А какая страшная нежность в этой риторике, среди лубочных волхований
Любовью легкою играя,
Мы обрели блаженный край.
Вкусили мы блаженства рая,
Сладчайшего, чем Божий рай.
[стр. 167]
И вдруг откуда-то брызнули и полились стеклянные звоны, и чьи-то губы тянутся, дышат, улыбаются, чьи-то розовые губы обещают в вас всю свою сладость перелить. Разберите только, где здесь слова, а где только лилы и качания
Лила, лила, лила качала
Два темно-алые стекла,
Белей лилей, алее лала
Бела была ты и ала.
А та—Желтолицая уже здесь, возле немножко лубочная, но что из этого?
И в звонах ласково-кристальных
Отраву сладкую тая,
Была милее дев лобзальных
Ты, смерть отрадная моя!
[стр. 168]
Восприемнику Недотыкомки не зачем, кажется, были бы стихи, чтобы томить и долить нас новым страхом, новым не только после Вия, но и после проб?ждения Раскольникова. Но лирике нашей точно нужен Сологубовский единственный страх —
Не трогай в темноте
Того, что незнакомо, —
Быть может это — те,
Кому привольно дома.
Куда ты ни пойдешь,
Возникнут пусторосли.
[т. е. что-то глупо-кошмарно-дико-разросшееся, вроде назойливо — не сказанных и цепких слов, из которых иной раз напрасно ищешь выдраться в истоме ночного ужаса]
Измаешься, заснешь.
Но что же будет после?
Прозрачною щекой
Прильнет к тебе сожитель.