DeadJournal №: 1 2 3 Детство я провел в коммуналке. Не в классической, конечно, нет, тихая такая коммуналка на четыре комнаты, в сталинском доме. Сумасшедшие старушки-соседки, время от времени умирающие, чтобы у моей бабушки появился новый партнер для ругани на кухне. Мне нравилось просыпаться в дни каникул, поздно, под раскаты их мата. Почему-то всегда было солнце, балконные двери открыты настежь, и я тогда не боялся выйти на этот покосившийся балкон с низенькими перильцами, чтобы снова и снова любоваться совершенно охренительной панорамой. Мне было видно чуть ли не половину Москвы, горели на солнце крыши, ездили вдалеке ничего не подозревающие на мой счет пассажиры автобусов... Я не Лермонтов, чтобы все это описывать. Я просто очень хотел иметь хорошее артиллерийское орудие, с расчетом в одного человека, и еще безнаказанность. Более всего мне нравилась перспектива расстреливать из него здание МГУ - оно торчало как раз в самой середине горизонта, окошки-точечки, пока летит снаряд, я как раз успел бы приложить к глазам бинокль. Точнее, монокль - у меня была такая штука, на один глаз. Кстати, посетив город на Неве, я видел очень подходящую штуковину в Музее Артиллерии, самоходный миномет, ствол в восемнадцать метров и расчет из одного человека. Но тогда я мог мечтать только о какой-нибудь безоткатной пушчонке со шнурком... Интересно, почему я никогда не думал о том, чтобы поступить в это заведение? Почему мне всегда хотелось просто его разрушить? Видимо, я уже тогда подсознательно недолюбливал истеблишмент. Истеблишмент, правда, ко мне тоже не тянулся, среди моих детских и подростковых друзей, при всем их разнообразии, не было ни детей творческих работников, ни евреев, никого, хоть как-то близкого к альтернативным взглядам на нашу советскую жизнь. Так откуда мне было знать, что все вокруг отвратительно? Я даже о Джоне Ленноне услышал в день его смерти, по программе "Время", жалкую пародию на которую не могу сейчас смотреть без стыда. А так - ну пишут на стенах "Беатлес", а что это такое? Много чего пишут. Мне-то все нравилось. Повезло родиться - СССР, Москва, социализм. Лучше бы, конечно, попозже, при коммунизме - отец объяснил мне после долгих "отстань", что это когда все есть бесплатно. Я сомневался - так ведь растащат. Отец сказал, что не утащат, потому что зачем впрок, если все всегда есть, и отправил читать Ефремова. У Ефремова мне было скучно, я порылся в шкафу и нашел "Мэри Поппинс". Чего в доме хватало, так это книг. "Братство Белого Ключа", "Я умею прыгать через лужи", "Мы все из Бюллербю"... Время от времени я возвращался к "Туманности Андромеды", но раз за разом втыкал обратно в полку с длинным рядом светло-серых книг. Я не знал, что это 25-томный дефицит, я еще путал Высоцкого с Шаляпиным. Телевидение не могло отвратить меня от чтения, редкие, как я теперь, будучи практикующим отцом, понимаю мультфильмы, фильмы про две войны, "Волга-Волга", "Веселые ребята", соревнования по подниманию тяжестей с кучей рекордов, фигурное катание - это, кажется, все. Помню еще Пугачеву, хохочущую в Сопоте, мне разрешили лечь спать позже. Я читал "Русские сказки", "Чебурашку", где вместо него была нарисована какая-то клякса с глазами, какие-то сказки каких-то других народов, наконец что-то про семь спящих королей, вырезки в скоросшивателе. Время от времени я снова задавал отцу вопросы про коммунизм, отец утверждал, что я слишком мал. Я должен был прочесть Ефремова, и это случилось. НФ вошла в мою жизнь. Кроме того, теперь я все знал про коммунизм. Много раз я потом сам пытался написать про все эти железные звезды, и всегда начинал с сочинения для героев таких же красивых имен, как у Ивана Ефремова. Хотя уже не любил его, его нельзя было сильно любить, обнаружив следом Лема, а потом и Стругацких. Но черт с ними, с книгами. Про коммунизм. В детском саду мы рассказывали анекдоты про "русскийнемециполяк", в школе как-то сразу появились другие. На одном из семейных сборищ, скорее всего просто так, потому что взрослые не очень напились, меня попросили не слушать и рассказали анекдот про какого-то нехорошего человека Чайканши. Я сказал, что слышал такой анекдот, но про Брежнева. Все очень смеялись, просили меня самому его никому не рассказывать. "Иди лучше послушай Володьку." - сказал мне дядя Слава, гандболист и офицер. У дяди Славы была "Орбита" и к ней куча катушек с лентами. Я ушел в другую комнату и долго слушал Володьку, хотя, как я теперь понимаю, там было полно и Галича, и более народных исполнителей. Собственно, слышно было довольно мало. Но нравилось очень. А спросили бы меня о чем песни - сказал бы, наверное, "хулиганка просто". Жаль, что у меня не было магнитофона, и я не увлекся музыкой, и узнал о Джоне Ленноне только в день его смерти. Правда, проигрыватель дома был. Но отец любил джаз. Одним словом, у меня не было сильной тяги к музыке. Пришлось читать дальше. Книг много, очень много. Приходящие одноклассники каждый раз испуганно спрашивали: "И ты это все прочел?". Естественный вопрос - человек обычно читал книги, стоящие у него дома. Я - нет. И до сих пор. Тогда книги умещались в двух шкафах и трех, кажется, полках, потом их стало значительно больше. Дядя Саша, заглядывая иногда в нашу комнату, говорил, что если все это продать, то можно купить машину. Вряд ли. Я знал, что машины стоят очень дорого. Я не знал только, кто и на что их покупает, ведь их становится все больше на Кутузовском проспекте. Мы с дядей Сашей иногда делили этот проспект и играли: по чьей стороне проедет больше такси. Дядя Саша всегда выигрывал. И в домино, и в чапаева, и в дурака. Потом он смотрел футбол, который меня еще не интересовал, а мне не хотелось почему-то возвращаться в нашу комнату, где отдыхал отец, советский программист, слушая Эллу Фитцжеральд и читая что-то из "Всемирной Библиотеки". Мать рядом изучает бесконечные распечатки, которые в конце концов все равно достанутся отцу, он найдет ошибку, а потом я буду на этом всем рисовать. Перфокарты в книгах вместо закладок. А вот отец загибает листочки от настольных календарей, нахожу до сих пор. Отчего я никогда не хотел быть программистом? На детях природа отдыхает, оттогочто. И она не спорит, она решает. Не желая покидать дядю Сашу, я лезу к нему в книжный шкаф, наполовину сервант. Свинья грязь найдет, следует добавить тут. В ассортименте были обязательный в ту пору Жуков с воспоминаниями, "Криминалистика", где было что-то непонятное насчет бандитов-бериевцев, считавших признание вины царицей доказательств, свежемакулатурные "Записки следователя" и книга о путешествии Хрущева в Америку. Написал ее, кажется, Аджубей. Я ничего о нем не знаю, кроме какой-то частушки, которую напевает мимо проходящая бабушка, взглянув на книгу. Сейчас частушки не помню, но рифма была Аджубей - еврей. Я в детстве никогда не слышал слова "жид", отчего-то им совершенно не пользовались в нашем полном еще коммуналок районе. А слово "еврей" я считал нарицательным, потому что еврейками оказывались те, о ком бабушка говорила осуждающе: медсестра, кассирша в булочной, уборщица в детской поликлинике, когда не открывает нам дверь со двора, и нам приходится тратить пяток минут на обход дома. В остальное время они с бабушкой подруги. Мужчин евреев не помню вовсе, все как-то хохлы и татары, и до сих пор еврейский вопрос остается для меня чем-то прикольным, игрой. Шла жизнь, на меня иногда обижались, всегда прощали, и, возможно, я еще научусь относиться к этому серьезно. Но без евреев в детстве многое потеряно безвозвратно: люди ведь охотно покидали лучшую в мире страну, а я об этом понятия не имел. А как бы сильно это на меня повлияло! Так нет, для объяснения половых вопросов я друзей нашел, а вот для политических - нет. Зато считал себя до фига умным, потому что прочел Ефремова. И продолжал читать всякую ерунду, вместо того, чтобы ходить в кружки, или хотя бы в толковые кампании, и узнать об этой жизни хоть что-то, что добавило бы мне инакомыслия. Но мне вот нравилось учить самому, я нес в массы вкус майонеза, за которым еще и очередей-то не было, зачитывал хоть немного пошленькие места из "Всемирки", особенно народ любил Рабле, и даже объяснял товарищам, что такое коммунизм. Товарищи не верили. Они были умнее меня. Они приносили порнографические карты и сигареты "Тройка", резиновых индейцев и фантики от жевачки. Они боролись с коммунизмом. А я нет. Я стал смотреть телевизор, отчасти это было связано с тем, что отец разрешал мне убраться за гардероб на кушетку на полчаса позже. Программа "Время". Зия-уль-Хак, враг советского народа. Джимми Картер. Редкая гадина. В Штатах десятимиллионная армия безработных. Папа, почему они не сделают революцию? Они обмануты. Там у власти не царь, а буржуазия, коммунисты в тюрьме, кроме Дина Рида, который успел сбежать, и не все так просто. Отец не был членом партии, я уж не знаю почему. То, что ему было вполне наплевать на партийные цели - это само собой, но ведь были и цели личные. Из-за своей беспартийности он не смог поехать в командировку на Кубу. Возможно, он даже стал кандидатом... Я не знаю, да и какая теперь разница, отец погиб там, в СССР. Я не помню в своей семье ни одного антипартийного высказывания, ну не считая, конечно, анекдотов и разговоров во время пьяных перекуров на кухне. Кстати, врезалось прочно: Толстой вроде бы писал Бунину: "Дурак, что ты там мучаешься, приезжай, тут все типа в кайф для писателей!" Тогда не удивило - конечно тут в кайф, тут и всем в кайф. Но писателям вроде как особенно - машина, дача, домработница, курорт. Да и работать не надо, книжки пиши и харэ... Но хрен с ними. Я помню только один раз, когда отца сильно расстроили мои политические убеждения: я сделал вывод, который и по сей день кажется мне логически безупречным, и поделился им: "А все-таки как хорошо, что декабристов перестреляли!". Отец оторвался от книги. "Что хорошо? Что людей расстреляли из пушек, спустили под лед, повесили, отправили на каторгу?" "Да. Иначе бы мы сейчас жили как в Америке." Отец погрустнел тогда. Попробовал объяснить мне, что так думать - нехорошо. Я не понял. Он спросил, не стоит ли нам тогда отмечать расстрел на Сенатской как государственный праздник? Я остался при своем мнении. Я тогда уже пару раз обыграл отца в шахматы, и решил иметь свое мнение. Что же делать, если мне видны вещи, недоступные взору окружающих? Примерно тогда я и создал миф о собственной исключительности, с которым не расстался и по сей день, и не собираюсь расставаться, потому что какого хрена? Хотя в шахматы лучше играть не стал, да и поддаваться мне давно некому. Но черт с ним, с мифом, продолжим о моей борьбе. Разгар застоя, все ходили толстые, ляжкастые, "кушай финскую колбаску, когда вырастешь, такой уже не будет". Может, ее теперь и правда такой нет - я не знаю, я не хотел ее есть тогда. Шестидесятые годы остались так далеко позади, что я в них не верил. Не то чтобы не знал - не верил. А раз не верил, то и не брал в расчет. В книге Аджубея наш вождь...Кстати, в раннем совсем детстве я скакал на тахте, глядя на родное лицо в телевизоре и спросил: "Мама, а Брежнев кто?" " Ну... Вождь, сынок." Я тогда ничего не знал про индейцев, а вот про вождя знал, это Ленин. "У нас два вождя, мама?" "Да. Ленин самый большой. Брежнев тоже очень большой." Но при чем здесь Брежнев... Хрущев поехал в США. В гости к врагам. Это как? Да они бы его пристрелили сразу, просто самолет бы сбили! А фотографии? Больше всего в этой книге меня удивляли фотографии. Я не знал тогда Жириновского, и снимок Хрущева, швыряющегося в журналистов кукурузой меня глубоко травмировал. Если бы он в них стрелял из пулемета, я бы это принял, но - кукурузой?.. Еще больше мучила другая подпись: Н.С. беседует с американским рабочим, бывшим жителем Белоруссии: "А вы не узнали бы теперь Минск, какой он стал красивый!" Что-то в этом роде. Откуда этот американский рабочий - бывший житель Белоруссии? Отчего он работает? Если сбежал на пароходе из Севастополя, то должен быть куда старше, и не работать, а эксплуатировать! Чушь. А в ящике стола, среди документов и старых записных книжек вдруг находится вырезка со странным гимном, там Сталин вместо Ленина, непривычные слова. Ну это ладно, там что-то было, и что Мавзолей не общежитие я слышал, и у бабушки хранится обалденно красивая скатерть, сделанная из знамени с портретом этого грузина, а в скатерть завернуто незарегистрированное ружье, тайная гордость семьи, тоже с тех мутных времен. Там что-то не так было, бандиты-бериевцы, или бандеровцы, или это одно и то же, но про это почти нет в книгах. А про шестидесятые есть. Но этого не может быть, и я это вычеркиваю из картины мира как не вписывающееся никуда и никак. Открытки, открытки. Со всеми праздниками поздравляют нас открытками. Постепенно количество "аврор" на открытках растет, они все с тремя трубами, пушкой и прожектором. Нехилый праздник - 50 лет Октябрю! Я люблю праздники и уже знаю, что должен бы дожить до 100-летия. Ох и праздник же нам закатят! Возможно, объявят коммунизм. В телевизоре появляются потихоньку Хрюша и Леонтьева, не помню когда кто. Творятся вещи еще более важные с точки зрения моей борьбы: дядя Саша приобретает магнитолу "ВЭФ", близится Олимпиада-80. Теперь я должен бы прозреть, потому что едва ли не первое, что делают дядя и отец - ловят "вражьи голоса", это ж любимая игра советского народа, я уже знаю. То есть нет, сперва они балуются с магнитофоном, он кассетный, это что-то новенькое. Не так давно перебирал старые кассеты (перед тем как выбросить), и на одной МК-60 услышал тишину. Потом тихое позвякивание и крик дяди Саши: "Мать, ну просил же! Я кассету стираю!" Я вспомнил: дядя Саша решил иметь чистую кассету в доме, для чего и записывал на нее тишину через микрофон - другого способа очистки он просто не нашел в инструкции. Советская тишина, сытая и уютная, я даже решил было сохранить кассету, но потом... Тело да будет предано земле. А вот вражьи голоса он никогда не записывал, а жаль: такую чушь они несли! Нельзя было поверить ни одному слову, тем более, что голоса были на редкость мерзостными. В общем, мне это развлечение понравилось, но умеренно. Да и утомительно это - все время настройку крутить, от глушилок бегать. Мало ли что они наплетут про афганистаны пакистанские, про как москвичи за неимением зрелищ собираются толпами вокруг снегоуборочных машин да про этого академика-приколиста. Так заканчивается первая часть короткой повести о моей борьбе. Первый пирожок - всплакнувшим о счастливом детстве. Высказаться? |