Разговор о богатом на поэтические находки 104 номере "Вечернего Гондольера" я начну с прозаического отрывка:

   "... массовое изготовление, так сказать, «поэтических плацебо», заместителей творчества – бесформенных и слаборасчлененных текстов. Если прежде сочинители таких текстов в основном пытались копировать Бродского (про которого я как-то сказал, что он научил графоманов говорить подобно тому, как Ахматова научила говорить женщин), то теперь в моде, кажется, верлибр. Что ж, в этом можно достичь даже некоторого профессионализма. Но это не то, что мне может быть интересно."

   - усмехается в интервью, данном Александру Тельникову, один из самых интересных поэтов сегодняшней лит. сети - Игорь Караулов.

   Фраза, способная несколько смутить редактора, собственную жизнь проведшего, как выражаются некоторые манифесты, "в плену окаменевших классических схем", - в свободном стиле мало сведующего - но все же с удовольствием поместившего в один номер несколько подборок, позволяющих затеять разговор о свободном стихе, и шире - о роли интонации и композиции стихотворений.

   Начну сразу с Ратьера, чтобы вскоре бросить его - а затем вернуться снова. Из нескольких стихотворений номера, которые заставили сердце биться сильнее, - небольшая, но очень сильная вещь Александра Ефимова, которую не удержусь привести целиком:

…

Не только люди – глядишь, моря,
глядишь, не только моря, не только
миры над нами, они не зря
светили столько, глядишь, моя
любовь уходит, слаба заколка.

Упавшие звезды так не жгут,
мелея, море не так уж крепко
цепляет берег, как дрогнет жгут,
простынку ветры вразлет сорвут,
пружинку веры сморгнет прищепка.

Не только звезды – пыль сдунешь с них,
не только море – дольешь, присолишь,
не только люди – распыл твой стих,
не только этот прощальный стих,
всего лишь стих, ты права, всего лишь.

   Замечательное начало для разговора о живой интонации. Вроде бы, запинающейся, лепечущей первой строфе, родившейся в охваченности вдруг выявившимся острым ощущением, - все же достало и внутренней логикии, и убедительности, чтобы вынести на себе и непростое, - как говорил поэт в небольшом комментарии - рождение еще двух пятистиший, составивших радующий именно цельностью, связностью стих.

   Мне нравится, как, словно пальцы по струнам, пробегают в начале каждого пятистишия морские отливы и гаснущие звезды, Нравится, что слух поэта сумел не остановиться на толкнувшем в сердце - исчезновении, как почти на грани угасания - родилась попытка задержать исчезающее - и завязала свою краткую и безнадежную борьбу, как протягиваются в следующую строфу окончания первой и второй - эта замечательная заколка, сморгнувшая пружинку прищепка, и как тянется - уже в никуда - "всего лишь стих" в самом конце.

   Нравится сама та грань, на которой - едва расшатав ритмику и оставаясь рифмованным, - стих сумел улучить достаточно свободы, чтобы передать беспомощный лепет - и вместе с тем остаться настолько твердо в себе, чтобы породить практически классическую композицию - с ее противостоянием, катастрофой, развязкой...

   Оставив на время Ратьер, почитаем подборку Ауды. Подборка достаточно велика, чтобы последить все изменения стиховой интонации в зависимости от состава текста. Разноголосица города втискивается в тексты, и поэт, удержиываясь где-то на грани возможнного, рифмует длинные разговаривающие друг с другом строки, пытаясь словно найти некое равновесие между привычными рифмующимися периодами и расползающейся по швам действительности. Рифмы уже не устрашающе декламационны, чем часто грешат питерцы, "культура" может рифмовать как с "литературой", так запросто и с "придурком".

   Иногда жесты довольно забавны - как соседство просто-таки античной ритмики и "бомжа Алексашки", хотя и в этом довольно устрашающи - но порой город вокруг вдруг отступает, и, когда в этом пространстве остается последняя ветка сирени - и освещенное окно напротив, голос делает усилие - и из говора предыдущих строк - рождается подлинное:

***

Мы построили город, а в городе этом печаль.
И не те здесь деревья, и люди не те. Почему?
Ах, вопрос бесполезный. Сирень бесконечно мне жаль -
Сиротливые ветки к ночному приникли окну.
...

   Я бы пожелал читателю добраться до этих строк через предыдущие вещи, чтобы почувствовать укол в сердце. Примерно, о таком катарсисе - о приведении вселенной в равновесие и рассуждал Аристотель. Интонация - ее свобода, ее разговаривающая шатающася жизнь, - становится как бы полем, почвой рождения того самого, долгожданного прояснения.

   Но даже и эта живая прелесть сама оказывается только предвестьем, чтобы полурастворившись снова - в лепете, иронии и полуоправданиях - все же не пропасть в них, проглядывая там и тут и добыть последнее, подлинное:

   Я видел закат, я стоял на земле.
Я вереск держал, как державу цари.
...

   Прочитав: "блокнот, подобный озерной воде", живо вспоминаешь стиль Дмитрия Учителя, очередное небольшое собрание стихотворений которого мы публикуем сегодня.

   В связи с темой сегодняшнего разговора - об интонации и свободе стихотворения - эта подборка приобретает дополнительную ценность: несколько из стихотворений, в нее входящих, являются верлибрами, той крайней точкой столкновения мнений в последнее время.

   Что же, я не стал бы говорить о "некотором профессионализме", читая эти строки, да и на самом деле забыл о профессионализмах и тд, как таковых - настолько автор умеет захватить внимание - всегда яркой, и всегда чрезвычайно легко движущейся картинкой.

   Вероятно, вот тут и может скрываться секрет свободного стиха.

   Среди довольно предсказуемых и потому тускловатых обрывков мыслей о достоинствах верлибра, собранных в архивах журнала "Арион" - я наткнулся на одно замечание, которое вполне очистило редакторскую совесть:

   "Рифмованные стихи могут быть средними. Стихи без рифм и размера должны быть или хорошими, или их вовсе нет. ...Стихотворная техника сама по себе подчас дает иллюзию какой-то содержательности; лихо зарифмованная банальность своим эфемерным, фальшивым блеском может на миг ослепить неподготовленного читателя". (Винокуров)

   Если выходя в верлибр, автор остается увлекающим, свежим, ярким - это подлинность.

   Пытаясь проникнуть в исток этой "настоящести", мы попадаем - в динамику стиха. Каждая пара строк у Дмитрия вовлечена в теснейшие, зримые отношения - каждое движение, каждый жест, словно взмах рук того человека в стихотворении "Зимняя сказка" - имеет свой приемник, зрителя, и читатель всем легким движением стихотворения - втягивается в число этих видящих, слышащих музыку. И можно понять, почему в стихотворении сходит с ума свет, не встретивший взгляда.

   Эти тонкие отношения становятся явными при освобождении от рифм и ритмической схемы. Чудесным образом, музыка продолжает звучать. Стихотворение открывается, но вселенная, его составляющая, продолжает оставаться цельной, глядя сама в себя и преображаясь под этим взглядом.

   Так взгляд человека вновь находят пламя после отлучки - чтобы увидеть в огне саламандру, так расковывает кружащее по орбите стихотворения зрение - свет из-под воды в "Ловцах сардин" - так охватывает свод неба легкость жеста-стрижа - и с ним весь мир в "Сборщице жасмина".

   Интонационная свобода не разрушает главного - связности, цельности, очерченности этого движения, композиции, и стихотворению достается какой-то прелестный классический отзвук, добавляя впечатления.

   Что же, пишущий эти строчки останавливается в некой нерешительности, не находя себе видимого места в охватившей в свое время некоторое пространство сети дискуссии о современной западной традиции и русском стихе. Во времена Лимба и ЛИТО некоторое время были на виду соответствующие манифесты, родившие отклик в душе редакторов и того же "Ариона".

   Бесспорно, найдется великое множество людей, могущих составить решительное мнение о возможности прививки традиций Элиота и Паунда к стволу русской поэтики.

   Я же всего лишь выскажу собственное мнение: в условиях, когда мало что хлынуло в открывшиеся шлюзы "культурного обмена" помимо предельно тусовочной и коммерциализированной чепухи, будет чрезвычайно трудно заставить "измученного нарзаном" инсталляций и тиражируемой бессмыслицы читателя - и поэта - повернуться к источнику западного модернизма, к его подлинной глубине.

   А обращение это было бы чрезвычайно выгодно: чувство катастрофы, неуюта, поиска - в сочетании с некоторой устоявшейся, длящейся куда более долгие периоды литературой могло бы быть плодотворным для обеих сторон - при достаточной образованности и хорошем слухе тех, кто находится на грани культур, кто органически воспринимает их наследие.

   Такие люди довольно редки - если задуматься, все же, многие десятки лет Запад прорастал в российской литературе - больше стараниями аборигенов-неофитов, не всегда отделяющими лучшее от хорошего - и хорошее от второго сорта. Это, впрочем, зачастую создавало некоторую искусственную уникальность ситуации.

   Что же, если мне, как пишущему человеку и предстоит воспринять уроки модернизма, хотелось бы, чтобы преподавали его люди неслучайные, готовые откликнуться на эту ситуацию.

   Хотя, видимо, жажды вторжения, манифестов и тд - не избежать.

   Не избегает ее и очередной участник 104 номера ВеГона - Лев Гунин. Собственно говоря, насилие, с таким непосредственным видом чинимое им над подзакосневшим слухом русского читателя, - и частое видимое перенебрежение многими, укрепившимися, кажется, в костном мозгу, - законами писания стихов - добавляет изрядно шума к тем возгласам недовольствующих, которыми сопровождаются его сетевые движения.

   "Потоп" - обладает тем достоинством, что позволяет без лишнего усилия, вызванного кажущейся подвластностью текста неким чисто русским особенностям стиха, - попытаться проникнуть в подоплеку авторской техники стихотворения.

   Тут было бы забавно отметить некую не только интонационную, но по существу, общую, структурную грань стихотворений, рассматривавшихся до этого, с, если так можно по невежеству высказаться, "западной схемой" верлибра.

   Мостиком может послужить замечание одного их комментаторов Дмитрия Учителя - о сходстве его "Сборщицы жасмина" с поэзией Элюара, на что автор отреагировал очень сдержанно.

   И в самом деле, это цельное движение стиха Дмитрия, не несущее рацио, а пытающееся открыть синтез самой композицией - резко контрастирует со слайдовой, вспыхивающей стоп-кадрами методой западного верлибра. Там традиция сказывается в том, что каждая вспышка как бы несет в себе некий тающий отпечаток, который должен осознаваться в паузах, и которые должны создавать глубину стиха.

   "когда живущих станет больше чем ушедших", -

   говорит один стих -

   и в памяти должно вспыхнуть

   "I had not thought death had undone so many"

   - а за этой строчкой тает тень Данте и тд.

   Мне кажется, столкновения вот того одинокого и всеобъемлющего, динамичного и непрерывного усилия устройства всей вселенной - и этого, раздельно произносимого, уходящего отдельными корешками далеко в глубь истории, - не будет, но возможно некое взаимооплодотворение, некоторое смыкание...

   Такие фигуры, как Серхио Бойченко, чьи несколько стихотворений читатель найдет в свежем Ратьере, кажутся вполне ясным намеком на возможность таких сложно устроенных мостиков. По крайней мере, результат может получиться очень освежающим.

   Любители строк "немедленного действия" найдут немало интересного в стихотворениях Александра Альпера. На меня произвела впечатление вот эта собранная и сильная вещь:

Подобно лебедю из льна,
Подобно бабочке из праха,
Лечу я в сад вишнёвый Страха,
Сквозь чёрные сугробы сна -

На лиловеющей ладони,
Промеж немеющих перстов,
Поверх повернутых крестов,
Мерцает слабо Знак Погони...

   Дохнуло началом века, в общем, эта непосредственность и свежесть эксперимента, само усилие сложной работы с языком не может не привлекать. Заметим, что синтаксические и сюжетные связи в стихотворениях, выполненных под модерн, все же не всегда рвутся, и поток ассоциаций "Увели..." - соседствует с "Билетом", где сюжет как бы даже резко одергивает стих своими одностишиями. Как бы продолжаются интересные эксперименты, скажем, раннего Спасского, хотя трудно сказать, насколько это современно. И, вот, ощущение некоторой анахроничности есть.

   Возвращается в сеть Лабас - Игорь Петров. Это хорошие новости. Глаз старого вождя все также остер, а томагавк по-прежнему быстр. Четыре стихотворения подборки снова радуют острым взглядом, ощутимой иронией и - тем теплым чувством, с которым встречаешь старых хороших знакомых, которых давненько не видал. Чувство достигает апогея на рифме "при ём" - "проём" :))

   В "Оставляющих след" - большое стихотворение Елены Элтанг, как всегда яркое и великолепно звучащее. Суметь найти серединку и правильно поставить звук в строке, вроде:

   недаром лапсердак стеклярусом расшит

   - не каждому поэту удается.

   "Лапсердак" страшно отзывается в конце стихотворения желтой звездой, смятой в кармане. До этого прятавшееся стихотворение вдруг находит свою настоящую глубину.

   Подобный контраст характерен и для поэмы замечательного сетевого персонажа - Кота Аллергена. Кажущийся местами шуточным переложением, текст вдруг серъезнеет на "первородстве" или "длани" - и строчки вроде "Жалеют матери худших из нас" - читаешь на полном серъезе, чувствуя за ними меняющийся голос рассказчика.

   Несколько стихотворений Бориса Панкина украшают раздел, в который превратился задуманный было - "рождественско-новогодний" номер. Мало, ах, мало дисциплинированных писателей в русской Сети :). Ну, что же - повод порадоваться тому, что исчезли еще не все, и есть кому написать зимний сонет, или попытаться его испытать на прочность.

   Рафиев... ДНЧ, как говаривал в свое время Комрадал. Девушкам, то есть, Не Читать. Иначе суровая правда жЫзни может нанести... эмм... ощутимый урон. И (покачав головой) немедленно выпил...

   Еще один материал номера, Китайские эссе Ирины Чудновой - как бы "пилот", проба, попытка создать некий новый жанр: путешествия поэтов. Один француз утверждал, что поэзия и путешествия - дело малосовместимое, что же, вполне может быть, но попытаться поймать солнечный зайчик, услышать человека, говорящего с тобой по ту сторону географических зеркал - это дорогого стОит, на мой взгляд. Рассказы намеренно сделаны в форме таких свободных опытов, эссе, когда автор, не смущаясь перепадом высот и тем, ведет разговор о жизни, говоря о стихах. Очень бы хотелось подобный опыт развить - хотя бы среди европейской части ВеГона...

   Из хороших известий на Палубе: Александр Житинский, МАССА, - открыл собственнный журнал "МассоЛит" внутри ЖЖ.

    Своеобразное и интересное начинание - помимо удовольствия вновь видеть в сети этого незаурядного человека, трудно устоять перед соблазном заглянуть "за кулисы", немного отвести стрелки часов назад (ах, мемуары, читательская радость) - результат впечатляет. Материал, например, о Макаревиче, читаешь со вполне себе неугасимой улыбкой.

   Поскольку данный обзор касается поэзии, отмечу несколько очень симпатичных стихотворений будущего МАССЫ из тетрадей 70-72 года и обещание рассказать в мемуарах историю книжки стихотворений "Утренний снег". http://ok.zhitinsky.spb.ru/macca/maccolit/1/04.Poetry.html