В последней строке по смыслу мы ожидали бы творительного падежа [сучить чем = беспокойно перебирать: "ребенок сучит ножками" совсем не то, что "швея сучит нитку за ниткой*] Но это в сторону. Чтобы проникнуться пафосом данного изображения — мало даже знакомства с мифом об Еврипиле. Необходимо иметь сведения о культе Диониса, где змей, наряду с быком и деревом, был исконным фетишем бога. Из пьесы В. Иванова уже попали в газетную пародию — строки
Стелет недругу Кассандра
Рока сеть и мрежи кар.
Мы не читали Эсхила, — что же делать!
Как бы то ни было, но в пьесе "Суд огня" мы встречаемся не только с недочетами нашего подневольного классицизма, но и с педантизмом вольного. Отчего бы поэту, в самом деле, не давать к своим высокоценным пьесам комментария, как делал в свое время, напр., Леопарди? И разве они уж так завидны, этот полусознательный восторг и робкие похвалы из среды лиц, не успевших заглянуть в Брокгауз-Ефрона, и пожимания плечами со стороны других, вовсе и не намеренных "ради каких-нибудь стишков" туда заглядывать?
Но педантизм Вячеслава Иванова мешает понимать его поэзию — что "понимать"? дышать ею — не одним отсутствием комментария. Дело в том, что наш поэт не создает, как Стэфан Маллармэ, особого синтаксиса. Чужды ему и Гонкуровские блики и эскизность раннего Лоти. Его суровые речения сцеплены крепко, — местами они кажутся даже скованными. При синтаксисе Кирпичникова это иногда просто терзает.
Пойте пагубу сражений!
Торжествуйте севы сеч!
Правосудных расторжений
Лобызайте алый меч!
Огневого воеводы
Множьте, множьте легион!
Кто прильнул к устам Свободы,
Хмелем молний упоен,
Ляжет в поле, опаленный, —
Но огнем прозябнет — жечь
Лобызайте очервленный —
Иль, схватив, вонзайте меч!
Разберитесь-ка тут! А между тем миф тем то ведь и велик, что он всегда общенароден.