ЛИЛЯ ЭНДЕН (1911 - 1978) (c)

ИЗМЕННИКИ РОДИНЫ (роман).

- Лена!... Ну вот, еще выдумала!... Сегодня все умеют!.. Пойдем!... Ты меня обидишь, если не пойдешь!...

Она посмотрела ему в глаза, потом засмеялась и махнула рукой.

- Ну, идем, если тебе охота таскать такой куль с мукой, как я!... Только, если ноги тебе оттопчу - не обижайся!

Лена, в самом деле, танцами совершенно не интересовалась и, за исключением нескольких шуточных попыток в техникуме, никогда не танцевала; но на куль с мукой она совсем не походила: она была легкая, сильная, с прекрасным чувством ритма и "таскать" ее совсем не надо было.

Окружающие видели, что Венецкий танцует с "собственной женой" и, конечно, не подозревали, как дороги ему были эти минуты, когда он имел право обнять стройный стан любимой, сжать ее руку... Ведь дома он никогда себе этого не позволял...

Красивым перебором гармони Виктор закончил вальс.

- Зачем же ты говорила, что не умеешь? Ведь это неправда! - тихо проговорил Николай, все еще сжиамя пальцы Лены в своих; ему жаль было их выпустить...

- Что вы тут шепчетесь? Дома не управились налюбезничаться? - раздался около них насмешливый голос Маруси. - Аленушка! Идем петь!... Да и бургомистра своего тащи - у него голос хороший, а ревновать его сейчас некому...

Маруся намекала на довоенное прошлое, когда она завербовала молодого льнокомбинатского инженера в свои самодеятельные кружки; но тут приехала Валентина Федоровна и так ревновала, горевала и скандалила, что ему пришлось отказаться.

Спели несколько песен.

Николай тоже стоял с хором и пел, и все это время счастливо улыбался, прислушиваясь к милому его сердцу, звучному альту, который он различил бы среди всех голосов мира.

После песен опять начались танцы.

Командовал балом Эрвин. Дамой своей он выбрал Марусю и не отходил от нее в течение всего вечера. С ней он танцевал все танцы, а когда она отходила и становилась в хор, он садился напротив и не спускал с нее восторженного влюбленного взгляда, и видел ответный сияющий взгляд, и знал, что эти русские песни Маруся поет для него, хотя он и плохо их понимает...

Танцевали те же тпнцы, что и довоенное время, кроме одного, на котором особенно настаивал Эрвин.

Он называл этот танец - кадриль, но эта немецкая кадриль ничуть не похожа была на то, что называли этим словом в Липне.

Еще накануне, во время разработки программы вечера, Эрвин был очень удивлен, что Виктор, игравший на гармони бесчисленное множество танцев и песен, не умеет играть ничего подходящего для этого танца, который состоял в том, что пары без конца расходились и вновь сходились. Эрвин попробовал было напеть липнинскому гармонисту какие-то немецкие мотивы, но Витька был слишком ленив, чтоб их разучивать; тогда Эрвин сказал, что можно сыграть какой-нибудь марш повеселее.

Распорядители вечера попробовали одно, другое и, в конце концов, остановили свой выбор на... "Москве Майской"!...

Эрвину этот мотив страшно понравился, он пожелал узнать слова песни и их значение, и Маруся полностью спела ему "Роте Москау", сопровождая довольно точным переводом, а затем напечатала для него русский текст латинскими буквами.

И танцевали липнинские граждане немецкую кадриль под слишком хорошо всем знакомый, глубоко русский мотив:"Кипучая, могучая, никем не победимая"... И неплохо получалось...

Лену на этот прогулочный танец неожиданно пригласил зондерфюрер Шварц, до сих пор сидевший в стороне.

Николай, оставшийся без дамы, поглядел вокруг себя и подошел к Клавдии Ивановне.

- Давайте, пойдем с вами!

- Чего же вы молоденьких не приглашаете? - рассмеялась машинистка. - Или жены боитесь? Вы же говорили, что она вас не ревнует?... Ну, идемте, что же делать... Я, кстати, в молодости такую кадриль танцевала - тогда модно было...

- Поглядите на первую пару! - сказала Клавдия Ивановна, когда они с Венецким включились в общий ритм танца. - Новый зондерфюрер в нашу Марусю влюбился, ни на шаг не отходит... Да и он ей, видно, нравится... Что ж, молодые...

В то же самое время Виктор, механически перебирая клапаны гармони, повернулся к присевшему с ним рядом Володе и сказал, указывая глазами на ту же первую пару:

- А видно теперь Андрюшке Новикову будет полная отставка!

- Андрюшке Новикову? А где он? - встрепенулся Володя.

- Кто его знает? Он из плена по дороге бежал, еще не доходя Липни... Вероятно, где-нибудь в деревне... Но Маруся-то была его любовь... А теперь ему до нее не дотянуться - это точно!...

В промежутках между танцами пленные спели несколько украинских песен, потом пели немцы - запевал неугомонный Эрвин; зетем опять пел липнинский хор, и опять танцевали.

- Эх, руки устали! - потянулся Виктор. - А ногами поработать хочется!... Поиграй-ка ты теперь!..

И он передал гармонь своему непосредственному начальнику, Ивану Вышняченко.

Освободившись от гармони, Виктор подхватил хорошенькую Зиночку Тимченкову и пустился в пляс, не жалея новеньких сапожек; а с противоположной стороны зала на них жгучей ненавистью сверкнули глаза Александры Степченковой.

Когда все уже немного устали от танцев и пенья, с неожиданным успехом выступил часовых дел мастер Иван Иванович Соколов.

Этот человек, небольшого роста и самой неприметной наружности, появился в Липне неизвестно откуда. Он пришел к бургомистру с просьбой помочь ему, рассказал, что бежал из плена, что он москвич, и в этих краях у него нет ни родных, ни знакомых, что без документов его могут забрать в лагерь - и Венецкий сделал этого человека липнинским гражданином.

Получив документ, Соколов взял патент на ремонт часов, примусов, швейных машин, велосипедов и прочей мелкой механизации.

Этот незаметный человек оказался замечательным исполнителем юмористических рассказов и анекдотов; весь зал хохотал так, как, вероятно, никто из присутствующих не смеялся с самого начала войны. В перерывах между танцами и песнями его вызывали целых четыре раза.

Особенно всем понравились армянские анекдоты, сопровождаемые песенкой:

Гулиджан, Гулиджан!

Не ходь моя лавка!

Ты торгуешь баклажан,

Разным сортом травка...

Так и осталось после этого вечера за часовым мастером прозвище "Гулиждан"...

В конце бала к Венецкому неожиданно подошла разряженная, раскрасневшаяся от танцев Фруза Катковская:

- Сергеич! Давайте мы с вами помиримся!

- Помиримся? - переспросил бургомистр. - А разве мы с вами ссорились?

- Ну, да! Вы же меня ругали тогда за хлеб, ну, и правильно ругали, и вообще вы меня чего-то невзлюбили, а ведь я - баба неплохая!...

И, увидев, что Венецкий смеется, продолжала:

- Это все дело прошлое!... А теперь - давайте станцуем!

Николай расхохотался и пошел с ней танцевать в знак примирения. Сегодня в его глазах все были хорошие, добрые и симпатичные люди, даже Фрузка, которую он вообще-то недолюбливал, но в этот праздничный вечер он был согласен, что она "неплохая баба".

+++

Праздник закончился около трех часов ночи. Сигналом к концу послужил отъезд немецких гостей, которые уехали на машине, чтобы к утру уже быть на месте своей службы.

Местные гости расходились во все стороны большими шумными толпами.

Последними вышли из здания комендатуры хозяин города и та, которую народ называл его женой.

Свет в зале Венецкий выключил своей рукой, а когда они с Леной вышли на улицу, погасли окошки и на втором этаже, где жили коменданты.

Ночь была тихая, морозная; круглая луна сияла посередине безоблачного звездного неба и щедро заливала своим светом засыпанную снегом Липню.

Ветви огромных, старых лип, на одной из которых в недалеком прошлом казнили шеф-полицая, были покрыты инеем, и этот иней ярко искрился и переливался в лучах лунного света.

Николай и Лена медленно шли рядом, любуясь чудесной ночью.

Никогда еще они не чувствовали себя такими близкими; нивидимые стены между ними рушились одна за другой;первая стена отчуждения растаяла в ту бессонную ночь, когда они в темной комнате, при свете печурки рассказали друг другу все то, о чем никому не рассказывали; вторая преграда рассыпалась, когда он, неверующий, выросший в неверующей семье, пришел в ее церковь, на ее клирос...

А сегодня рухнула еще одна преграда, когда никогда не танцевавшая Лена не отказала в этом любимому человеку...

Темной ночью, накануне войны, пробился маленький, робкий росток, за полгода больших испытаний он вырос, зазеленел, расцвел пышным цветом, имя которому - любовь...

Неожиданно далекий странный звук нарушил торжественную тишину прекрасной зимней ночи...

- Что это? Автоматная очередь?...

Венецкий остановился и прислушался...

Звук повторился; затем послышалось несколько хлопков, напоминающих отдаленные винтовочные выстрелы.

Кто мог стрелять? Полицаи? Винтовки у них были, но автоматов не было. Кроме того, они все до одного были на вечере, и все, кроме двух, оставшихся дежурить, пошли по домам без всякого оружия...

Немцы?... Но гости на глазах у всеxyихали в противоположную сторону, а своих немцев в Липне было только трое, и все они были дома и уже спали....

Скорее всего, стреляли какие-нибудь проезжие немцы...

Все затихло. Луна продолжала сиять, снег искрился и скрипел под ногами...

Фронт был где-то далеко, далеко...

Ночь была тиха.

+++

ГЛАВА 15. КОРЕННОЙ ПЕТЕРБУРЖЕЦ.

Утром шестнадцатого января, после ясной тихой ночи, подул сильный ветер и поднялась метель.

Еще полные вчерашних впечатлений от новогоднего вечера, шли в это утро на работу жители маленького оккупированного городка. Еще в ушах звучали вчерашние мелодии - немецкая кадриль под "Москву Майскую...", и комическая песенка часового мастера "Гулиджан, Гулиджан, ходь не моя лавка..."

Но в чем дело?

Люди, которые шли в здание комендатуры на свою обычную работу, невольно остановились...

Во дворе стояло четверо саней , запряженных деревенскими лошадками; Конрад и два незнакомых немецких солдата под наблюдением Раудера выносили из дома вещи и укладывали в сани.

Раудер нервничал, все время что-то громко кричал своим немцам, и на вопрос бургомистра, что случилось - только отмахнулся.

Венецкий задал этот же вопрос Конраду.

- Уезжаем! - небрежно бросил на ходу переводчик.

- Куда? Почему? Кто уезжает?

- Все уезжают!...

Больше от Конрада ничего не удалось добиться.

В дверях показался Эрвин в шинели и в фуражке.

Он сразу же подошел к русским служащим, которые кучкой стояли во дворе и с недоумением смотрели на эти поспешные сборы, и начал на двух языках объяснять, что ими получен бефель о немедленном отъезде, а в Липню должны придти фронтовые части...

- Фронтовые? Разве фронт близко?... А куда же вы?... А нам как теперь работать?...

Но Эрвин увидел неподвижно стоящую в стороне Марусю и поспешил к ней.

- Мария, я вернусь в Липню! - сказал он тихо. - Сейчас я не могу не ехать - приказ!... Но я вернусь обязательно, чего бы это мне ни стоило...

Он говорил по-немецки, говорил много таких слов, которые ей были совершенно незнакомы, но она все поняла без исключения...

Хромая, опираясь на костыль, приковылял и сел в сани шеф-агроном Старков; он жил при комендатуре, и его, единственного из русских, немцы забирали с собой.

Вышел с небольшим чемоданом в руках Шварц; лицо его было хмуро.

Увидав своих русских сотрудников, он улыбнулся, пожал всем руки на прощанье и неуверенным тоном сказал, что не надо беспокоиться, что Крайсландвирт уезжает, временно здесь будет другая комендатура, и все будет хорошо.

Но по лицу его было видно, что ему очень досадно бросать и работу, которая только-только вошла в колею, и Липню, к которой он уже привык, и липнинцев, которые к нему привыкли и уже считали своим человеком.

Он сел в сани и уткнул лицо в поднятый воротник, стараясь закрыться от ветра и мелкого, колючего снега.

Одни за другими сани выехали на улицу.

Эрвин продолжал стоять около Маруси, не выпуская ее руки, и все обещал непременно вернуться в Липню, и только, когда Раудер резко окликнул его, побежал вдогонку и вскочил в задние сани на ходу.

Через несколько минут весь обоз скрылся, потонув в густой метели.

Представители оккупационной власти уехали из оккупированного города.

В течение трех месяцев эти люди приводили в порядок жизнь городка, разоренного тремя фронтами, их уже знали, к ним привыкли, им доверяли...

И вдруг такой неожиданный отъезд, похожий на бегство.

Немцы уехали, но их русские помощники остались, и остались в самом нелепом положении...

Бургомистр медленно пошел в дом, за ним последовали все остальные.

В Крайсландвиртовской канцелярии был разгром: видимо, отъезжающие искали здесь какие-то документы.

- Николай Сергеич! Я домой схожу, а то боюсь, как бы там чего не случилось? - обратилась к Венецкому Клавдия Ивановна.

Бургомистр молча кивнул головой.

- А мне можно? - спросила Таня. - Я после обеда приду...

- И я домой схожу, Сергеич! - сказал агроном Ваня Корбанков.

Венецкий никого не задерживал.

Лена, не умевшая сидеть без дела, принялась собирать и разбирать разбросанные документы; Маруся села за стол, сложила руки и сидела молча неподвижно.

Вскоре в здании комендатуры они остались втроем, остальные разошлись.

- Лена! - проговорил Венецкий. - Побудь здесь, пожалуйста, пока я приду: я схожу на мельницу, на электростанцию, вообще всюду пройду - мне надо знать, что в городе делается...

Он ушел, чувствуя, что оборвалась какая-то невидимая связь, на которой держалось всеобщее спокойствие, что все, с трудом созданное, висит на волоске и вот-вот оборвется, и тогда начнется полная анархия...

В здании средней школы, на которой красовались три вывески:"Ортскоммандатур", "Крайсвиртшафт" и "Городское управление", остались только верные подружки Лена Соловьева и Маруся Макова.

Лена, которая всегда в таких случаях старалась чем-нибудь заняться, педантично сортировала брошенные документы; Маруся ни к чему пальцем не притронулась и сидела, задумавшись.

- А ведь Пузенчиха-то сегодня даже не показалась! Видно, еще дома что-нибудь пронюхала! - прервала она, наконец, молчание.

- Остальные тоже постарались смотаться! - отозвалась Лена. - Каждый считает, что в такое неопределенное время лучше находиться у себя дома, чем в комендатуре без комендантов.

- Может быть, и нам с тобой лучше уйти?

- Николай попросил меня подождать его здесь, и я подожду, а ты как хочешь, - твердо сказала Лена.

- Ну, и я с тобой. Пропадать, так вместе!...

Они помолчали.

Маруся подняла с полу немецкую газету , достала словарь и принялась разбирать.

- Ничего не понимаю, почему они всполошились? - проговорила она наконец. - Вот позавчерашняя газета - черным по белому: фронт около Москвы.... Тут про бои под Можайском... Не может же за один день фронт сюда перескочить!... И все было тихо, ни стрельбы, ни бомбежек...

- Посмотрим - увидим!...

- А ну тебя, поповна!... Будто я не понимаю, что ты только передо мной храбришься, а у самой на сердце кошки скрeбут...

+++

Венецкий шел по заснеженным улицам, которые в этот день были особенно пусты, хотя метель стихла. Беспокойство носилось в воздухе. Несколько раз ему навстречу из дверей и калиток выглядывали настороженные, встревоженные лица, и опять пряталаись за дверями и калитками.

Около второго угла его нагнал Володя Белкин.

- Сергеич! Что же теперь делать будем?... Коменданты-то наши уехали...

Венецкий остановился и сурово сказал:

- Коменданты уехали, так и вы все за ними врассыпную? Прежде всего нужно порядок сохранить, независимо от того, здесь коменданты или нет... Идем со мной...

- Куда?

- Пойдем на мельницу, на пекарню... Всюду пойдем, куда надо будет... А то, из-за того, что трем немцам вздумалось уехать из Липни, решили, что весь свет перевернулся...

Володя недоверчиво поглядывал на бургомистра, внимательно прислушивался к его голосу и никак не мого понять, на самом деле тот совершенно спокоен или притворяется?... - Венецкий улыбался, лицо его было непроницаемо, голос ровен и звучен, как всегда, даже, пожалуй, чуть звучнее обычного...

И Володя, который не видел, как всего полчаса тому назад этот самый бургомистр, Николай Сергеевич Венецкий, не смог, да и не пробовал удержать на месте разбегавшихся по домам служащих комендатуры, вздохнул с облегчением:

- Значит, все это выдумки, Сергеич! - сказал он. - А к нам сегодня ни свет ни заря соседка прибежала и говорит: красные пришли!...

- Красные пришли? А ты географию учил когда-нибудь? Вчера красные были около Москвы, а сегодня оказались в Липне? Сразу, без боев, без бомбежек, без единого выстрела - взяли и пришли?... Разве так бывает?

Володя смутился.

- Да нет, конечно, это просто так, врут люди... А моя мать в меня вцепилась: не пущу, говорит, в комендатуру!... Вас все ругала, что вы меня уговорили пойти в полицаи... Говорит: теперь тебя красные расстреляют!... Зачем лез в полицаи?...

Разговаривая, они подошли в мельнице.

Обычной очереди из возов помольщиков сегодня здесь не было. Только у входа толпились человек двенадцать каких-то баб и о чем-то шумно спорили с мельником.

(продолжение следует...)

Высказаться?