знаешь ли - не пишу, потому что мой дар ослеп,
голос мой слаб, и руки - слабы. не жнец, не пахарь...
спросишь ли - что я сею, странствуя по земле?
светлое семя любви и темное семя страха...
Федра поет о пасынке, о царе - Суламифь,
это один мотив, возвращенный десятикратно...
что скажу, когда встану, выпрямлюсь пред людьми?
что хотел от меня, дав мне сердце и дав мне брата?..
По самой касательной, самой
опасной дуге, на качелях,
случайной подругой упрямой,
презревшей словечко увы,
и что ей Сандро Ботичели
на каждом глотке синевы?
- Мама?!. Зачем она приходила?.. Мама... "Она" ушла из-за тебя! Я даже не знаю "ее" имени! Зачем ты приходила?! Кто тебя звал! Ушла, ушла, ушла!.. Вот здесь она сидела... Черт возьми, это невозможно, невозможно!.. Никогда, никогда не приходи ко мне! Не смей больше ко мне приходить! Я... я даже не знаю, как ее зовут!.. Где я буду ее искать? Не трогай, не трогай меня! Не смей меня успокаивать! Ты не знаешь, что это был за человек...
Конечно, здесь то, что выдает профессионализм автора: точный и простой язык, выверенная композиция. Однако гораздо больше меня удивил добрый, душевно теплый тон рассказчика, его отношение к своему герою, — подумалось: как же далеко мы уже отошли от простого сочувствия и симпатии к своему герою, как же мы поднаторели в привычном уже вивисекторстве и глумливом его «опускании» (естественно, под соусом из Дерриды. Витгенштейна, Юнга, — под филолого-психолого-богословско-культурологическим каким-нибудь очередным новомодным соусом)!..
Трудно сказать, проболтался ли кому-то командир, или просто кто-то услышал их разговор. Но очень быстро слава о таинственных процессах, идущих в организме боцмана с эсминца «Уверенный» облетела весь Севастопольский рейд. И на корабль началось паломничество. Одни заглядывали просто поглазеть. Другие же под страшным секретом пытались выведать, нельзя ли как-нибудь заразиться чудесным грибком.
Наверное, эта тоже была татаркой. Но как она попала сюда, в совсем далекий город? Может быть, просто приехала погостить, да внезапно заболела?.. Вернувшись к себе и принимаясь за дело, Одиноков еще полминуты думал о ней.
Когда пришло время очередного обеда, он рассмотрел старушку как следует. палата была огромной, человек на двенадцать; там стоял шум, галдели женщины – она сидела безучастно в своем татарском, белом в черную крапинку платке, сложив на коленях руки ладонями вверх, и смотрела перед собой.
Вообще-то я ее не люблю. Она напоминает мне, что кончился короткий праздник лета и что тело, не успевшее как следует надышаться за несколько жарких недель, надо прятать обратно в душные одежды. Когда я шагаю по шуршащим осенним улицам, то всякий раз меня преследует детский, совершенно серьезный страх: мне кажется, будто листья осыпались навсегда и новые уже никогда не вырастут, и вокруг навеки останутся только черные, голые ветки как знак близкой зимы. А я ненавижу зиму; я очень страдаю от холода и с радостью уехала бы отсюда куда-нибудь в Австралию. Но туда, говорят, пускают только незамужних женщин.
Так или иначе, но когда полусвет затоплял опустевшую гостиную, когда тусклая горничная принималась шуршать по углам, сметала на совок раскиданные обрывки салфеток, собирала блюдца и допивала прозрачную жидкость из захватанных бокалов – в эти некрасивые минуты, отделяющие утро от угарной ночи, попугаем владели смутные и сладкие грезы.
Он видел солнце в кипящей воде. Чувствовал, как качается окружающий мир. Слышал скрип смолистой старой древесины, посвист ветра в рваных парусах, плеск волны под высоким бортом… И забористую речь жутковатых загорелых людей в лохмотьях поверх сине-белых нательных рубах.
В автобусе Цин был прижат к двум странным человекам. Один был невысокого роста, но очень широк в плечах. На нем была чёрная крытая шуба и кожаный берет. В такой давке он как-то умудрялся есть плавленый сырок. Второй был чуть повыше, в очках, в китайской военной шинели без знаков отличия и морфлотовской ушанке. “Мало ли что может присниться, - говорил человек в берете, видимо продолжая разговор который Цин еще не застал, – мне вот сейчас снится что я еду в холодном автобусе, среди спящих людей, которых везет спящий водитель”. “Да, здесь главное вовремя проснуться” - как-то тускло пошутил человек в ушанке.
# Седьмая Вода Составители и попечители раздела: Masha и Ирина Дедюхова
СТИХОТВОРЕНИЯ
Что он там понимал, этот старый сатир,
заплутав в закоулках недоброй молвы!.. -
под кухонной бронёй коммунальных квартир
нам стучало беспечное сердце Москвы
и сердца отвечали ему в унисон,
...и сердца отвечают ему до сих пор...
От взгляда победителей гнется железо, у них костей больше, чем мяса, а кровь в жилах всегда кипит. Отец забрал у Глеба силу его судьбы, взвалив на плечи его тяготы, пронес сквозь войну, где смертей видел больше, чем жизней, оставив на его долю мирное, серое небо, пресное, как сухарь. Ему казалось, что он искупил страдания сына, однако на земле каждый сам себе искупитель.
"До Страшного Суда еще дожить надо", - похлопал бы он по плечу Глеба, узнай про его сон.
Отец смеялся, словно веник ломал, а говорил - словно отдавал команды.
испарина как от простуды
на стёклах...
- мы варим глинтвейн вдвоём.
не бойся, всё лето мы будем
какими пою.... мы поём.
ты смотришь моими глазами,
моими! мне хочется жить.
"люблю" мне не так бы сказали
и дети.
мои! ну скажи,..
Стоя в луже из снега и грязи Валька осознала, что только что она сбила с ног плюгавого,
прокатилась кубарем по семи этажам и выскочила на улицу.
В освещенном окне на седьмом этаже за занавесками лихорадочно метались тени.
Новая волна страха приподняла Валю и швырнула к девочке с собачкой.
"Фас! Взять!" - заголосила Валечка, и пекинес
честно попытался обтявкать приближающихся мужичков.
Его хозяйка выпучила глаза, открыла рот и
кинулась бежать в сторону помойки,
увозя на поводке хрипящего защитника.
Злодеи наступали, и Валя пятилась,
пока не уперлась спиной в качели
Сегодня меня навестили парень и девушка - «Свидетели Иеговы»: позвонили наобум, прикинули на взгляд и, похоже, захотели увидеть во мне брата. А мне тоже непросто быть невером среди экуменистов, старообрядцев и прочих синтоистов - дай, думаю, завербую одного-двух в атеистическое лоно. «Заходите, друзья, десять минут у вас есть.»
Сразу же пошли в ход притчи-задачи о законах Ньютона: мол, законы - реальность, открыл их Ньютон, а... кто их утвердил?
- А кто? (спросил я)
- А подумайте? (спросили они)
-У, мельник! У, вражий сын! - завыли побитые, и скорбно расползлись кто куда - Кружалин домой, обдумывать месть, а Бухарь - на постоялый двор, за пожитками и тикать. Дубину наказующую мельник бросил на траве валяться - дело свое сделала, отдыхай.
Людские голоса, как и отпечатки пальцев у каждого человека индивидуальны. Есть мягкие голоса, есть жесткие, есть гнусавые, есть ласкающие. У Бори Шнеерсона (кому и принадлежал этот выкрик "старина") голос был высокий, требовательный и звавший, как правило, к уголовно наказуемым похождениям. Да и сам Боря был генетически предрасположен, что говориться, "a partir en campagne" Куда и насколько мог завести очередной "поход" не имело для Бори ни малейшего значения. Говорили, что и само Борино появление на свет тоже весьма авантюристично, и было связано с каким - то хитроумным квартирным обменом.