ЛИЛЯ ЭНДЕН (1911 - 1978) (c)

ИЗМЕННИКИ РОДИНЫ (роман).

+++

Прошел целый месяц мучительных, бесполезных хлопот. Николай днем дежурил у тюремных ворот, ночью - у постели больной матери.

Он ходил в обком партии, где работал отец, в надежде, что сослуживцы и друзья отца помогут, вмешаются в это несправедливое дело, но друзей там не оказалось, а из сослуживцев те, кто уцелел, с легким удивлением и глубоким убеждением говорили о том, что Сергей Александрович "оказался" врагом народа и старались поскорее отделаться от вражьего сына.

Он пробовал писать Верховному Прокурору республики - ответ получил уклончивый; написал на имя самого Сталина - ответа не удостоили...

Да он теперь и не надеялся на благополучный исход: он чувствовал, что перед ним встала стена, прошибить которую невозможно, а обходных путей он не знал.

Екатерина Павловна не вставала с постели. Почти каждый день повторялись страшные сердечные припадки. Она с часу на час ждала возвращения мужа; прислушивалась к каждому шороху. Иногда ее сознание начинало туманиться: обращаясь к сыну, она принимала его за Сергея Александровича, радовалась его освобождению. Потом она приходила в себя - и опять билась в припадке.

-... Сегодня ночью эшелон на север отправляют: вероятно, и вашего папашу отправят - сходите на вокзал, может быть, увидите его хоть издали...

Это сказал Николаю тюремный надзиратель, добродушный старик с седыми усами.

- Только начальникам не говорите, что я вам про это сказал! - добавил он.

Как только стемнело, Николай отправился на вокзал. Он был не единственным, кто ожидал отправки заключенных: в разных углах вокзала виднелись лица, знакомые ему по площадке перед воротами Сабуровской тюрьмы.

Вечером ожидаемого поезда не было. После двенадцати часов всех, не имеющих транзитных билетов, попросили очистить вокзал.

Николай вышел на улицу. Было темно, моросил мелкий осенний дождь.

Он походил взад и вперед по переулку, постоял на вокзальном крыльце; его начал пробирать холод, пальто незаметно намокло, и он начал, чтоб согреться, мерять большими шагами привокзальные улицы, через каждые пятнадцать-двадцать минут возвращаясь к железнодорожной линии, чтобы посмотреть, нет ли там какого-нибудь нового поезда.

Подошли к станции, постояли несколько минут и пошли дальше три ночных пассажирских поезда, без остановки проследовало несколько товарных; осенняя темная и мокрая ночь тянулась без конца, а Венецкий все бродил.

Он промок, продрог, у него гудели ноги от непрерывной ходьбы, и в половине пятого утра он решил, что, вероятно, никакого поезда с заключенными не будет и собрался домой.

Вдруг навстречу ему по темной улице быстро проехали один за другим четыре крытых грузовика - те самые, которые в народе звались в трагическом тоне "черными воронами", а в комическом - "собачьими будками"...

Николай бегом бросился обратно, вслед за грузовиками.

На четвертом или пятом пути, довольно далеко от здания вокзала, стоял товарный поезд, оцепленный кругом милицией.

Несколько женщин, старик и девочка стояли у закрытого решеткой входа на перрон: это тоже были люди, имевшие родных среди заключенных; они стремились подойти ближе, но дальше решетки их не пустили.

Венецкому пришлось присоединиться к ним.

Грузовики подъехали почти вплотную к четырем открытым вагонам в середине поезда; по бокам стояли конвойные.

Из машин начали выгружаться люди с небольшими узлами или чемоданчиками; они проходили несколько шагов по земле и взбирались по приставленным лестницам в вагоны.

Заключенные!...

Провожающие закричали, замахали руками - многие узнали своих; железнодорожная милиция старалась заставить их замолчать, грозила штрафом.

Венецкий смотрел во все глаза на людей, перебиравшихся из машин в вагоны, но знакомой фигуры отца не было...

Впрочем, он не был в этом уверен: с того места, где он стоял, хорошо была видна переправа заключенных только из двух ближайших машин, а две дальние были загорожены; кроме того, эта погрузка производилась в пятый, шестой, седьмой и восьмой вагоны, а четыре крайних, самых дальних, были уже закрыты, и около них ходили часовые.

- Вот дурак! Прозевал, когда они первый раз приезжали! - ругал сам себя Николай.

Погрузка кончилась, машины уехали, вагоны были закрыты и к ним встала охрана.

Теснившиеся около решетки провожающие, которых собралось уже более ста человек, не расходились, несмотря на на все уговоры милиционеров и железнодорожников.

- Едут!... Опять едут!...

Грузовики подъехали к следующим пустым вагонам; эти вагоны были ближе, и видно было лучше, тем более, что начинался рассвет.

В этих грузовиках Сергея Александровича Венецкого тоже не оказалось.

Оставались непогруженными еще четыре товарных вагона и один пассажирский, очевидно, предназначенный сопровождавшему начальству.

Когда "черные вороны" приехали в последний раз, было уже светло.

Люди, один за другим, выходили из битком набитых машин, проходили несколько шагов по земле и лезли в вагоны.

Тут Николай увидел отца.

Он узнал даже не его самого, а его пальто, которое сам на днях передал ему в тюрьму; лица не было видно.

- Папа! - крикнул Николай во всю силу своего звучного голоса.

Сергей Александрович услыхал: он обернулся, увидел сына и на секунду остановился, но один из конвоиров бесцеремонно подтолкнул его в спину.

Третий вагон от начала!...

К поезду уже подогнали паровоз.

Николай быстрыми шагами пошел прочь от вокзала: он знал поблизости переезд и торопился туда.

На переезде он стал и облокотился на шлагбаум.

Ждать долго не пришлось: вскоре послышался гудок, и показался приближающийся поезд...

....Паровоз, зеленый пассажирский вагон и целый ряд грязно-красных теплушек... Тот самый... Он шел еще не очень быстро.

Здесь было только две линии рельсов, и поезд прошел около самого шлагбаума.

...Третий вагон...

Сквозь маленькое зарешеченное окошечко смотрело бледное, исхудавшее лицо Сергея Александровича.

Николай замахал рукой.

- ...Коля!... Не верь!... Это все неправда!...- сквозь стук колес донесся до него голос отца.

Вот о чем больше всего думал отец!... А сын и сам знал, что это неправда.

Он пошел домой.

На востоке поднималось солнце. Из черного репродуктора на высоком столбе послыщался бой московских часов, которые на один час отставали от Сабуровского времени; зетем полилась песня, звучная, бодрая, радостная, знакомая...

- "Широка страна моя родная!"...

Николай любил эту песню, которой начинался день советской страны. Его голос по высоте и тембру подходил к голосу исполнявшего ее артиста, и он всегда по утрам подпевал репродуктору:

"Я другой такой страны не знаю,

Где так вольно дышит человек!"...

Почему же теперь ему стало так тяжело дышать? Почему прекрасные, родные слова любимой песни вдруг зазвучали ложью?...

+++

Вернувшись домой, Николай Венецкий застал там управдома, который принес распоряжение немедленно освободить квартиру, в которой они жили более десяти лет; на нее уже был выдан ордер семье какого-то нового начальника.

- Моя мать больна! - доказывал Николай. - Куда же она пойдет, если она не встает с постели?

- Мы ничего не знаем!

Раньше Венецкий всегда смеялся над этой фразой, которую многие не слишком умные люди произносили торжественно, будто гордясь, что они ничего не знают - теперь эта глупая фраза встречала его всюду, куда бы он не обращался, и он ее возненавидел от всей души.

После того, как рухнули надежды на оправдание и освобождение Сергея Александровича, Екатерине Павловне стало еще гораздо хуже, и ее положили в больницу.

Николай поселился зайцем у одного из своих школьных товарищей и навлек на него штраф в тридцать рублей.

В прописке, хотя бы временной, ему отказали, срок его отпуска давно кончился; на письмо, посланное им в Белоярск с сообщением о задержке, не было никакого ответа.

Он хотел взять мать с собой в Белоярск, но пока она в таком тяжелом состоянии, он не мог уехать и жил между небом и землей.

Оштрафованный товарищ сделал прозрачный намек о возможности второго штрафа, и Николай стал ночевать в сарае, где были свалены вещи. Сарай этот тоже уже не раз предлагалось освободить.

Знакомые, которые были такими любезными и гостеприимными до того, как Сергей Александрович был объявлен врагом народа, теперь очень тяготились, если его сын просил приюта хотя бы на одну ночь, и он предпочитал замерзать в сарае, чем просить этого приюта.

Наконец, появилась надежда: больной стало значительно лучше.

Утром следующего дня Николай шел в больницу и строил про себя планы отъезда из опротивевшего ему Сабурова.

Пожилая медсестра, уже знавшая всю их историю, вышла к нему навстречу и знаком отозвала его в сторону; лицо ее было сурово и печально.

- Придется вам прямо всю правду сказать! - проговорила она. - Вы - мужчина, должны держать себя в руках...

- Что случилось? Маме опять хуже стало?

- Она ночью скончалась.

+++

Наспех хоронил Николай Венецкий свою горячо любимую мать, наспех продал за четверть цены часть вещей; остальное пришлось бросить. С собой он взял только два чемодана, куда уложил вещи и книги, особенно дорогие, как память.

Вскоре он уже сходил с поезда на станции Белоярск. На работе его встретили с удивлением: большинство считало, что он совсем уволился; на его месте работал другой человек.

Директор, узнав, что беглец появился, поспешно вызвал его к себе.

Пожилой полный человек сидел в большом кресле, на самом краешке, нервно шевелил руками, вертел карандаш и, по всей видимости, чувствовал себя очень неловко.

- Вот вы приехали... - начал он нерешительно. - Вам ведь отпуск только на две недели давали... А вы...

- Я знаю!.. Я виноват, Петр Васильевич! - заговорил Венецкий. - Я не мог приехать раньше: я хотел привезти мать, но она заболела, лежала в больнице...

- Вы ее привезли сюда? - в голосе Петра Васильевича прозвучало что-то вроде испуга.

- Она умерла.

Директор вздохнул с облегчением.

- Так вы приехали один?.. Это хорошо... Видите ли, есть обстоятельства... Вам уже у нас не придется работать...

Николай вскочил.

- Но почему же?.. Я не мог приехать раньше!... Поймите!...

- Я понимаю!.. Ваше положение трудное, но я ничем не могу помочь... Мы, конечно, могли бы придраться к прогулу и уволить вас... Но зачем же так делать? Тем более, что дело-то вовсе не в прогуле... Лучше всего, подавайте заявление по собственному желанию... Я вам советую...

Бесцветные глаза директора смотрели на молодого инженера почти умоляюще; Венецкий начал понимать.

- Значит, вы боитесь?

Но Петр Васильевич поспешно прервал его.

- Я же вам помочь хочу!... Конечно, дети за родителей не отвечают, и все такое... Но мне дали указание, чтоб вы у нас не работали...

- Вот оно что!...

Ну, и длинные руки у товарища Кирюхина и компании. Венецкий тут же, на директорском столе, написал заявление; кроме заголовка и подписи, в нем было только три слова:

"Прошу меня уволить".

Прибавлять какие-нибудь объяснения он счел излишним. Ему в тот же день выдали полный расчет.

+++

Получив расчет, Николай пришел в свою казенную квартиру, которую ему уже и здесь предложили освободить, сел и задумался.

Рука его почти бессознательно раскрыла привезенный им с собой том Лермонтова, тот самый, где на полях "Измаил-бея" рукой его матери были написаны слова:"он в тюрьме", немного отступя "Обыск", еще отступя "Ничего не знаю"...

Слова эти почти наползали на лермонтовские строки

"По мне отчизна наша там,

Где любят нас, где верят нам!..."

... На его отчизне ему больше не верят, его больше не любят!...

Когда Николай Венецкий был сыном видного партийного работника, его жизнь шла прямо вперед, без сучка и задоринки, как хорошо налаженный механизм...

Единственные неприятности, которые у него были, происходили от его неудачной женитьбы, а в остальном...

После окончания школы перед ним без скрипа распахнулись двери московского вуза, в который безнадежно мечтали попасть многие его сверстники, но для них места не хватило, хотя они не хуже его сдали экзамены...

Он получал стипендию, хотя особенно в ней не нуждался, его повсюду выбирали и выдвигали, ему предоставили широкий выбор места работы, и в далекий Белоярск он поехал добровольно; на работе его тоже выдвигали, премировали, считали ударником, стахановцем...

И он привык быть в числе первых и лучших и считал, что это в порядке вещей: он способный, дельный и честный человек, хорошо работает, и его за это ценят, любят, хвалят и премируют....

Теперь он тоже может хорошо работать, не хуже, чем в прошлом году, даже лучше, потому что у него больше опыта, но тем не менее ему указали на дверь, в виде особого снисхождения уволив "по собственному желанию".

Он сын врага народа, сын вредителя!...

Раньше в обиходном русском языке и слов-то таких не было! Были просто враги, или лично чьи-нибудь враги, были просто вредные люди...

В новое издание энциклопедического словаря русского языка, вероятно, будут включены эти два новых слова, при звуке которых люди испуганно оглядываются и замолкают...

..."Отчизна наша там,

Где любят нас, где верят нам!"...

Где ты, отчизна? Почему ты перестала любить и верить?!...

+++

Несколько дней безработный инженер Николай Сергеевич Венецкий занимался в Белоярске, как недавно в Сабурове, распродажей за четверть цены своего имущества.

Однажды, в холодный зимний день, он зашел на вокзал. Он походил по залу, прочел расписание поездов, цены на билеты, правила движения, потом купил в привокзальном киоске газету, сел и развернул ее.

На задней странице оказалось объявление:

" Тресту "Днепропромстрой" требуются инженеры и техники-строители для работ на периферии. Обращаться: город Днепровск, Советская 72, трест Днепропромстрой, отдел кадров."

Венецкий встал, подошел к предварительной кассе и взял билет в город Днепровск, на противоположный конец Советского Союза.

В Днепровске не стали допытываться причины его приезда и сразу предложили работу на начинающемся строительстве льнокомбината в Липне.

Николай согласился сразу: Липня так Липня! - это название не говорило ему ровно ничего, а куда-то надо было деваться.

- Вы едете в Липню? - полюбопытствовал какой-то молодой человек из числа сотрудников треста. - Зачем вы согласились ехать в такую дыру? Можно же устроиться здесь, в Днепровске.

Венецкий ничего не ответил.

Оформляя документы, начальник отдела кадров дал ему для заполнения небольшую анкету.

Николай стал привычно вписывать в знакомые графы знакомые слова: имя, отчество, фамилия, год рождения, образование...

Вдруг его рука с пером замерла в воздухе. "Партийность"!...

Раньше он всегда с гордостью писал в этой графе "член ВЛКСМ" и надеялся, что вскоре с еще большей гордостью напишет "член ВКП-б"... Комсомольский билет, снятый с учета в Белоярске, был у него в кармане... Но комсомольский возраст у него уже кончился...

Он минуту помедлили, потом обмакнул перо в чернила и первый раз в жизни, четким почерком, гораздо более четким, чем все остальное, написал в этой графе непривычное слово:

"Беспартийный".

+++

- И ты так ничего и не узнал про отца? - спросила Лена, когда Николай закончил свой рассказ.

- Перед самой войной узнал. Я писал запросы несколько раз и не получал никакого ответа... А тут уже в сорок первом написал на авось, и мне прислали сообщение, что он умер от туберкулеза... Откуда у него взялся туберкулез?... Может быть, просто убили...

Оба помолчали. Потом Лена задала еще один вопрос:

- А как же Валентина? Знала она про все это?

- Валентина?.. Что ты!... Она и понятия не имела... Мы с ней тогда были в разводе...

- Разве ты с ней разводился?

- Ну, надо и это рассказывать со всеми подробностями! - усмехнулся Николай. - Мы с ней поженились в Москве, в институте; я тогда был на последнем курсе, а она только на первом... Когда меня назначили в Белоярск, она бросила учиться и поехала со мной... Миша родился в Белоярске... Ну, а потом... мы с ней рассорились..

- Из-за ревности?

- Ну, да, в основном, конечно, из-за ревности... Да, вообще, разные мы с ней были люди, плохо понимали друг друга... Она тогда уехала в Москву, поселилась у тетки, хотела опять поступить учиться, но ее не приняли, потому что она слишком много пропустила... Тогда она пошла работать продавщицей; прописали ее на шесть месяцев, а потом отказали продлить прописку, и пришлось ей из Москвы уехать... Она и приехала опять ко мне, только уже не в Белоярск, а в Липню. Ей я сказал только, что мои отец и мать умерли... Если бы она узнала правду, она бы от меня сбежала за тридевять земель!... - добавил он насмешливо. - Я рад был, что ее в то время со мной не было: мне и так было достаточно тяжело!

- А ты думаешь, что она еще добавила бы тяжести? - спросила Лена.

- Да, безусловно! Она не из тех людей, которые моугт помочь в трудную минуту.

Он опять помолчал, потом сказал:

- Вот тебя мне тогда, действительно, не хватало!

Робкая ласка слышалась в его голосе, глаза сияли теплым светом; Лена рассмеялась.

- Да, пожалуй, тогда мой опыт был бы тебе полезен!... Мы, церковники, всю жизнь были вне закона, мы были к этому привычны... А вам, которые жили в почете, которые верили в непогрешимую справедливость советской власти - вам, конечно, было еще тяжелей!.. Жаль, что мы тогда еще знакомы не были!... А знаешь что, господин бургомистр, нам с тобой сегодня спать не придется: уже утро!...

В этот же день начались восстановительные работы в Воскресенской церкви.

(продолжение следует...)

Высказаться?