Игорь Петров aka лабас (c)

Архивы рубрики Игоря Петрова "Короли и капуста". | 1 | 2 | 3 | 4 | 5 | 6 | 7 | 8 | 9 | 10 | 11 | 12 | 13 |

ПОЛИНА БАРСКОВА:ОТ БРОДСКИЗМА К РАБОТОРГОВЛЕ.

  * * *
               Авраам сказал в ответ: вот, я решился
               говорить Владыке, я, прах и пепел.
               Бытие, 18, 27

Вот так и живу. К сожалению счастья - вот так,
Как вышло - не важно. Куда - не сказало. Но вышло.
Зашёл к пустяку в полуночные гости пустяк.
Они согрешили. Закон мирозданья - не дышло.
Зато мне понятно (что редко бывает со мной),
Зачем обернулась Жена безупречного Лота
На то, что орало и жгло у неё за спиной.
На что обернулась? Источник молчит. Это что-то
Не хочет описанным быть. Потому и молчит
Источник, который обычно столь щедр на цитаты.
Там, в будущем - Лотово царство: мечи да пращи.
Там, в прошлом - мечта передвижника: рощезакаты,
Грачи прилетели и сели на войско детей,
Которые с ревом несутся на снежную крепость,
И прошлое, словно скрипучую дверцу с петель,
Срывают затем, чтоб источнику жарче горелось
О горе Гоморры, о страхе Содома, о том,
Как стыдно нам было, как скучно и весело было
Прижаться к расплавленным глыбам лицом, животом,
Вдохнуть раскалённое облако пепла и пыла.
Ан нет, я спаслась, перебравшись в иную главу:
Источник терпим и лазейками полон, как гетто.
Но только не спрашивай - спрашивай! - как я живу.
Как столп соляной, что торчит посредине Завета.
 
Биографическая справка со страницы Полины Барсковой на «Вавилоне»
Поэт. Родилась в 1976 г. Окончила филологический факультет Санкт-Петербургского университета. Участник ряда международных поэтических фестивалей. Лауреат Всесоюзного конкурса молодых поэтов (1991). Лауреат (по решению профессионального жюри: I место в номинации "Стихотворения") и обладатель ряда специальных призов Сетевого литературного конкурса "ТЕНЕТА-98". В последние годы живет в США.

Теперь я вроде должен рассказать историю про то, как я прочитал стихотворение Полины в Тенетах, написал на него злую пародию, пытался подарить ей розу на закрытии Тенет-98, на котором она, правда, не присутствовала, потом мы списались, и я попытался взять интервью, но из этого по моей вине ничего не вышло, как я купил в отпуске в Москве ее новую книгу «Эвридей и Орфика» и был очарован многими текстами, и как добрые люди помогли мне еще раз найти Полину...
Но неохота это все рассказывать. Мне было просто интересно задавать Полине вопросы и читать ее порой высокопарные, порой ироничные, а порой откровенные ответы.  Надеюсь,то же понравится и читателям.

Как Вы вообще относитесь к литературным конкурсам в Интернете?
В позапрошлом году Вы выиграли «Тенета», в прошлом - стали призером «Улова». Понятно, что конкурсы это разные, любопытствовали ли Вы, в чем их отличие или это Вам неинтересно?

Так получилось, что об обоих конкурсах, так же, как и о своих победах, я узнала задним числом.  По причине общей занятости, рассеянности, а также лени я не вполне вникла в суть происходящего. Наверное, за этим стоит мое общее отношение к подобного рода мероприятиям.  К сожалению, мой опыт показывает, что, как это ни странно, внешнее мнение о чьем-либо творчестве редко отражается на самом творчестве глубинным образом. Когда хвалят - приятно, а когда бранят, то потом два дня чувствуешь себя не в духе. Только вот никаких "продуктивных выводов" я из чужих суждений сделать не могу. В случае Тенет я была приятно удивлена тем, что мое стихотворение выделили столь уважаемые мною люди, как, например, Генрих Сапгир или Михаил Эпштейн. Это никак не меняет того факта, что само стихотворение, победившее на этом конкурсе, давно перестало меня интересовать.
О своих отношениях с Интернетом не могу сказать ничего  примечательного за их ничтожностью. Впрочем, не могу не заметить, что какое-то влияние он на меня оказывает. Так, например, второй стих "Из переписки с друзьями" был в какой-то степени вдохновлен именно посещением "чат-рума", где обсуждалась моя не вполне скромная персона. Тогда я решила для себя, что если амикошонство, праздность, безграмотность, отсутствие вкуса и элементарного воспитания являются отличительными признаками этого жанра, то я вряд ли обедняю себя, не знакомясь с ним поближе.

Что ж, рулинетовская тусовка отвечает Вам на это обвинениями в бродскизме и  книжности (хотя мне кажется, речь больше идет о Вашей знаковости, как автора, в связи с конкурсными победами). Не возникало все-таки желания(особенно теперь, после публикации стихов в «Стерне», а не на закрытом «Вавилоне», поспорить, что-то доказать (если посчитать в первом приближении, что анонимное хамство отсутствует, т.е. вежливый спор с конкретными людьми по поводу конкретной критики)?

Мне совершенно невозможно представить моё участие в дискуссиях по поводу собственных стихов. Ситуация напоминает вызов родителей в школу.Хотя моих им дозваться так и не удалось, я представляю себе нормальную реакцию обвиняемого родителя, как жалкое мычание и попытки рассказать, что ребенок страдал в детстве кошмарами и мочился в постель,а посиму его следует пожалеть. Стихи написаны,они даже опубликованы - больше я ничем не могу им помочь. Каким образом я являюсь знаковой фигурой на Интернете из-за своих побед, если я непричастна лично ни к одному из этих конкурсов?! Я все узнаю а’прес. Недавно вот мне сообшили,что я живу в Праге...Хорошо бы,но живу я в Окленде, нищем пригороде Беркли, где раздолье таким же беглецам неизвестно от чего, как я. Живу себе тут, а мои стихи куда-то там пробираются и что-то там делают, во что-то там играют. Пусть их...

Кстати, а кайф от новонаписанного стишка всегда бывает? Возвращаетесь ли Вы к разонравившемся Вам строчкам для переделки (к примеру, при составлении книги)?
 
Мой способ писать несколько изменился за последние 17 лет. Теперь я обычно пишу одно стихотворение в несколько приёмов, создать все в один присест - силы не те. Я столько выкуриваю сигарет и довожу себя до такого состояния расчлененности, что обычно потом часами лежу без сил. Удовольствие от только что завершенного бывает далеко не всегда. Однако, иногда бывает. Я все чаще вношу косметическую правку, раньше этого вообще никогда не делала.Бывает, уже потом появляются названия и эпиграфы. Но вообще для меня характерно желание уходить, не оглядываясь. Спустя годы интересно перечитывать, но полное ощущение, что это не ты написала. К той себе нет пути, а значит не может быть и разговора о последующем серьёзном вмешательстве в те прошлые состояния.

 А хочется ли написать что-нибудь этакое главное (роман в стихах? поэму про все?  или простое стихотворчество для Вас самодостаточно? Ваше программное стихотворение (несколько?) на сегодня?

В январе я написала нечто забавное под названием "Она никогда не придет с мороза". Такая поэма без формальных признаков поэзии. Как "Мертвые Души". Шутка. Поскольку я всю свою жизнь очень серьёзно выступала за прелести рифмы и ритма - да я и сейчас не отказываюсь - этот опыт меня крайне развлек. А вообше не нужно мне ничего главного; день за днём, стих за  стихом.Мне кажется, все происходит правильно и меняется незаметно. Программные стихи? Трудно. Как ни странно, на данный момент, циклы "Пьета" и "Пантеон" как-то мне объясняют разные стороны меня. Но завтра мне покажется иначе, я уверена.

Кстати, симпатичный цикл «Пантеон» завершен или есть не вошедшие в книгу стихи? Как он придумался? Велики ли связи с реальностью?

Будет ли он продолжен? Не знаю. Как мне знать,что я захочу написать завтра? Хотя мне этот цикл стоил недешево.Все сразу занялись биографическими изысканииами, стали друг на друга показывать пальцами, подозревать недоброе. Все три текста начались с какого -то краткого конкретного воспоминания о конкретном человеке, но потом странно разрослись, вобрав в себя десятки лиц, ощущений,ситуаций. Если мне ещё раз придётся кому-нибудь высказать глубокую мысль, что Тептелкин у Вагинова это не только и не столько и вообще не Пумпянский, а поет Плюшкин у меня это не...NN, я, кажется, немного выйду из себя.

Интересно, после раннего признания, да еще такого, с изданной в 17 лет книгой вполне зрелых стихотворений, тяжело ли было потом? Ведь после первого дебютного успеха от автора начинают ждать все большего прямо пропорционально его взрослению.
Какие-то нотки проскальзывают во второй части «Из переписки с друзьями», или это я неоправданно совмещаю лирического героя с автором?

В каком-то смысле поэт навсегда остается вундеркиндом. То есть обе части этого слова, и "чудо" и "ребенок", составляют важную часть профессии. Хотя по мнению бесконечно мне симпатичного Ролана Барта гений, ребенок и поэт - сублимированные персонажи мифа о безответственности. Вообще в его эссе "Литература и Мину Друэ" сказано много толкового о том, почему взрослые так носятся с отроковыми авторами. Здесь всегда гораздо больше манипуляции, чем здорового и трезвого внимания. В тот день, когда меня перестанут считать "молодым автором", я разопью с друзьями бутылку яблочного сидра. Правда, у меня не так много шансов дожить до этого дня. От навязанной тебе маски избавиться непросто. Здесь приходит на память столь милый мне автор "Монте-Кристо".
В моем писательстве были кризисы, но не связанные ни с возрастом, ни с ожиданиями окружающих. Просто иногда я не могла писать. Или не могла писать так, как хотела бы. Потом машинка опять приходила в годность, к моему известному удивлению. По поводу моей молодости мне, наверное, было бы что сказать, если бы об этом имело смысл говорить.  Все-таки имеет смысл помнить, сколько лет было Рембо или тому же Лермонтову в финале их литературной деятельности. Я пишу стихи очень давно, лет шестнадцать. Это достаточный срок, чтобы научиться тому,  чему можно научиться и не пытаться научиться остальному. Поэтому для себя я окончательно понимаю, что поэт я совсем не молодой, а просто достаточно трудоспособный, несмотря на естественную усталость.

Кстати,вообще, такой perpetuum mobile поэтических семинаров, как публичное чтение с публичной поркой, оно помогло Вашему становлению, как автора?

В своей жизни я повидала множество семинаров. Полезными были только встречи (ни в коем случае не занятия) с В.А.Лейкиным и его студийцами, на которых я присутствовала с 8 до 17 лет. Но там не было никаких обсуждений, никакой критики... Лейкин написал об этом опыте прелюбопытную книгу, с которой можно ознакомиться на сети. Дети и отроки приходили, чтобы читать друг другу и слушать друг друга. Всё. А последующие опыты со всеми попытками разборов и критики показались мне просто нелепыми. Ну что это такое :"Рифма неудачная, образ неряшливый". Все это,как говорил князь Мышкин об атеизме, не о том. Так что я там просто хорошо проводила время - разглядывала метров (для позднейшего надругательства в каком-нибудь "Пантеоне", заводила поклонников, самоутверждалась. Литературный труд все-таки проиcходит на слабо освещённои кухне, а не в публичных местах, мне кажется. Другое дело - потребность отстранять от себя написанное. Тут уж всем пользуешься - и семинарами, и поэтическими чтениями, и публикациями. Но это все как-то очень вторично.

Кто для Вас Иосиф Бродский. Гений? Кумир? Учитель?

Иосиф Бродский не является для меня ни кумиром, ни учителем. Скорее тем, чем он сам, пожалуй, хотел быть: языковой средой. Так сложилось, что где-то с 11 до 15 лет, то есть в пору закостевания моей литературной персоны, я ничего, кроме Бродского, не читала. Можно себе представить такие же отношения с Библией или у античных школьников - с Гомером. Гомер был не только абсолютным образцом для подражания, но и буквально букварем, основой основ. Интересно, что уже в течение продолжительного времени у меня нет потребности перечитывать этого поэта. Полагаю, что он вошел в состав моей крови. Именно этим и объясняется столь болезненная реакция на его смерть, проявлением которой стала, в том числе, моя элегия. Для меня тогда умер не поэт, а весь мой мир, в котором мне было все уютно и легко, который воспитал меня и по правилам которого я обустроила все в своей мастерской.

Однако же главный упрек, или если хотите обвинение, и первая реакция интернет-сообщества на Ваши стихи - бродскизм, несамостоятельность. Ваше отношение к этому?

Мне нравится сама идея "обвинения". Этот дискурс бессмертен, пока существует русский язык. А как насчет обвинений в пушкинизме, фетизме (хорошее слово...), кузминизме? Ещё не поступало? Русская поэзия благодаря Бродскому сохранила свое злое волшебство, своё неотразимый и невыносимый голос. А кому бы вы (вы - критики и авторы) хотели наследовать - Евтушенко, Кушнеру, Пригову ( это случаи другого порядка, но с наследством тут лажа, я боюсь)?
Говорить на языке Бродского сейчас значит говорить на языке русской поэзии. А что бы мы хотели: встали, поклонились, пошли? 50 лет Россия ненавидела Пушкина, за то что теперь "что ни напишешь - всё Пушкин". Пушкина ненавидела, Бенедиктова желала. ИТАК: мне лестно подобное "обвинение", если бы не было Бродского,я бы не испытала того огромного счастья, которое мне доставляют его стихи, его проза,его фотографии, сплетни о нем, бездарные мемуары о нем и так далее. То, что этот человек жил и работал и все это стало достоянием общественности - просто источник моего удовольствия, как природа, как духи, как кино, как сон.

Есть ли для Вас в поэзии запретные темы, запрещенные приемы?

Нет ничего общего, на что я могла бы указать пальцем и сказать: "Вот запрещенный прием!" В случае поэзии вообще рискуешь попасть пальцем в небо.  Говорить можно о конкретных вещах. У каждого стихотворения свои законы. И когда они нарушаются, рвется ткань, потому что, как мы знаем, слово "текст" и значит "ткань". И очень тонкая. Так, любимый мною Константин Вагинов пользовался, как философским камнем, тошнотворными романтическими клише. Бродский - матом. Ахматова - перчатками и какаду. Без этого нет их совершенно уникальной поэтики. Если ты можешь ввести в область словесности сортир и будуар (я уже не говорю о молельне) - вперед! Если подобные экзерсисы неоправданны, происходит катастрофа. Ткань рвется и в дыры безжалостно зияет нагота, которая сама по себе малопривлекательна. Мы все-таки не фотомодели.

Вы упомянули Бродского, пользующегося матом. Но если для него это все-таки именно прием, и нечастый, то для многих авторов это просто-таки наполнитель, инструмент. Относитесь ли Вы к таким текстам равно, как и к прочим, или какое-то эстетическое отторжение имеет место?

Для меня разные регистры языка отличаются друг от друга так же, как цвета. Черный не хуже и не лучше фиолетового. Хотя я лично предпочитаю "Черному квадрату" Эль Греко и Кокошку. Если ты знаешь, что для твоих целей тебе нужна эта краска - мат, это твоё право и ,соответственно, твоя ответственность. Мне нравится соединять регистры, смотреть что получится из сочетания, например, обсценной  лексики и некоей темы,которая так сложна и тонка, что другие регистры с неи не справляются. В конце концов, в жизненных ситуациях - крайней боли,наслаждения, горя - мы часто именно здесь находим лингвистическое спасение. По крайней мере, я нахожу. Материться в стихах ради пощечины общественному вкусу - дело неблагодарное   нынче.  Общественныи вкус перенесет не только пощечину, но и серную кислоту. Эпатаж сам по себе пресен, по-моему. Будучи пристальной читательницей Лимонова, Бродского, Алешковского, Довлатова, Миллера etc., я пытаюсь оправдывать цель, не слишком простодушно выбирая средства.

Насколько широко Вы готовы раздвинуть рамки дозволенного на линейке автор-лирический герой. Т.е. считаете ли Вы этическим (или, возможно, эстетическим) правом автора, к примеру, пропаганду фашизма из уст лир. героя (как пример, можно рассматривать Могутина, т.е. случай, когда зазор между автором и лир. героем минимальный).
 
Наверное, это одна из самых сложных проблем в профессии ловца душ человеческих. То есть, на первый взгляд для меня все просто. Являясь противником любой формы государственности, я не приемлю никакие формы коллективных иллюзий. Меня невозможно было в детстве заставить одеться утром,чтобы идти в школу, поэтому мысль о тех, кому пришлось раздеться, чтобы войти во вшедавилку или газовую камеру вызывают у меня самые примитивные реакции. Животный страх,человеческий стыд.  Эти видения для меня грубо зачеркивают эстетику белокурой бестии. То есть когда у меня с одной стороны беззубый Мандельштам и, скажем, мой папа, приставленный сторожить от ворон замерзший урожай свеклы в 43-ем, а с другой стороны божественная Лени Р. и ослепительная Любовь О., то я как-то мысленно сосредотачиваюсь на воронах и Мандельштаме. Ну, это
совсем очевидно... С другои стороны, фашизм и всякое такое это всего лишь синонимы зла. А мы из зла, я полагаю, состоим на такой же большой процент, как и из воды. Не декларировать это явление - наше зло - не увлекаться им, не быть в него вовлеченным трудно. Невозможно. Если весь человек придуман про насилие и власть, в этом следует по крайней мере себе признаться.
Но, пожалуй, хороша последовательность. Скажем такое "литературное явление" как Могутин (которое для меня ограничивается очень крепкими мускулами живота, очень плоским лицом и совсем уж никудышными текстами) было бы гораздо интереснее в более сложной композиции... Я имею в виду, что было бы хорошо, если бы все эти модные дети, играющие "Гибель Богов", одновременно играли в то, как они пытают, как их пытают... Хотя зачем же такие крайности - мне, для того, чтобы понять, что я такое по сравнению с государственной величественной машиной хватило одного микроскопического инцидента - всю мою браваду навсегда рукой сняло. Я впала в позорную истерику, стоило меня только легонечко поприжать... Просто они - мы -  непуганное поколение, нестрелянное, недоносившее - вот и получается детский сад. Ни с каким искусством эта возня сейчас в российском контексте не связана. Чтобы все это стало сложным этическим вопросом, нужны случаи Стравинского, Паунда, Гамсуна, Д'Аннунцио, Мережковских... Появятся новые случаи этого порядка - будем разговаривать.

В Вашем случае отъезд был сознательным выбором или следованием сложившимся обстоятельствам? Насколько Вам вообще эта тема интересна? Считаете ли Вы обширную эмигрантско-ностальгическую литературу имеющей право на или напротив, следующей эрзац-чувствам в отсутствие настоящих.

В моем случае отъезд был решением самым незамысловатым. Я стремилась быть с человеком, который по ряду причин жил не в России. Дома меня ничто не удерживало, скорее - наоборот. Так что ни о какой концепции, эмиграции, ностальгии я не задумывалась. Приехав в Америку, я достаточно быстро оценила возможности, которые мне  могла предоставить эта страна. То есть не вся Америка, а городок Беркли, что находится рядом с Сан-Франциско. Мне понравился хороший кофе, постоянное цветение, возможность учиться тому, что меня остро занимает, зарабатывать деньги, которые можно тратить на удовольствия для себя и своих близких, отсутствие непонятно чего от тебя требующей среды и традиции. Мне нужно было начать себя заново и в какой-то мере, полагаю, мне это удалось. Я работала официанткой в карибском ресторане, где хозяин-итальянец в подпитии читал мне Рильке на языке оригинала, а повар-монгол потакал моим пантагрюэлевским замашкам. Я ухаживаю за инвалидами, которые оказались полноценнее большинства прямоходящих, с которыми я сталкивалась когда-либо. Я изучаю теорию литературы и кино, французский и древнеславянский, шляюсь по "блошиному рынку", езжу к океану, пишу русские стихи, общаюсь с милыми мне людьми. Если все это называется Америкой, то вряд ли Америка — географическая категория. Разумеется, жизнь моя далеко не безоблачна, но облачность, в основном, сконцентрирована внутри меня, а снаружи - магнолии и колибри круглый год... Такое чувство, что грехопадение произошло, а из Рая не выгнали. В общем, декорации мне по душе.
Эмигрантско-ностальгическая литература оправданна настолько же, насколько, скажем, биологическая, порнографическая или какая угодно другая. Совершенно неважно, какой сентимент побуждает нас писать: любовь к части суши или ко времени суток. Важно и интересно только преломление этого сентимента в произведении.

Чувствуете ли соприкосновения с американской «масс-культурой»? Кино? ТВ? Понравившийся Вам американский фильм последнего времени? Любимая телепередача? Национальная кухня? Блюдо? Каковы Ваши интересы вне литературы и бесед о ней?

Я стараюсь избегать контактов с американской масс-культурой, хотя иногда и безуспешно. Вообще с трудом представляю свое столкновение с массой, так как на демонстрации хожу редко. Разве на осенний карнавал в Сан-Франциско. Телевидение не смотрю. А кино смотрю постоянно. И считаю его одним из главных наслаждений, дарованных мне. Вот уже много лет пытаюсь думать о Пазолини, Бергмане, Феллини, Параджанове, Авербахе, Чаплине, Луи Малле и немногих других. Хотелось бы серьезно заняться теорией кино, что в Беркли достаточно просто.
О еде могу говорить бесконечно. Потому как чревоугодие — это второй мой... грех. После гордыни. На данный момент предпочитаю французскую и таиландскую кухню. А еще то, что готовят мои мама, и подруга Нинка. А еще я люблю черешню.
Кроме литературы и разговоров о ней, меня занимает практически все. Потому что это "все" и есть литература. Вот сейчас, например, я занялась керамикой, то есть научилась лепить горшочки. Ощущение под руками теплой глины успокаивает меня, в то время как писание стихов совершенно изводит. Сравнить с гончарным кругом по утешительности воздействия я могу только океан, который считаю самым подходящим фоном для своей жизнедеятельности.

Чуть подробнее о кино? Любимые фильмы, режиссеры, актеры?

Я всё ещё решаю для себя, официализировать ли мне чувства, которые я к этому делу испытываю. Похоже на то, что моё аспирантское образование будет непосредственно связано с теорией фильма. Хотя иногда я испытываю болезненное любопытство и к практике, мне очень бы хотелось написать сценарий. Но я просто ещё не чувствую себя готовой. А так я просто бесконечно люблю кино. Боюсь, что почти любое. То есть я люблю его такой настоящей достоевской любовью - со всеми пороками и уродствами, то есть, в основном, - с ними и за них. Где-то в центре этих отношении находятся Пазолини, Эйзенштейн, Ренуар, Ланг, Куросава, но есть и другие плоскости. Есть бесконечный роман с советским кино - от Авербаха и Германа и Муратовой до Гайдая и Котёночкина. Есть необходимость в очень плохом кино - в этом смысле Америка самое подходящее место. Есть какие-то очень личные отношения с персонами кино - оно ведь должно вызывать желание по закону жанра... Вот и вызывает: от обязательных Айронса и Малковича до... Нет, это уж совсем интимный уровень,пожалуй. А серьёзно, главное для меня противостоящая пара - Висконти/Пазолини. Хотя есть еще "Профессия - репортер", " Карель из Бреста", "Дети Райка", "Цветок граната"... и так я буду перечислять, пока мы все не заснем.
Зато я ничего не знаю о музыке - и утомить никого не могу!

А вот, любопытно, физиологизм (эмоционально замкнутый на плюсовой полюс восприятия читателя) многих стихов в «Эвридее и Орфике» - повод, прием, ткань, вызов или нечто иное?

Я уже говорила, что занимаюсь керамикой - мечта детства,  знаете ли. Когда я вошла в студию - а вошла я туда с целью развлечься от привычки  вербализировать - со мной случился культурный шок. 10 невинных на вид студенток готовили глину к работе на кругу, придавая еи для этого недвусмысленно фаллическую форму, а потом эту форму любовно совершенствуя. Постепенно и у меня это стало получаться и этот процесс вызвал-таки во мне разные мысли. Мои мир - мир ощущений. Я соприкасаюсь с реальностью, пробуя, нюхая и трогая. Инструменты стихотворства - холодная бумага, унылая ручка - лишают нас непосредственнои радости осязания. Это тебе не глина. Вот и привношу по мере сил инструментарии остальных муз. А также, их возможности. Что такое физиология в моих стихах? Описания занятий любовью? Слова гниения, испражнений,физического страдания? На мои взгляд в русской литературе - не считая фольклора - всему вышеназванному ещё нет адекватного  выражения. При этом, я не знаю, как современного читателя, а меня жизнь моего тела крайне занимает. Когда я ухаживаю за своей лучшей американской подругой-инвалидом или провожу неневинные досуги, я не могу не пытаться описать это. Эти попытки проникают в стихи, всё туда проникает, стихи - это губка. Если когда-нибудь мне покажется, что я нашла способ выразить словами то, как на меня смотрит любимый человек в ту минуту, когда он - уже или ещё - лишен дара речи, я уеду в Африку торговать рабами. Но пока рабы, к сожалению, в безопасности.

Ваше определение поэзии. Где проходит граница между поэзией и не-поэзией, поэзией и прозой: на бумаге, в учебнике, в голове автора.

Конечно, никакого определения поэзии у меня нет, а ощущение вроде бы есть. Хотя вот недавно наткнулась на такую мысль в работе своего ослепительно талантливого и невыносимо юного Берклийского коллеги Бориса Маслова:"Стиховое слово  погружено в звучащее пространство". Вот есть это пространство - есть и поэзия. Это просто на самом деле, это,как любовь, я извиняюсь. Все ищешь ей определений, объяснений, а когда она с тобои происходит - все сразу понятно. Читаю вот на днях Анненского - стеклянные слова, цветочные слова, искусственные слова, а внутри становится пусто и холодно.Поэзия,стало быть. И никакой семантически значимой границы между прозой и поэзией, наверное, нет. Пожалуй, поэзия деиствует более непосредственно на нашу нервную систему, подчас, обрашаясь скорее к спинному мозгу, что ли... Я лет десять смутно  интересовалась "про что" там у Бродского написано, хотя "что" и "как" написано, было для меня жизненно важно. Так же я недавно расстроилась, поняв что "Свеча горела" со всеми этими скрещениями просто описывает альковную ситуацию. Поэзия, на самом деле, вообще ничего не описывает, она называет. Она вызывает нас самих из первобытного бессознательного мрака.  Но это я начинаю говорить красиво, а этим поэзия тоже не занимается. Она, в идеале, говорит безжалостно-точно. И вот это качество, которое сопровождает хор звучащего пространства и есть единственно мне доступное понимание моего ремесла.

Из цикла «Пантеон»
ПОЭТ ХЛОПУШКИН

Я помню, как вошла, а он сидел в кровати,
Обрюзгший, страшный (господи, сотри!
Сии воспоминания некстати,
Пиши о том, чумичка, что внутри).

Я помню, как его гремел портовый голос,
Он был бы певчим, если б не жидом,
Как, словно в Дельфах, истина боролась
С его изъетым пустословьем ртом.

Бог суеты, аляповатый будда
Китайских лавок, чудо распродаж,
А вслушаешься  - может быть... как будто...
Да нет... Не может, ловкость рук, мираж.

Не может быть, чтоб этот клоун беглый,
Чтоб этот отставной пантагрюэль,
Понуро-бурый над бумагой белой,
Превозмогая тертьесортный хмель,

Увидел мир, как мышь кошачью морду,
В последнем, подмерзающем поту,
И подмигнул ему, как Фауст черту,
Когда разит палёным за версту.

Уже вполне поняв, что карта бита,
Его марьяж, что мертвому грильяж,
Он всё хрипит: «Лигейя, Серафита»,
И строки тлеют от перепродаж.

Но что-то в них (допустим, запятая)
Не поддается тлению, и вот,
В ночной эфир помехою влетая,
Шепнет ему: «Ты вечен, мой урод...»
 

Высказаться?