Игорь Петров aka лабас (c)

Архивы рубрики Игоря Петрова "Короли и капуста". | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 |

ИЛЬЯ СТОГOFF: БЕСА МЕ МАЧО.

Я тут несколько отвлекся, увлекся, расслабился, рассупонился, насупился, однако череда этих жизнерадостных глаголов позволила мне взглянуть со стороны на себя, любимого и собственные обзоры, уже написанные. Сейчас я буду долго и нудно рефлексировать по этому поводу, а потом, наверно, дойду до разговоров о конкретной книжке, но на 100 процентов не уверен. Возможно, все ограничится покаянием, выдиранием последних волосьев из макушки и нервным катанием по палубе родного «Вечернего Гондольера», перемежаемым криками «Люди, я любил вас, будьте бдительны». В любом случае, в качестве основного инструментария при работе над заметкой рекомендую полосу прокрутки.
Итак, у каждого автора (или лирического героя, я их все время путаю) наступает такой период в жизни, когда он задает несколько истерических вопросов: «Кто я?», «Где я?» и «Почему я?». Что ж, надо отвечать, мой лирический герой - это такой чувак (см. «Большой Лебовски»), он пытается изображать из себя критика. При этом он говорит, что он не критик, он читатель, но, если мы начнем углубляться в теоретическую физику дефиниций, то только вскроем вопиющие пробелы в образовании подзащитного. Со стороны это все напоминает приход молодого деревенского дарования в команду мастеров класса «B». («Улов» тут ни при чем). Дарование привыкло играть в деревне в сапогах, и что пинать, кирпичи или мячик, ему более-менее безразлично. Поэтому бегает он азартно и увлеченно вне особой зависимости от погодных условий, наличия зрителей и счета на табло. Весь матч суетится на своем фланге, с которого ему запрещено уходить под страхом смертной к., после чего выясняется, что этот участок поля истерзан так, что трава там еще лет десять не вырастет. Соперники, как и партнеры, предпочитают наблюдать за его действиями со стороны, потому что воротам он не угрожает, но и желания вставлять ноги в колеса особого нет, они ими все-таки деньги зарабатывают.
Стать профессионалом чуваку не грозит, для этого ему не хватает общей образованности, соотнесенности с внешним миром тусовки, харизмы Пирогова, целеустремленности Кузьмина, широкоформатности Курицына, многоумия Бавильского и так далее. И тут самое время перейти к вопросу «Где я?» Литературное наше сообщество разделено  на партии, группы, объединения, поколения и могучие кучки в лучших традициях феодальной раздробленности. При этом редкая птица долетит до середины. Поэтому самое разумное - примыкать к какой-нибудь устойчивой группировке и служить ей мечом и оралом. В принципе, все равно будут ли это коммунисты-гедонисты, сатанисты-педерасты или молодежное движение «От сохи» (Якутия). В любом случае это дает счастливую возможность обнажить правую грудь на заранее построенных коллегами баррикадах и неторопливо поджидать своего Делакруа. У чувака в этом смысле позиция двойственная. Т.е. сам вроде он еще никуда не примкнул, но в народе его считают «выразителем идей сетевого мэйнстрима». Так как авторы у нас зачастую настолько уязвимы и уязвлены, что если подойти и напрямую спросить: «А Вы относитесь к сетевому мэйнстриму», то получишь по роже, и если не два раза, то так и не угадаешь за «сетевой» это было или за «мэйнстрим», то он, с одной стороны, чувствует гордость за то, что ему удалось хоть что-то выразить, а с другой стороны небольшую пустоту в смысле за спиной.
Ну и наконец, «Почему я?». Тут мнения, как и предcказывал Риман, расходятся. Должна же быть какая-то мотивация. В этом смысле, конечно, удобнее всего деньги, в этом сезоне довольно модно считать строчки на рубли к вящему превосходству последних, но мало того, что чувак денег, подражая гусарам, не берет, так ему их еще никто и не предлагает.
Это, конечно же, сразу становится подозрительным. Возникают вопросы о психическом здоровье, личной жизни и налоговой декларации. А также желание искать иные побудительные мотивы. В качестве первейшего сразу же десантируется Зависть. На самом деле, это Наилучший Универсальный Способ описания отношений между двумя авторами. Т.е., если А. упоминает в мемуаре Б. в уничижительной форме, то он ему завидует, а если в хвалебной, то тоже завидует, только умело скрывает. Если критик В. соответственно от души приложил писателя Г., рецензируя его новый роман, то будьте уверены, что на платочке, которым писатель Г. будет вытирать свои крепкие мужские сопли, вышито гладью «Он тебе завидует», что и становится краеугольной нитью ответного удара. Вот, к примеру, Бавильский обругал Быкова (обругал не по делу, надо сказать, чтобы сравнивать «Оправдание» с «Голубым салом» даже по приему, надо, по-видимому, умудриться не прочитать ни того, ни другого, а выводы делать на основании гороскопов и иллюстраций), так Быков немедленно сообщает:
Бавильский -- это лапуська. Он очень бедный на самом деле. Ему ужасно обидно, что меня печатают, а его нет.
Я тут Быкова не критикую (так же, как и всех, кто обвинял моего лирического чувака в том же грехе), это просто первый прием защиты, отработанный и естественный.
Так что Зависть лучше просто оставить за кадром, ибо она приложима всегда, ко всем, амбивалентна (потом посмотрю в словаре, что это слово означает) и самодостаточна.
Другие мотивации? Коллега Горчев как-то пришил лирическому чуваку этакий легкий садизм, сравнив мою колонку с «Поркой» Темы Лебедева, но садизм нарочито-театральный, который  лучше всего олицетворяет старушка с хворостиной в фильме «Про уродов и людей». Объяснения самого чувака о том, что он просто читает разные тексты и ему-де интересно делиться своими впечатлениями от, лучше вообще не принимать во внимание, потому что поощрять слабоумие при и так довольно слабо акцентируемой мозговой деятельности как-то непедагогично.
Что самое смешное, у лирического чувака был какой-то Ruf, откуда он взялся, я понятия не имею, возможно, просто по доброте душевной или по умолчанию, люди считали его нормальным, даже в чем-то разумным. По мере же того, как в разных заметках он задевал разные слои, тусовки и отдельных граждан, те в той же последовательности манерно кривили уголок рта и вздыхали: «Надо же, а оказался такой дурак».
А что делать? Кто-то же должен разбрасывать камни, нести крестик, не замечать бревен, лить на мельницу, пить из загрязненных водоемов (беее) и получать за это дело по башке от особ впечатлительного поведения. Почему бы  это не делать моему лирическому чуваку, тем более, что поглупеть ему уже не грозит, отрицательные величины в этом деле, к счастью, невозможны.
Так победим!

ИЛЬЯ СТОГOFF: БЕСА МЕ МАЧО

 На самом деле, я считал, что книжка, изданная в подобном узком формате, понравиться мне не может просто по определению. Чего-то тут «Амфора» переборщила с оригинальностью. Не успеваешь практически строчку начать читать, как снова верти глазами на новую, соответствующие мышцы очень уж перенапрягаются. И крусановский «Укус ангела» это подтвердил, начал читать, нравилось, а потом раз - мышцы перенапряглись -  и все, мнение о книге теперь сугубо отрицательное.
А тут... Ну удалось автору меня купить (хотя это и недорого), признаю честно. Я ожидал чего-нибудь опять утомительно- большебэнного, тем более на заду книги черным по желтому написано
«Мой роман - это эпитафия всем ублюдкам, просравшим свою молодость, свою жизнь».
Тем более, что при слове «ублюдки» я теперь хватаюсь за миномет. Но, как я уже жаловался, я был куплен с первых же строчек. То есть это тот редкий по нынешним временам случай, когда русский язык у автора - родной.
«А потом началась весна. Сосульки-фаллосы и все такое. На тротуарах снега уже не было, а на газонах, под деревьями, он еще лежал, грязный, сопливый. Смотреть на него было неловко, как на повешенных в Нюрнберге вождей Рейха»
И дальше
«Погода напоминала девственницу, которая все для себя решила, просто еще не нашла, с кем переспать».
И наконец, аккорд парой страниц дальше
«Над домами висело небо, голубое, как Элтон Джон».
Да, у меня дурной вкус, расшатанное подсознание и неправильный прикус. Но питерский парень по фамилии Стогoff,написавший роман "Мачо не плачут, после этого мог впаривать мне все, что угодно, я уже заглотил крючок.
Книга состоит из трех частей, связанных между собой общим лирическим чуваком.
Чувак совершенно феноменален, потому что из триады секс-драгс-бухло (рок-н-ролл служит лишь фоном), он столь отчетливо выбирает бухло (ну, где-то 9 раз из 10), как будто время возвращаются вспять исторические времена Довлатова и прочих героических питерцев. Довлатов, конечно, в книге днюет и ночует, даже сакраментальное «дальнейшее вспоминается конспективно» повторяется несколько раз, материал, как говорится, давит.
В первой части рассказывается пять историй из жизни: история о начавшемся с утра алкогольном заплыве, закончившемся на следующее утро судом за нетрезвый образ жизни (я вот только не понял, правда ли так бывает, а то как-то подозрительно смахивает на Вудхауза, вплоть о суммы штрафа); история о бизнесменах-алкоголиках, трахающих понемножку жен друг  у дружки; история об имиджмейкерах с сауной, проституткой и трупом в метро; история о супердрайвовом рокабиле, удалившимся было от мирской суеты в лоно церкви, но вскоре вернувшегося под гостеприимную сень кокса и марихуаны и, наконец, история про славную фотомодель, подарившую лирическому чуваку ночь любви с несколькими последующими уколами в вендиспансере.
Если не считать эпизода с покупкой щенка в последней истории (он был куплен по настоянию пресловутой фотомодели, а после трагического осознания случившегося безжалостно задушен, что как-то выбивается из мотивационного ряда и смахивает на прием по выжиманию из читателя чут-чут сильных эмоций) тексты написаны довольно ровно, переходные состояния организма отображаются на том счастливом уровне бессознательного, когда смысл еще присутствует, но и проникновение читателя в образ и внутреннее сопереживание остается возможным.
Вторая часть не столь весела и разнообразна и рассказывает о любви лирического чувака (служащего большей частью журналистом, что заставляет уважать его еще больше, потому что творит он почти всегда в агрегатном состоянии «после вчерашнего») к девушке-коллеге. Любви, разумеется, глубоко внутри несчастной, а с фасада украшенной фоном кавказских кабаков, посещаемых героями. Пожалуй, первая возникающая ассоциация - с «Натальей» Минчина. Правда, минчинский герой - мачо все-таки значительно помачетее, стогoffский чувак свой мачизм измеряет, в-основном, алкоголем и резких телодвижений старается избегать. Тем не менее история получилась, хоть и с неизбежными повторами, но довольно пронзительная, неожиданно лирическая и настоящая. Прием рассказа о себе в третьем лице применен грамотно и усиливает воздействие благодаря этакому эффекту стороннего наблюдателя.
Ну и на закуску тому, кому пришелся стогoffский драйв, отдельная новелла о полете лирического чувака в Малайзию на религиозный конгресс. В качестве призовой игры. Стандартный посыл про «завязал»-«развязал» и последуюший запой умело оттеняется колоритом Юго-Восточной Азии и неиссякающей иронией/самоиронией автора. Коллеги по запою - литовец-буддист Папаускас и бельгийка Бригитта, пожалуй, наиболее яркие второстепенные персонажи книги.
Вот разве что немного портит впечатление желание автора в конце слегка поорать. Для этого он приводит лирического чувака к статуе Будды и заставляет исповедоваться
«Что с твоими глазами, Будда? Почему ты не смотришь на нас? Посмотри, а? Хватит сидеть у себя в нирване! В нирване каждый может... но я-то не в нирване!... слышишь?... мне говорили, что ты любишь меня... ты любишь?... только не спрашивай, люблю ли я... я не умею... ты большой и сильный... а я так... поссать вышел... я не умею любить... you understand?»
И трехстраничная истерика, которая слишком уж нарочита, все эти
«Когда триста шестьдесят четыре дня в году я похож на предмет мебели»
заставляют вспомнить Станиславского.
Вообще желание найти в себе что-то большое или хотя бы типическое сильно портит маленького человека. А эта книга собственно - о маленьком человечке в большом внешнем мире и не меньшей внутренней жопе, чем и интересна.
И весь трагизм («просрал свою жизнь») и обобщения («половина моих приятелей умерли еще до того, как им исполнилось тридцать») начинают, как и у Сакина с Тетерским играть не «за», а «против» текста. То есть вместо жалости и сочувствия возникает ощущение бравады и неискренности.
И спасает лишь успокоительно закономерная концовка (возвращение в самолете в Питер)
- Добрый вечер, сэр! Желаете ужин?
- Что у вас есть из напитков?
- Кофе? Чай?
- Принесите мне...
- Что, сэр?
- Принесите мне пиво.
- Пиво?
- Да. Пиво. Желательно похолоднее.
- Безалкогольное?
- Алкогольное. Светлое. Три бутылки.
- Три пива, сэр?
- О, Господи! Да! Три пива! Ужин не нужен!
 

Высказаться?