ЛитошЫк (http://samlib.ru/l/litoshyk/)

Задние мысли Евы Крузенштерн.

(окончание)
предыдущие части: 1|2|

Аннотация: Неважно, что день несет, свежесть ты ощути. Ты Mentos съел и полоон сил. Свежесть жизни вместе с Mentos! Ты Mentos съел и поолон сил!

 

  Николас Базиль Голден-Ай.

  

  Я всегда увлекалась языками. Мне безумно нравилось ласкать языком новые слова, придумывать новые слова и словосочетания. Наверное, поэтому я собралась стать журналистом. В детстве, помнится, я сидела на пушистом ковре в гостиной нашего брайтоновского дома , и старательно училась читать. Жуки и сороконожки рядом с картинками вдруг начинали сползаться в более-менее осознанные конструкции, становились не просто крупными черными насекомыми, а буквами. Буквы, собираясь вместе, становились словами. Н-да, как, впрочем, того и следовало ожидать. Слова были разными. Первое слово, которое я произнесла (обратимся немного назад во времени) было, по утверждению моей матушки, слово "пупс". Смотря теперь на это глазами тридцатидвухлетнего билингуального человека, мне кажется, что это было "упс". Я описалась. Желтая струйка (привет любителям golden showers и других водных видов спорта) стекла по маленьким ножкам вниз, прями на тот же самый ковер, который нескольким годами позже был моей ареной для овладевания мной грамотностью. А еще через десяток лет – просто для овладевания мной.

   Первое слово, прочитанное мной, было слово "bug". Со словом на букву A я не справилась: "ant" показалось мне слишком сложным. Читала я школьный энтомологический словарь моего к тому моменту почившего в бозе отца. Он был хорошим человеком. Даже произошедшее во времена студенчество увлечение Фройдом не поколебало во мне этой уверенности. Мать – да. С ней у нас были проблемы. Но дочь и мать вместе всегда найдут способ их разрешить. Часто в сторону слез и post factum лобзаний.

   "Баг" был каким-то экзотическим. На картинке у него были огромные сетчатые (кажется, это называется фасеточные, но я не уверена) глаза, которые мне приснились той же ночью. В глазах отражались джунгли и объектив снявшей его камеры – камера "олимпус". Странное дело, потом, когда много лет спустя, я рассматривала тот же словарь, я ничего не вспомнила. И только ночью мне опять приснился тот же сон. Фройда у нас преподавали хорошо, преподавательница задавала много дополнительных вопросов о моей семье, после чего сказала, что мне надо расслабиться и получать удовольствие от жизни.

   Языки, языки. И почему это я про них начала думать? Ах, да, любила ласкать языком значения слов на других языках. Ну и что кому-то до того?

   Гогольянцы называли подобные вещи лирическим отступлением. Эх, бьюик-Америка. На кабриолете, по бескрайным асфальтовым и бетонным просторам Манхеттена мчит она, несет, ветер перебирает волосы, возле фонтана у входа в Сентрал-парк, возле большого отеля, курлы кричат голуби… Эх, бьиюк-Америка!

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  Театр психоза

  

  - Hell, - сказал Тони, - do you fucking want to get this job?

   - O, а, у… - голос не был со мной в два часа по полудни 15 апреля этого безумного года был не со мной. - Ok, I do .

   На следующий день я уже сидела в небольшом полуподвальном офисе офф Бродвей, ближе к Гринвич-виллидж, расположенном в одном здании с театром каких-то негров, регулярно ставящих спектакли о Мартине Лютере Кинге и его героической борьбе с куклуксклановцами. Они не очень заботились об исторический достоверности, но весьма – о политической правильности их произведений. В их репертуаре также была одна пьеса, на афише которой (саму пьесу, клянусь, я не видела) был изображен белый протестант мужского пола в тигрового цвета плавках в клетке и бутылкой пива. Это называлось "Аз поддам". Про то, какие свиньи все белые мужики и как они насиловали девственных чернокожих негритянок, чтобы получить грин-карт и перебраться из Югославии в США, где столько несправедливости и без грязных балканских скотов, которые умеют только пить пиво, ходить в тигровых шкурах и насиловать сотрудников Пис корпс (сокращенно, пи-си). Сценарист не учел одного: любой славянин, услышав это название на их месте стал бы к таким приставать – приличные девочки в пи-сях работать не будут.

   Театр жил не за счет сборов (в этом его упрекнуть сложно было), но за счет грантов от различных фондов. Зиц-председателем в нем состояла чернокожая пожилая лесбиянка, а на самом деле он принадлежал католической итальянско-китайской мафии, которая через него отмывала русские деньги. Впрочем, последнее – всего лишь слухи, которые доходили в офис странной организации, которая меня наняла на работу, через систему циркуляции воздуха.

   “Моя” контора занималась чем-то в области общественных связей. Босс, худой мужик с приятным именем Алекс (слава богу, гомосексуалист), мне понравился сразу. От него приятно пахло дорогой туалетной водой, он был чисто выбрит и, что самое главное, он сразу дал мне понять, что работа будет тяжелой, зарплата низкой, а моральное удовлетворение возможно только в порядке мастурбации. "Mutual, if wish " - уточнил Алекс и рассмеялся так, что я поняла что о взаимности онанизма он шутит. Все придется делать самой.

   Делать самой приходилось немного. Сначала я даже не совсем поняла, в чем собственно состоят мои служебные обязанности. Приходить к 11 часам утра. Садиться за стол. Отвечать на звонки. В конце недели получать зарплату. Уже через неделю работы я поняла, что что-то здесь не так: за пять дней тишину конторы не разрушил ни один звонок. Впрочем, тишина была условной. Здесь еще был заместитель босса Фред, который работал здесь не намного дольше меня. Круг его служебных обязанностей ограничивался боссом. Все остальное время он либо играл на компьютере, закачивая по сети в "Ультиме" своего героя, либо трепался с остальными сотрудниками: рыжеволосой Эдит, брюнеткой Копи и блондинкой Пейст. Они внешне были очень разными, но по поведению отличались друг от друга примерно также, как отличаются по поведению сотрудники служб специального назначения. Даже когда они смеялись, в их глазах была непроницаемая пустота.

   Коллектив меня воспринял хорошо. Легко. Уже во второй половине дня, обезумев от скуки, я присоединилась к их ничего не значащей болтовне и быстро научилась громко и бесстыдно смеяться, обнажая белые зубки и потрясая брестом, честом и задним местом также безудержно, как это делали Фред, Эдит, Копи и Пейст. Активная симуляция активной деятельности начиналась только тогда, когда из своего кабинета, отделенного от остального помещения матовой стеклянной стенкой, появлялся Алекс, со строгим видом вынимал изо рта сигару и убеждал заняться делом.

   К моему удивлению, за смех и игру в компьютерные игры (пасьянс – это величайшее изобретение человечества после тетриса!) в пятницу, как и договаривались, мне заплатили. Причем в пять раз больше, чем обещали и в два раза больше, чем я получала работая как собака на телевидении.

   Когда я в субботу говорила по телефону с Тони, он меня спросил, нравится ли мне то место, которое он мне нашел, я ответила "Hell yeah!!! ". Расчувствовавшись, я даже пригласила его на динер в воскресенье в чудный ресторан около катка у Рокафеллер-сентра.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  О пользе льда в стакане кока-колы

  

  - Would you marry me? – Тони краснел, его волосатые кулаки сжимались, а сам он покрылся мелкими каплями пота. Как за такого можно выйти можно, бабоньки? Передо мной лежало золотое кольцо с крупным цирконием.

   Я взяла стакан колы со льдом и вылила ему на белые брюки

   - Fells any better?

   Тут подбежали официанты, заохали люди, метрдресторан прошипел мне на ухо, чтобы мы вынесли свои отношения в место более приватное. Я назвала одно весьма приватное место, в которое он мог удалиться вместе с рестораном.

   - Tony, let’s get the hell out of here. We both need it.

   - Tony, see – продолжила я, когда мы выбрались на улицу и неспешно пошли к припаркованной неподалеку машине, -- this is the cheepest way a man ever used to get to fuck me. I mean, -- продолжила я, видя на его лице ноль реакции, -- that I want to be approached, to be proposed to marry by a man who dates with me longer then a month and has more respect to a woman then giving her a ring with a fake stone.

   Мы уже почти дошли до его машины. Но он внезапно остановился. Он был еще более красный, огромный, мокрый – мечта поэта. И тут он схватил меня за шкирку, приподнял над землей, и, глядя на то, как я отчаянно мотаю ногами, рассмеялся и крепко поцеловал.

   - Bitch, - просипел он, выпуская меня со стоном, прикрыв ладонью рот, в котором истекал кровью укушенный мною язык. – I really love you. And that was my granny’s ring. No fake. Worth twice you do.

   Нельзя сказать, что меня не мучили угрызения совести. Но это было позже, через пару дней, когда я узнала о его трагической гибели.

   Господи, ты свидетель! Какая же я дура!

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  Самое важное

  

  Дура, ответил Господи, но мы это исправим.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  И де Я?

  

  Смеяться и пить кофе на работе день напролет мне надоело уже через месяц. Почему так долго, спросите вы? Ну… тому было несколько причин. Во-первых, вторую и третью неделю я проходила под впечатлением, нет, не смерти Тони, на которую я даже смотреть не пошла, а под впечатлением телефонного звонка, раздавшегося в среду, в 13-24. Попросили Алекса. Я соединила. Оказалось, что эта штука, стоявшая все это время на моем столе, работает, а не просто является предметом интерьера.

   Во-вторых, я все-таки пыталась выяснить, на какие такие деньги живет наша организация. Ответа не находились. В компьютере были какие-то разрозненные документы, несколько оплаченных счетов, ничего, что могло навести меня на природу деятельности моей фирмы. В-третьих, я была занята отбиванием пассов Пейст, которая начала домогаться моей благосклонности. Или, может быть, я просто начинаю сходить с ума.

   И вот, в качестве профилактического средства борьбы с бездельем, нас разрушающим, я решила писать книгу. "Книгу"…. Я посмаковала это слово на языке. Оно было странным. "Бук" звучало почти как "баг", почти как "ант" или этимологический словарь.

   Замысел был гениален, прост в воплощении и, главное, обещал принести много денег. Если Тони смог заработать много денег, то почему я не смогу? То-ни, то-ни, ни то ни се. Ни рыба ни мясо. И погиб он тоже странно – разве он не читал (должен был уметь, ведь писал), что drink i driving c друг другом не совместимы???

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  О древнем Риме и рабе друга Виртуса

  

  Теперь в конторе на меня смотрели искоса. Теперь я не смеялась со всеми, не пила кофе, а целыми днями сидела на своем рабочем месте и тыкала пальцами по клавиатуре компьютера. Компьютеру это тоже не нравилось. Он начал зависать и ругаться непонятными словами. На третий день напряженной работы все шрифты на нем сменились на непонятные знаки арабского алфавита, а из динамиков потянулись саллаты азанов. Словом, винегрет и вакханалия. Красивое это слово, вакх-аналия. Интересно, что привело к его созданию? Я мечтательно уставилась в монитор, прервав на секунду работу по созданию гениальной книги. Перед глазами восстал из пепла древний античный город. По улице с криками шли рабы, неся в на крепких мускулистых плечах палантин: хозяин едет на пир, устраиваемый его другом Виртусом в роскошной новой вилле, раскинувшейся на южной стороне Зеленого холма. Когда они его донесли, перед уже собралась толпа клиентов фамилии, растолкав их пинками, рабы протиснулись ко входу. Из палантина, задирая выше бритых колен тунику, вышел их хозяин. Гости уже были в сборе. "Вале!", - сказал он войдя и возлягнув на оставленное ему место. Вскоре все уже были пьяны.

   А почему вакх-аналия?

   Потому что Виртусом устроителя называли его только близкие друзья, поскольку он очень не любил свое настоящее имя, в честь бога вина – Вакх. А когномен у него был Аналий. Так и стали называть все бурные пьянки – вакханалии.

   Хотя, конечно, - подумала я, - можно было придумать еще что-нибудь на эту тему. Что-нибудь пошленькое…

   Впрочем, к работе!

   Но вернуться к написанию третьего абзаца мне не дали. Из своего матового загона высунулся Алекс. Все разом замолкли и пряли самый занятый вид. Выглядело это достаточно комично. Эдит вынула изо рта чупа-чупс и начала старательно делать вид, что это ручка, а она записывает за Фредом, который не успел сменить позу, а потому так и застыл в позе собаки, которую он принял, рассказывая анекдот, свернувшимся от смеха в клубок Копи и Пейсте. Немая сцена. Комиссионер. Или как там еще это называлось.

   - Freddy, - строгим голосом сказал Алекс, - would you please get to my office. Gotta talk. And, - добавил он улыбнувшись, - please don’t change your position, you look… - остаток фразы потонул в хохоте девушек.

   Фред вышел из кабинета всего через полчаса. Девушки было попытались улыбнуться снова, но увидили в его глазах ужас. Ужас, который могло вызвать только изнасилование Фреда двумя дюжинами амазонок.

   Или грядущее увольнение.

   Они были не далеки от истины. Шеф посовещался с духами и решил, что всем надо начать работать.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  Роль счастья в жизни

  

  С утра до вечера я обзванивала по телефонной книге всех жителей Манхеттена и предлагала им подписку на журнала "Черепахи в нашей жизни", который должен был навсегда изменить их взгляд на "этих интереснейших, милейших существ, которые приносят столько пользы человечеству". Впрочем, добравшись к концу недели до середины буквы "В" я ни разу не произнесла утвержденный Алексом текст до конца. Там была еще масса интереснейшей и полезнейшей информации. Про брачный период, сексуальные преференции, сколько яиц в среднем помете и как черепахи мигрируют.

   Эдит, Копи и Пейст занимались тем же самым. Фред координировал всю деятельность. А еще он носился по компаниям и предлагал им всю ту же подписку по журнал о черепахах. За две недели мы собрали только десять подписчиков, в основном от зоологических магазинов, торгующих земноводными. Да и заплатили нам меньше, чем обычно.

   Вот, ну и где в жизни счастье?

   Я поняла, что так сходят с ума. На подушке указательного пальца уже образовалась мозоль, на которую не влияли ни зверобойные отвары, ни убойные щипчики, ни мои слезы и мои нервы. Добравшись до конца "С", я не сколько уже не радовалась. Только черепахи снились мне уже ночью и даже днем, стоило мне немного закрыть глаза и попытаться передохнуть. Вот, черепаха самец ищет по запаху самку своего рода, вот маленькие черепашата сбегают по тонкой кромке желтого пляжа к океану, алкая пищи и свободы. Со временем черепахи превращаются в голубоглазых хорошо пахнущих гомиков и мучают несчастных еврейских женщин.

   Я посмотрела на себя в зеркало и не узнала. Мне показалось, что я выглядела лет на семь старше. Вокруг глаз появились морщины, вокруг губ кожа приобрела необычайный для меня серый цвет. Словом, сама становилась черепахой. Волосы и те пожухли, стали ломкими, страшными космами. Женщина-монстр. Одинокая женщина монстр.

   Одинокую женщину-монстра надо спасать. Скоро она сама превратится в черепаху, а панцирем ей будем ее собственная агрессия. Я представила, как восхитительно буду я выглядеть в черно-синем макияже, с черным лаком на длинных обкусанных ломких ногтях, в ярком желтом платье в огромные красные маки.

   Визг Эдит, Копи и Пейст и неодобрительное "ох" Фреда было тому восхищением. Кому абсолютно не было дела до моего наряда так это Алексу, который абсолютно равнодушно посмотрел прямо в средоточие маков между двух грудей. "Turtle, friends! And rock-n-roll".

   Вместо черепах я позвонила Джону. Пускай он меня спасает от самой себя.

   Джона не было дома. Только его голос и автоответчик. "Лив ё мессидж афтер зэ тоун". Йоу, пипл! Танцуют все.

   Буква D, пятьдесят восьмая страница.

   "Hello, we have a wonderful offer to make. There is that magazine, “Turtles in our life”, we want to bring to your attention… Hello? Hello? Oh, fuck you too!”

   Я повесила трубку. Закрыла лицо руками. Неужели теперь весь смысл моей жизни состоит в черепахах? Неужели? Вряд ли. Я самая обстоятельная и обтекательная. Обтеку и черепах. Не впитаю.

   - Hello, we have a wonderful offer to make…

   - Listen, I don’t take telephone solicitations, try someone else.

   - John? – я на автомате снова набрала его номер.

   - Yeah. Who is that?

   - Oh, that’s me, Eva. I just thought of something else and dialed your numbe r.

   - Eva? What Eva?

   - Cruisenstern.

   - Crui who? Oh, oH! Eva, now that’s you. Great to hear you. It’s been a long time..

   - Yeah, I know. Can we meet? Sometime today?

   И черепаший журнал пошел в эти дни гораздо лучше. Женщина с чудовищным именем Shiraja Dharmaputirshi (‘Everyone calls me Raja, dear’) купила двойную подписку. У Алекса изо рта выпала сигара, - сказал Фред, который сообщил ему эту новость в его кабинете.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  Сразу.

  

  Несколько дней спустя беспокойство, тайно терзавшее меня, понемногу сошло на нет. Или на "да"? Я стала гораздо более спокойной. Умиротворенной. Черепахи и те стали восприниматься более адекватно, более человечно, что ли. Мне теперь они даже не снились, а только приходили ко мне за миг до того момента, как я погружалась в сон: большие и маленькие, мужского и женского пола, комнатные и дикие, но все неизменно желтые. Толстофески.

   Лично я была склонна зачислять это (не желтизну и не черепах, а общее успокоение, конечно) на счет улучшившейся самооценки. Нет, Джон тут не причем, просто еще один мужик, который, к тому же, так и не смог во все эти дни выкроить для меня полчаса. Ну и черт с ним! А я же пойду гулять.

   Как все-таки хорошо, что у меня было время идти и думать ногами. Впрочем, чем еще можешь думать, когда безумно устаешь и на работе, и дома. Ноги потихонечку перебирали асфальт широкой улицы и немного скрипели в неразношенных туфлях красного цвета на высоком каблуке, перестукиваясь друг с другом неслышно в шуме и гаме. Я недолго сохраняла монотонный ритм ударов каблуками, уже вскоре я пыталась отбивать собственную музыку. Что это была за мелодия? Графически, она была такой: 0-00-0--0-0-----000-00-0-0-----0-0-000—0-00. Бессмысленная, но увлекательная. Уже через пять с половиной минут я так вошла во вкус, что чуть было не попала под машину, переходя одну из многочисленных нумерованных улиц на красный уличный свет. Пританцовывая и нередко спотыкаясь на своих высоких каблуках, поднимаясь, если падала, и так – раз за разом.

   Почти всегда, когда я так неловко падала, меня кто-то фотографировал. Ну, вы знаете, в районе площади Времени довольно много разного пришлого люду, в основном азиатско-тихоокеанского происхождения, которые фотографируют все и всех. Сложно сказать, почему они брали снимки и меня тоже, но Еву Крузенштерн это раздражало. После очередной вспышки я подошла и забрала камеру у ошалевшей японки, которая тут же заверещала, как пьяная трясогузка, затрясла своими ручками, засверкала своими линзами солнцезащитных очков (это в 9-то пи-эм!). Я бросила камеру на землю, с вялым стоном она распалась на несколько частей, каждую из которых я прибила каблуком и, отбросив осточертевшие туфли, бросилась прочь, прочь, прочь, в ночь, в ночь, в ночь…

   Метров через сто пятьдесят, несколько раз завернув, петляя, чтобы максимально усложнить задачу возможным преследователям, я остановилась, чтобы отдышаться. Верещание сумасшедшей японки все еще слышались в отдалении, перекрывая рокот автомобильных моторов и иные звуки, столь типичные для этой части города: визг тормозных колодок, рев мотоциклов без глушителей, мат и плач нерожденных младенцев.

   Там, где я сейчас находилась, было темно. Только редкие фонари, редкие окна, редкие бары на первых этажах освещали мой путь. Я снова попыталась найти спокойствие в выстукивании мелодии своей тоски. Но то ли голые пятки были лишены всякой музыкальности, то ли поверхность тротуара была уже иной.

   Вы думаете у меня депрессия?

   Нет, творческий кризис.

   Он продолжался недолго: вскоррре я уже возращалась домой в странно пустом и совсем металлическом вагоне. Всего два часа – и я дома.

   Дом был пуст, холоден. Сидения – покрыты тканью. Даже люстра, и она затянута в синее, нет, черное. Все такое черное. Я протянула руку, включила свет. На полу – ковер, тот самый ковер, на нем тоже кофейное пятно, ему уже лет пятнадцать. Может больше, может – меньше.

   Я растянулась на ковре и затряслась мелкой, мелкой дрожью.

   Слезы потекли сами. Я их не звала.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  Дагерротип и геморрой.

  

  Нет, не надо думать, со мной все нормально. Я не несчастна, я… Я… нормально. Конечно, не все… не то, чтобы было хорошо, не все идет так, как мне хотелось бы… Совсем не так. Если сказать по правде. Знаешь, я вот думаю, чего со мной плохого, что вызывает у меня такой зуд. Вот здесь, позади сердца. Мне даже думать больно. Я задыхаюсь. Мне кажется, я не могу набрать воздуха во всю грудь, вдохнуть так, чтобы казалось вот, еще чуть-чуть, еще полглотка воздуха, и меня разорвет на сто тысяч и три части. И нет, что я взлечу, поднимусь над дощатой поверхностью пола, над столом… И зависну под потолком, так и буду висеть там долго-долго. Но мне не хватает больше, чем полглотка воздуха. Полжизни мне не хватает. Я помню, как ты мне говорил, что никогда нельзя думать наполовину. Всегда надо думать так, чтобы потом не было стыдно, что чего-то не додумал, чего-то не доделал, куда-то не добежал, за чем-то не успел. У меня так не получается, я будто бы бегу, бегу, бегу, вот там уже виден новый день, новая заря, встающая серым членом мулата над Нью-Йорком, а я все не могу ее догнать. Вот остановлюсь на секунду, и все, заря уже спряталась. Нет ее. Тогда я снова начинаю бежать, почищу только с утра зубы, и сразу за ней бежать. Думаю, сегодня я ее обязательно найду, обязательно догоню. А на зубах вязнет собственная жизнь.

   Жалость к себе, вот чего, пап, я никогда не могла себе простить. Я знаю, что нельзя жалеть себя. Это сразу убьет, сразу уничтожит. Это как свидетели Иеговы, которых пустишь на порог, а они уже через полчаса располагаются на кухне, вытянут ноги с дырявыми носками, пальцы наружу. И начинают рассказывать тебе о твоем спасении. От них дурно пахнет. И думаешь, если так пахнет твое спасение то нужно ли оно вообще. И, потом, пап, я думаю о том, как мне спастись сейчас. Они бьют на жалость: полюби не бога, не ближнего, полюби себя, бедного, несчастного, сделай себе подарок, купи себе билет в рай. Прямая доставка в целости и сохранности гарантируется фирмой. Пожалейся, возьми и купи себе батончик "Баунти", обернутый в стихи экклезиаста… Да, пап, я сижу на ковре, прямо посередине кофейного пятна, сложив ноги в позе лотоса, и все думаю, думаю, думаю…

   Что сделать? Что? Купить себе кошку? И прекратить париться?

   Фотография подмигнула и погасла.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  Ля Мизерабля.

   Кошку я назвала Титькой. Она была маленькой, серой, на редкость вертлявой бестией с рыжими подпалинами. Продавщица в магазине, до боли похожая на Пейст, всучила мне кулек с огромными голубыми глазами. Глаза посмотрели мне в душу, удовлетворенно зевнули и протянули ко мне лапки.

   На второй день Титька мне уверенно показала кто есть кто, и уверенно накакала на постель. Голубые глаза, когда я их отчитывала, закрылись буквально на секунду, а когда снова открылись, я была готова простить им все: Титька прижалась ко мне, заурчала и заснула. Кошшшечка, кошшшастик, киссса…

   Мы спали с ней вместе, вместе просыпались, вместе угрюмо смотрели на будильник, вместе принимали душ (Титька все время паслась рядом, опасливо щурилась, но в ванну прыгнуть не решалась, как я ее не звала). Вечером она меня встречала, утром провожала. Несколько раз в день я ей звонила, чтобы узнать, как она. Конечно, кошшшка не могла поднять трубку, но я сердцем видела, как она подходит к серому аппарату, который всегда стоит возле кресла, садится и урчит.

   На работе все заметили, что я дорвалась до чьего-то благотворного влияния, однако деликатно ни о чем не спрашивали, а только немного шушукались, немного, только ровно столько, сколько было положено, чтобы я догадалась и оценила, что моя жизнь им не безразлична, но одновременно не слишком громко и интенсивно, чтобы я не подумала, что она их интересует на много больше, чем положено обычным коллегам. Вскоре, после того, как черные обгрызенные ногти отросли и приобрели перламутровый оттенок, а волосы на голове заблестели без применения ни единого патентованного средства из дорогих парикмахерских, Босс решил поручить мне более ответственную работу. Теперь, вместо черепах я должна была заниматься продвижением нашей организации на рынке.

   На мой резонный вопрос how the fuck should I do that if I have no idea what our company does after all , он ответил, что это не важно, и для такого классного специалиста, как я, достаточно точно знать, что мы работаем в сфере услуг и общественных связей. Все остальное – наври.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

  

  Без названия

  

  Вечерами, с Титькой на коленях, я занималась творчеством. Тихо стучала вновь отросшими ногтями по клавиатуре, скрипела костями и урчала вместе с кошшшкой. Вместе мы придумывали наш роман, их, не нашу, историю.

   Когда книга была наконец издана, на следующей после титульной странице было написано: "To Titka, with all my love".

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  

   EVA CRUISENSTERN

   "UNCONSTRUCTING HOMO"

  

   /Ева Крузенштерн "РАЗБИРАЯ ГОМО", (с) 1991 перевод с англ. яз. Адама Белинсгаузена./

  

   To Titka with all my love

   Отрывки из романа.

  

  --------------------------------------------------------------------------------

  

  ЛИРИЧ ОТСУП три. ВПИХНУТЬ КУДА ХОЧЕШЬ.

  

  Ты никогда не смотришь в зеркало после того, как накрасишь веки, Ева. Не знаю, замечаешь ли ты сама эту свою привычку. Мне кажется, что ты боишься других глаз. Впрочем, я наверняка драматизирую. Думаю, что вряд ли ты когда-нибудь задумывалась об этой своей привычке. А зря. Люди вообще думают минут по 9 в течение всего дня. Все остальное — механическое повторение привычных действий, условный рефлекс собаки Павлова.

   Глаза ты подводишь тонкой темной линией. На веки наносишь немного шоколадного цвета. Губы — естественны. Ты боишься чувственности?

   Скажи мне, Ева, чего ты боишься?

   Боишься ли ты темноты? Странных чудищ далекого детства, что приходят и овладевают тобой, твоим сознанием, если только с головой не укрыться под одеялом. Лиловых пятен, которые появляются на стенах, если смотреть на них широко закрытыми глазами? А эти сны, которыми можно управлять, если ты не уснул (о чудовищная, тавталогия!) и сколь угодно долго строить дом своей мечты, из трех этажей и неприменным антикварным бюро в углу рабочего кабинета?

   А страшно ли тебе выходить утром на улицу, к этому пробужденному солнцем (подумать только, неужели этот кошмар будит солнце!) люду на асфальтированных мостовых?

   Ты думаешь, быть может, что Лилит хочет быть святее папы и грустнее Евы?

   Ну и черт с тобой. Или бог.

   С точки зрения семантики фразеологии русского языка это абсолютно не важно.