Журнал "Аполлон"
Номер 1, 1909 год

Правда, он мало поет, он предпочитает говорить о своих видениях простым и страшным языком. То он видит Бога, прикорнувшего у хижины и заглядевшегося в безлюдную степь, то как в шахтах "дрожат седоватые шеи, вислые губы темничных коней. Иногда он бывает торжественным, тогда с его губ срываются слова, убедительные в своей неожиданности.

Печать Антихриста! Иуда! Страшный Суд!
Все та же ты, — икона Византии.
Но ярче твой огонь! — Сердца куют и жгут…
О мудрецы!.. Рабы глухонемые!

Недаром Вячеслав Иванов называет его в своем предисловии "византийцем духа", христианство для него — право запрещать и проклинать, для него Страстная Неделя еще не закончилась Воскресеньем.

И наиболее привычные ему цвета — черный и красный, как у того, кто смотрит вокруг сквозь плотно сомкнутые веки.

Но может быть, именно эта затаенная жестокость и делает его творчество глубоко индивидуальным, несмотря на заметное влияние Тютчева, Фета и В. Иванова.

Борис Садовской писатель по преимуществу. В его книге "Позднее утро" собраны стихи за последние пять лет, но в них не чувствуется никакой разницы, ни оскудения, ни развития.

Он сразу усвоил себе определенную манеру письма, вполне грамотную, непретенциозную и кажется, не собирается отступать от неё ни на йоту.

Пусть Брюсов, как охотник, подстерегает тайны в ночных лабиринтах страсти и мысли, Иванов возносит светлое знамя Христа-Диониса, Блок то безумно тоскует о Прекрасной Даме, то безумно хохочет над нею — Садовской смотрит на них подозрительно. "В туманной мгле мороза полозьев скрипы, лай собак кряхтенье водовоза'- эти темы не изменят никогда, с ними можно прожить всю жизнь.

Я думаю ни у кого не повернется язык упрекнуть поэта за такую скромность. Если он может немногое, то, по крайней мере ясно сознает свои силы. Несколько строф, навеянных Брюсовым и Белым, только подтверждают мою мысль, так неуверенно звучат они, так бесхитростно переняты в них особенности обоих образцов.

В роли конквистадоров, завоевателей, наполняющих сокровищницу поэзии золотыми слитками и алмазными диадемами Борис Садовской, конечно, не годится, но из него вышел недурной колонист в уже покоренных и расчищенных областях.

Если Городецкий поет, Бородаевский говорит, а Садовской пишет, то Иван Рукавишников дерзает. Безусловно талантливый, работающий, думающий, он совершенно лишен чутья поэтов - вкуса. Иногда это даже помогает ему как лунатик, бредет он по узкому карнизу и действительно находит благоухающие лужайки, серебряные поляны зачарованных стран. Но чаще — о, как это бывает часто! — он жалко срывается, и не в бездну, а только в грязь, и стихи его испещрены кляксами безобразных прозаизмов.

В его книге есть стихотворения в форме чаши, меча, креста и треугольника, подражание поэтам-александрийцам. В ней много новых размеров, новых строф. Характерным для Рукавишникова является частое повторение какого-нибудь слова или выражения, придающее его образам характер неотступности.

И у него часто встречаются темы оккультизма, трактованные не глубоко, но своеобразно.

Книга его представляет материал для поэтов и богатый материал, но автора её поэтом назвать страшно.

Н. Гумилев