Лев ГУНИН
"А космос в нем кому теперь сосать?"
Стихотворения Олега Горшкова.
"Жалобная песнь тростника." В. Антропов.
С Олегом Горшковым я знаком давно. Еще со времен его первого персонального сайта. На том сайте он, помнится, о себе писал не только по-русски, но и по-английски. То ли трогательная амбициозность, то ли самопрививка от провинциальности.
В его стихах нравилась искренность интонации, отсутствие страха показаться сентиментальным или манерным. Настоящая, неподдельная элегичность.
Я внимательно следил за тем, как уровень поэзии Олега постепенно перемещался на не сравнимую с прежней высоту. И вдруг, в какой-то момент, почувствовал в его поэтическом движении робкую неуверенность: как будто он шел по канату или по тонкому льду. Во всех его стихах появилась некая странная оглядка, так присущая большинству современных русских поэтов. Когда автор осматривает каждую свою гиперболу, метафору, каждую рифму с разных сторон, пытаясь найти такое решение, какое смогло бы удовлетворить всех. Просчитываются все возможные претензии, все потенциальные придирки. Стихи становятся дистиллированными, пахнущими дипломатией и академизмом. Иными словами - мертворожденными. С грустью я обнаружил ту же тенденцию у самых любимых поэтов, когда читал их подборки, посланные в "Тенета". Совсем неудивительно, что они теперь поддерживают друг друга. Стремление угодить могущественным лоббистам определенных поэтических норм заводит поэзию в безвыходный тупик. Альтернатива нежеланию угождать - бойкот, ни одной изданной книжки стихов, кляп во рту.
Именно талант Олега, живость и красота отдельных строк, отдельных образов - бьются в тесной клетке выбора, в клетке, прутья которой образованы схоластикой, холодом отстраненности. Личное, выстраданное соседствует с этим деперсонализированным холодом в каждом стихотворении или даже в одной строфе: "И зайдется в скачке печаль / Между реберных дуг в боку. / Каждой гранью своей лучась, / Заостряется город-куб."
Только что "влажные краски растерты на бледном желтке луны" - и тут же схоластически-выверенное, безличное сравнение лощины с ковчегом, тривиальная картинка снега, смешанного с дождем.
Стыдливо избегая стиля чистых гравюр русской пейзажности, рассыпанных в доанненсковской поэзии, современные меи, тютчевы и есенины противопоставляют поэтичности прозаичность. Словно испугавшись первого катрена, смелого и живого, автор "Неурочной грозы" тут же заглушает его лирическим сюсюканьем, прикрывает набором банальных романтических штампов. Рифмованной прозой.
И так во всех стихах: начатое мощным, полным энергии голосом стихотворение - захлебывается в выспренних безличных писках-конвульсиях: "И здесь, где вяжет грудь простор, / Не могут люди / Своих припомнить возрастов, / Имен и судеб." Прямо цитата из советского песенного кудесника.
Выспренность становится доминантой. "Гармония. Вечность. / Лады отзвучали, октавы иссякли." "Не ты ли чашу поднося ко рту, / Мог космос из нее сосать, Катулл?" "Что ж, не оракул, может быть, Катулл. / Но что есть Рим, презревший красоту?" Или стихотворения, просто набитые вычурностью и монументальностью, как разной всячиной - торбы мешочников 20-х годов ("Сумеречная зона"): "Как в час последний до крушенья мира,", "Зима? Россия? Двадцать первый век?", "Подобный Моисею, чтобы вывел / В блужданьях по пустыням этажа." "Подруга спит, а я титаном пьянства / В Тартар низвергнут, я забыл о ней," "Мы снова слиты - я и Хаос вечный". Цитаты непосредственно-вычурных выражений можно множить, не снижая темпа. Но есть еще и выспренно-вычурно-манерные образы, и мысли, и сопоставления. Этот одический псевдо-классицизм, эта избыточность (часто не к месту) "эрудиции" ("Паяцем голосить Леонковалло / И чувствовать, что ты сегодня жив."): ими цикл просто перенасыщен.
Конечно, намерение автора шире простого эпигонства, что - в общем - прочитывается. Так же, как палец водит по завиткам старинной художественной резьбы, снимая пыль столетий, мысль О. Горшкова следует прихотливым изгибам элегической традиции. Но - не удалось наполнить жизнью старую форму, не ответила она взаимной любовью.
Элегия переводится с греческого как "оплакивание умерших"; у античных греков и римлян - это поэтическое произведение, в котором поочередно сочетаются гексаметр и пентаметр. Совершенно очевидно, что "Размытая архитектура" цепляется именно за тот, изначальный, смысл. Поэтому обращение к Катуллу таит в себе злой подвох. Катулл был поэтом, который находится "на переднем крае" поэзии, он был из тех, кого Цицерон назвал "неотериками" - новыми поэтами. У этого поэтического гения был и свой голос, и россыпи находок, девственных метафор, неканонических приемов. Если старая греческая элегичность и ощущается кое-где у Катулла, то с совершенно другим эмоционально-смысловым подтекстом. У О. Горшкова - по какой-то символичной иронии - именно стихотворение "Катуллу" схоластически-мертво и не представляет собой (в отличие от других стихов) вообще никакой ценности. Он пересказывает почти прозаической манерой самые известные (до затертой банальности) идеи Катулла, облекая это в форму архаического полуриторического монолога-обращения. Стихотворение - настолько безжизненно, насколько и звучит оно совсем не по-русски, а как подражание плохим переводам с латыни; скажем так: оно элементарно технически слабое. Тавтология имени "Катулл" навязчиво подводит к юмористическому прочтению. Если это обращение, то правомерно ли следующее: "Что ж, не оракул, может быть, Катулл. / Но что есть Рим, презревший красоту?" Неуклюжий, неловкий эротизм ("Жужжит, как улей, а вглядишься - мертв! / Где Лесбия? У Лесбии был мед // И на губах, и между смуглых ног.") только усиливает это впечатление. И в довершение - пустая напыщенность: "Жив или мертв Рим еще, Катулл? / :Рим чистит пыль имперскую с котурн, / Чтоб поступью подмостки сотрясать. / А космос в нем кому теперь сосать?" Особенно умиляет соседство космоса с "сосать". Юмористический эффект получился громким и успешным. Но то ли намерение было у автора?
И на Олега дежурный бродскизм наложил свой негативный отпечаток. И у него (не к месту) проскальзывает дежурный стиль и ритм, и запашок: "Равноденствие. Осень. Охра. Тлен в простуженных хриплых бронхах."
Без этого, видимо, не издашь книжки своих стихов.
..^..