Ирина Дедюхова

ВОЙТИ В ТУ ЖЕ ВОДУ…

Когда-то Советский Союз был огромным! Теперь он еще более огромный – он простирается от Эквадора до Канады…до Израиля…до Франции и Дании… И все говорят по-русски! Стихами!

Когда-то САМИЗДАТ библиотеки Мошкова был огромным! Почти тысяча человек! Теперь более шести тысяч. Поэтому появились первые легенды, мемуары и воспоминания…

Сегодня – о «наших» в Донецке – Елене Стяжкиной и Игоре Фарамазяне.

У всех нас есть та вода, куда хочется вернуться мысленно хотя бы ненадолго. Удивительно, но мы считали, что эта вода – стоячий водоем, лягушатник, из которого мы все, конечно, давно выросли. И в какой-то миг эти воды схлынули навсегда… Да я даже помню этот миг – конец января прошлого года, когда мы поняли, что САМИЗДАТ стал совсем другим, когда в один день удалили свои разделы Иван Кузнецов и Игорь Фарамазян. Пусть Игорь и вернулся, но это был уже совершенно другой САМИЗДАТ...

Когда я заявилась осенью прошлого года в САМИЗДАТ на страничку, созданную моими читателями, он едва превышал одну тысячу человек. Споры, диалоги и литературные мистификации были такими, что новички не решались завести свои разделы, спрашивали позволения у признанных мэтров. Представьте. Было и такое время. Н-да.

Осмотревшись в том времени, я поняла, что губки раскатывать мне не приходится, поскольку в то время в СИ в личности автора не приветствовались три характерных детали, которые, как назло, ВСЕ присутствовали у меня. Короче, я была женщиной, жила в провинции и лет мне было не 19.

Женщинам ПРОЩАЛИ их половую принадлежность, если они писали в сведениях об авторе: «Живу я не где-то там, а в Санкт-Петербурге, а лет мне не сорок, а 19». И был такой тогда строгий критик Баринов, который регулярно проводил профилактические осмотры женской прозы. «Литобзор женской прозы», «Литобзорчик, написанный по пути в Болгарию» и т.д.

Вообще эти литобзоры заставляли почувствовать и вспомнить, что женщины – в самую последнюю очередь прозаики, а в первую очередь, они – разносчицы опасных венерических заболевание и других болезнетворных бактерий.

«Абстрагироваться от факта существования женской литературы было бы также нелепо, как не брать во внимание наличия в воде и атмосфере болезнетворных бактерий. Ну да, существует в природе гангрена, сифилис и еще ряд пренеприятных явлений, так есть и феномена женской прозы - никуда от этого не денешься.»

Господин Баринов был тогда своеобразным санитаром самиздатовского леса, задаваясь вечным вопросом, вызванным феноменом появления женской прозы: «Другой вопрос - как с нею сосуществовать? Принимать ее за литературу как таковую - или нет.»

На меня Баринов не обращал никакого внимания. Везде становясь притчей во языцех, я ожидала, что он немедленно свалится прям на меня. Спикирует. Но нет! Впервые я ощутила даже не подлую радость, а что-то вроде укола ревности, поняв, что не на жизнь, а на смерть филолог-гинеколог намерен воевать вовсе не со мной, а с какой-то Еленой Стяжкиной, которая написала повесть «Паровозик из Ромашково».

Не я, а какая-то Ленка из Донецка вызвала разлитие желчи у столичного критика: «Женщинам, научившимся шустро нажимать пальчиками на кнопки клавиатуры, уже нет необходимости биться за равные с мужчиной права. Курить, пить водку, носить штаны, ругаться нецензурной бранью они свободно могут равно как и голосовать на выборах и размещать свои тексты в библиотеке Мошкова.»

Положа руку на сердце, я подумала, что, наверно, так этой Ленке и надо. А потом прочла ее повесть о провинциальной молоденькой учительнице Анне, которая искала любовь, искала, да потом смирилась в точности с тем, с чем мы все когда-то, вздохнув, примирились. Даже примирилась с присланным позднее фото, где Лена оказалась натуральной блондинкой с фиалковыми глазами.

По правде, я так хотела быть блондинкой! Так хотела! Что эту Ленку прям бы так и убила! Но за талант что только не простишь, правда?

И я написала Лене в комментариях что-то о стиле с блеском – точно не помню.

Баринов тут же отозвался: «Друганы мадам Стяжкиной в своей рецензии писали о некоем небывалом блеске стиля... И что мы находим? Претензию на что то среднее между Аббатом де Прево, ранним Львом Толстым и Айрис Мердок - от всего понемножку - этакая messalenia из потока сознания и дневниковых отрывков. Нового здесь ничего нет - открытия в форме изложения мадам Стяжкина никакого не сделала. Парадоксальное кольцо вроде завтра было вчера можно прочитать и у Франсуазы Саган. А вот что до нравственных подвигов, то извините - ценность изысканий госпожи Стяжкиной в представлении образа героини нашего времени сравнима разве что с ценностью проникновения бледной спирохеты в здоровый общественный организм.»

И я, тайком позавидовав Ленке, что, блиннн, вот не смогла так же лирично, тонко, умно поведать о том, что терзало каждую, кинулась на этого органчика. Поплачьте о нем, ему досталось. Но он до конца упорствовал!

«Беда претензий на литературу, что помещается на сайтах СИ в том, что авторы не имеют ни малейшего понятия о стиле как таковом, и что еще более страшно – идут в писатели не имея никакого нравственного стержня.

Возвращаясь к разговору о четырех "необходимых составляющих компонентах" беллетристики, затронутый нами в маленьком манифесте, еще раз с грустью вынужден констатировать, что большинство авторов, едва выучившись грамоте полагает что ГЛАДКО РАССКАЗЫВАТЬ БАЙКИ ИЗ СВОЕЙ или чужой РАЗВРАТНОЙ жизни – ЭТО И ЕСТЬ ЛИТЕРАТУРА…

Это величайшее из пагубных заблуждений НИКОГДА не выведет СИ в ранг какой то АЛЬТЕРНАТИВНОЙ литературы, о чем размечтался господин Шленский.

Альтернативы нравственности нет и не может быть.

И красивые байки про блядей – никогда не превратятся в литературу, потому как уже изначально ЕЩЕ ОТ ГОМЕРА – литература была собранием текстов о ГЕРОЯХ!»

И так он нас достал всех, что мы, провинциальные писательницы, вдруг как-то все передружись даже, полюбили друг друга! Даже блондинки с брюнетками! Мы где-то с месяц приветствовали друг друга по электронной почте: «Здравствуй, провинциалка и проститутка!»

Баринов этот тоже смешной такой! Героев ему захотелось! Ну, я, конечно, посоветовала ему героизму в штанах поискать, но тут же осеклась, приметив, что Лену вместе со мной кидается защищать ее земляк – поэт из Донецка Игорь Фарамзян.

Круто!

Тут надо бы к слову сказать, что наряду с женской прозой, ботву в которой шустро продергивал критик Баринов, на СИ в тот момент существовала крутейшая поэза. Не просто существовала, а как бы даже господствовала. Поэты были, в основном, мужчины. Э-эх! Да там без толку говорить, я же все равно стихов писать не умею.

Такие они между собой междусобойчики наворачивали! Игорь Фарамазян считался равным среди равных. И равнение тогда было на качественную поэзию философского толка. Не песенки для КСП, знаете ли. Игорь вспоминает этот момент сдержанно: «Тогда СИ еще был не таким большим. И была такая замечательная компания поэтов, которые достаточно спокойно и, главное, информативно общались. Мне казалось, что это некая отдушина.»

Нам не до общения было, мы от критиков, преследовавших нас по пятам отбивалися. К Баринову примкнул вначале Лебедев, потом какой-то Витек… Друг у друга они брали интервью, смеялись над нами, конечно. Поэтому я так и не поняла, с какой стати Игорь нас принялся защищать? Может быть из такого общего поэтизированного восприятия женщины?

«В женщинах я люблю все. Но женщина - это тяжелый наркотик. И самое для меня интересное: чем дольше живу, тем меньше понимаю женщин. Думаю, еще несколько лет, и они превратятся для меня в неких мистических существ. Я не шучу.»

Хотелось бы соответствовать. Хотя бы местами.

И помню, что перед самым мигом, когда эта вечная казалось бы сетевая карусель вдруг остановилась, за минуту до того, как погасли огни, я стала читать стихи Игоря Фарамазяна. Стихи приходили к нему в разное время. И мне всегда было интересно, в каком состоянии пишутся стихи? Как те, кто их напишет, узнают о их приближении? А само это состояние - все-таки больше минорный или мажорный настрой?

Игорь Фарамазян: «Это может быть и минорный, и мажорный настрой. А может быть и вовсе никакой. Я никогда не догадываюсь о приближении стихов. Потому что они всегда появляются после состояния, схожего с обычным раздражением. Кажется, будто что-то забыл и не можешь вспомнить или что-то надо сделать срочно, или просто какой-то внешний толчок - строка из книги, вид из окна... Что угодно. Главное, первая строчка. А дальше я обычно не знаю, что буду писать и к чему приду в конце. Иногда бывает даже, и довольно часто, что мне мерещится один финал, а получается совершенно противоположный, с другим выводом, с другой эмоцией.»

По просьбе Игоря точку в нелепой дискуссии по повести Лены Стяжкиной «Паровозик из Ромашково» поставила Светлана Горохова. Ее статью я хотела бы предложить вашему вниманию, чтобы сравнить свои впечатления недельной давности от повести Лены.

И, конечно, сегодня вы сможете познакомиться со стихами самого Игоря именно того периода СИ, когда тревожные деревья за окном героини «Паровозика» были большими, а критики – еще маленькими.

… как-то я спросила Игоря: «Как вообще и когда ты понял, что написанное тобою - УЖЕ стихи?»

Игорь Фарамзян: «А я до сих пор этого не понял. Но я знаю точно, что стихи нельзя конструировать. Они, как все живое, должны рождаться. То есть - жить. Если мне просто хочется высказать какую-то идею, я никогда не облекаю ее в стихи. Принципиально. Стихи - это когда я не знаю, что скажу.»

И в тот момент, когда я опять грызла ногти от зависти к кому-то, Игорь мне еще сказал, что вот он мог бы позавидовать только… нормальным людям. Тем, кто умеет обустроить собственную жизнь, собственное окружение, тем, кто точно знает чего хочет, тем, кто полностью в этом мире.

Да пошли они все! ВСЕ! Кто они такие без наших паровозов и стихов? Тени!

И пускай не понявшие, вроде этого Баринова, напишут: «…Моисей ходил в Синай, что эллины строили изящные акрополи, римляне вели Пунические войны, красавец Александр бился под Арабеллами, апостолы проповедовали, блистательные рыцари бились на турнирах и умирали в Крестовых походах, а… некая госпожа Стяжкина на развалинах этого величия благодушно писала пошлости вроде «Паровозика из Ромашково», мы все равно не бросим своих стихов и будем стараться писать так же честно и открыто, как наши самиздатовцы из Донецка – прозаик Елена Стяжкина и поэт Игорь Фарамазян.

Паровозик из Ромашково

Стихи Игоря Фарамазяна

Высказаться?