Валерий Бондаренко
Предисловие
На первый взгляд, в этой подборке представлен такой пестрый веник разных по жанру текстов, что в стройный “венок сонетов” он ну никак не преобразуется. Мне же, однако, кажется, что это только на первый взгляд. Я объединил их потому, что в каждом из них затронута прямо или косвенно тема подведения итогов прошедшего века. Звучит глобально, и поэтому нужно тотчас же объясниться. Согласимся, что, подводя эти итоги, мы оказываемся в недоумении, потому что на извечный вопрос: “куда ж нам плыть?” никто из людей более-менее ответственных удобоваримо не сможет ответить. Картина поисков и ущербов слишком хаотична и масштабна, чтобы найти в ней какой-то новый строй, какой-то новый порядок или четкий зародыш будущего. Мы поневоле уподобляемся тому эллинскому мудрецу, который просто тыкал пальцем во все, что попадалось ему на глаза, и вскрикивал: “Это!”, “Это!”, “Это!”
Такая растерянность — не специфически наша отечественная “фенечка”. Если верить современным оракулам (Э.Тоффлеру, например), весь мир, все человечество пребывает в тревожном и шатком состоянии перехода от ценностей индустриального общества к ценностям общества постиндустриального. Ну да бог уж с ним, с Элвином Тоффлером с этим, — нам бы, мировым урюпинцам, с собой как-нибудь разобраться!
И вот, значитца, наш контент.
Повесть Эсфирь Коблер мной воспринимается, в первую очередь, как документ времени, среды, поколения, — документ честный и содержательный. По сути, это вовсе и не повесть, а мемуары-эссе, та “правда жизни”, которая если и не дает ни на что ответа, то заставляет хотя бы задуматься. Житейский план повести перерастает в план исторический, а он, в свою очередь, — в план культурологический и, так сказать, бытийный. Это сочетание “правды жизни” и эпохи и попытки интерпретировать накопленный таким образом опыт мировоззренчески — вещь важная, хотя в данном случае, возможно, и спорная. Во всяком случае, благодаря этому тексту мне стали более понятны причины религиозного ренессанса, который так бодро шествует по умам и сердцам наших соотечественников — бывших пионеров, комсомольцев и октябрят.
Роман Виктора Улина — интересный пример того, как ностальгически можно воспринимать наше недавнее прошлое. Оно все еще вокруг нас, в раззоре и нестоянии, но оно окружает нас, людей среднего поколения, плотным кольцом снаружи (консервативная пластика жизни) и изнутри — наши души (обаяние воспоминаний, ностальгия — не по строю, не по социальным порядкам, а по тому, “как молоды мы были”). Где-то у Пелевина есть такое рассуждение: “Какая, мол, это дикая, страшная участь — всю жизнь проторчать у окна своей малогабаритной кухоньки, жрать плохие котлеты и разглядывать одну и ту же развалившуюся помойку”. Так как это надоело буквально всем, то и стало причиной легкости, с которой мы доверили себя новым веяниям. Однако дух вот таких примет ушедшего времени, вещей, которые так опостылели, но оказывается, все еще живут в нас яркими воспоминаниями, — да и составляют суть нашей памяти, — это тоже ведь никуда не денешь. Давно известна истина: за каждой революцией следует пусть маленькая, но все-таки реставрация, психологической основой которой становится ностальгия. Ибо всякая революция обманывает тех, кто встретил ее уже взрослым. Стилистика романа Улина тоже заставляет вспомнить добротность стиля “совписовских” “кирпичей”, которые, кстати, все уверенней возвращаются в круг чтения среднего поколения. Что ж, все эти лирические приметы и частности, вполне возможно, еще сыграют свою роль в судьбах нашего общества, — во всяком случае, могут стать одной из составляющих стиля социальной жизни наступившей эпохи (назовем ее условно и вежливо “послеельцынской”).
Рассказ Анны Рождественской не только блестящ и задорен по форме. Он весь пропитан духом той “новизны”, которая уже не грузит себя никакими воспоминаниями. В нем все — “здесь и сейчас”, в нем звучит голос тех, кто определит в большой степени наше будущее и кто живет на полную катушку, ныряя в волнах современной жизни как в единственно возможной (и желанной) для себя стихии. Я думаю, очень ошибутся те, кто сочтут рассказ Рождественской лишь удачным и броским образцом пресловутой “женской прозы”. У этой женской прозы не такое уж и женское лицо! Внешне — сплошные эмоции, но в них сгущается, кристаллизуется и, наконец, провозглашает себя совершенно не традиционно “женское”, не аморфно-идеалистическое и основанное на эмоциях отношение к жизни. О. нет! Здесь отношение жесткое, трезвое, прагматичное, изжившее всякую праздную (расслабляющую и потому опасную) сентиментальность. По сути, это бесполый, универсализирующий взгляд современного человека, прекрасно понимающего всю жесткость и жестокость жизни и только собственную ответственность за свою судьбу. Это идеология “человека самостоятельного”.
Кроме художественных текстов в подборку включены две критические работы. Потому что нужно же сделать хотя бы вид, что литература умеет себя осознать, а не существует стихийной такой шалавой.
Эссе-обзор Владимира Гордеева посвящен сборнику новелл “серебряного века”. Удивительно, что молодой автор (в данном случае и читатель) приходит к выводу, который оказывается таким значительным для осмысления и нашего исторического, и нашего, так сказать, литературно-художественного прошлого. Этот вывод кое-что объяснит нам в литературных симпатиях поколения, которое лет через десять станет определять вкусы пишущей и читающей (еще читающей) нашей публики. Более подробный комментарий к тексту Владимира Гордеева см. во вводке к его тексту.
Наконец, завершает подборку мое эссе о романе Виктора Пронина “Мао”. Но что я думаю об этом обаятельнейшем романе и почему я поместил свой отзыв в сию подборку, читайте в самом тексте, если вы еще с ума не сошли моих разглагольтвований.