Человек никогда заранее не знает, чем обернется для него то или иное событие. Порой, незначительные обстоятельства (случайная встреча, разговор, или даже единственное, второпях оброненное слово) способны полностью изменить дальнейшую судьбу; уж так устроен мир, пронизанный вдоль и поперек незримыми цепочками причинно-следственных связей. Каждый поступок, каждое слово, каждая мысль - отдельное звено. Увязываясь друг с другом, они влекут последствия, чаще всего нам неведомые. Нам известны лишь начало и конец загадочной цепи, и то люди далеко не всегда могут их сопоставить. Редко, только когда связь слишком явная: покрыл босса матом - уволили с работы. Именно поэтому мы, люди - человеки, горазды валить на слепой случай синяки и шишки, относя пироги да пышки на счет собственной предприимчивости. Однако, случай вовсе не слепой, а, скажем так, прищурившийся: закрытым глазом раздает шансы, а открытым - отнимает. В итоге получается фифти-фифти, пятьдесят на пятьдесят, то есть, каждый получает то, чего заслуживает. В математике данная особенность известна как закон больших чисел: если монетку подбрасывать десять раз, то результат может быть каким угодно, например, три орла и семь решек, но если подбрасывать десять тысяч раз, то выпадет пять тысяч решек и пять тысяч орлов. Богу богово, вору ворово. Как свет одновременно является и волной и частицей, также и случай един в двух лицах: он и произвольный фактор, он же и частное проявление закономерности. Если применить сказанное к нашей ситуации, то у чорта на рогах мы оказались закономерно, а дорогу нашли случайно - не обратил бы я внимания на картины аятоллы, куковать нам в этих горах как священным ибисам. Веник, например, никаких картин вообще не заметил. Были, говорит, какие-то аляповатые обои, а мадонна с гребнем или девочка на шаре - не разглядел. Между тем не только ракурс, но даже освещение играло определенную роль: утром, при солнечном свете, мадонна превратилась в бесформенную каменную глыбу. Любовников, следовательно, надо было искать во время заката - пейзаж, как я помнил, был окрашен в багровые и розовые тона. Поэтому днем, вооружившись взятыми в лагере альпенштоками, мы облазили близлежащие скалы и набросали на бумажке план местности; на роль тайного укрытия подходило сразу несколько пещер, но лучший вид на "Роженицу" и "Мадонну с гребнем" открывался с небольшого скального выступа, козырьком нависавшего над глубоким отвесным обрывом. Никаких признаков тайника на площадке не было: ровный, отполированный тысячелетними ветрами участок глухой известняковой стены. Ни трещин, ни расщелин, ни даже маленького углубления, где можно было бы укрыться. Ничего. Отсюда, однако, открывался замечательный, почти панорамный вид, и мы решили встречать закат именно здесь - никого не вдохновляла перспектива провести лишнюю ночь в гроте, под завывания бродячего бедуина-шатуна. Взяли с собой альпенштоки, веревки, стальные колышки, и засели над обрывом, как подразделение горных егерей дивизии "Эдельвейс" - Веник даже песенку по случаю исполнил: ...вир зинд геборн дас мерхен сделать былью, преодолеть ди шпере унд ди вайт вернунфт нам дал стальные флюгельхенде, а вместо херца - аузенбордмотор! Голосом Кобзона. Сидим, Веник поет, Голливуд чифирит, я наслаждаюсь красотами природы. Нефертити в гроте, на хозяйстве. Вдруг дядя Жора спрашивает: - А че шукаем-то? Клад? - Кабы знать, - говорю. - Может клад, а может ди шпере унд ди вайт на свой филей. Солнце сядет - выясним. - Понятно, - соглашается. - Но если клад, так он здесь, в стене запрятан. Мы с Веником переглянулись: - С чего это ты взял? - Дык, гляди, - сверкнул Голливуд своей знаменитой фиксой, - края-то ровные, как лобзиком спилены. Ручная работа, к бабке не ходи. Мы подошли к краю площадки, присмотрелись: все точно, кромка будто ножом срезана! А кое-где даже желобки от клиньев остались - клиньями плиту обломили. Выдолбили отверстия, вставили клинья, полили водой, и плита лопнула строго по периметру. Техника на грани фантастики. Конечно, не сразу все это в мозгах уложилось. У меня лично сначала было головокружение и смятение духа - от близкого соседства с пропастью, и от важности открытия. Ноги сделались ватными, в коленях родилась противная мелкая дрожь, а окружавшие горы поплыли, плавно стронувшись с оснований, как девушки в русском хороводе. - Что это вы побледнели, будто Дездемона в первую брачную ночь? - Веник схватил меня за воротник и оттащил от обрыва. - Хунхуза специально обучала меня кун-фу, чтобы я отвечал за вашу безопасность, а вы валитесь в обморок, словно тургеневская барышня на свиноферме. И что я скажу своему сэнсэю? Что гордый русский удмурт сиганул с обрыва, рыдая от неразделенной любви? Вырвавшись из цепкой клешни, я прислонился к стене, отдышался и постепенно пришел в норму; высота на меня с детства плохо действует, когда с крыши сарая сорвался - пострадать не пострадал, но запомнил на всю оставшуюся жизнь. - Кубыть, на веревку тебя привязать? - смерил меня недоверчивым взглядом Голливуд. - У нас на зоне был один такой суицидник, Жора Палтус. Федьки Осетрины подельник. Я отмахнулся, взял альпеншток и принялся долбить стену. По центру площадки, где, как мне казалось, должен располагаться замаскированный вход. Оба спасателя последовали моему примеру. Острые стальные клювы глубоко входили в известняк, обрушивая под ноги целые пласты похожей на штукатурку породы - над площадкой взвилось и повисло плотное облако известковой пыли. Оказавшись в ней по уши, мы продолжали дружно молотить по скале; не особенно представляя, что должны обнаружить, но надеясь на усердие, которое, как известно, все превозмогает. И вскоре догадка получила первое вещественное подтверждение: часть стены, прежде казавшаяся монолитом, на проверку оказалось сложенной из отдельных известняковых глыб, пересыпанных утрамбованной крошкой. Материал, которым пользовались строители, был относительно мягким и легко крошился; мы разбивали глыбы на части, вытаскивали и сбрасывали в пропасть. Чтобы не оставлять следов - мало ли, кто еще сюда пожалует. Но, несмотря на податливость известняка, работенка была не подарок, гораздо утомительней, чем думалось в начале. Утомительной и грязной: мы с головы до ног перемазались, взмокли и выглядели как настоящие черные археологи, расхитители гробниц. Случись полиция, не миновать бы нам египетского зиндана. Поэтому альпенштоками махали без перекуров; полиции боялись, вертолетов боялись, но главное - слишком уж велик был интерес узнать, что там такое внутри. Груды золота перед глазами сверкали, чего уж грех таить. Вкалывали легендарно, по стахановски, и, за пару часов ударного труда, углубились в скалу метра на два, когда наступила развязка: после очередного удара каменная глыба не раскололась, а подалась назад, образовав извилистую черную щель - мне даже почудилось, будто изнутри пахнуло сыростью. Навалились на нее втроем, и, поднапрягшись, столкнули внутрь; глыба свалилась с глухим стуком, образовав в проходе черное окно размером с человеческую голову. За ним таились мрак, пустота и полная неизвестность. Мы вышли наружу и присели отдышаться. Тут и усталость навалилась: руки заныли, спина налилась тяжестью, во рту пересохло, а язык начал липнуть к небу - как с хорошего похмелья. Но при всем том, настроение было бодрое. - Слышь, Химик? Может, жениться мне на Алексевне? - толкнул меня в бок Голливуд. - Как думаешь, если разбогатеем, пойдет она за меня? - Если разбогатеем, за тебя любая пойдет! - наставительно сказал Веник. - С деньгами жениться - ума не надо, а ты попробуй на средний заработок девушку обаять. Вот где подлинное искусство кроется! - А сам-то че ж бобылем ходишь, шпана галерная? - разобиделся дядя Жора. - Других учить всякий горазд, а на деле посмотришь - тот еще жук навозный... - Ниче не навозный, а просто обстоятельства оказались сильнее! Я даже в Израиль ездил по этому вопросу: все было решено, но в последний момент мы с мамой невесты разошлись во взглядах на гончарное дело. То есть, принципиально не сошлись. - Ночную вазу не поделили? - посочувствовал я. - Амфору. Но это такая песня, что надо исполнять в лицах, - оживился начальник экспедиции. - Значит, приезжаю в Израиль, там вся Одесса напополам с Житомиром: Розочка Штрудель, Таша Нифельдулер, Сеня Цвас, Жора Шнеерзон и другие замечательно достойные люди невероятного ума. Прихожу домой к невесте, заинтригованный как институтка "господином в котелке напротив", и дарю будущей маме цветы с моделью самолета, которую собственноручно склеил - а что еще я мог склеить на прожиточный кандидатский минимум? Мама, мадам Хаит, осматривает самолет в очки и торжественно говорит собравшимся здесь же родственникам: я вам скажу, как родным, раншче увсе было таки да иначе. Сотни шикарных мальчиков добивалось моей благосклонности, и оба ничего не добились. И даже тетя Фима, дворничка, говорила "ой, Циля, я уже да замахалась выметать ваши бутоньерки и ленточки от подарков". Вот это были люди с раньшего времени. А теперь таких уже нет, и скоро совсем не будет. А Сеня Цвас, мой главный конкурент на руку и сердце невесты, приносит в подарок тоже склеенную амфору и начинает совать ее всем под нос, уверяя, что работа древнегреческая, найденная в раскопках города Танаис. Про меня же говорит: тетечка Цилечка, драгоценная, этот грубый человек наверняка скрывается от регистрации. Я имею осыпать вашу выдающуюся дочь Фаю лепестками роз. И не каких-нибудь парниковых, а чистой слезы приусадебного участка, с надрезом по весне на нежно-зеленом стебле и прививкой гималайской восточной. Мадам Хаит наклоняется к сестре Двойре, и шепчет ей по секрету, на ухо, таким громким басом, чтобы слышали соседи во дворе: Двойрочка, пчелка, ви мене да раскрываете глаза на этих субъектов. Но я абиселе таки видала уже виды на мои шесть пудов ума и красоты. Но мы не будем на них топ с ногой, они же такие шалуны и мишоресы. Сделаем им ручкой, и пусть думают, что мы уже упали от умиления. А я уже начинаю заводиться и ревновать свой сверхсовременный многоцелевой истребитель к тем фальшивым древнегреческим черепкам. Но мама строга и непреклонна: господа, запишите на манжете, уважение к даме - это все что у вас осталось. И никаких "амфорой по башке..." Ни боже ж мой, такое увидеть когда-нибудь! Так и уехал, несолоно хлебавши, но с чувством огромного счастья, будто меня хотели приговорить к смертной казни, а в последнюю минуту передумали - дали пожизненное заключение. - Не женился, значит? - уточнил Голливуд, слушавший повествование с большим интересом. - Рылом, значит, не вышел? - Не, не женился, - со вздохом подтвердил Веник. - Но чувства пылкие доныне жгут лопатку. - Как сказал поэт, в семейной жизни главное предельная искренность и глубочайшая конспирация, - подытожил я. - Однако, как мы будем делить наши деньги? Посовещавшись, решили разделиться: Веник с Голливудом остались расчищать проход, а мне, как слабонервному легкотруднику, выпало перетаскивать вещи из грота на площадку. Лиса встретила меня вопросом, но я, в ответ, озадачил ее десятком: о картинах, о Лившице, о гробнице и так далее. Давно уже собирался порасспросить, но все как-то случая подходящего не представлялось. Но гляжу, принцесса наша египетская не в себе: сидит нахохлившись, как птенец под дождем, глазки потухшие, лик печальный - вылитая Несмеяна. И отвечает нехотя, через силу, без обычных игривых шуточек: yes, no, may be, possible. Хотя чувствовалось, что знает много. Знает, но делиться секретами не собирается. Про картины сказала, что доставили их из Кувейта, ограбив под шумок дворец саудовского наследного принца - во время войны дело было, когда Кувейт был оккупирован Ираком. По слухам, они были написаны в средние века, когда Египет находился под арабским владычеством, воспроизводили содержание древних папирусов, и хранили какой-то секрет. Но какой - никто не знал; с момента написания полотна пребывали у саудовских королей, передавались по наследству и никогда не были выставлены для всеобщего обозрения - специалисты даже не подозревали об их существовании. Легенды же, просочившиеся за стены царствующего дома, приписывали картинам несметную стоимость: якобы, это была жемчужина саудовской короны. О Лившице пояснила только, что занимался исследованиями в области клонирования; а подробностей, якобы, не знала. Про гробницу же говорить отказалась, сколько я не приставал. Просто наотрез - не в курсе дела, мол, хоть убей, хоть изнасилуй. Ну, честь хоть и предложили, да не про меня; нагрузился как вьючное животное, и принялся вещи перетаскивать - раза четыре сходил туда-сюда. Веник с Голливудом, тем временем, разобрали завал и вычистили площадку. Поднятая пыль улеглась или рассеялась, и теперь наша находка выглядела обычной, ничем не примечательной пещеркой, каких здесь были десятки: скалы из известняка и песчаника были пронизаны ими вдоль и поперек, как хороший французский сыр дырками. А вскоре и закат подоспел: ультрамариновое небо окрасилось в сиреневые и розовые оттенки, а заходящее солнце подсветило нижние края редких перистых и перисто-кучевых облаков, превратив полупрозрачные, серебристые тела в причудливые воздушные корабли, сбившиеся в единый величавый, медлительный караван. Мы расположились на каменном балконе, у входа в загадочную гробницу, и во все глаза принялись разглядывать окрестные горы. Веник достал из рюкзака секретно привезенную бутылку виски и объявил награду первому увидевшему ориентир. Но первого не оказалось - все увидели одновременно. Как только нижний край солнца коснулся горного склона, прямо перед нами открылась грандиозная, незабываемая картина: среди багровых могил с покосившимися крестами лежали, слившись в объятии, мужчина и женщина. Их лица были почти неразличимы из-за спутанных, разметавшихся по плечам волос, но зато тела выглядели настолько естественно, будто над ними специально трудился талантливый скульптор - выдержал пропорции, обозначил контуры мышц и даже, непостижимым образом, придал застывшим фигурам движение. Видение длилось считанные минуты; едва солнце закатилось за вершину горы, замечательная скульптурная композиция снова стала хаотическим нагромождением каменных обломков - я даже за руку себя ущипнул, чтобы убедится, что не сплю, что не померещилось. И не я один - все были в шоке. В головах не укладывалось, что такой натурализм, такое потрясающее произведение искусства может быть случайным творением природы, калейдоскопом света и теней. Однако, пришла пора возвращаться к реальности - лезть в гробницу. Веник, во исполнение обещания, пустил бутылочку по кругу, начав с меня. Я отхлебнул немного и снова к Лисе прицепился, хотел выведать, что она думает о проклятии фараонов. - Ты хочешь узнать, что нас ждет? - с неудовольствием уточнила она. - Какие тайны скрывает этот могильник? Мне неизвестно. Но, чтобы ты не боялся проклятия, одну тайну я открою: смерть - величайшее благо, благо воссоединения с космосом, а жизнь - тяжкое страдание, горький путь. Жизнь начинается со страданий, когда неведомая сила выталкивает нас, голеньких и беззащитных, в холодный, жестокий, враждебный мир; боль встречает нас на пороге, и сопровождает повсюду, шаг за шагом, ступенька за ступенькой. Наша индивидуальная жизнь - непрерывная череда унижений и оскорблений, хотя, и она дарит известные радости. Но существование человека можно уподобить существованию капли, взлетевшей над поверхностью океана. Пока она летит, в ней отражается вселенная - капля живет индивидуальной жизнью, но в чуждом, не своем мире. Падая и сливаясь с волнами, она умирает как капля, но продолжает жить как единый, безбрежный океан. Океан, понимаешь? - Почему так? - спросил я. - Откуда это известно? - Сам все поймешь, - ответила Лиса. - Может быть, очень скоро.
|