спичечный гудит коробок. видимо, там прячется жук. следствие ведёт колобок по тропинке ложных наук, по пути неверных идей, по шоссе любовных утех. он ушёл от разных людей - думаешь, ты лучше их всех?
В апреле и ноябре меж перекрестьями рам пасутся ситцевые малосольные звезды. В иные сезоны их заслоняет листва – а может быть, просто именно в апреле и ноябре – посещают бессонницы, бессовестные, смертельные, как сулема или ядовитый кустарник-сумах. Часами я маюсь на подоконнике, окосев, остываю скулой к стеклу. Мусолю по-мусульмански бессмысленно и тоскливо неточную цитату из “Тысячи и одной ночи”, “…И я увидел звезды, подобные твердостоящей герани….”
- Люблю я тебя – потому и объясняю. Такого занудства ни от кого не потерпел бы! Если у человека внутри этого дела нет, ты хоть бочку выпей - ничего не появится. Не все на это дело годятся. Сколько раз бывало, и вино хорошее, и хлеб-соль на столе, а встал из-за стола, и ясно - зря вино перевёл, и время зря потерял. А другой раз, с хорошим человеком, просто в пути... на ходу... по стакану - и весь день разноцветным станет. А ты говоришь, колешься! Такое это дело - это, брат, не вколешь...
А он молился духам леса. Огню молился, живущему в камине. Огонь и выручил его. Зажег он головни и выкинул наружу. И только дым с огнем прогнал волков. Но ненадолго, впрочем. Они опять вернулись. И приходили каждый день. Наверно пах он слишком вкусно. А может, просто беззащитно.
В архитектуре вывертов и кренов, блестящие оскалы ситроэнов сверкали габаритными огнями, в тумане, как глаза сиамских кошек. И арка Мира с четырьмя конями нам отворяла ночи слепоту...
Но уж бог весть, что с тобою, в головке-т твоей лобастой происходило, какие такие смещения-изменения-уплотнения-помутнения громоздились в ней. Только ты в каждое увольнение стал, как бы нарочно, В НАРОД уходить, и меня с собой брал, — как дурака, как младшенького; как особое привлекалово…
И мне вот это как раз стало ПОДЛИННО интересно, да! А ведь знамо дело, Феденька, о подлинно интересном-то всяк человек промолчит, не скажет, засмущается, — уж не ведаю я, кого, уж бог весть кого, — может быть, и своей судьбы; может, кого и еще повыше… Или побоится кого пониже развеселить?.. А только ведь ни-за-что не выронит, что истинно-то душу ему бередит, чем он под одеялом, с головою укрывшись-то, дышит-то.
Лифт не работал. Капитан Копилка несколько раз упорно, словно бы на врага, нажимал на кнопку вызова, а Бармалеева стояла рядом и тупо смотрела, как дергается казенное клеймо на его обтянутых кальсонами ягодицах. Она подумала, что и как зомби он еще ничего себе, спортивный, и ягодицы у него бравые, можно сказать, геройские…
Капитан Копилка и сам, как непослушная кнопка, светился красноватым отсветом гнева.
А что же Россия? Ее пример, как будто, опровергает эту закономерность. 17 — 18 века — время создания великой Российской империи… Пьер Шоню объясняет этот феномен так. Во-первых, это эпоха, когда закладывались основы грядущих КОЛОНИАЛЬНЫХ империй, смысл существования которых был в экономической эксплуатации «чуждых» народов и территорий. Присоединяя Сибирь и Дальний Восток, Россия делала примерно то же, что европейцы в Африке и Азии, вот только она не сумела эффективно этим богатством воспользоваться… Во-вторых, закрепощение крестьян (конец 16 века) вывел громадное большинство населения России из состояния «граждан», а реформы Петра закрепили это расслоение и на уровне культуры. В России получилось два народа. 2 млн. относительно европеизированных и привилегированных «граждан» дворян и купцов (ими-то и могла так эффективно управлять Екатерина) – и десятки миллионов крепостных крестьян, которые «в законе мертвы» (Радищев) и государство для них ограничивается вотчиной их помещика.
Говоря простым языком, русская интеллигенция “идейна” и “беспочвенна”. Это ее исчерпывающие определения. Они не вымышлены, а взяты из языка жизни: первое, положительное, подслушано у друзей, второе, отрицательное, у врагов (Страхов). Постараемся раскрыть их смысл.
Собственно, в писатели вообще идут сексуально неудовлетворенные люди. Неудовлетворенные собой как правило. А потом подушечки пальцев в мозолях от клавиатуры. Причем было уже поздно!!! Но про любовь надо и хочется. Поэтому обязательно "широкие бедра" и "пышная грудь", или "пышные бедра" и "упругая грудь". Или "стройные бедра" и "внушительная грудь". Кому как нравится. Еще про героиню надо написать "у нее были длинные волосы и большие глаза", достаточно. Потом они с героем "предаются утехам". Удивительно, но факт: никогда я еще не видел НГ, который написал бы "Он ебал ее раком, представляя Альсинтру Воительницу Песчуха, но любил-то ее! Прчем любл рком!!" Отсюда вывод: НГ -- существа нежные, романтичные и достойные высокой похвалы в наш век анального секса.
А он с колен таким же высоким тоном и куда-то вверх (а там уже луна и жестяная воронища на проводе сидит): “Частицы мы всеобщего, и все не хуже и не лучше. В равновесье путь Дао выбирает, а не мы. Hе я даю тому или другому, а жизнь - через меня..." - и в это время, ей-богу, осветился он огнем, и стало тяжко мне, и зазвенели сто десять киловольт над головой, взлетела птица, и с тех пор иначе я жить решил... Hазавтра же купил для Коли рукавицы, телогрейку - свою он пропил где-то и... но тут событья накатили, как нарочно: как будто кто держал их в кулаке, и вдруг разжал кулак, и поскакали горошины...
но как-то совсем желтолиц, как свечка в подвальчике низком, с кис-кискою, словно артист, он странно сказал о Дзержинском: "Короткую песню - споёшь, короткую быль - угадаешь, короткую байку - соврёшь, короткую боль - прорыдаешь... Вся жизнь - как синица в руках, и только за розовым фоном Его не оплакать никак - ни дождиком, ни патефоном..."
В поисках пьяницы ухожу из спящего города на заре, Ангел-телохранитель, прощаясь, мягче, чем хлебный мякиш. Свет неземной, словно все части света распахнуты настежь. Привкус кагора. И все тротуары ведут в Назарет. Так уже было в Угличе, и на Урале, и на Угре. И вот теперь в Калуге. Боже, о чем ты плачешь: Нимб золотой, и запястья в крови, и пустая купель в серебре…
Выхватывает свет движенье запятых, как будто мертвых птиц - зеленых, золотых, подхваченных водой, отпущенных домой, плывущих вслед за мной в последний путь ночной.
Друзья, мои слова сгорают на ветру, как на войне жилье и горло на пиру. Я глух и нем, как лист, оставленный волной, поэтому, гроза, не говори со мной.
Скажете мне, что мужик с каской на голове - зрелище менее интересное, нежели проникающие друг в друга голые особи на экране телевизора – и я вас тут же опровергну: все знают, чем заканчиваются порнофильмы, но никто не рискнет предположить, к какому финалу движется сценарий в голове члена экипажа, пустившегося в автономное плавание. За развитием событий нужен глаз да глаз, чтобы вовремя предотвратить переход от душевной скорби к физической активности.
Ласковые маlчики полны аллюзий, реминисценций и цитаций. Они обладают бархатными глазами. Глаза многоресничны и влажны. Маlчики тычутся ими в мой пупок и оставляют мокрые следы. Это ключ к разгадке тайны жизни и смерти. Они по очереди заглядывают мне во внутрь и шепчут мантры. Такая любовь похожа на медитацию. С ними можно курить и ругаться. Им можно кончить прямо в глаза.
А помнишь, под вечер варили варенье Из вишен – густое, с багровым оттенком, Оно набухало, проклюнувшись пеной, Стекало неспешно слюною по стенкам Кастрюли, что стала немного тотемной, Немного важнее, чем грядок шеренги И красно-вишневого солнца сниженье...
– Послушайте, – наконец-то очнулась я, – вы обознались. Это какое-то недоразумение. Мы с вами незнакомы. Он чуть повернул голову в мою сторону, по-прежнему глядя прямо перед собой. По-видимому, мои слова с трудом доходили до его сознания. Вдруг лицо его исказилось гримасой: – Простите... – прошептал он. Резко встал и, повторив: – Простите, – зашагал прочь.
Шум моря сниться нам - пешим. По кандалам мозолей на ладонях узнаешь нас. Средь спящих ищи того, кто спит с открытыми глазами, средь остальных - молящихся, тех, кто не пустил корней, чей ствол был срублен, из чьих ветвей весло, из тела парус, тех, кто из земли вернется в море…