Огромный дом.Наверняка Из жёлтого известняка. Холодный.Мрачный.Нелюдимый. Но жили в нём не три сестры - Орда безродной детворы - Куст купины неопалимой.
откусывая сумрачно по пол- крыла себе с запекшеюся коркой крови, последним сердцем богомол пружинистую кормит плодожорку, а та знамёнами ничтожного из зол укрыла взгляд, невыразимо горький, и прячет бережно в гербария подол митральных клапанов трепещущие створки.
а ты смотрела как настоящее становится остальным
остальным оставленным как смола оставляет следы на камне
как камень оставляет следы в земле как хлеб на столе
как круглая смерть в стволе
Лёд движется вперёд и делает собой Всё то, что на него за это время пало: Вечерний свет звезды, небесно-голубой, Мерцающий внутри бессмертного кристалла, Холодные ветра, напоенные тьмой, Молчащие холмы и каменные реки. "Вот эта плоть - моя, и этот камень - мой..." И скоро заметёт путь из варягов в греки.
Мир сказок одно из немногих мест, где звери в силу обстоятельств поступают по-человечески. На равных творя добро и зло. Однако реальная жизнь погрязла в метаморфозах, одна из которых печалит больше остальных: люди звереют. И свою одичалость они пытаются компенсировать за счет белых и пушистых.
на верность присягали облакам пролившимся, и пришлым дуракам, - корабль «Алеха» истекает рейном, и мы – не кровью, а чужим портвейном в компании на двух материках с погасшей свечкой в тающих руках опять остались, милый, в дураках.
что ж нам – не плакать прикажете, если нас беспризорных богов машинистов так раскидало по вашим москвам
будем висеть наступая на пятки будем с оглядкою стенка на стенку будем низки как последние гунны будем близки выходя из вагона встречным потоком ручьем бытия
кто мы влекомы и врозь и бегом и мамочка мамочка это не я
Ты слышишь, как трава растёт и разговаривают птицы, поэтому который год ты пациентка психбольницы. Лекарством пичкают врачи. Ты смотришь загнанно и тупо.. "Весна пришла!"---кричат грачи. И плачут в голос корни дуба.
Рядом вкусная раскоряка -- вишня постарше меня, подальше кислая слива, за нею сортир деревянный; теплица, безумные куры, поленница, пёс, кладовая и дом, двор, виноградный покров, ящик почтовый, забор и скамейка, улица: ни фонаря, ни аптеки.
В такие минуты дядюшка Ли объяснял нам, что человек, чей внутренний взор не замутнен страстями и желаниями, чье сердце подобно вот этому чистому ровному зеркалу вод, отражает в себе все – от близкой пагоды до далекой звезды. Когда человек достигает столь высокой ступени обуздания и погружения, то он способен овладеть самым недоступным, самым неуловимым, сокровенным. Для его духа нет преград, он может опуститься по лестнице времен к первоначалу мира, когда Предвечное Имя еще не прозвучало.
При Горбачеве мы открыли в Ленинграде бизнес по недвижимости, который, прикрывая наши истинные помыслы, еще и приносит нам хорошие деньги. Арбуз – это настоящая головоломка, лабиринт. Найти клад нам не удается уже десятилетия. Мы не сдвинулись ни на йоту в расшифровке карт, сделанных Лапой. Теперь мы ищем удачных и любопытных людей, которые с чистого листа возьмутся за поиски. Мы завлекаем народ веселыми и странными объявлениями типа собачьего билета. В случае вашего согласия мы подписываем с вами договор, даем вам карту и получаем половину клада в случае его находки. По-моему все очень разумно. И никакого помешательства!
Мария Ивановна родилась в 1900 году в Замоскворечье. И сразу судьба вплела в обстоятельства места и времени дополнительный смысл: ровесница нового века и уроженка такого театрально-«островского» района!..
Она родилась в среде, досконально изученной и воспетой великим драматургом. Впрочем, без романтических вкраплений в эту добротную неброскую жизненную ткань не обошлось. Отец будущей артистки был потомком настоящего цыганского барона! Знойный красавец Иван Бабанов увел купецкую дочку Катеньку Прусакову и женился на ней вопреки воле ее родителей.
Особого рода склонность к интриге, мстительность и злоязычие отмечал в наших «коллегах» и М.Пруст. Думается, впрочем, это естественная реакция человека, чья психика и физика репрессированы гомофобным по сути обществом. Без вины виноватый, он пытается отомстить судьбе, моделируя «словом и делом» чужие судьбы; подсознательно он перестраивает «неправильный» для него мир…
Длинный череп, покрытый короткой пегой щетиной, и крупноватый нос позволяли предполагать в нем ум, а петлистые и оттопыренные уши, — особого рода чуткость. О, нет, мы вовсе не хотим сказать, что прибывший был каким-то расхристанным чебурашкой, — он был очень даже мужик с легкой небритостью на загорелом лице. Но что-то изумленное, детское (или, может быть, от подростка) все же сквозило в нем, — настойчиво лезло сквозь бесстрастность болотного облика. На взгляд стилиста, ему не хватало только рогов. А вот клеенчатый кепарик, металлическою дурацкой «цепкой» преобразованный в пошлый картуз, явно выдавал в нем человека не от мира сего, — не от мира вкуса, нормы и моды.
Возражения на статью Э.Коблер «Владимир Сорокин и охлократия»
Да и были, были у него моменты откровенного конформизма! Ну и просто, исходя из логики автора статьи, уже одним тем, что он с Ахматовой были современниками репрессий, они были и их свидетелями, а значит, участниками, а значит, «виновниками» (а может, и «зачинщиками», «провозвестниками», «подстрекателями» и т. п., - характерная для религиозного сознания манера навешивать риторически яркие, эмоционально насыщенные ярлыки, вместо попытки установить причинно-следственные связи.
Черчилль ядовито заметил: Кромвель готов был бы поделиться своей властью при условии, что ему и после никто не посмеет перечить. Это было слишком не в правилах игры. Сколько ни собирал Кромвель парламент, желая при подтасовке на выборах провести только своих сторонников и получить от них формальное узаконение своей власти, — ему этого так и не удалось добиться. Парламент оказывался порой слишком революционно настроенным и выступал с нападками на социальное неравенство и на частную собственность. Истый буржуа и дворянин, Кромвель такого позволить не мог. Единственной опорой его оставались пуритане и их железный кулак — армия.
В этих людях-призраках была покорность опят… Настя украдкой повернула кольцо, — не совсем, но так, что оказалась сразу между двух миров. В одном она шла по асфальту дороги. В другом — увидела Гореюмова. Тот сидел на ковре по-турецки и, хмуро уставившись взглядом перед собой, машинально покачивался. Настя поймала его взгляд, просекла, что и он сейчас видит ее. Губы его вздрогнули. Она даже поняла: он брезгливо и трепетно прошептал «Идиотка!» Гореюмов свел кончики пальцев обеих рук в «пирамидку», поднес к лицу. Ага, сейчас он посмотрит на нее своим магическим взглядом и заставит делать, что захочет.
Да, глубина трифоновской прозы не стандартная 70-х советских, она не исчерпывается бесстильным, машинальным и суетливо-скудноватым позднесовковым бытом. На уровне социально-историческом писатель пытается восстановить связь времен, связь поколений, которая несколько раз искусственно разрубалась сверху. А на уровне художественном писатель несколько противоречиво (на мое ощущение) стремится выпутаться из заглянцеванного «большого стиля» советской литературы.
Гийота утверждает, что его тексты нужно понимать широко. Они — о рабстве. О современном рабстве, которое вовсе не непременно облекается в форму социального угнетения. «Это не политическое порабощение, а, в первую очередь, психологическое и телесное — ведь в супружеских парах, например, тоже происходит порабощение одного партнера другим» (с. 249).
Ну, а если серьезно, авторы проекта «Знакомьтесь: Постмодернизм» задаются непростым вопросом: а что, собственно, означает этот самый «пост-»? Приставка-то многозначна: отрицает она то, что было до того (модернизм) или, наоборот, развивает его принципы на новом этапе?.. Авторы проекта полагают, что постмодернизм и отрицает и развивает достижения своего предшественника, но предпочтение отдают, похоже, первому значению.
Она уже в деловом костюме, в той самой шляпке, стремительно проходит мимо вывесок и витрин, звонит в дверь с надписью "Психотерапевт", ей привычно открывают. Кабинет. Стол, кушетка, жалюзи розового цвета, две картины на стенах. Одна - вышитый крестиком натюрморт, другая - авангард, скорее всего, в местном исполнении. Психотерапевт, молодой человек с наружностью соблазнителя, крупный перстень, холёная бородка, молча наблюдает за тем, как она по-хозяйски швыряет сумочку на стол, проходит за ширмочку. За ширмочкой. Она подтягивает чулки, разглаживает их на бёдрах, наклоняет голову к подмышкам, втягивает, закрыв глаза, собственный запах. Выходит оттуда. Психотерапевт лежит на кушетке. Она подходит к кушетке, отбрасывает плед и простынку, по-деловому задирает юбку и влезает на него. На протяжении следующих минут её шляпка на экране подпрыгивает вверх-вниз, она говорит, он не перебивает.
Я болен? Ну, да! Губы сухие, теплые. Нос не дышит, а по потолку движется армия отважных вояк, все при винтовках. Вот, слева в строю один совсем юный, с седой, однако, прядью. Курит. Взгляд у него хищный и надменный, - может, начальник, командир? Он то, оскалясь, закусит деревянную трубку, то дым пустит носом, и видно это с такой отчетливостью, что нет сомнений - бред и бред.
Перед моей любимой сидел смуглый бровастый парень, то ли украинец, то ли казацких корней, в военном кителе поверх черного свитера, в серых джинсах, и что-то рассказывал с наисерьезнейшим видом, с каким рассказывают смешные истории, а она беззвучно смеялась, как-то странно прижав подбородок к шее. Наверное, даже стонала тихонько. На ней - платок, дешевое зеленое пальтецо, на ножках - резиновые красные сапоги, рядом тяжелая высокая сумка. Ясно, что едет на дачу. Подойти? Как подойти? Как передать, отдать то, что я уже давно решил отдать, таскаю, как сумасшедший, все время с собой?
Дверь в душевую была не заперта, а фальшивый бас продолжал петь романсы на стихи Цветаевой. Я вошла. Тут не было душевых кабинок и шлангов. Посреди комнаты без окон возвышалась огромная чугунная некрашеная ванна – практически бассейн. А в ванне возлежала голая старуха, что вчера орала на нас с балкона. - Подай мне вещи! – спокойно заявила она.
- Ты бы прочёл, что мы тебе пишем, - предложил я. Ваня только махнул рукой: - Уверен ничего оригинального! - заметил он, потом продолжил, - а ты знаешь, почему я был так зол вчера? Заглянул в спортивное ведомство и предложил им открыть секцию китайских шахмат "го". Они ничего не поняли и указали на дверь. Я увидел, как побагровела жена Вани и прыснула со смеху дочка. Представители женской половины семьи несомненно солидаризировались друг с другом. - Ты что, Диночка? - обратился он к дочке, - разве не нравится тебе это игра. Сколько времени я потратил, обучая тебя. Специально учебники выписал на английском языке из Америки. - Правда, у девочки совсем нет партнёров, - пожаловался он мне.
Готов зашел в класс. 5-й «Д» внимательно разглядывал нового классного руководителя. На столе лежала гора из гладиолусов и астр. – Извините, что опоздал на торжественную линейку, - с усмешкой сказал учитель. – Я проспал… Кто, интересно, придумал имбицильный обычай строиться первого сентября? За цветы спасибо, только они мне нах не нужны. Он открыл журнал и уставился на ребят. – Что ж, давайте знакомиться. Меня зовут Рудольф Вениаминович. Как зовут вас мне совершенно безразлично. Чтоб вы знали, я не люблю работать с малолетками, меня больше взросляк вставляет. Ясно?!.. Готов собрал цветы и аккуратно расставил в мусорном ведре. - Воды надо будет налить… М-м-да, пожалуй приступим. С сегодняшнего дня мы начинаем изучать «Историю отечества». Предмет интересный, но я постараюсь чтобы вас от него тошнило.
Целую неделю в домике у Кати творился полный кавардак. Гости приходили и уходили. Кто только не навещал друзей: дети и собаки, взрослые и коты, старички и жуки, медведи и нерпы, волки и зайцы, совы и мыши. Блинная Тестушка всех угощала блинами на любой вкус: со сметаной, медом и вареньем, с рыбой, мясом и грибами. Друзья обменивались друг с другом песнями, танцами, шутками и анекдотами. Все были довольны! Смеялись до икоты, до колик, до слез!
А внутри всё как будто то же, те же серебряные ложки в чёрном футляре, та же книга «История искусств», издание 1903 года, трогать строжайше запрещено — рассыпется, та же книжка-раскладка, откроешь её — и взлетают объёмные старинные корабли с картонными парусами. Три корабля: «Pinta», «Nina» и «Santa Maria». А рядом с кораблями карта, на ней справа и слева земля, а посередине — океан. Справа написано «Espana», слева «Terra incognita». Касаться кораблей запрещено ещё строже чем «Истории искусств» — можно паруса порвать.
- Таня, прости за откровенность, я хочу тебя, пока не пьян, - сказал я после первых глотков. Женщине часто, перед тем как отдаться в первый раз, требуется стимулирующая доза, но мало кто из них понимает, что мужчине хочется взять её трезво, обстоятельно, с ощущением всех тончайших нюансов проникновения в незнакомую плоть. Повелось это от всегдашней уверенности женщин в примитивности мужчин, как грубых самцов, цель которых дорваться до вульвы любым путём. Таня поняла: - Ложись в постель. Я разделся и лёг под одеяло, нельзя всё же шокировать почти незнакомую женщину торчащим членом.
Когда на дачу заезжаем, я первым делом бегу ставить водку в холодильник, а она на диван ложится. С дороги всегда хочется на диван, если нет срочного дела, такого, например, как поставить водку в холодильник. - Я полежу пару минут, - говорит, - А потом все сделаю. "Все сделаю" - это салаты всякие: помидоры, огурцы, капуста, перец болгарский, покрошить и в миску сложить. Такова женская почетная обязанность - я, якобы, салаты криво режу. А она, якобы, ровно. Впрочем, и вправду я криво режу. Этого у меня не отнимешь - наплевательского отношения к эстетике огурца в салате.
Фиолетово – жёлтые отблески солнца скользят по щербaтому столу, шифоньеру с разбитым зеркалом, старому посылочному ящику с детскими игрушками и застревают в ворохе сырого белья, приготовленного для глажeнья. В двух низких креслах, стыкованных на ночь, спит ребёнок. Ножки его поджаты под тонким одеялом, рот приоткрыт, кулачёк упирается в щёку. В углу, на деревянной кровати, против низкой кирпичной плиты со ржавыми кольцами, спят мужчина и женщина. Он бормочет о каких-то бумагах, временами вскрикивает. Она безмолвно спит лицом к стене после суетного дня и ненавистной стирки в жестяном корыте.
Дверь открыла мать. Немо на пороге с двумя чемоданами, молчит. И она молчала, разглядывала его. Они не виделись с войны. Тогда он продрался к нам, в самое жуткое время, зимой сорок второго, прорвался через всю страну, широка она была… из Самарканда до чувашской деревни Тюмерево, тыщи, тыщи километров - хаоса, страха, голода… Единственный геройский поступок в жизни. Не так уж мало, если вокруг себя посмотреть. Его тогда было не узнать, скелет… Он стоит, молчит… Потом недовольно проскрипел: - Ну, здравствуй…
Последнее, что дарит миру рыба — свой пузырь! Свою ВИДИМОСТЬ. Потому что её пузырь такой огромный, что прикрывает изможденное тельце рыбы, в котором не осталось ни смысла, ни веры, ни любви.... пузырь прикрывает её грустные глаза, один из которых, кстати, вырван крючком. Не будем об этом забывать.
И вот дети смотрят на то, как играет солнечный луч в пузыре.. прикрывшем умирающую рыбу... смотрят на радужные своды пузыря... и им весело... Да ПОТОМУ ЧТО ЭТО КРАСИВО, ЧЕРТ ВОЗЬМИ. Видимость – это красиво! И детская психика не травмируется. Умирая, рыба дарит праздник детям.