Короче на защите Грум - Канавин выглядел настолько не в своей тарелке, что все знающие люди решили, что его скрутил таки приступ радикулита от какой -нибудь тяжелой работы по саду. Май прошел в трудах, июнь на дворе, сгорает человек душой на мичуринском участке аки свечка, а теперь за семейные компоты болеет и телом.

Председатель комиссии оказался человек с короткой седой стрижкой, очень подвижный, морщинистый, в свободном тонком пуловере, растянутом в блузу свободного художника, джинсах и сандалетах, хорошо не на босу ногу. Местные члены комиссии как один в костюмах темного цвета и галстуках, туфли начищены, хоть смотрись. Разница между Борисовым и Новосибирском огромная, в целую эпоху.

Выступление Юрика шло по расписанию вслед за докладом Чалиной, им посоветовали свои ватманы вывесить одновременно, чтобы потом еще не терять драгоценное время.

Сначала Юрик слушал Чалину невнимательно, думая о своем, но вдруг заинтересовался, а после окончания сидел просто потрясенный. Доклад однокашницы был великолепен и результаты вполне серьезные, не хуже тех, с какими выходит на городской семинар сам Абрикосов.

Феноменально, просто феноменально. Какие достижения у людей! Вот тебе и темно - вишневая шаль!

Держалась Чалина просто и с достоинством, при таком дипломе старомодная корона из кос на голове никому не казалась смешной. Комиссия навострила ушки на макушке, когда Чалина повторила полученный результат и набросала следствия. Грум - Канавин записал все на карточку, а Абрикосов лишь довольно покачивал ногой, закинутой одна на другую.

На дополнительные вопросы она отвечала, сильно краснея, но это естественно.

- Обалдеть, - прошептал Юрик, обращаясь к Колокольчику, с которой сидел за одним столом , дожидаясь своей очереди.

- Почему?

- Уровень - высший. Честно говоря, не ожидал от Чалиной такого ювелирного блеска. Кто бы мог подумать?

- Так это ей все Абрикосов сам и написал. Ее дело маленькое - изложить, как полагается. Доложилась она хорошо, согласна.

Восхищение сменилось удивлением. С этим удивлением на лице он и вышел рассказывать свою дипломную работу. Где в середине доклада увидел, что Грум - Канавин закатил глаза. "Совсем шеф загибается!". И вдруг сам ойкнул, поймав себя на том, что скатился в своем рассказе на более привычную рабочую терминологию: "возьмем кучку ...".

Вот что значит привычка, а?

Абрикосов листал экземпляр его диплома, остальные члены комиссии с постным видом смотрели на доску.

Юрик отчитал доклад и вдруг председатель спросил не его, а Грума, есть ли что-нибудь замечательное в работе дипломника. "А то скажу честно, я ничего не понял". Председатель был специалист в линейном программировании, и ему было совсем не стыдно признаться в неведении.

Грум ответил, что нет. По большому счету ничего экстраординарного действительно не было, Юрик с этим был согласен. Но все же неприятно.

- Ну, а просто интересные вещи есть?

- Да нет, в общем, достаточно стандартные процедуры.

"Так уж и стандартные? - Обиделся Юрик, перестав смотреть на Грума. - Что ж ты, доцент, не мог доказать сам теорему, которую я тебе перед тем показал?"

- Хорошо, вы свободны, - отпустил его председатель. - Давайте перейдем к следующему докладу, предобеденное время дорого.

Погосян вышел на лестничную площадку, где ожидали окончания всеобщей защиты и оглашения результатов предыдущие дипломники. Чалина делилась со всеми, какими ужасными допами ее мучали. Юрик поднялся по лестнице выше на пролет и присел там на подоконник. Ну, вот и все. Кажется, защитился.

Листы ватмана он снова смотал в трубу, которую подложил под себя. Дверь снова открылась, вышел Абрикосов. Хитро оглядел студентов и подмигнул Чалиной: "Молодец!". Та расцвела писаной красавицей. Но Абрикосов не стал с ней разговаривать, еще осмотрелся, нашел, где сидит Погосян, и заскочил к нему на ватман, доставая из пачки сигарету:

-Курим?

- Нет. - Юрик уже приготовился терпеть дым и задыхаться, но Абрикосов вдруг убрал сигарету обратно в пачку.

- Ладно, перекур отменяется, надо до обеда не дымить, как задумывалось. Я что хочу сказаться то, товарищ Погосян, у вас есть какие - нибудь намерения заняться наукой после окончания? Тут мне дали одну аспирантуру в этом году, я бы вас взял к себе, естественно, если сможете одолеть экзамены по английскому и философии. - Он хмыкнул. -Специальность вы уже сдали прямо сейчас. Ну, как?

От такого предложения Юрику стало не по себе, испугался и начал признаваться в бесталанности:

- Честно говоря, я до марта ничего по диплому придумать не мог, и собирался домой ехать, а там в школьные учителя идти.

- Это никогда не поздно. Ладно, пока есть время, поразмышляйте над моим предложением, где-нибудь эдак до конца июня, а пока поздравляю с отличной защитой, - он протянул руку. Юрик пожал ее, вспыхивая ушами, как факелами.

Как и предрекал Абрикосов, диплом был оценен комиссией на "отлично", рекомендован к печати в каком - то местном органе, что означало статью, и самое главное, Юрик получил от факультета еще один небольшой листочек - рекомендацию в аспирантуру. Манна божия валилась сверху просто вагонами. Он таки окончил только что университет, и он был счастлив.

Но не вполне. Перед вручением дипломов предстояло еще пройти через обязательное распределение, что для многих это означало самое страшное - получение направления в ссылку: в сельскую школу. Юрик с красным дипломом мог взять свободное распределение, что он и думал сделать, но идти на процедуру распределения предстояло все равно. И ему, как имеющему лучшие баллы на курсе - первому, чтобы иметь возможность выбрать из списка вакансий ту, что получше.

40.

С утра перед деканатом собралась толпа распределяемых выпускников. Будущие учителя содрогались от названий деревень бывшей ссылки, имевшихся в списке, самые севера, самые болота, где кроме клюквы и комаров ничего нет. "Деревня Оприходовка, поселок Вертихвост, Кидалово, Перцовка, Новая Карга". Мама родная!

Имеющие худшие оценки наконец то поняли, что надо было пять лет хорошо учиться, а теперь поздно рвать волосы, им предстоит поехать в те суровые места, которые не выберут предыдущие товарищи, урвавшие худо бедно какой-нибудь районный городишко с общежитием.

На распределение прибыл сам начальник областного отдела народного образования, с которым шутки плохи. Такой под конвоем милиции заставит ехать преподавать в места не столь отдаленные, но очень комаринные.

- Наплевать, - на все "страшные" рассказы отвечал Бухенбах, - пусть шлют куда хотят. Начну там пить, курить и колоться, и никуда они у меня не денуться, сначала выгонят из комсомола, потом уволят. "Не пройдет и полгода, как я возвращусь", и снова в Борисове буду в кабаке сидеть, пиво пить.

"Учителки - троичницы" с завистью глядели на него, "пить, курить и колоться" было для приличных девушек еще страшнее, чем утонуть на всю жизнь в северных болотах. Они боялись безлюдья, морозов, топей, грубых нравов пьяных леспромхозовцев, но более всего начальника облоно.

С застывшими лицами стратотерпиц, несчастные ожидали часа своей казни, подпирая стенки коридора возле деканата, как еще недавно на танцах, где их редко приглашали, но вот теперь вызовут наверняка, и от настойчивого приглашения начальства им будет не отбиться.

- Три года это не так уж много, - утешала несчастных потомственная учительница Вессон, имевшая неплохие оценки, и к тому же именное распределение в родной город, где в системе народного образования работали все ее родственники.

"Тебе хорошо говорить, - читалось в глазах стратотерпиц, - а это вся погибшая молодость". Однако вслух никто ничего не произнес.

- Я вообще не понимаю, чего вы, ребята, так переживаете, - сказал Сан Саныч, который ехал сразу директором сельской школы. - Охота, рыбалка, а по субботам настоящая русская баня. Да о такой жизни можно только мечтать.

- Вот и мечтай про себя, - не выдержала крайняя страторпица, - что нам твои мужские радости?

У Юрика свободное распределение, он не "учитель математики", а просто "математик" широкого профиля, его не касались эти страсти - мордасти. Потому с бесстрашной улыбкой толкнул дверь, когда его пригласили, и вошел.

Секретарь деканата огласила фамилию и средний балл диплома.

"Я беру свободное распределение", - хотел сказать Погосян, но не успел.

- А почему бы вам, молодой человек, не пойти поработать на ниве народного просвещения? - Весело, видно смеха ради, спросил его седой незнакомый человек с пристальными глазами, в костюме стального цвета с синим галстуком. По всему начальник облоно, и продолжил с энтузиазмом, -Такие знающие молодые ребята - комсомольцы нам очень нужны.

- Я беру свободное распределение. Буду поступать в аспирантуру.

- Знаем, знаем, - поморщился начальник, - собираетесь работать с этими вашими ЭВМ. Да если хотите знать, во сто крат лучше общение с живыми людьми, чем с мертвыми машинами. Все же послушайтесь меня! Давайте пойдем в школу, воспитывать подрастающее поколение, ведь это такая прекрасная, хотя и ответственная работа учителя!

"Работа сидоровой козы, которую вы беспрестанно дрючите, - перевел Юрик на обычный язык. - Чего привязался?"

- Если бы я хотел стать школьным учителем, то поступил бы в пединститут в родном городе, и не кормил бы пять лет клопов в общежитии. У меня никогда не было желания стать учителем средней школы, поэтому и поступил университет, окончив его по специальности "математика", а не "учитель математики".

Наступило общее недовольное молчание, которое случается, когда самоубийцу вдруг привозят в церковь отпевать. Декан тоже нахмурился, услышав про свое больное место о клопах в общаге. Строго посмотрел на замдеканов.

- Все хотят работать в высшей школе, - проскрежетал начальник облано металлическим голосом, оглядывая преподавателей, - и никто в средней. Ваше желание - это еще не все, молодой человек, есть еще ответственность перед государством, которое обучало вас на народные деньги. И вы должны вернуть этот долг в виде хорошей работы, в течение трех обязательных последующих лет в том месте, куда вас направят, - он взял себя в руки и снова улыбнулся, - учтите, сельских учителей не берут в армию. У нас в деревнях области не хватает тринадцать математиков! Ну, как, уговорил? В Нарыме северная надбавка надбавка пятьдесят процентов.

Юрик видел вокруг насмешливые лица. Как, мол, поддастся на уговоры, или все ж отобьется?

- Извините, нет.

Начальник шумно и обиженно выдохнул воздух, опав грудью. Проконстатировал:

- Несознательных граждан воспитываете вы, товарищи преподаватели, в своем альма матер, - не дорабатываете с молодежью.

- У Погосяна лучшие оценки на курсе, диплом с отличием, рекомендация в аспирантуру, - выступила на защиту секретарь деканата Феодора Кузминична, при полном молчании самого деканата, - чего вы его за шиворот тащите в учителя, если у него по закону свободный диплом и ему надо прямым ходом идти в науку?

- В педагогике тоже можно прекрасно заниматься наукой, - сказал руководитель школьной методики, кандидат педагогических наук Вайсман, и лично я ею прекрасно занимался в школе, а сейчас в университете. Не вижу никаких препятствий и для товарища Погосяна, могу даже взять почетное шефство над молодым сельским учителем.

- Ну как, согласны?

Юрик предпочел молча отрицательно крутануть шеей. Повисла длительная пауза.

- Чего вы за него взялись? - Наконец не выдержал Абрикосов, - никого насильно не сделаешь счастливым, если он того не хочет.

- Распределение не то место, где осчастливливают, - объяснил уже замдекана Хвостов, - это выполнение государственного задания по набору специалистов на вакантные места.

- Хорошо, - сказал декан голосом человека, который имеет решающее слово, - достаточно. Пусть Погосян получает свободное распределение. Как и должно быть в данном случае. Для северных школ у нас впереди еще все выпускники со специальностью "учитель математики", ваши воспитанники, товарищ Вайсман.

Он вышел из деканата, и его тотчас обступили.

- Ну что? Места еще есть хорошие?

- Свободен. Мест не видел.

- Но почему так долго?

- На селе не хватает тринадцать учителей, сами понимаете.

- Что, обрабатывали?

- А что я хуже всех?

- Теперь в аспирантуру поступать будешь?

- Или домой поеду или в аспирантуру пойду или ... еще не знаю.

- Да всем известно, что Абрикосов тебя берет к себе. -Сказала Чалина.- У него можно за два года написать диссертацию и защититься. Доцентом станешь. Эх, а нам бы хоть на завод попасть программистами что ли, хоть бы не в школу. -Оправила волосы, шаль на плечах, посмотрела на свои новые туфли, вздохнула тяжко по - бабьи и отошла в сторонку, неприкаянно, как совсем одинокая женщина.

Вечером всем курсом обмывали полученные вместе с дипломами университетские значки - синенькие ромбики в ресторане. Пришли почти все.

Длинный стол был уже накрыт закусками, официанты открывали одну за другой бутылки шампанского, разливая по высоким фужерам.

- А помнишь, как мы молились на акварельную икону, чтобы поступить? - Спросил Салахов, оказавшийся рядом, на соседнем стуле.

- И поступили, слава богу.

- Только за то, чтобы все благополучно окончили, забыли помолиться. Может быть, тогда бы Гапон сидел с нами сейчас? Что он там в армии делает?

Оставив более чем риторический вопрос без ответа, Юрик опустил синий ромбик в фужер с шампанским.

Сидевшая за столом напротив яркая блондинка, - вычислительница из местных борисовских жительниц, предупредила:

- Только чур, не глотать.

Ни имени ее, ни фамилии Юрик не знал, и не особенно переживал по этому поводу. Он подумал, что уже встречал ее сегодня, в комнате Мурата, где все собрались перед походом в ресторан.

Вычислительница пришла с красивой гитарой. Все расселись по кроватям, она одна на стул и, глядя в окно, запела серебристым холодным голоском о менестрелях, мрачных замках, дамах и кавалерах, королевах, принцах и пажах. Девушка - вычислитель, с вьющимися локонами по обеим сторонам длинного лица оказалась бардом, и стихи и музыку сочиняла сама, в виде средневековых баллад с трагичными концами. Портить свое ликующее настроение сочными белыми лилиями, опутавшими тонкие талии утопленниц в графских прудах, ему было не под силу, захотелось вежливо похлопать в ладоши и уйти, что он и сделал почти сразу, после первых двух баллад.

Погосян поднес бокал к глазам, на дне значок казался крупнее, чем был на самом деле. Стеклянные стенки покрыты сверкающими пузырьками, и нескончаемые струйки еще более мелких пузырьков вырываются прямо из голубого ромба, отчего казалось, что тот быстро тает кусочком рафинада в горячем чае.

Пять овеществленных студенческих лет на дне бокала с шампанским. Почти четверть жизни составляют суть отлакированного металла.

Салахов уже выплюнул свой значок, как сливовую косточку, на ладонь и заботливо обтирал платком.

- Какие у тебя планы? - Спросил он, - уезжаешь или остаешься?

- Отъеду на пару дней, потом вернусь и решу. Абрикосов предложил к нему в аспирантуру подаваться, надо дать ответ до июля.

- Абрикосов хороший человек, все говорят. Иди, коли позвал, чего думать?

- Еще три года в общаге? Домой охота.

- Домой завтра рванешь?

- Нет, завтра по делам, в другую сторону.

- Ладно, пора вмазать по пятьдесят граммов водочки.

С ролью разливающего Салахов справлялся аккуратно, обслужив весь стол с точностью необыкновенной, в том числе и девушку - вычислителя, которую назвал Ириной.

Погосян видел, что она смотрит на него безрадостным немигающим взглядом неотрывно, даже когда пьет свои пятьдесят грамм. Может потому, что они сидят друг напротив друга? Он пить не стал. Еще не хватало завтра мучиться в поезде, билет у него уже на руках. Ехать придется с пересадкой, на прямой рейс мест не оказалось, летом с этим делом гораздо труднее, чем в апреле месяце.

Народ пил водку, хохотал, ходил танцевать кружком. Оставив пиджак на спинке стула, в белой нейлоновой рубашке с закатанными рукавами, при галстуке, сильно вспотевший Юрик вышел на крыльцо вместе с курящей толпой, и рядом с ним опять оказалась вычислительница Ира, что за столом напротив. Локоны ее развились, но лицо еще более выбелилось, и в свете уличных неоновых ламп имело просто мертвецкий оттенок синеватой бледности, глаза недвижимые, будто она сама и есть утопленица из графского пруда. Юрик отодвинулся, ненароком оглядел худые руки - ноги, нет ли на них мокрых лилий?

Видимо Ирина истолковала этот взгляд неверно, и вновь встала рядом, а когда тихонько взялась за локоть, притянув к себе, Юрик до конца осознал принцип философского детерминизма, что в этом мире нет ничего случайного. В честь общего большого праздника он не стал ее отталкивать, просто сделал вид, что ничего не произошло.

В доме напротив ресторана одно за другим вспыхивали ярким светом черные окна.

- А хорошо бы нам с тобой получить квартиру в одном из таких домов, и по вечерам приходить туда вместе и зажигать свет. - Сказала она мечтательно, но с еле уловимой ноткой издевки, которую он вряд ли бы уловил после пятидесяти грамм. Непонятно, над ним насмехается, или над собой?

- Ты думаешь? - Совершенно трезвым голосом спросил он, вынимая свою руку.

- А ты нет?

- Конечно, нет.

- Думаешь, не по себе рублю? - Уже не скрывая насмешку, спросила она, выпуская в небо горячее дыхание. - Да я кого хочешь, скадрить могу за десять минут ровно. Вот давай на спор, укажи любого, и он будет бегать за мной весь вечер, как щенок.

Юрик молчал. Положение дурацкое, и для него и для нее, но могло стать совсем идиотическим. Ему лично такой спор не нужен.

- Хорошо, я сама укажу цель. Вон тот, - она указала на Тычинкина, имевшего по оценкам второй диплом на курсе, и который, совершенно точно поступал в аспирантуру.

Тычинкин уже здорово принял на грудь, весь матово - красный стоял в кружке белорубашечников, где парни загибались от хохота, и тоже весело ржал, предвкушая долгий приятный ресторанный вечер, а после него долгую приятную жизнь.

Блондинка - вычислительница резко оставила Юрика, подошла к Тычинкину, что-то тихо сказала, раздался новый взрыв смеха, Тычинкин сам обнял ее и смеялся в ухо, раздувая локон. Блондинка повернула маленькую аккуратную голову к Юрику с самым победоносным видом, укорив на прощание стальным блеском глаз. Что она пыталась доказать ему, и главное зачем, он так и не понял, хотя выпил немного, всего то бокал шампанского.

Вернувшись в зал, надел пиджак, намереваясь уйти домой, как вдруг на стол вихрем взлетела самая тихая и неприметная девушка из группы учителей математики, по имени Роксана. В синем шелковом платье четко облегавшем фигуру, на шпильках, с развивающейся гривой черных волос, и принялась яростно отплясывать на столе самым невероятным образом. Даже официанты открыли рты, а они то уж повидали на своем веку много разного, однако такого симпатичного женского танца им здесь явно еще не показывали.

Торнадо по имени Роксана в бешеном ритме прошелся по столу из конца в конец. Все остолбенели, глядя на этот заокеанский ураган, возникший из ниоткуда, из самой тишины, покоя и невозмутимости, царившего на протяжении пяти долгих лет. Он показал всем на прощание, что такое есть девушка Роксана на самом деле. То, о чем никто не знал и не догадывался. Это ж надо, какие таятся бешеные страсти, и даже черт с ними, со страстями, в ком их нет, но какие нужно иметь обалденные тормоза, чтобы ни разу не проявиться, и только под самый занавес оторваться на полную катушку, а потом спрыгнуть со стола, и спокойненько уйти в школу, где стать учителкой - тихоней, скромницей, ровным местом, плоскостью, на многие последующие лета, возможно, что даже и до конца жизни.

Юрик понял в который раз, что он ничего не понимает в людях, и поспешил убраться из банкетного зала. На крыльце блондинка - вычислительница все еще стояла с Тычинкиным, освещенная светом ресторанных окон.

- А хорошо бы, - сказала она задумчивым голосом, - нам иметь квартирку в одном из этих домов?

Тычинкин согласно кивнул.

- Да запросто. - И обнял за осиную талию, придвинувшуюся близко - близко, что руку не опустить.

Здесь дело шло на лад. Чтобы не мешать процессу, Юрик тихо спрыгнул с крыльца в темноту, и быстрым шагом ушел в направлении общежития.

41.

"Вот и все, - думал он, сидя на полумягком сидении плацкартного вагон, - вот я уже и не студент. И никто".

С дипломом расстаться не смог, прихватил с собою в путь, вместе с электробритвой, зубной щеткой и паспортом в портфель. Кроме портфеля Юрик ничего не взял. Ехал то всего на день.

Время поездки располагает к размышлениям. Конечно, лучше всего пойти в аспирантуру, что будет по сути аналитическим продолжением студенческих лет. С другой стороны неистерпимо хочется вернуться в свой родной домик, к маме. Но почему - то пока он бросился в путешествие по - третьему варианту.

Еще позавчера ему казалось, что после того, как красная дипломная книжица окажется в руках, жизнь разом изменит окрас и станет другой, полностью отличной от той, что была прежде. И вот наконец он мчится на нетерпеливом поезде, пожирая зеленые пространства распахнутыми глазами, собираясь сделать ее другой, завораживающе интересной, внеплановой, может даже абсурдной, а может на удивление счастливой, или жутко несчастной. Кто знает, как все обернется.

Аспирантура, как азартная игра, не даст независимости от внешнего мира, он снова превратится в студиоуза, с неизвестным итогом всего этого авантюрного предприятия. Весьма возможно, что с большой наукой не заладится, и тогда в двадцать пять лет Юрик вновь окажется перед тем же самым выбором, что делать и как жить дальше?

Зато, если сможет защитится, то автоматически перейдет в разряд обеспеченных на всю жизнь университетских преподавателей среднего и высшего звена, будет читать лекции и заниматься наукой в свое удовольствие, находиться на очень приличном денежном обеспечении, в дальнейшем получит государственную квартиру с дополнительной комнатой, какая полагается кандидату наук, перевезет к себе мать. Эх, мечты, мечты!

На этот раз в Нефтянске на вокзале никто его не встречал. Адреса он не знал, выбросив письма в мусорный бак. Для начала требовалось произвести инициализацию пространства, то есть найти отправную точку, начало их совместного путешествия, которое он решил продолжить. Точка находилась в одном из корпусов местного университета, где в тот вечер была дискотека.

Здание обнаружилось довольно быстро. Он вошел деловой походкой в опустевший коридор и, не обращая внимания на вахтера, отправился искать зал. Вахтер, в свою очередь, также не обратил на Юрика никакого внимания. Таким образом, они оказались квиты.

В аудиториях уже готовились к очередному приему студентов. Дискотека теперь снова актовый зал, на сцене какие-то хозяйственного вида люди определяли с чего начать делать косметический ремонт в августе. Не обращая на них внимания, Юрик вычислил то место, где они соединились с его сиамским близнецом, теперь это было почти в середине шестого ряда сидений. Он постоял здесь и с сосредоточенным видом отправился на выход, как в тот давний вечер, когда здесь полыхала цветомузыка, чуть прищуривая глаза.

Днем и ночью события запоминаются по - разному. Будь теперь ночь, он бы скорее всего, не нашел дома вовсе, или нашел быстрее, а днем получилось так, что нашел очень скоро, но не то.

Юрик узнал дом, зашел в подъезд, почувствовав знакомый запах, и поднялся на этаж, постоял у двери, постепенно теряя ощущение памяти, но звонить отчего то не решился. Взбежал вверх еще на один пролет, где они стояли той ночью на площадке, и тут пришлось сознаться перед самим собой, что оплошал. Здесь батарея состояла из четырех колен, а та, памятная, имела семь, счастливое число.

Погосян вернулся на главную улицу, прошелся по ней вверх и вниз, снова свернул там, где больше года назад они свернули апрельской ночью, что бы опять уткнуться в чужой дом. Юрик ясно чувствовал, что это не тот, который ему нужен. Правильно сделал, что не стал звонить в квартиру. Хотя на вид та же пятиэтажная хрущевка из серого силикатного кирпича, один в один. И дверь в подъезд, и лавочка.

Старушки, сидевшие у соседнего подъезда обратили внимание, когда чернявый третий раз убежал из двора и снова вернулся, глядя себе под нос и что-то бормоча.

- Потерял что-то, - сказала одна пенсионерка, - деньги поди.

- Чего тут - то искать? Светлее что ли? В транспорте вытащили, а они бегают, ищут, где ни попадя.

Он постоял перед подъездом. Что же делать? Надо снова вернуться в университет, найти деканат и в деканате узнать адрес по фамилии, деканат наверняка еще должен работать.

А ведь ему казалось, что он запросто найдет своего сиамского близнеца без всяких бюрократических процедур, что между ними существует неразрывная связь. Он и сейчас чувствует, что она где - то рядом. Юрик расстроился. У нее угловой подъезд, точно как этот.

Вновь вышел со двора на улочку и прошел по ней немного дальше, завернул за дом, увидел следующий, точно такой же, со скамейкой и дверью выкрашенной в тот же зеленый цвет, наверное, одно и то же ЖЭУ.

А вот этот, без сомнения, ее дом. Но для полного подтверждения решил подняться на площадку выше и посчитать колена батареи. Их оказалось семь. Значит, все у них получится. Вот эта улица, вот этот дом, вот эта девушка, что я влюблен.

Он встал перед дверью и позвонил. Кто - то странно зашуршал в прихожей. Кошка или собака?

- Кто там?

Не придумав, как отвечать, буркнул:

- Я.

Дверь распахнулась, и нечто свистящее прилетело в него, шлепнуло, ударилось в грудь и живот. Прижалось и приросло обратно.

- Погоди, - снова попытался отодрать Юрик своего сиамского близнеца, чтобы хоть лицо разглядеть, в нос лезли родимые темно - каштановые лохмы.

В коридоре показалась женщина с удивленными глазами, она смотрела на возникшее новообразование без всякого восторга.

Юрик развел руки в стороны, желая доказать ей, что отныне сиамские близнецы воссоединились всерьез и навсегда, вновь существуя в радостном двуединстве без посторонней помощи, и добавил вслух, чтобы ни у кого не осталось в том никаких сомнений:

- Хирургия бессильна.

    ..^..

Ссылки: Написано - и с плеч долой! Сергей Данилов на сайте "Самиздат"