— А отец не может убежать, чтобы его на том свете не наказывали?
— Нет. Оттуда убежать нельзя.
— Это хорошо, — сказал я одобрительно.
Эти два дня до похорон я был очень радостно возбужден и все ждал мать, чтобы поделиться с ней планом насчет извозчика. Но она не приходила От старшего брата и сестры я скрывал свои мысли, как скрыл то, что было в кабинете.
Но когда в утро похорон я увидел на дворе, в квартире, на лестнице и даже на улице множество людей, и из них никто не радовался, мне тоже стало не по себе. Внезапно у самого моего лица я увидел в открытом черном ящике спящего человека с рыжими усами и повязкой на круглой голове. Я до нельзя испугался и стал пятиться назад, пробираясь и заблудившись в толпе ног.
— Поцелуй папу, поцелуй, — говорили вокруг какие то незнакомые и хватали меня за руки.
Я был уверен, что как только приближусь к спящему, он вскочит и закричит на меня, потому что теперь он знает все, что я о нем думал и замышлял. Я в ужасе кричал, царапаясь и кусая, чтобы только не видеть этого белого лица с черной повязкой наискось лба. Впрочем, потом все пошло весело. Нас посадили в карету, где было просторно, не трясло и не дуло. Против нас сидела красивая дама в большой шляпе, и от неё пахло лучше, чем от цветов. Я не спускал с неё глаз и думал, что если бы мама была так одета и так пахла, ее можно было бы целовать без конца. её рука в черной перчатке лежала у окна кареты Я тихо придвинулся и, делая вид, что смотрю в окно, прижался губами к этой прекрасной, сладко пахнущей руке. Дама посмотрела на меня, но не отняла руки Сестра Оля заметила мой маневр, её глаза засверкали, и я понял, что она оскорблена за мать и ненавидит эту даму. Я тихо отодвинулся, устыженный, уколотый и сладко-сладко взволнованный. Меня поднимали на руки, я видел вокруг себя много чужих людей, деревья и холмы, покрытые снегом. И вдруг мимо меня толпа воровато пронесла черный продолговатый ящик и в нем — я знал это — был мой отец, мой враг.