Иногда и в фэнтезийной литературе встречаются дельные мысли. Так, читая как–то повесть о борцах (или как их назвать?) с драконами, набрела на такую фразу: „Узнать дракона, значит, – полюбить дракона“. Переформулируем, как говорят математики. И получим следующее: узнать поэта, значит, – полюбить поэта.

А как это – узнать? А если от этого узнавания наоборот, возненавидишь?

Спорный тезис. Однако, гипотезы гипотезами, а опыт (мой) пока только положительный. Хоть и много тут отдано случаю. Ну вот, об одном таком случае я и собираюсь поведать.

О существовании поэта (писателя) Алексея Даена я узнала на второй день своего пребывания на „Самиздате“. Знакомство наше началось с рассказа „Хельга“. Это была первая, поставленная мной десятка (в то время я еще слишком серьезно относилась к оценкам и оцениванию). Помню, что в ответ на мой восхищенный комментарий Алексей, по обычаю, пригласил меня прочесть другие его вещи. Мне польстило приглашение, – и только. Ограничившись в тот день еще двумя миниатюрами, я отправилась в дальнейший свободный полет по СИ. А от знакомства с Даеном вынесла лишь соображение, что на „Самиздате“ водятся профессионалы, стиль которых мне весьма импонирует. И решила почитать побольше его работ, но – позже.

Возвращалась, читала. Больше из любопытства, порой из вежливости и чувства долга, чем от искреннего интереса. Хоть и возникало иногда ощущение, как с известным напитком, которого всегда, вроде, мало, но наутро продолжать банкет уже не хочется. То было время, когда приходя – восхищалась, но уходя – забывала. На неделю, на две. Странно сейчас вспомнить, но – было.

И прошло. Фактически, в один день.

Ах, как прекрасны ваши ноты, ноги… -

прочла я свеженаписанные строчки и, не обнаружив привычных грубостей, удивилась, однако, вполне равнодушно бросила: „Хорошее стихотворение“.

Спустя же полдня (вернее, полночи) от равнодушия не осталось и следа. Стих (чуть измененный автором) несколько дней провел на экране моего компьютера. А слова

Поверьте, это так неимоверно –

влюбленным быть в далеких городах…

так и зависли до сего дня в какой–то очень близкой к поверхности ячейке оперативной памяти сознания.

Помню, ругали этот стих, и именно эти слова. И еще кому–то было непонятно, как это -

…В центральном парке я расстреливаюсь сном.

Эта картинка, будто из клипа, и теперь перед глазами: молодой человек, дремлющий на скамейке. Только не так, как привычный ко всему бомж, свернувшийся калачиком под газеткой, устроившийся еще вечером со знанием дела. А – как исходивший всю ночь, измученный бессонницей и памятью, под утро валится без чувств, свесив голову и разбросав в беспорядке руки, и не понять издали, что же бросило на скамейку эту фигуру: сонное забытье или автоматная очередь?..

И, как ответ на всю недобрую (а, впрочем, любую) критику, – следующее стихотворение, почти сразу за „Проходят годы“:

Кто из вас в самолетности пошлости

Мне поможет в словесной безбрежности?

В самом деле – кто? Когда вокруг лишь – потные, рвотные морды, ну, в лучшем случае – Леночки?.. Кто из нас сумеет верно расслышать этот крик души и коснуться оголенных „кровоточащих вен и нервов“ поэта так, чтоб не причинить новой боли? Не говоря уже о том, чтоб помочь ему, обреченному своим талантом на одиночное плавание в океане слов и смыслов.

Я ни в коем случае не берусь судить и угадывать, что именно написал поэт, и „о чем он хотел сказать в своем произведении“. Я пишу лишь о том, как это прочиталось.

Эта надрывно кричащая, зовущая, стонущая нота не раз прозвучит в дальнейших произведениях Даена. С тем, чтобы быть бдительно отслеженной и тщательно вымаранной из партитуры. Ну, хоть максимально приглушенной самыми разными шумами.

Ведь Даен называет себя циником.

Одним из древнейших, известных нам циников был, говорят, Диоген, живший в бочке. Веселый старик с ясным разумом и холодным (по впечатлению от рассказов о нем) сердцем.

Я давно читала известный роман Мариенгофа и плохо его помню, но перечитывать не тянет – именно из–за оставшегося впечатления холодной рассудочности, которой веет от его страниц. Впрочем, тогда я могла что–то упустить, конечно. И если так, то мои соображения в этой статье лишь подтверждаются, тем более, что Даен часто с большой теплотой упоминает „Циников“.

А соображения такие: слово „циник“ в обиходе обычно подразумевает остроумного человека, готового все подвергнуть осмеянию, скепсису и т.п., попросту говоря, – для которого нет ничего святого, слова которого будят мысль, но охлаждают душу.

Можно ли отнести поэзию и прозу Алексея Даена к прохладительным напиткам?

Вопрос для многих читателей Даена вполне риторический. Но еще яснее ответ на него дается недавно опубликованной на СИ повестью (романом?) писателя „Клонирование“ . Автор называет эту вещь автобиографической. Не берусь судить о событийном ряде, но ни в одном из прочитанных мной доселе произведениях писатель не был столь обнажен в чувствах. Плюс изощренная музыкальность текста, позволяющая воспринимать его на более глубинном уровне, чем обычную прозу.

Прочесть „Клонирование“ – узнать Даена.

В „Клонировании“ много грубых слов и сцен. Сам автор смущенно сообщает в предваряющем комментарии, что, мол, детям до 16–ти… И, однако, один из самых чутких читателей ставит ему на вид, что цинизм повести – не настоящий. А какой?

Читая „Клонирование“, где–то в середине первой главы поймала себя на том, что параллельно звучат в голове строки иных стихов:

Сыпь, гармоника. Скука… Скука…

Гармонист пальцы льет волной.

Пей со мной, паршивая сука…

Случайное совпадение или нет, а – так эти две вещи и прошли параллельно, и окончились в унисон. И хотел этого писатель (прекрасно знающий поэзию Есенина) или не хотел, а – не получается так просто остановиться на „собачьей своре“ „восьми женщин, с которыми хорошо лишь первую неделю“. Тем более, что далее следует „День прощания“ … Так или иначе, а пробъется все объясняющее, все расставляющее по местам:

Дорогая, я плачу,

прости…

Этой (пусть не прознесенной явно) строкой и обнаруживает Даен (как и в свое время Есенин) истинную цену своему цинизму, скандальности, хулиганству и прочим „достоинствам“, щедро отмеченным иными критиками и комментаторами.

Закончу еще одной ассоциацией. В документальной повести Генриха Боровика (не смогла вспомнить название) есть страшная картина: человек, обожженный напалмом. Тело его покрывает темная, очень хрупкая корка, под которой нет и лоскутка кожи… Так вот, мне представляется, чем дальше, тем больше, что именно в такую напалмовую „броню“ цинизма одета лишенная иных естественных защитных покровов душа писателя Алексея Даена.

Храни его, Господи.