шем озере металлически чеканные лавры и золотое небо — Аполлон. Это строго-священное видение встает, однако, уже за пределами жизни. Белый лик Аполлона мне рисуется, как лик смерти. Я не вижу, куда может вести Аполлон в жизни.
Любит. литер. Вы забыли об оракулах? Аполлон вмешивался в жизнь и давал житейские советы. Обращали ли вы внимание на то, что оракулы никогда не являлись пророчествами? Они всегда ставили на пути si, si! — no, no!, два конечных противоречия, представляющие свободу выбрать направление.
Филос. Не спорю. Я только хотел уяснить братство Аполлона и Диониса и то, что нельзя достичь ступеней Аполлонова храма, не пройдя через Любовь и Смерть.
Любит. литер. Если я не ошибаюсь, профессор произнес имя светлого бога, имея в виду искусство, художество — и ничего другого…
Проф. Разумеется. Для меня Аполлон — символ культуры. Бог строя, меры, ясности, которого так недостает в наши дни смятенного хаоса. Я приветствую его возвращение на землю. Человечество забыло о нем, забыло почти так же глубоко, как в средние века, хотя по-иному.
Художн. Вы правы. Мы только что пережили эпоху увлечения Дионисом. И в средние века он тоже не был забыт. Не он ли устраивал шабаши и вел экстатические танцы — истинные пляски смерти?
Поэт. А легенда о Cв. Георгии?
Проф. Вы ошибаетесь. Св. Георгий — не Аполлон. И Дракон Георгия — водяной змей, а Пифон — чудовище хтоническое, порожденное землей. Средневековый сияющий рыцарь скорее сродни Персею, который, кстати, по одному мифу, отрубает голову Дионису.
Филос. Положим, есть ведь и другой Пифон, олицетворяющий мужское начало, и Персей…
Скепт. дама. Ах, как интересны эти филологические тонкости! Но… я плохо понимаю…
Журн. Оставим лучше филологию и тонкости и всех богов Греции Аполлон современный, грядущий к нам, взалкавшим его нового царства, так далек от Дельфийского бога... Неужели вы не чувствуете? Умирает старый мир, и в муках рождается новый, совсем новый, бесконечно-чуждый про-