Основное чувство человека, играющего на музыкальном инструменте, – зависть. Гитарист с мертвыми наростами на подушечках пальцев завидует пианисту, его воровским, холеным щупальцам, которым в словаре по недоразумению дано то же самое имя. Пунцовый буржуазный рояль (вот слова: вирбельбанк, форбаум) порождает музыку, многоголовую, как лернейская гидра, и способную распространять очевидную благодать. Гитара окружена предрассудками. Ее звук вызывает у ценителя полифонии только невроз.
Глубокое, зрелое чувство соотносится с незрелым примерно так же, как звук церковного органа – с барабанной дробью. Повторюсь, это никак не связано с мастерством исполнителя-поэта. Скорее, это свойство самого инструмента-человека. И прирастает оно, очевидно, самой жизнью, путем взыскательного внимания к собственному и окружающему бытию.
Мама готовит обед на кухне, рыбе два дня: не сварить — протухнет, после, закончив, устало рухнет, будет смотреть по ТВ кино. Пахнет едой и чуть-чуть духами, пульт управления под руками, что по другой, например, программе, тоже какое-то «Мимино». Рыба всё варится, время длится, ночью без мужа давно не спится, хочется днём на часок забыться, чтобы ни звука и темнота, только никак, ни секунды больше, нужно успеть на работу, боже, строже к себе — да куда уж строже, слышите, это я вам, куда?
ты запомнишь и день, и осень — как был ливень упрям и груб, как внезапно сомкнулась просинь поцелуем холодных губ. ты ее полюбил беспечно, без дурацких «а что потом?» за случайный промокший вечер, за цепочку с чудным крестом. вам казалось — сама природа вас столкнула в своих руках, вам бы сказку писать пером, да не сложилась она пока. утром кофе, на ужин проза, сахар в чашке, в столе Куприн. нет, она-то, конечно, роза, но какой же ты к черту принц?
под надписью звонить три раза кровоточащая дыра за ней открытая терраса и чаепитие вчера газета в виде мухобойки на стуле грязные футболки на шелковом шнуре пенсне и одиночество во сне ножи уткнулись в полотенца закрыта в кладовую дверца буфетный луч от витража на веко падает дрожа
А человек – не насекомое, не вобла и не самолет. Он ждет, когда придет знакомая, он ждет, когда она уйдет. Противоречиями сотканный, очарование очей он заменяет пивом с водкою, а предложение “Ничей не раздавался в тишине ночной…” пропустит, книгочей, глотком. Ему б пожаловаться – не на что, а он жалеет ни о ком конкретно – дело ведь не в имени. У рыбы в банке вялый вид. A в небе медленною линией аэроплан себе летит.
В кармане – слипшаяся ириска: вот так и находят родину, отчий дом. Бог – еще один фактор риска: веруешь, выздоравливаешь с трудом, сидишь в больничной палате, в застиранном маскхалате, а за окном – девочки и мартини со льдом.
Сам развод прошел как-то быстро и буднично. К зданию суда они приехали порознь, жена выглядела взволнованной, а их даже не пригласили на судебное заседание. В холле суда девушка – секретарь, только спросила у него, - Вы согласны на развод? Согласен, - ответил он, посмотрев на жену, которая незаметно кивнула ему. Все, давайте паспорта, через неделю получите их в ЗАГСе, - ответила девушка. А я так переживала, а все оказалось так просто! – сказала жена, выходя с ним из здания, но, попросила ее не провожать.
Она еще не знала, что в ночь перед операцией, вместо того, чтобы послушаться добрых советов докторов и набираться сил посредством сна, она будет отвязано, оторвано, как с плеча, писать стихи, – писать, пытаясь остановить, запечатлеть в памяти каждую грань стремительно меняющихся деталей заземлено-возвышенной Жизни, с почти физическим, слуховым, ощущением Голоса, идущего как бы изнутри.
Поэт... Не дай Бог полюбить Поэта! Не дай Бог полюбить – Поэту. Голова его Музы всегда увенчана маками. Муза, музыка, музон... Попса из радиоприемника. Поэт творит свою Музу, как Бог творит мир, – из ничего, одним только Словом, и любит ее так, как Творец любит свое Творение. Сжигать Содом и Гоморру, чтобы затем умереть за них на кресте...
Цокот материных каблуков за спиной. Мать носила туфельки на каблуках и вообще умело следила за собой – никто бы не сказал, что это сорокачетырехлетняя рожавшая женщина. Отец ею очень гордился.
Возникший из ниоткуда рёв мотора несущейся на высокой скорости машины быстро перерос в скрип тормозов, слившись с материным вскриком. Глухой удар, потом удар громкий, со звоном и скрежетом, взвизг дуры-продавщицы. Тишина. Окаменевший Вячеслав стоял, вцепившись побелевшими пальцами в решётку ларька, и глядел в глаза побелевшей продавщице. Он боялся обернуться. Потом обернулся.
Зависший над Европой американский спутник-шпион неожиданно заметил странного стремительного жука, пересекающего Германию и Польшу по направлению к линии образования снежного покрова. Два острых лучика его фар вдруг утонули в молоке метели и превратились в туманный голубой шарик, который резво покатился куда-то в сторону Москвы. «В конце-концов, я госслужащий, или нет? Должны же и у меня быть каникулы?» - проворчал себе под нос бортовой компьютер сателлита, отключил видеокамеры и не стал ничего докладывать в Вашингтон.
- Ну че, жирный? Есть хочешь? - спросил Кекс в качестве прелюдии, приближаясь к Леше разболтанной танцующей походкой и ухмыляясь ртом, в котором на месте одного верхнего зуба зияла дыра. Мазай, прыщавый Коптелов и мулат Эрик (папа у него, по слухам, был негр) образовали вокруг Леши плотное кольцо. В желудке у него вдруг возник вакуум, будто его содержимое кто-то высосал маленьким пылесосом, и Леша почувствовал, что в этот вакуум стали потихоньку проваливаться другие органы. Он уже понял, что должно произойти что-то ужасное, но пока не представлял, что именно.
Итак, от бытовой темы мы взошли к бытийной. Главный вектор поэзии Раисы Мороз – восхождение, возрастание. В доме бытия должна поселиться любовь. Чувство утраты любви оборачивается утратой самого дома. «Я – брошенный дом, я – забытый порог. Там пусто, и только, как сердце, стучит железный будильник в промозглой ночи...». И выясняется, что всякая тайна бытия в его сущем, которое обретается в самом существовании. Всё вышесказанное имеет отношение к её вопросу: «Жизнь моя, что ты и кто ты такая?» ...
Ну а в доме Раи Мороз литература становилась просто образом жизни, воздухом, которым дышалось взахлеб. Кипел молодой поэтический азарт, подстегивала явная, но почему-то не отчуждавшая, а сближавшая творческая конкуренция, объединяло чувство родства, на долгие годы скреплявшее дружбы, что и возникали в доме на Пушкинской, в комнате с высоким потолком, с оранжерейным окном во всю стену, которое то и дело приходилось распахивать, так было дымно, шумно и жарко от ощущения молодости и поэзии, кипевшей в венах.
— Ты не понял, Аманулло! Бороться с урусскими собаками, с этими пионнэри и пролетарами, с этими кафирами верны-ленинцы-комиссари-большевики мы не можем пока. Англичане молчат, хан афганский боится с пионнэри-большевики отношения портить. Деньги на жизнь нам, эмиру и мне, дает, но гвардию эмира распустил, подлец! Страшится, что Куйбыш-эфенди и Фрунзе-батыр придут в Кабул и трон у него отнимут.
— Вай-вай-вай! Как же можно-то?..
— О! Эти шакалы хотят весь мир превратить в один большой, страшный пионнэрски лагерь, все они пламенны!
– А дабы не сотрясать воздусей понапрасну, мой учёный комбибант! Судите сами: мне, дилетанту и простаку, всё, происходившее в обожаемую вами эпоху, представляется именно что ОЧЕВИДНЫМ вследствие простейшей житейской логики, коей я вынужден руководствоваться, рассуждая об исторических событиях, которы отнюдь не полубогами вершилися. Вам же как специалисту по пружинам мироустройства руководствоваться в своих изысканиях логикой и признавать очевидное – категорически неможно, ибо сей же момент подобное будет ославлено «непрофессиональным подходом» и презрено всем научным сообществом…
С тех пор как арестован Вар-Раван У нас ужасно скушно, вяло, пусто, Невольно станешь слушать Иисуса... Умение красиво воровать – Основа современного искусства.
Признаюсь: этот новый роман Владимира Сорокина я взял в руки «с чувством глубокого опасения». Уж очень разочаровал меня его «День опричника». Сильно подпахивало от предпоследнего сорокинского детища фельетоном и стилизацией столь очевидными, что это настраивало на похоронный лад. Неужели Сорокин как автор (к которому мы привыкли в течение трех целых десятилетий и полюбили его как родного) — спекся и сказать ему больше нечего?..
Изменившийся идеологический ландшафт последнего десятилетия ставит повесть Чекунова в ряд текстов, которые нашу жизнь не критикуют (с надеждой на лучшее), а констатируют (с жесткой убежденностью выжившего и приобщившегося, разделившего эту истину).
Поднимается он тогда на мостик, пинает одного матроса - мертвый. Пинает другого - живой. Давай, говорит, заряд. А то у меня у самого ручки в перчатках. Матрос пытался помереть, но не смог, пришлось дать. Ба-бах! Вдали огонь и смерть, снесло полкорабля, но вторая плывет пока. Колчак тогда придумал хитро: развернуться и пойти прямо по минному полю, в честь чего устроил моление - так принято у православных перед смертью. Удивительно, но экипаж не связал героя и не выкинул его за борт.
Литературный конкурс «Согласование времен» проводит обьединение литературных сообществ на страницах сайта «Русский Автобан».
Целью конкурса «Согласование времен» является представление талантливых, русскоязычных авторов, независимо от места их проживания, возраста и вероисповедания не только русскоязычной но и европейской литературной общественности.
[читать] - Международный проект "Русский Автобан" (с)